Эхо Миштар. Север и юг Ролдугина Софья

За разговором окраины, утопающие в садах, незаметно кончились. Огита вывела эстру на главную улицу, и там народу бродило побольше. Кто-то отворачивался, кто-то, наоборот, с любопытством тянул шею; позади скоро собрался хвост из ребятни, но ни шума, ни расспросов не было – изредка кто-то выкрикивал приветственное «Орра, странник!», чаще юноши в охотничьих одеждах или взрослые мужчины. Лиловая дымка морт над крышами дрожала, как летнее жаркое марево.

В поселении царил страх – и отчаянная надежда.

Ближе к центру во дворах стали попадаться колодцы – один на три-четыре дома, да и сами дома выглядели богаче и наряднее. Срубы – так на два-три этажа, крыши – так черепичные, а не дерновые. И везде, у каждого жилища, рос всё тот же высокий кустарник с бледно-жёлтыми цветами.

– Огита, а чем живёт ваше поселение? Торговля пушниной? И я почему-то не вижу огородов…

– Огороды на южной стороне, за домами, там же и скотный двор. А тут раймовые сады и пасеки. – Огита искоса бросила на эстру настороженный взгляд. – Сам, небось, теперь понимаешь, отчего мы так дружны. В одиночку раймовый сад не возделаешь, за ним пригляд нужен круглый год. Пчеловоды – чтобы пасеку в порядке содержать, ведь без пчёл ягод мало уродится. Садовники за кустами ухаживают, где надо – там опору ставят, или ветки обрезают, или мох-паразит подчищают… Работы много.

– Что же, целиком поселение в садоводах ходит?

– Отчего же, – пожала плечами Огита. – У кого к чему душа лежит, тот тем и занимается. Виноделы есть, а ещё купцы, которые не побоятся в город через леса поехать. А где купцы, там и охранники… О-хо-хо, к нам, в деревню, не суются давно, а вот по дороге напасть могут, – невесело усмехнулась она. – Во всём Лоргинариуме только в нашем поселении райму и смогли приручить. Прежде только лорга, говорят, вино из раймы делал – и сейчас делает, но наше всё равно лучше. У него вино едва прозрачное, а у нас – чистое солнце, – похвасталась Огита. Глаза у неё впервые с начала разговора заблестели азартно. – Семьдесят лет назад пришел бродячий мастер, нашему мастеру отец, да осел здесь. С собой он принёс три черенка раймы. Сорт был особый: за один год прижился, за десять – разрослось огромное поле. А как первый урожай ягод всей деревней сняли, как вино из него поспело – так с тех пор и не бедствовали. С тех пор кой-что мы растим, конечно, на огородах, и стадо в пятнадцать голов держим – на шерсть и молоко, и дичь бьём – благо леса тут изобильные и шесть семей охотников на всё поселение мяса добывают… Но остальное больше подводами в городе закупаем. Каши разные, соль, приправы с юга, ткани, меха – и не жалуемся.

– И неужели мирно живёте? Нет ни споров из-за раздела прибыли, ни богатых, ни бедных?

– Всякое бывает, все мы люди, – пожала плечами Огита. – Но трудные дела решаем сами, на сходке. Да и потом… Десять дней пути до ближнего города. Когда кругом одни звери да дикие земли – меняются люди, друг за друга держаться привыкают. Богаче иных у нас семья мастера, семья врачевателя, охотники и купцы. Да вот куда им деньги в лесу-то девать? То-то же.

– Интересно.

Огита тем временем поднялась на порог одного из домов и без стука распахнула дверь:

– Орра, Игим! Я привела эстру. – И оглянулась: – Проходи за мной, странник. Здесь ты будешь гостем.

Эстра взошел на крыльцо и переступил через порог, оглядываясь по сторонам. Дом был не из бедных: пол устилали ишмиратские цветные ковры, наслаиваясь один на другой, оконные стёкла казались прозрачней родниковой воды, и даже на глухой стене висела квадратная панель с мозаикой из чёрного и медового янтаря. На верхние этажи вела широкая лестница с резными перилами; напротив неё, под янтарной панелью, стояли застеленные шкурами лавки и длинный стол – одним концом он примыкал к выбеленному боку печи. Эстра с наслаждением вдохнул запах дома: свежего хлеба, тёплого дерева, дымка, сухих цветов, человеческого тела и пыли от ковров. Это было знакомо, уютно, но… чуждо?

«Мой дом пах иначе?»

– Орра, странник! – наконец показался на лестнице хозяин – высокий человек преклонных лет с чёрными глазами южанина и широкими скулами. В одежде тоже сквозили южные мотивы: коричневая вышивка по вороту жилета; широкий пояс, трижды обёрнутый вокруг талии; пышные штаны, как у всадников-арафи в пустыне. Левая рука хозяина была плотно замотана белой тряпицей, и повязка, похоже, до самого локтя уходила под рукав свободной рубахи. – Колесо Судьбы наконец-то обернулось удачей. Ты ведь не откажешь нам в небольшой просьбе… – хозяин запнулся, и голова у него дёрнулась, как будто он хотел оглянуться на что-то, но боялся себя выдать, – … по обычаю?

Звезда спутника синевато вспыхнула.

– Нет, – улыбнулся эстра. – Если и вы не откажете мне. А сперва я хочу пить, – с лёгким удивлением заключил он. – А ещё спать. Я шёл весь вечер и всю ночь с тех пор, как… С тех пор как оказался в лесах Лоргинариума.

– Понимаю, – протянул Игим, прищуривая чёрные глаза, и в задумчивости легонько потянул себя за прядь волос на виске – раз, другой, мерным поглаживающим движением. У эстры руки зачесались повторить – таким знакомым показался этот жест. – Я велю дочерям настелить тебе постель. Отдыхай, странник. Наша просьба может и подождать.

Слова звучали вежливо, улыбка Игима была радушной и искренней, но всё это отчего-то вызывало у эстры неприятное, липкое чувство. Он оглянулся на Огиту, но та быстро отступила, бормоча:

– Пойду расскажу людям. Пускай радуются. Да может, и у других будут просьбы? – и вышла из дома, прикрыв за собой дверь.

– Идём со мной, странник, – сказал Игим, кладя эстре руку на плечо. Пальцы оказались холодными и жёсткими, как камень, и это чувствовалось даже сквозь плотную ткань хисты. Эстра повернул голову и вздрогнул, неожиданно встретившись взглядом с хозяином дома. Игим был выше других жителей поселения – вровень с эстрой. – Я покажу тебе место, где можно омыть руки и ступни после долгой дороги. Эй, Нэла, Тольга! Готовьте для гостя ложе в лучшей комнате! – крикнул он, обернувшись к лестнице. Кто-то захихикал, и по полу простучали босые пятки. – Мои дочери, младшие, – пояснил Игим. – Красавицы. Хочешь, Тольга станцует тебе перед сном?

– Нет, – торопливо ответил эстра, чувствуя, что это «станцует перед сном» значит совершенно иное, чем должно бы. – Я просто хочу отдохнуть. И выпить воды. И омыть ступни после дороги, пожалуй, тоже, – добавил он, невзначай отступая в сторону так, чтобы рука Игима наконец соскользнула с плеча. – Ты щедрый хозяин, Игим.

– Так ведь и услуга будет щедрой, – усмехнулся он.

Нагретой воды в металлическом баке хватило с лихвой. Грязную одежду пришлось оставить в купальне, у скамьи. Раздеваясь, эстра обнаружил у себя на шее шнурок с плоским чёрным камнем, на котором с обратной стороны было начертано короткое слово. Прочитать его, к сожалению, не получилось – поперёк надписи тянулась свежая трещина, и часть знаков осыпалась.

«Похоже на имя какое-то… Саргата? Рогарта? Нет, не то. Может, название города?»

От попыток угадать резко и сильно разболелась голова. Звезда спутника над плечом опасно потяжелела, намекая, что это знание пока под запретом. Наскоро ополоснувшись, эстра завернулся в хозяйскую накидку и прошёл в заднюю комнату. Постель уже была готова – несколько толстых вязаных ковров, как в Ишмирате, уложенных друг на друга и укрытых мягкой тканью. Подсунув под голову заплечную суму, эстра натянул покрывало до плеч и закрыл глаза, пытаясь уснуть.

У дверного проема, закрытого плотной занавесью, кто-то тихонько перешёптывался и хихикал.

– …красивый, – долетело до слуха эстры восхищённое. – У Миргиты не такой был…

– …вечно тебе кусок послаще достаётся…

– А ну брысь! – прогремел низкий женский голос. – Вот ведь девки-переростки! С женихами своими балакайте, вон, они ждут не дождутся!

Через некоторое время звуки стихли. И, вслушиваясь в собственное дыхание, эстра незаметно уснул.

Дышалось в этом доме куда тяжелей, чем в лесу.

Эстра видел сон.

Что-то восхитительно живое, настоящее, родное кружилось перед внутренним взором: широкие серые рукава, край пронзительно-бирюзовой ткани, красноватая прядь, заправленная за ухо… И в такт этому суматошному танцу звенели ветряные колокольчики – стеклянные трубки на длинных шнурах. Эстра смеялся и хлопал в ладоши, а где-то рядом лаяла хрипло старая собака. А потом в лай начал вплетаться трусливый скулёж, стеклянный перезвон колокольчиков становился металлическим и резким – и всё более громким с каждым ударом, а на ноги наваливалась неимоверная тяжесть. Она наползала выше и выше, и, когда достигла груди – эстра очнулся.

За низким окном вечерело.

Ноги запутались в покрывалах.

На улице захлёбывались воем, кажется, все собаки разом, а детский голос раз за разом тоненько выкрикивал:

– Мертвоходец! У Гааны дом загнил! Мертвоходец!

Эстра, как был, в одной накидке и босой выскочил из дома – только посох успел прихватить у порога. Непредсказуемый северный ветер, холодный и сырой, налетал порывами и будто нарочно подталкивал в спину. Перепутавшиеся во сне волосы падали на лицо, а полы накидки то задирались неприлично, то оплетали колени силками.

– Мертвоходец! – завопили совсем близко, и эстра, перехватив посох, сиганул прямо через низкую изгородь, ориентируясь на приглушённый гомон множества голосов. В ступню что-то впилось, но эстра только дёрнул ногой и побежал дальше, за дом, откуда и доносились крики. По грядкам, затаптывая нежные ещё ростки ароматных трав, между цветущих кустов вездесущей раймы, мимо будки с жалобно поскуливающим псом…

Ветер пахнул в лицо терпким дымом от разгоревшихся просмолённых тряпок.

И – страхом.

Жгучим страхом несло от плотной толпы, вооружённой факелами на длинных палках – там, в глубине сада, за легкомысленно-солнечным облаком раймовых цветов. Люди сгрудились толпой вокруг чего-то настолько пугающего, что проще было трястись вместе, бок о бок, подбадривая друг друга глухой руганью и залихватскими выкриками, чем развернуться и убежать, а потом ждать удара в спину.

Эстра замедлил шаг и на ходу оправил задравшуюся накидку. Звезда спутника над плечом налилась ощутимой тяжестью – словно он уже заранее знал, что сейчас понадобится его мощь, и готовился.

– …жги, жги его! Не пускай к саду! Э-эй, мертвоходец тут, мертвоходец!

– У кого нож с собой есть? – крикнул эстра ещё издали. Звезда спутника задрожала в предвкушении подношения – и дрожь эта отдалась во всем теле противной лихорадочной слабостью.

– У меня, у меня есть! – пробасил кто-то. – А кто просит?

Поднырнув под тяжёлую раймовую ветвь, эстра выпрямился, стряхивая с волос масляно-жёлтые цветки:

– Я.

Кое-кто из ближних рядов стал оборачиваться на голос, но большей частью люди всё так же боялись отвести взгляд от мертвоходца – и пропустить момент, когда гнилая тварь бросится на факелы.

– Эстра! Эстра тут! – пронеслись шепотки.

– Хэй, там, лови нож, коли нужно! – крикнул кто-то, и в землю рядом с ногами эстры воткнулся тяжёлый нож с костяной рукоятью – из тех, что охотники с собой на удачу носят. – Не задел, не?

– Нет! Благодарствую! – откликнулся эстра, наклоняясь и вытаскивая нож. Лезвие было сплошь в жирной чёрной земле; даже полой накидки не удалось счистить всю грязь. – Как скажу – в стороны бегите. Всем слышно?

– Да-а! – нестройно откликнулись.

А эстра уселся на землю, подогнув под себя ноги, и принялся разрывать пальцами неглубокую ямку. Как она стала глубиной в пол-ладони – умял кулаком дно и стенки. Гул боязливых голосов словно просачивался под кожу, отравляя и тело, и разум.

– Хэй, он правей пошел, ну-ка его жги, жги!

Кто-то пронзительно заверещал – звук завибрировал в груди на вдохе, и это стало последней каплей. Эстра покрепче сжал нож и с усилием провел кончиком по запястью левой руки, держа её над ямкой. Кровь, отравленная чужим страхом, взбухла над порезом, как уродливый багровый шрам, и – спустя бесконечность тягучего времени – вытянулась вниз и потекла тоненьким ручейком, всё быстрее и быстрее наполняя неглубокую вмятину в земле.

– Алаойш… – прошептал эстра, чувствуя, как упавшие на лицо пряди волос щекочут губы. – Алаойш Та-ци… Спустись ко мне, научи, дай мне вспомнить…

Звезда над плечом дернулась раз, другой – и словно сорвалась с невидимого крючка, покатилась, покатилась по плечу, по запястью – и утонула в лужице крови, как в омуте.

Три удара сердца не происходило ничего. Воцарилось полное беззвучие, будто лопнули барабанные перепонки. Эстра видел, как поселяне разевают рты, шарахаясь от оборванного человекоподобного существа, но криков не слышал. Взметнулись ворохом опавшие лепестки раймы. Взгляд словно подёрнулся белёсой патиной… А потом кровь в ямке надулась пузырём – и разлетелась мириадами невесомых брызг, и среди них тёмным призраком воздвигся спутник, заслоняя собой для эстры и небо, и землю, и сам смысл бытия.

– Туда, – онемевшие губы едва шевелились. – Туда, – повел эстра рукой, указывая на мертвоходца, потерявшего всякий страх и наседающего уже прямо на пылающие факелы. – Убери его. Хэй, вы, в стороны!

Спутник склонился ниже, словно прислушиваясь, потом ещё ниже – и обрушился на эстру исполинской волной. Потекли со всех стороны лиловатые потоки морт, скапливаясь в одной точке. И этой точкой был он, эстра; и когда вокруг всё скрылось за плотной пеленой, когда невозможно стало дышать, потому что воздух покалывал лёгкие, словно электрическими разрядами, когда свело гортань, как от непрерывного надрывного крика, эстра вдруг осознал, что нужно делать. Он раскинул руки – и спутник повторил движение за ним; скомкал морт в маленький тугой шар, поместил в него мысль, наделил стремлением – и швырнул в мертвоходца.

– Я отпускаю тебя, – успел прошептать эстра, обхватывая себя руками. Бесполезный теперь нож валялся в ямке, измазанный землёй и кровью. – Отпускаю…

Спутник рассыпался мерцающими звёздочками.

Мертвоходец исчез без следа, и только белёсое пятно высохшей до трещин земли напоминало о том, что только что он был здесь.

Эстра почувствовал, как с уходом спутника потоки морт обращаются вспять – истекают из тела, как стремительно вытекает вода из кувшина с отколотым дном. Но что-то оставалось внутри. Та морт, что вошла в сосуды сквозь порез на запястье, загустела и осталась в крови, согревая тело изнутри. Энергии было совсем немного, и на простейшее преобразование не хватило бы. Но эстра осознавал, что это только начало. Со временем морт накопится больше – подобное тянется к подобному. И однажды он вновь сможет манипулировать ею спокойно, не взывая всякий раз к жадной до жизни звезде спутника.

…Морт утекала прочь – но не расплёскивалась равномерно по округе; она собиралась неподалёку тугим узлом, от которого тянулись в разные стороны тонкие-тонкие нити.

– Кто-нибудь, – отчётливо произнёс эстра в полной тишине. – Перевяжите мне руку и принесите воды. Хочу пить.

Сперва все стояли, не шевелясь, будто каждый думал, что на просьбу откликнется другой. А потом разом начали суетиться, как муравьи в разворошённой куче. Кто-то побежал к дому, кто-то начал собирать брошенные факелы, пока не случился пожар. На плечи эстре лёг тяжёлый плащ из небелёной шерсти, женский, судя по вышивке.

– А теперь-то что делать, эстра?

– Огита? – обернулся он на знакомый голос. Стражница стояла рядом, уперев руки в бока. – Спасибо за плащ. Уже выяснили, откуда мертвоходец проник?

Она хмуро свела брови, и морщины на лбу обозначились резче.

– И выяснять нечего. Это мать Гааны была. Второго дня отошла, к завтрашнему рассвету воссожение готовили. Все обряды провели, как надо… И откуда что взялось? Гнили на тех домах отродясь не было. Ветром, что ли, занесло?

Эстра сощурился, глядя на тугую спираль морт, закручивающуюся совсем близко, шагах в двухстах.

– Ветром разве что дым занесёт… Так чего у меня поселяне просить хотели, Огита? От мертвоходцев избавить? Навсегда не выйдет. Они являются по воле морт и по воле её исчезают.

– Так хоть скажи, чего морт сейчас хочет! Поселение наше извести, что ли? – в сердцах рявкнула Огита и сама испугалась. Низко склонила голову, повинилась скороговоркой: – Не держи зла, странник, все на одном колесе судьбы вертимся…

– Оставь, – поморщился эстра. – Не время. Я могу найти причину, из-за которой вас беспокоят мертвоходцы. Но это будет иметь свою цену. Высокую цену.

Огита побледнела. Поселяне, собиравшие кругом догоревшие факелы и потраченные гнилью жерди, которыми удерживали чудовище, нет-нет да и оглядывались на эстру. Двое мальчишек, явно братья с небольшой разницей в возрасте, и вовсе слушали разговор, не таясь.

– Вы отдадите мне то, о чём я попрошу, – спокойно произнес эстра. Тугая спираль морт сместилась к югу и медленно поплыла в сторону раймовых садов. – Чем бы это ни оказалось. И позволите мне уйти. Если вы откажетесь сейчас, то я возьму за изгнание мертвоходца плату одеждой и едой, а затем покину ваше поселение, не дожидаясь утра.

Один из мужчин замер и выронил охапку факелов, но, кажется, даже не заметил этого. Эстра незаметно окинул его взглядом. Обычный северянин, зеленоглазый и светловолосый, только по рукавам вились традиционные узоры пустынной трёхцветной вышивки.

– Надо подумать. – Огита отступила на шаг. – Плата и впрямь большая. Созовём сходку, вместе обдумаем, тогда и тебе скажем.

– Думайте до вечера, – разрешил эстра. – Если решите принять условия, то принесите тогда мне список – кто в дом Гааны входил за последние два дня. Особо отметьте тех, кто хотел войти, но его не пустили. Про каждого напишите, кто его мать с отцом.

– Список? – удивилась Огита. – Что ж, если сходка решит – будет тебе список. Грамотных у нас хватает, почитай, каждый четвёртый. Сама и напишу, коли надо будет. А ты до тех пор где будешь, странник?

– Пока что у Игима в доме, – ответил эстра, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду от грязи. – Если кто-то со мной наедине поговорить захочет, пусть туда идёт. Спасибо за плащ, Огита.

– Возьми себе, – качнула она головой. – Кабы не ты, кто знает, скольких бы сейчас гнилью зацепило. А с домом-то Гааны что делать? Мы уж посмотрели, там вся комната, где мать-покойница лежала, сплошь в черноте.

– Что обычно, – пожал плечами эстра. – Жечь.

Тут наконец вернулась девчонка, убегавшая за питьём, и принесла чашу с подогретой водой. В ней плавали жёлтые лепестки раймы, источавшие слабый медовый аромат. Эстра прислонил посох к деревцу и залпом выпил воду, из-под опущенных ресниц поглядывая на поселян.

Мужчина с южной вышивкой на одежде уже исчез – сбежал, пока Огита говорила про сходку. Факелы он так и не собрал.

Чашу эстра вернул девчонке.

– Спасибо, милая. Как твоё имя?

– Верда, – опустила она глаза и вспыхнула. Эстра улыбнулся – красавица; пышная русая коса с отливом в рыжий, ровная светлая кожа, тонкий стан… – Я Огиты и Рилама дочь.

– Отведёшь меня к Игиму? – спросил эстра. – Что-то я дорогу потерял.

– Отведу! – обрадовалась девчонка и засмущалась от своей радости ещё больше. – Здесь через сад срезать можно.

– Да мне бы лучше кругом, по дороге, – усмехнулся эстра и напоказ пошевелил пальцами босой ноги. – И так рассадил уже ступню, промыть и перевязать бы, пока заразы не нахватал.

– Ох, так иди к нам! Я и промою, и перевяжу, и… – с жаром предложила она и осеклась. – Ты не подумай, что мне надо чего. Интересно просто. Я-то эстру в первый раз вижу, – совсем тихо созналась.

Он засмеялся:

– Тогда мы с тобой похожи. Для меня тоже многое как впервые.

Оказалось, что жила Верда близко. Это через ограду её двора пришлось перелезть, когда понадобилось срезать путь. Дом был хоть и большим, но не так богато обставленным, как у Игима. Никаких ковров и мозаики, зато ставни резные, печь расписанная, и видно, что многое сделано своими руками, а не куплено в городе по случаю. Девчонка сразу метнулась в хозяйственный угол, принесла таз, деловито опрокинула туда ведро воды, достала из шкатулки огонь-камень и бросила на дно. Пока вода грелась, Верда сбегала за мазью и тканью для перевязки.

– Присядь на лавку, – приказала строго. – Сейчас я поближе таз подвину, и лечить тебя будем.

Эстру смех разобрал от этой серьёзности, но пришлось послушаться.

– Смотрю, ты в доме за хозяйку?

– Давно уже, – гордо ответила девчонка. – Как сестёр замуж выдали, я главная стала. Мне пятнадцатый год идёт, но мать говорит, что замуж рано. А я бы пошла! Илга, старшая наша, за городского вышла, и теперь живёт далеко. Но такие гостинцы шлёт! А у нас тут лес и лес кругом, – вздохнула она с сожалением. – Матери-то с отцом хорошо, они охотиться любят. Бывало, на три-четыре дня в лес уходят. А я урок свой по саду сделаю, ну, жуков там оберу или порыхлю, где главный садовник скажет, потом дома приберусь, еду приготовлю, в огороде похозяйствую. А дальше что?

– С подружками поиграть или с поклонниками? – предположил эстра, поддразнивая девчонку, но она помрачнела, точно шутка попала аккурат по больному месту.

– А что с ними играть? – Верда с натугой подвинула таз и быстро, чтоб не обжечься, вытащила огонь-камень. На воздухе он тут же потемнел и остыл. – Скучно. Я лучше книгу почитаю, меня Огита научила. У нас целых три книги есть, а одна даже с картинками.

«Врёшь ведь, – подумал эстра. – Не скучно тебе. Боишься кого-то… Знать бы кого».

– Книжки – дело хорошее. Если любишь читать, то тебе действительно в город прямая дорога. Станешь женой писаря – сто книжек прочитаешь, а то и больше, – улыбнулся он. – Что, можно ли теперь ноги в таз опускать?

– Опускай, – разрешила Верда. – Вода нагрелась.

– Уже сам чувствую, как нагрелась… ох… – Порез на ступне защипало. – А огонь-камень у тебя откуда? Мастер сделал?

Заправив косу за воротник, чтоб не свешивалась в таз, девчонка села на пол и принялась осторожно обмывать ноги эстры – сперва здоровую, потом раненую.

– От старого ещё. Он тогда всем сделал по камню, в каждый дом. Читать многих учил, за так, – мать мою, например, – Верда вздохнула. – Жаль, что он ушёл.

– Ушёл? – насторожился эстра. Что-то в словах девчонки вызывало тревогу, смутное напоминание о неприятном событии. – Как это – ушёл? Разве не умер?

– Игим говорит, что умер, – ответила Верда, не поднимая взгляда. Руки её под водой замерли. – Что, мол, зверь его загрыз в лесу. Но люди шепчутся, что старый мастер ушёл в тот день с полной котомкой, будто собирался идти в город, а у ворот попрощался со стражниками, как в последний раз. Я это знаю, потому что тогда мой отец, Рилам, на вышке сидел. Он мне и рассказал.

– Понимаю. А часто ли сменяются часовые? – спросил эстра. Что-то не давало ему покоя, словно жужжала надоедливая муха над головой – не отмахнёшься, не прогонишь. – Ограда оградой, но всё же поселение нужно охранять не только от мертвоходцев. А люди чего только не придумают, чтобы богатому соседу досадить, уж ограду-то наверняка перескочить смогут. Не такая она и высокая – можно, к примеру, стремянку принести.

– Люди? – Верда задумалась. – Нет, людей мы не боимся. Конечно, сады любой пожечь может, для этого и через забор лезть не надо. Ну да кому польза с того будет? Вон, мама рассказывала, что только раз на её памяти всем поселением пришлось обороняться от хадаров.

– Хадаров?

– От лихих людей из леса. В хадары обычно погорельцы из заразных поселений идут, когда денег на киморта нет, и дома приходится жечь.

– Ах, так это разбойники просто, – кивнул эстра. Девочка принялась осторожно вытирать его ступни мягкой тканью, стараясь не задевать рану. – Значит, хадары на вас не зарятся… А скажи, Верда, ограда четыре года назад появилась, я запомнил правильно?

– Да.

Она отвинтила крышку с банки, и в нос ударил резкий, терпкий запах мази, немного похожий на загнившую траву. У эстры сами собой поджались пальцы на ногах, как будто тело знало – сейчас произойдет что-то неприятное.

– Мертвоходцы намного раньше появились?

– Да они всегда были, только не так много, – сказала Верда и, щедро зачерпнув лекарство пальцем, смазала рану. Эстра выдохнул прерывисто – сначала защипало так, что казалось, будто кожа плавится, но постепенно жжение превратилось в лёгкий холодок, от которого ступня онемела. – А если подумать… Лет семь назад полезли из леса, точно их кто-то на веревочке тянул.

От этих слов у эстры в груди появился тугой комок. Чувство неправильности, искусственности стало невыносимым. Лиловатый дым морт, такой густой, что его можно было ощутить за целый день пути; ворота, вроде бы работающие на мирците, и смертельно опасная ограда; старый мастер, который то ли умер, то ли просто ушёл, и Игим, знающий об эстрах и кимортах слишком много; наконец, завистливые шепотки бесстыдных девиц и загадочная Миргита…

«…у Миргиты не такой был…»

Это ведь о нём говорили, о страннике-эстре, его между собой делили младшие дочери Игима.

«Куда же тогда делась старшая?»

– Спасибо, Верда, – вслух произнес эстра, когда девчонка как следует перевязала его ногу. – Вот ты меня выручила! Скажи ещё напоследок – не для дела, а любопытства ради. Кто такая Миргита?

– Игима старшая дочь. Такая красавица, – завистливо вздохнула Верда и потеребила косу. – Её муж – врачевателя сын.

Эстра засмеялся:

– Вот уж не подумал бы, что Игима уже впору дедом звать. Или ещё не впору?

Верда хихикнула в ладошку:

– Впору. Да не просто дедом, а трижды дедом – у Миргиты дочка и два сына.

– Взрослые?

– Дочке уже двенадцатый год идёт, а мальчишки – малявочки, позапрошлой весной родились.

Подозрение, побудившее затребовать дорогую плату за услугу, окрепло и стало уверенностью.

«Теперь нужно только обойти поселение и взглянуть на потоки морт, чтоб окончательно убедиться. И заранее собрать котомку, – подумал эстра. – Кто знает – может, и убегать придётся».

– Вот и славно. Ну, что ж, благодарю тебя, Верда. А не хочешь ли со мной погулять по округе? Заодно и подскажешь, кто где живёт.

– Хочу! – горячо согласилась девчонка и от полноты чувств едва не расплескала воду из таза. – Ой, погодите только, я уберу тут всё, быстро-быстро! А ты будешь гнездо мертвоходцев искать, да?

– Не гнездо, – покачал головой эстра. – Источник. Но сперва мы вернёмся в дом к мастеру. Не бродить же мне до вечера в одной нижней рубахе?

Щеки у Верды вспыхнули.

У Игима пришлось задержаться. Оказалось, что накидку эстры девушки зачем-то утащили стирать, верхнюю рубаху тоже, сандалии из тонкой кожи на толстой подошве из коры дерева хан отдавать и вовсе отказались – якобы от долгой ходьбы по лесу ремешки изорвались и пришли в негодность. Сам эстра не помнил, чтобы такое было, но спорить не стал и позволил обрядить себя в шерстяные штаны с курткой, по северному обычаю, и в высокие сапоги. Лукавые сестры, хихикая, шнуровали одежду, переглядываясь, и так и норовили коснуться рукой будто бы невзначай его ключиц или бедра… Он чувствовал себя дорогой куклой, которую отдали на потеху избалованным детям.

– Вот и всё, – опустила взгляд старшая сестра и толкнула в бок младшую, чтоб и та поклонилась. – Осталось только волосы в косу заплести. Помочь тебе, странник? – и она протянула руку, словно хотела то ли погладить его по щеке, то ли обнять.

Эстра усмехнулся.

«Не ждёте отказа, верно?»

– Не нужно. Верда, ну-ка дай нож, – обернулся он к девчонке, хмуро поджидающей его у порога. Та встрепенулась, полезла за пояс и достала костяное лезвие на деревянной ручке – таким лечебные травы срезают. – О, хорошо, острый! Подойдёт.

И, скрутив волосы в жгут, эстра обрезал их одним движением. В глазах старшей сестры появилась злая обида – но лишь на мгновение.

– Что же ты так, странник, – грустно улыбнулась девица. – Такую красоту испортил. Сказал бы – мы бы тебя лучше постригли.

«Поиграли бы вдоволь», – поправил про себя эстра.

– Не до того, времени мало, а дел много, – сказал он вслух и, скомкав волосы, оглянулся на очаг. Жар шёл, но огня не было; эстра быстро положил волосяной жгут на рдеющие угли и прикрыл заслонку. Вспыхнуло пламя, горько потянуло палёным. – Вот, теперь гораздо удобнее. Пойдём, Верда, покажешь мне поселение, как обещала.

Поздней весной в северных землях день долгий. Слушая вполуха сбивчивый рассказ девчонки, эстра размышлял о том, что случилось с тех пор, как он пробудился в лесу, без памяти и цели, без чувств и желаний. Кажется, прошло совсем немного времени, но в скудной почве его души укоренились первые ростки чего-то настоящего – предпочтений и неприязни, стремлений и страха. И чем дальше, тем их становилось больше.

– …а здесь главный садовник живёт.

Эстра сощурился и посмотрел, куда указывала Верда. Сам дом не сильно отличался от других в поселении – аккуратный, в два этажа, с обширным подворьем. Облака морт текли над ним, не касаясь.

«Не здесь», – подумал эстра и прикрыл глаза.

Цветущая райма пахла нестерпимо сладко.

Постепенно небо темнело на востоке, а на западе пылало, как раскалённый кузнечный горн. Алый, оранжевый, бело-золотой… Ручейки морт вспухали напряжёнными венами и тянулись к окраинам поселения, расходясь от невидимого центра, который эстра видел даже сквозь сомкнутые веки.

– А это чей дом, Верда?

– Врачевателя. Он в саду земляные орехи растит – вкусные! Правда, они не скоро поспеют, к осени.

Напоследок, уже в сумерках, эстра прогулялся до ворот. Касаться их не стал, но взглянул повнимательнее на ёмкости с мирцитом.

– Так и знал, – пробормотал эстра, машинально поднимая ворот куртки – к вечеру стало прохладно. – Так и знал, что его слишком мало.

– Что ты говоришь? – встрепенулась Верда, и глаза у неё испуганно заблестели. – Чего мало? Это плохо? Так ты сыскал свой источник, от которого мертвоходцы питаются, или нет?

Эстра сощурился, глядя, как бледно-лиловый туман морт льнет к сосудам с мирцитом.

– Сыскал. Осталось узнать, как его зовут.

– Кого? – непонятливо насупилась Верда.

Отвечать эстра не стал.

У дома Игима уже собралась целая толпа. Большей частью те, кто не побоялся дать отпор мертвоходцу. Огита, потрясая свитком, до хрипоты спорила с тем самым испуганным северянином, зеленоглазым и светловолосым, у которого рубаха была вышита такими же узорами, как у жителей пустыни. Мастер Игим сидел на пороге дома, раскурив длинную трубку, и безмолвно наблюдал за всеми издали. Рядом с ним сидела и грызла хрустящий хлебец девчушка в красном сарафане и меховой курточке.

– О чем спорите, добрые люди? – громко спросил эстра, подойдя ближе. Толпа расступилась, пропуская его.

– О списке, – подбоченилась Огита. – Я говорю, что надо Рейну вписать, а Монор – что она, мол, весь день дома просидела и никак в дом Гааны попасть не могла. А меня глаза обманывают, что ли? Наши-то дома рядышком стоят, со двора всё видно.

– Ну-ка, дайте взглянуть на список. Это те, кто в дом заходил, с родителями? – спросил эстра, забирая свиток. Писали на нём углём, видно, чтобы потом оттереть и заново использовать, поэтому слова были неразборчивые. – Да отойдите, свет загораживаете… А Рейна, которую вписывать не надо, кто такая будет?

– Дочь моя, – скрестил на груди руки Монор, неприветливо глядя на эстру. – А что?

– Ничего, – улыбнулся эстра в ответ, но северянина, кажется, приветливость только сильней разозлила. – А ты сам-то кто будешь?

– Младший врачеватель.

– Врачевателя сын?

– Врачевание – дело семейное, – сердито ответил Монор и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Эстра свернул свиток, чувствуя, что дальше будет только тяжелее.

«Надо было всё же котомку собрать заранее».

– Ну что ж… Игим! – окликнул он мастера. – Подойди ближе. И внучку свою приведи. Это ведь твоя внучка на пороге сидит? Рейна?

– Да, – просто сказал мастер, тяжело поднимаясь на ноги. Трубка у него погасла, но он даже не заметил. – Но не о ней речь. Скажи лучше, ты нашёл средство от мертвоходцев?

– Нашёл. Но прежде, чем я говорить буду, вы скажите, что сходка решила. Принимаете мои условия?

Монор сплюнул на землю.

– А куда деваться? Завтра, вон, будем дом Гааны жечь, кому ж охота следующим быть.

– Ты гонор-то попридержи, – посоветовала Огита и подтвердила: – Сходка решила – условия принять. Рассказывай теперь, как мертвоходцев отвадить.

Эстра усмехнулся и поймал взгляд Игима.

– Очень просто. Надо всего лишь устранить то, за чем они приходят.

Воцарилась мёртвая тишина, и в этой тишине отчётливо было слышно, как стукнулась о порог трубка Игима, выпавшая из ослабевших пальцев.

– Устранить?

– Вывести из поселения, – уточнил эстра, любуясь на перекошенное лицо мастера. Зрелище это почему-то одновременно и злило, и было приятным. – А ты что подумал, Игим? Что я предложу твоё сокровище здесь казнить? О чём ты сам думал, когда позволил своей дочери залезть в постель к киморту? Или забыл о том, кем был твой отец?

Мастер притянул к себе Рейну, поглаживая её по голове – механически, не осознавая, что делает.

– Не твоё дело, эстра.

– А твоим оно быть перестало, когда ты решил от кимортов спрятать то, что им принадлежит, – негромко произнёс эстра, но слова его услышал каждый.

Шепотки, вопросы, недоумённые восклицания – всё это становилось громче и громче, и уже даже не было слышно, как оправдывается Игим и что выговаривает отчаянно Монор красивой черноволосой женщине, прячущей лицо в ладонях.

– Что-то ты загадками объясняешься, странник, – перекрыл чей-то зычный голос прочие звуки. – Ну-ка, сознавайся, что у вас с мастером за спор.

– Спор о том, что всех здесь касается, без исключения, – в тон ему ответил эстра. – А Игим, видно, давно ждал, что за его сокровищем явятся, раз и не думает отпираться. Вы думаете, почему мертвоходцы семь лет назад в ваше поселение зачастили? – Голоса как отрезало. – Да только потому, что Рейне исполнилось четыре года – вышел срок, дремлющее наследие пробудилось. В четыре года такие дети перестают быть людьми.

– Она не обязательно должна была кимортом становиться, – хрипло прошептал Игим в полной тишине. Всхлипнула черноволосая женщина, утыкаясь в плечо Монору. – Я не стал кимортом, потому что моя мать простым человеком была, и дочери мои над морт власти не имеют, так кто же знал, что Рейна… – и он осекся, встретившись взглядом с эстрой.

– Не знал? Неужто? А может, ты наоборот надеялся, что дитя кимортом будет? Нелегко, верно, такой богатый раймовый сад в порядке содержать. Если что-то с помощью морт создано, то без морт оно исчезнет – так же и сады вокруг, да? А твоих игрушек с мирцитом надолго не хватает, да и дороги они.

Глаза у Игима сделались злыми. Он тяжело выдохнул, комкая рубашку на груди.

– Не тебе судить, странник без дома, без родного очага.

– Зато твоим соседям, Игим, судить – в самый раз. Слушайте, добрые люди! Рейна, которую Монор в список вносить запрещал, не его дочь. Она дитя Миргиты и странника-киморта, который гостил у вас двенадцать лет назад. Было ведь такое?

– Было-было! – кто-то крикнул. – Сады занедужили, вот и пришлось киморта звать, серебром платить.

– А он у нас до самой зимы прожил!

– И постель ему в доме у мастера стелили!

Все опять загалдели и утихли лишь тогда, когда Огита прикрикнула. Тогда эстра продолжил: