Мекленбургская принцесса Оченков Иван

– Зачем? Репутацию мне бы это не вернуло, а вот дочери могло повредить. Кроме того…

– Ты до сих пор его любишь?

– Что?!

– Бедная девочка, влюбившаяся в заезжего принца, да так и не сумевшая забыть это чувство.

– Не просто в принца…

– Вот как?

– Да, ваше высочество. Когда я узнала вашего сына получше, я полюбила его еще больше. О, он оказался совсем не тем блестящим аристократом, поразившим воображение неопытной девушки, какой была я. Нет, он оказался смелым, ловким и хитрым парнем!

– Хитрым?

– Да. Не было ситуации, которую бы он не смог повернуть в свою пользу, ловушки, из какой не нашел бы выход. Я думаю, если бы Иоганну Альбрехту это понадобилось, он сумел бы обвести вокруг пальца любого менялу, победить в диспуте профессора риторики и донага обобрать разбойника.

– Лестная характеристика, ничего не скажешь.

– Прошу прощения, но я говорю о том, что видела своими глазами. Он находил общий язык с аристократами, наемниками, уличными комедиантами…

– Даже так?

– Именно. И есть еще одна вещь, в которой я совершенно уверена.

– В какой же?

– Тот принц, в которого я влюбилась, забыл бы о своей любовнице и ее ребенке на другой день, но тот человек, с которым я сбежала из родного дома, никогда бы так не поступил.

Герцогиня с удивлением взглянула на свою камеристку, но затем кивнула, будто соглашаясь с ее словами. Затем, немного помолчав, спросила:

– Как чувствует себя моя внучка?

– С ней все хорошо, ваше высочество.

– Усердна ли она в науках?

– Ей не все одинаково дается, – дипломатично ответила мать. – Однако учителя хвалят ее.

– Вероятно, не все?

– Не все, – не стала запираться камеристка.

– Это не страшно, – скупо улыбнулась Клара Мария. – Девочка еще очень юна. Ей наверняка трудно придется в жизни, так пусть хоть сейчас немного побудет беззаботна.

– Почему вы так говорите? – насторожилась Марта.

– Ты прекрасно знаешь почему, моя милая. Даже принцессы иногда орошают свои подушки горькими слезами, а ведь им все достается по праву рождения.

– У моей дочери, вашей милостью, есть всё, что необходимо…

– Увы, далеко не всё…

Неизвестно, что хотела добавить старая герцогиня, но тут ее самым бесцеремонным образом прервали бегущие по аллее мальчишки, внезапно оказавшиеся перед повелительницей здешних земель.

– Что вы себе позволяете! – прикрикнула на них Марта, но Клара Мария мягко остановила ее.

– Просим прощения у вашего высочества и вашей милости, – начал Гюнтер, язык у которого был подвешен лучше других, – мы вовсе не хотели никого оскорбить!

– Я не сержусь на вас, дети, – скупо улыбнулась герцогиня, – однако от какой ужасной напасти вы так поспешно бежали?

Тут выяснился пикантный момент: напастью, от которой спасались молодые люди, была дочь Марты. Дело в том, что они имели неосторожность принять ее в свою компанию и играли теперь вместе. Игра, судя по всему, называлась «догонялки», и именно от Марии Агнессы сейчас и улепетывали Руфус с Гюнтером, а та, растрепанная как фурия, неслась за ними, обещая расправиться, как только мальчишки попадутся ей в руки. Прятаться было поздно, и девочка предстала перед лицом матери и бабушки.

– Что это значит? – ахнула Марта и опасливо обернулась на герцогиню.

– Мы играли, – вздохнула Шурка.

– Какой ужас!

– Не ругай ее, – зашлась от смеха ее высочество. – Право, я давно не видела ничего более забавного!

– Как прикажете, – присела в книксене камеристка, бросив многообещающий взгляд на дочку.

– Что-то стало прохладно, – поежилась герцогиня. – Давайте вернемся в замок. Кстати, молодую фройляйн приглашение тоже касается.

Александра, бросив напоследок уничтожающий взгляд на мальчишек, покорно поплелась вслед за матерью и бабушкой. Девочка никогда прежде не бывала в кабинете герцогини и потому осматривалась с большим любопытством. В отличие от других покоев, обставленных с несколько холодной роскошью, в нем было уютно. Мебель была проста, но добротна, стены покрывали ковры и гобелены, а на столе лежали бумаги. Еще отчетливо пахло валерианой и мятой от снадобий, которые принимала хозяйка. Но главным украшением комнаты было висящее на стене зеркало в массивной золоченой раме.

Шурка с любопытством уставилась на свое отражение, пытаясь хорошенько разглядеть тело, в которое занесло ее разум и душу. До сих пор ей удавалось полюбоваться на себя лишь в маленькое зеркальце матери, что было не слишком удобно. Надо сказать, вид у нее был еще тот. Чепец сбился набок, волосы растрепаны, подол платья подран, а физиономия испачкана землей. Но тем не менее оценить себя можно было и так. Что же, руки-ноги не кривые, худа, конечно, до неприличия, но это дело наживное. Лицо чистое, а черты его правильны и, пожалуй, даже приятны. Прическа в ее времени называлась – «я у мамы дурочка», но это легко исправить. Тем паче что волосы были густыми и здоровыми, темно-каштанового цвета, как у матери.

– Видишь теперь, на кого ты похожа? – не преминула укорить ее мать.

– Чучело! – охотно согласилась с ней дочь, вызвав признанием еще одну улыбку у бабушки.

– Хорошо, что ты это понимаешь, – мягко заметила она, устроившись поудобнее в большом кресле. – Видишь ли, голубушка, твой вид не слишком приличен даже для дворовой девчонки, что уж тут говорить о маленькой принцессе!

– А разве я принцесса?

– Пока нет, но будешь ею. Во всяком случае, я не собираюсь оставлять этот мир, пока не добьюсь соблюдения твоих прав.

– Зачем вам вообще его оставлять? – удивилась Шурка. – Вы еще совсем не старая!

– Подумать только, ты еще такая маленькая, но уже умеешь столь бессовестно льстить. Видит бог, из тебя получится прекрасная принцесса!

– Но, ваше высочество, – попыталась возразить ей Марта, – маленькая Мария Агнесса права, вам еще рано думать о смерти!

– Увы, мои дорогие, о ней думать никогда не рано. Впрочем, речь сейчас не об этом. Я бы хотела поговорить с вами об очень важных вещах и именно поэтому позвала сюда. Слушайте меня внимательно и постарайтесь запомнить, особенно ты, малышка. Пока я жива, я могу защитить вас от любой напасти, но это может скоро измениться. Если со мной что-то случится, вы должны будете немедленно уехать из Брауншвейга.

– Но куда?

– Лучше всего – в Москву, но туда вы вряд ли доберетесь без посторонней помощи. К тому же, насколько я сумела узнать тамошние обычаи, в тех краях не слишком жалуют незаконнорожденных детей, как, впрочем, и везде.

– Зачем же нам туда ехать?

– Затем, что здесь скоро начнутся страшные дела. Ты ведь читала письма Иоганна Альбрехта, в которых он предупреждал о том, что скоро начнется большая война?

– Вы все-таки полагаете, что эти ужасные предсказания верны?

– Видишь ли, девочка моя, император Матвей уже стар, но он всю жизнь заготовлял дрова для большого костра, который вспыхнет вскоре после его смерти и опалит своим дыханием все вокруг. Его преемник Фердинанд не имеет и сотой доли талантов своего кузена, но у него в избытке решимости, которой у того не водилось. И уж будьте уверены, он не моргнув глазом развяжет бойню и зальет эту многострадальную землю кровью несчастных.

– Но Евангелическая лига не позволит ему, – с тревогой воскликнула Марта, но герцогиня тут же прервала свою камеристку:

– Не говори глупостей, дитя мое, по крайней мере, при мне. У лидеров Лиги нет и никогда не будет вождя, да они и не хотят его. Каждый из них больше всего боится, что в случае победы усилится его сосед, а потому они никогда не смогут договориться.

– А Фридрих Пфальцский?

– Говорят, чехи хотят выбрать его королем, но это будет началом конца. Император, кто бы им ни стал, не потерпит подобного, а уж тем более Фердинанд Габсбург. Виттельсбах[3] сначала потеряет Чехию, а затем и Пфальц, и, помяни мое слово, никто из Евангелической лиги палец о палец не ударит, чтобы ему помочь.

– Но что же делать?

– Ничего. Если бы мой сын правил в Мекленбурге, то, возможно, ему бы удалось создать армию и стать на пути войск императора. Но он в России и ему хватает своих дел.

– А если полякам все-таки удастся выгнать его из Москвы?

– Это вряд ли. Видишь ли, пока что Речь Посполитая гораздо сильнее и многолюднее, чем его царство, но ее государственное устройство ни за что не позволит королю сосредоточить всю свою мощь в одном месте. Сигизмунд Ваза – всего лишь марионетка в руках польской аристократии, и они никогда не дадут ему усилиться.

– Значит, нам нужно в Россию?

– Сначала доберитесь до Мекленбурга, туда этот пожар не скоро перекинется.

– Но Катарина Шведская нам точно не обрадуется.

– В таком случае отправляйтесь в Померанию. Я говорила с моими братьями, они обещали принять вас.

Пока герцогиня наставляла Марту, Шурка внимательно прислушивалась к ее словам, жадно впитывая информацию. Многое было непонятно, но она надеялась во всем разобраться позднее. Ее серьезность не осталась незамеченной, и бабушка, еще раз ласково улыбнувшись, спросила:

– Ты все поняла, малышка?

– Да.

– И что же?

– Если вашего высочества не станет, нам с матушкой туго придется.

На лицо Клары Марии набежала тень, но она справилась с волнением и показала девочке небольшой ларец, стоявший на ее столе.

– Подай мне его, дитя мое.

Получив требуемое, она откинула крышку и показала Марте с дочкой его содержимое.

– Когда ты родилась, я распорядилась купить небольшой домик в Ростоке. Вот купчая и дарственная на него. Даже если с твоим титулом ничего не выйдет, вы сможете жить в нем, и никто не посмеет его отобрать у вас с матерью. Но, надеюсь, до этого не дойдет.

– Вы так добры, ваше высочество, – начала благодарить ее камеристка, но герцогиня остановила ее жестом.

– Я немного устала, – слабым голосом сказала она. – Ступайте пока, а мне надо отдохнуть. И не забудьте взять документы.

– Как прикажете, – присела в книксене Марта и выразительно посмотрела на дочь.

Шурка, спохватившись, тоже попыталась изобразить нечто подобное, но у нее, в отличие от матери, получилось куда менее изящно. Затем они вышли из покоев герцогини и отправились к себе. Их комната находилась не слишком далеко, и они скоро добрались.

– Бабушка и вправду так плоха? – осторожно спросила девочка.

– Не знаю, но нам нужно быть готовыми ко всему.

– Ты поэтому учишься фехтованию?

– Верно.

– А когда научишь меня?

– Тебе нужно еще немножко подрасти и окрепнуть. Для того, чтобы работать шпагой, нужны силы.

– Я сильная!

– Судя по тому, как от тебя улепетывали мальчишки, это действительно так. Кстати, а чем вызвана подобная к ним немилость?

– Гюнтер – свинья! – поморщилась Шурка и непроизвольно вытерла губы ладонью.

– Что случилось?

– Мы играли в жмурки, и мне досталось водить. А когда я поймала его, он вдруг взял да и обслюнявил меня.

– Что?!

– Ну, говорю же, что этот недоумок полез ко мне целоваться. Ей-богу, я бы прибила его, но он слишком быстро бегает! И нет в этом ничего смешного…

– Не сердись, – воскликнула Марта, продолжая смеяться, и обняла Шурку. – Давай-ка лучше причешем тебя, а то в следующий раз никто не захочет целоваться с такой растрепанной девочкой. А еще тебе надо умыться!

– Больно надо мне целоваться с кем попало, – пробурчала дочь, но не стала перечить и принялась приводить себя в порядок.

Ей очень нравилось, когда мать расчесывала и заплетала ее длинные волосы. Это было так странно и необычно, ведь в своем времени она носила мальчишескую прическу, но всякий раз, когда Марта бралась за гребешок, девочка млела от восторга.

– Ну вот, теперь ты и впрямь похожа на маленькую принцессу, а не на атамана разбойников, – заявила женщина, закончив работу.

– Ты и впрямь думаешь, что отец признает меня?

– А почему нет?

– Ну, не знаю, все эти годы он прекрасно обходился без нас, наверняка сможет делать это и дальше.

– Не говори так!

– А разве это не правда?

– Нет! Просто он очень далеко.

– В Москве?

– Да в Москве. В тех краях постоянно идет война, то с поляками, то с татарами. Даже его жена – герцогиня Катарина – не рискует туда ехать с детьми.

– А он там безмерно страдает и мучается в разлуке!

– Какая же ты злая…

– Прости, мамочка, – повинилась Шурка, увидев, что ее слова неприятны Марте. – Просто я думаю, что если меня признают принцессой, нас с тобой могут разлучить.

– Это еще почему?

– Потому что герцогиня Катарина рано или поздно отправится к мужу в Россию и станет там царицей. И боюсь, ей не очень-то понравится, если ты будешь рядом.

– Это точно.

– Вот поэтому нам лучше держаться подальше и от Москвы и от моего папаши. И если бабушка подарила нам дом, мы прекрасно можем жить в нем.

– Ты так думаешь?

– Ну, конечно! Ты выйдешь замуж за хорошего человека и родишь мне братика или сестричку. А я буду помогать тебе их нянчить.

– Мария, что ты такое говоришь!

– А что такого я сказала? Ты еще молода и красива и вполне можешь устроить свою жизнь.

– Прекрати этот разговор немедленно!

– Все, молчу!

– Вот негодная девчонка, – возмущению матери не было предела. – Как тебе не стыдно говорить мне такие вещи?

– Просто я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты была счастлива!

– Боюсь, это невозможно, – грустно сказала Марта и закрыла лицо руками.

«Боже мой, она все еще сохнет по нему», – сообразила Шурка, и ей стало невыносимо стыдно. Вскочив с места, она подошла к ней и крепко обняла.

– Мамочка, прости меня, – прошептала она. – Я вовсе не хотела тебя огорчать.

– Я не сержусь, – ответила та дрогнувшим голосом. – Просто никогда больше не заводи таких разговоров со мной.

– Не буду, – тут же пообещала ей дочь, с горечью подумав про себя, что сама в своей прошлой-будущей жизни была такой же.

Юный принц Карл Густав находился в самом дурном расположении духа. Вообще-то обычно он был добрым и приветливым мальчиком, лишь иногда огорчавшим шалостями свою высокородную мать, герцогиню Катарину. Однако сегодня он превзошел сам себя. Все началось во время уроков, но поначалу ничто не предвещало подобного исхода. Нельзя сказать, чтобы Карл уж очень любил учиться, но ему нравилось заниматься счетом и чтением. С чистописанием дело обстояло похуже, но и с ним принц, приложив определенные усилия, обычно справлялся. Лекции по истории, в особенности описывающие деяния великих полководцев древности, также находили в его сердце живейший отклик. Но вот закон Божий…

Нет, Карл Густав был в высшей степени благовоспитанный и богобоязненный мальчик. Благодаря прекрасной памяти, он легко запоминал молитвы и псалмы, но к его глубочайшему сожалению, преподавать этот предмет ему взялся сам его преосвященство епископ Глюк. Все дело было в том, что епископ любил во время уроков произносить длинные нравоучительные проповеди, подкрепляя их обширными цитатами из Священного Писания, а также примерами из окружающей действительности. Карл Густав быстро уставал от подобного многословия и становился рассеян, а епископ, заметив это, чрезвычайно сердился. Вот и сегодня, поняв, что мысли мальчика блуждают где-то далеко-далеко, он вышел из себя и закричал, что из принца никогда не выйдет ничего дельного, как и из его беспутного отца.

Надо сказать, что досточтимая герцогиня считала, что детей следует растить в строгости, а потому настаивала, чтобы учителя нисколько не стеснялись высоким происхождением своего подопечного. «Если вы сочтете необходимым сообщить моему сыну, что он тупица, вы вольны это сделать, – неоднократно заявляла она. – Я лишь настаиваю, чтобы вы не забывали при этом добавлять “ваша светлость”!» Впрочем, Глюк был единственным из учителей, у кого возникала в этом надобность. Однако на этот раз – нашла коса на камень! Хотя Карл Густав совсем не помнил своего отца, он питал к нему совершенно неизъяснимые чувства. Тут перемежались любовь, почтение, гордость… О, быть сыном такого человека, как великий герцог Иоганн Альбрехт!.. Он всегда побеждал своих врагов, не обращая внимания на их численность. Он спас на поле боя дедушку принца – короля Карла, а затем практически в одиночку разгромил «проклятых датчан». Да про его подвиги можно рассказывать целый день, а тут какой-то епископ смеет называть его беспутным?..

– Как вы сказали, ваше преосвященство? – переспросил мальчик голосом, не предвещавшим ничего доброго.

Увы, Глюку хватило ума повторить последнюю фразу, а уже в следующую минуту ему пришлось уворачиваться от чернильницы. Надо сказать, что преподобному это почти удалось. То есть тяжелый писчий прибор счастливо миновал встречи с епископской головой, чего, к сожалению, никак нельзя сказать о его содержимом… Воспользовавшись переполохом, принц тут же улизнул и теперь скрывался от грозящей ему кары в саду.

– Вашу светлость везде ищут, – мрачно заявил его приятель Петер.

Петер был на год старше принца, а его родители жили неподалеку от Шверина, и мальчишки частенько проказничали вместе. Его отец служил в замке конюхом, а мать была служанкой прежней герцогини, пока та, бедняжка, не скончалась при родах.

– Я знаю… – со вздохом отозвался принц.

– Вы и впрямь швырнули в епископа чернильницей?

– Он назвал моего отца беспутным!

– Свинья! – согласился с ним Петер. – Никто другой не смог бы так сказать про нашего доброго герцога. Знаете, в другой раз я бы с удовольствием сказал, что это я швырнул в преподобного вашу чернильницу, но кто в это поверит? Мне уж совсем нечего делать на ваших уроках.

– Не надо, – испугался Карл Густав, – тебя и так прошлый раз высекли, когда ты сказал, будто запустить в сад свинью с поросятами было твоей затеей.

– Да уж, – усмехнулся мальчишка и непроизвольно почесал наиболее пострадавшее в тот раз место. – Помните, с каким визгом они бегали по саду, распугивая служанок?

– Да, но ведь это я придумал…

– Это самое малое, что я мог сделать для вашей светлости. Отец всегда говорит, что наша семья всем обязана герцогу Иоганну Альбрехту, а потому я должен верно служить его сыну, то есть вам. И когда он так говорит, даже моя мама улыбается, а уж с ней не часто такое случается.

– Ну и глупо, потому что моя матушка все равно не поверила в эту басню и приказала меня высечь.

– Это потому, что вы ей сразу признались.

– Конечно, я ведь сын герцога-странника, и мне не годится прятаться за чужими спинами.

– А вот это достойная речь! – раздался совсем рядом громкий голос, и к мальчишкам вышел высокий мужчина в нарядном камзоле.

Было совершенно непонятно, откуда он взялся и как ухитрился подобраться незамеченным, так что застигнутые врасплох мальчишки на мгновение остолбенели. Впрочем, они пребывали в ступоре недолго и тут же кинулись в разные стороны; и непременно преуспели бы в своем намерении, если бы не ловкость незнакомца, тут же схватившего обоих за шиворот.

– Далеко ли вы собрались, молодые люди? Это, право же, невежливо, ведь я еще не закончил!

– Кто вы, сударь? – почти спокойно спросил у него принц, в то время как его товарищ продолжал отчаянно вырываться.

– Хороший вопрос, ваше высочество, и я непременно отвечу на него, как только ваш спутник прекратит сопротивление.

– Как бы не так!.. – огрызнулся Петер и вдруг, сделав неуловимое движение, выскользнул из рубашки и бросился бежать.

– Вот ведь сорванец! – засмеялся незнакомец.

– Может быть, вы меня отпустите?

– Если вы, ваше высочество, пообещаете не предпринимать попыток к бегству, а то ведь мне нельзя бегать.

– Обещаю, но почему вы титулуете меня «высочеством», ведь я пока всего лишь «светлость».

– А вот тут вы ошибаетесь, мой принц. Ваш отец носит титул «царь всея Руси», а стало быть, равен императору. Следовательно, вы имеете право именоваться «высочеством» или даже «королевским высочеством».

– Вы знаете моего отца?

– Позвольте представиться, мой принц. Барон фон Гершов, к вашим услугам. Я обер-камергер вашего отца и заодно ваш новый воспитатель.

– Вас прислал мой отец?

– Совершенно верно!

– Вы увезете меня к нему?

– Я имею такое повеление от его величества.

– Когда мы едем?

– Боюсь, не так скоро, – улыбнулся фон Гершов, – как минимум вам прежде нужно объясниться с вашей царственной матушкой по поводу покушения на его преосвященство.

– Он оскорбил моего отца!

– Не могу не признать – достаточный повод.

– Меня накажут?

– Вне всякого сомнения.

– Ну и пусть!

– Вы позволите сопроводить ваше высочество? – церемонно поклонился барон.

– Буду вам чрезвычайно обязан, – ответил на поклон принц, и тут же спросил: – А отчего вам нельзя бегать?

– Что, простите?

– Вы просили меня не убегать, потому что вам нельзя бегать.

– Ах, вот вы о чем… – засмеялся фон Гершов, – это одна из любимых шуток вашего отца. Он говорит, что генералам нельзя бегать, потому что в мирное время это может вызвать смех, а в военное – панику.

– А вы генерал?

– Да, я командующий немецкой гвардией его величества. Кстати, пока мы идем, может быть, ваше высочество расскажет мне, что на самом деле произошло?..

Через несколько минут они стояли перед герцогиней Катариной, рядом с которой, с видом христианского мученика, отданного на съедение львам, стоял преподобный Глюк.

– Благодарю вас, барон, – с царственным величием наклонила голову Катарина, – обычно этого сорванца не так просто сыскать.

– Служить вам – мой долг, – изящно поклонился тот в ответ.

– Сын мой, – обратилась тем временем герцогиня к сыну, – я чрезвычайно разочарована поведением вашей светлости! Скажу более, вы до крайности огорчили меня. Его преосвященство мне все рассказал, и я намерена примерно наказать вас.

Все это Катарина произнесла печальным, но вместе с тем торжественным тоном, с поистине королевским величием. Однако реакция юного принца оказалась весьма неожиданной:

– Матушка, как послушный сын я приму любое ваше наказание, однако настоятельно требую, чтобы меня именовали согласно моему титулу!

– Что это значит?..

– Прошу прощения, – счел необходимым вмешаться Кароль, – но это я объяснил принцу Карлу Густаву, что он старший сын русского царя и потому имеет право титуловаться его высочеством…

– Варварский титул, – негромко фыркнул Глюк, – он не может быть ровней европейскому!

– …к тому же, – продолжал фон Гершов, не обращая внимания на слова епископа, – указом Его Царского Величества я назначен старшим воспитателем его высочества. Поэтому я не могу согласиться с необходимостью наказания моего подопечного, до той поры, пока не узнаю обо всех обстоятельствах дела.

– Как вы смеете оспаривать решения ее королевского высочества? – возмутился Глюк. – Это неслыханно!

– А разве герцогиня уже приняла решение? Простите, я его не слышал!

– Хорошо, – согласилась Катарина, – ваше преосвященство, соблаговолите повторить ваш рассказ.

– Только из уважения к шведскому королевскому дому… – поджал губы епископ. – Впрочем, извольте. Сегодня его светлость, принц Карл Густав, были чрезвычайно неусердны в изучении наук. Несмотря на мои неоднократные кроткие увещевания, принц не пожелал изменить свое поведение, и когда я пообещал его наказать… заметьте, только пообещал! Так вот, услышав о наказании, его светлость изволили кинуть в меня бронзовой чернильницей, от каковой я увернулся совершеннейшим чудом.

– Это неправда! – возмущенно воскликнул Карл Густав, но фон Гершов, положив руку на плечо мальчика, успокоил его порыв.

– Сохраняйте спокойствие, мой принц.

– Вот видите, – патетически воскликнул Глюк, – а теперь он обвиняет во лжи своего духовного отца!..

– Ваше преосвященство, – прервал его излияния барон, – позвольте задать вам один уточняющий картину произошедшего вопрос. Так сказать, чтобы видеть ее целиком во всех деталях.

– Извольте.

– Чернильница полетела в вас до того, как вы совершили оскорбление величества или после?

– Что за домыслы!

– Я настаиваю на своем вопросе, преподобный! Это случилось до того, как вы дерзнули назвать великого герцога Иоганна Альбрехта, на землях которого сейчас находитесь – беспутным?

– Вы мне этого не говорили, – заметила герцогиня.

– А разве я не прав! – взвился понявший, что ему нечего терять, епископ. – Разве герцог не бросил жену и детей? Разве он не отрекся от веры отцов и не впал в еретичество?

– Вы закончили, ваше преосвященство? – холодно осведомился фон Гершов.

– Нет! До конца жизни я буду обличать пороки и нести слово Божие!