Детский остров Булычев Кир

Директриса подошла к портрету. Она была вынуждена признать, что, несмотря на дикую раскраску, Джон Грибкофф производил впечатление гармоничного молодого человека.

– И как ты с ним познакомилась? – спросила госпожа Аалтонен. – Если это не секрет.

– Тут нет никакого секрета, – ответила Вероника. – Сначала я увидела его снимок в журнале, и мне он понравился. Потом мне попалась видеокассета с его концертом, и я подумала: вот в кого бы мне влюбиться! А потом он стал ко мне приходить.

– Как так? – Директриса, успокоившаяся было, встрепенулась. – Куда приходить?

– Сначала во сне, – ответила Вероника. – Но мне этого было мало. Мне хотелось до него дотронуться.

– Но ты знала, что он мертвый?

– Он не совсем мертвый, – терпеливо разъяснила девушка. – Все, кто попадает на вершину Эвереста, остаются в значительной степени живы.

– Хорошо, – не стала спорить директриса. – Значит, обнаружилось, что твой избранник в значительной степени жив и готов тебя трогать?

– Вы совершенно правы, госпожа Аалтонен, – согласилась девушка.

– И у вас есть… кохтаус?

– Простите, госпожа директриса. Я не совсем поняла, на что вы намекаете, но надеюсь, что вы не имеете в виду ничего неприличного?

– О нет! – Теперь наступила очередь смущаться директрисе. – Кохтаус – это когда два человека только видят друг друга, но ничего больше не делают.

– Так у нас и было, – согласилась Вероника. – Но, честно говоря, мне хочется, чтобы Джон Грибкофф сделал со мной что-нибудь еще… более энергичное. Мне же семнадцать лет, и одного кохтауса мне недостаточно.

Директриса почувствовала облегчение, потому что происшествие, как оказалось, пребывало в рамках допустимого. Подобные случаи в детском доме уже бывали. Воспитанники и воспитанницы устраивали романы между собой, был даже случай, когда воспитанница соблазнила преподавателя черчения. Что же касается влюбленности в актеров, спортсменов и телевизионных полицейских, то подобные случаи происходили довольно часто.

Директрису смущало только, что возлюбленный Вероники уже умер и никто этому не удивляется. Надо будет проверить с психиатром, не зарождается ли в девушке болезнь некрофилия, то есть любовь к мертвецам.

– И где же вы делаете… кохтаус? То есть встречаетесь? – спросила директриса.

– К сожалению, госпожа Аалтонен, я не смогу вам ответить на этот вопрос, – сказала Вероника. – Потому что вы мне наверняка запретите наш кохтаус.

Вероника уже сомневалась в том, что под словом «кохтаус» скрывается всего-навсего «свидание».

– Но ведь это шутка, игра! – воскликнула директриса, зная уже, что совершает ошибку. Если ты имеешь дело с человеком, у которого есть мания – какая угодно: любовная, национальная или идейная, – надо с ним если не соглашаться, то по крайней мере не спорить.

– Для вас, может быть, и шутка, – спокойно ответила девушка. – Но для меня переломный момент в жизни. Может быть, я убегу от вас вместе с Джоном. Он уговаривает меня бросить вашу школу.

– И где же вы будете жить?

– У Джона осталось несколько замков и летних домиков. Может быть, мы с ним побудем на Таити.

– Голубушка, – рассердилась директриса. – Какой еще Таити? Твой Джон умер, разбился, ты же сама сказала!

– Что-то разбилось, а что-то для меня осталось, – загадочно произнесла Вероника, взяла с тумбочки небольшую фотографию своего возлюбленного и поцеловала ее. После этого она протянула ее директрисе со словами: – Поглядите.

Поперек фотографии было написано размашистой рукой:

«Моей возлюбленной Веронике от верного ей Джона Грибкоффа». И дата: «6 сентября». Две недели назад.

– Ясно, – сказала директриса, возвращая фотографию и тяжело вздыхая. Она не думала раньше, что Вероника – такая лгунишка. Самой подписать себе фотографию – как это пошло!

В то же время маленькая ложь тщеславной девушки чем-то успокоила директрису. Если Вероника идет на такие наивные хитрости, значит, опасности для ее жизни и жизни человечества пока нет. Хотя, конечно, девочка требует к себе повышенного внимания – такой возраст… что поделаешь!

– Вероника, – сказала директриса, – я тебя понимаю. Трудно девушке в таком возрасте находиться в четырех стенах, даже если это золотые стены. Но ты знаешь, что с окончанием школы заканчивается и исследование тебя. Мы будем надеяться, что твои родители будут найдены и откроется тайна твоего происхождения. И ты вернешься в свою семью или, если захочешь, продолжишь свое образование на Земле.

– А вот это никому не известно! – резко возразила Вероника, и ее щеки окрасились ярким румянцем. – Откуда мне знать, что я – обыкновенный человек? А вдруг во мне таится чудовище? Или страшный микроб? Или по достижении совершеннолетия я взорвусь, подняв в воздух весь ваш любимый остров?

– О нет! – воскликнула директриса, которая и сама всегда жила в ужасе от такой возможности. – Это так на тебя не похоже, Вероника! Ведь ты всегда была хорошей пейти!

– Была, да кончилась, – сурово ответила Вероника. Она обратила свой воспаленный взор к большому портрету лилового красавца и воскликнула: – О мой Джон, ты один во всем свете не боишься меня, ты один мне доверяешь! О, как я устала жить в роли потенциального чудовища, быть чужой среди людей, к которым я так стремлюсь всем сердцем. Я хочу быть обыкновенной девушкой, я хочу целоваться с простым сельским парнем, но даже здесь судьба смеется надо мной – из всех возможных поклонников мне достался лишь один – труп, разбившийся вдребезги о вершину Килиманджаро!

– Эвереста, – поправила воспитанницу памятливая директриса.

– Ах, какое мне дело до того, как называется та гора, которая подставила под твое мягкое тело свои острые скалы! И ты остался лишь видением… Но и этого мне не дано! И это у меня отбирают!

– Никто не отбирает его у тебя, – откликнулась директриса. – Ты вольна любить этого Джона. Только не принимай так близко к сердцу. Учись, гуляй, играй в подвижные игры… никто не будет тебе мешать. Ведь нас беспокоит лишь твое душевное состояние!

Но Вероника не слушала добрую директрису. Она рухнула на кровать и залилась горькими слезами.

Комиссар Милодар внимательно слушал рассказ директрисы. Он поднялся, подошел к окну и стал вглядываться в озерную даль, затянутую мелким дождем.

– И что же заставило вас не поверить девушке? – спросил он наконец.

– Как вы догадались, что я не поверила?

– Иначе зачем вам ночью бегать по острову?

– Тьетенкин, – согласилась директриса. – То есть разумно с вашей стороны. Я не до конца поверила девушке. Потому что я просила врача усилить наблюдение за этим ребенком…

– Сколько ребенку лет?

– Семнадцать по земному счету. Но мы не знаем, сколько по ее счету.

– Надо бы раньше выпускать ваших птенчиков на волю! Они застаиваются в гнездышке.

– О, я вас понимаю! Но есть указание ИнтерГпола задерживать пребывание сирот на Детском острове до последней крайности. Сироты должны быть идентифицированы.

– Как? – удивился комиссар.

– Это есть русское слово! – гордо сказала директриса, которой не всегда легко давались очень длинные русские слова.

– Ну да, конечно, – согласился комиссар. – А я уж было решил, что чукотское.

Директриса не оценила юмора и продолжала свой рассказ:

– Рапорт врача сообщил, что душевное состояние Вероники остается напряженным. Что ей свойственны резкие перепады настроений.

– Может быть, это возрастное? – спросил комиссар.

– Нет, доктор полагает, что это связано с активным романом. Что он либо существует, либо почти существует.

– Что говорят воспитанницы?

– Они буквально заворожены тем, что у Вероники происходит роман с самым настоящим таинственным мертвецом.

– Они в это верят?

– Все без исключения!

– И не шокированы этим?

– Наоборот, комиссар. У нас особенный контингент сирот. Они чувствуют себя мизерабль.

– Это по-фински?

– Нет, это название романа французского писателя Виктора Гюго.

– Вы хотите сказать, что они верят Веронике назло вам, госпожа Аалтонен?

– Нет, не мне, – твердо возразила директриса. – А вам, господин комиссар. Всей бесчеловечной системе, которая заточила на острове детей, и без того лишенных родительской ласки.

Директриса смахнула случайную слезинку. Комиссару стало неловко, будто это он придумал такую жуткую долю для детишек.

– Продолжайте, – отрезал он.

Директриса пожала плечами, и комиссар понял, что душой она остается на стороне сироток и потому ее пора менять: при таком эмоциональном состоянии руководителя колонии недолго и до беды. Под грубой, массивной, широкоскулой, белоглазой оболочкой директрисы трепетало слишком чувствительное сердце. Если та же Вероника окажется опасной, директриса может закрыть на это глаза из жалости к девушке. К сожалению, жалость – это личное чувство, а на директрисе лежит ответственность за судьбы детей и Земли в целом.

Сделав мысленно зарубку в памяти – приговор директрисе, Милодар дослушал рассказ.

Оказывается, вчера ночью дежурная по дортуарам старших групп сообщила ей, что Вероника только что покинула свою спальню и пробирается к выходу из замка. Старшие группы знали все секреты замка и отлично понимали, что его неприступность и древность лишь кажущиеся. На самом деле опытный человек может выбраться из замка и незаметно возвратиться в него в любой момент.

Пока Вероника спускалась на кухню, чтобы оттуда через склад подземным ходом выбраться за ворота, директриса, не поднимая лишнего шума, надела серый плащ и последовала за Вероникой. Директриса понимала, что девушка задумала нечто запретное, но не знала еще, насколько запретное.

Вероника, несмотря на ужасную погоду, одетая лишь в пеньюар, сбежала к причалу, и там, как оказалось, в сторожке возле причалов ее ждал некий молодой человек, показавшийся директрисе весьма темнокожим. И хоть в последующих событиях директриса не имела возможности тщательно рассмотреть охальника, она могла бы поклясться, что молодой человек как две капли воды похож на покойника, чей большой портрет висит над кроватью Вероники. Более того, директриса могла поклясться, что роман Вероники с покойником зашел так далеко, что если бы не своевременное вмешательство госпожи Аалтонен, Вероника наверняка лишилась бы девичьей чести, которую она охраняла совсем не так тщательно, как положено это делать девицам семнадцати лет.

Но вот дальнейшие события директрисе были непонятны и ее пугали.

Насколько она смогла увидеть, моторка, на которой пытался скрыться покойник, перевернулась, и фиолетовый любовник скрылся в волнах Ладожского озера. Утонул ли он в ледяной воде или смог выбраться, оставалось тайной. По крайней мере, после того, как директриса утащила в замок плачущую Веронику, она подняла по тревоге спасательные службы озера. Но ни остатков лодки, ни тела покойника отыскать не удалось. Если Джон Грибкофф погиб вторично, то на этот раз бесследно.

Вся эта история и заставила директрису в тот же день связаться по инструкции с ИнтерГполом и лично с комиссаром Милодаром.

Комиссар Милодар внимательно выслушал сообщение директрисы, которая очень боялась, что комиссар поднимет ее на смех.

Ничего подобного. Милодар бросил все свои дела и немедленно прибыл в детский дом.

– Да, – сказал он, когда директриса завершила рассказ. – И что же вы думаете?

– Ничего уже не думаю, – призналась госпожа Аалтонен. – Я видела черт знает что, я слышала черт знает что, и мне хочется поскорее уйти на пенсию, уехать на острова Зеленого Мыса и открыть там школы для одаренных детей-акварелистов.

Милодар посмотрел на директрису в изумлении, но промолчал, потому что и сам ловил себя в последнее время на желании бросить все к чертовой бабушке и заняться поисками подводных сокровищ, утерянных испанскими галионами по пути из Панамы к Барселоне.

– Тогда, – произнес комиссар Милодар, – нам ничего не остается, как побеседовать с потерпевшей.

Директриса понимала, что комиссар прав, и, тяжело вздохнув, повела его через двор во флигель, примыкавший к восточной стене замка, где располагались спальни воспитанников.

Вероника, пробыв два часа в лазарете, где выяснилось, что ничто в ней не повреждено, возвратилась к себе в комнату. Где и улеглась на постель, потому что была на тот день освобождена от занятий.

Она лежала на постели, закрыв глаза и отказываясь принимать пищу, даже компот из ананасов без сахара, к которому она была весьма неравнодушна.

На соседней кровати сидела девушка по имени K°, читавшая книгу Достоевского «Идиот», что говорило о хорошей постановке образования на Детском острове.

Девушка Ко произвела на комиссара двойственное впечатление. С одной стороны, она была робкой, – даже встав, чтобы поклониться комиссару и госпоже Аалтонен, она не посмела поднять взор. Но когда через несколько минут он перехватил ее взгляд, тот удивил его смелостью и даже некоторой наглостью.

Несмотря на то что девушки K° и Вероника, занимавшие соседние койки в дортуаре, были совершенно различны, опытный взгляд комиссара Милодара уловил близкое между ними сходство. Ко была голубоглазой блондинкой – ее пышные пшеничные тяжелые волосы никогда не знали еще краски или парикмахерских щипцов. Вероника же, лежавшая на кровати с закрытыми глазами, была пышноволосой брюнеткой, и цвет ее глаз был неизвестен. Но размером и фигурами девушки были удивительно схожи.

– Простите, – сказал комиссар Милодар, – простите за вторжение, однако нас привело к вам чувство долга.

– Ой, конечно же, садитесь, – сказала Ко, откладывая Достоевского в сторону. – И вы, госпожа Аалтонен, присаживайтесь. Мы вас ждали.

Говоря так, Ко сквозь опущенные ресницы разглядывала комиссара.

Комиссар Милодар был невелик ростом, отчего многим людям казался схожим с небольшой хищной птицей, допустим, соколом. Этому способствовало и то, что его крупный крепкий нос чуть загибался к концу, создавая впечатление клюва. Небольшую голову комиссара венчала копна черных с проседью курчавых жестких волос. Женщины, которые любили комиссара Милодара, а его любили многие женщины, более всего стремились запустить пальцы в его жесткую шевелюру. На смуглом лице комиссара горели светло-карие, почти желтые, кошачьи, а может, тоже птичьи глаза, которые, казалось, пронзали собеседника и утверждали: «Я вижу тебя насквозь, негодница!»

Ко невольно насторожилась.

Но тут комиссар засмеялся, и лицо его, такое жесткое и даже суровое, удивительным образом преобразилось. Тонкие лучики побежали от уголков глаз, по-клоунски загнулись углы тонких губ, даже нос потянулся кончиком кверху – милее и добрее Ко не приходилось видеть человека.

Осторожнее, приказала себе Ко, которая, несмотря на малый жизненный опыт, отличалась наблюдательностью и недоверчивостью ко взрослым. Сверстники могли быть друзьями, взрослые, почти без исключения, относились к сиротам настороженно, опасливо и неискренне. Даже если при этом мило улыбались.

– Вероника! – воскликнул комиссар, подходя к ее кровати. – Я пришел помочь тебе. Лежи, лежи, не поднимайся, у тебя нервный срыв. Мой долг тебе помочь.

Вероника открыла синие глаза – они оказались у нее такими же, как у Ко. Только у Ко они были поярче и повеселее.

– Чем же вы мне поможете, господин, имя которого мне забыли сообщить?

– Ах, это мое упущение! – воскликнула добрая госпожа Аалтонен. – Я не представила вам комиссара Милодара, одного из руководителей ИнтерГпола, который расследует дело о нападении на тебя, дорогая Вероника.

– Как приятно, что обо мне беспокоятся такие высокие начальники, – ответила Вероника. – Но я ничем вам не могу помочь. Я находилась в припадке лунатизма, а когда очнулась, то рядом со мной была госпожа Аалтонен. Она вам все и расскажет.

– Она мне все рассказала, – признался комиссар. – Но как вы можете догадаться, ее рассказ меня не удовлетворил. Так что придется выслушать и вашу версию. Гарантирую полную конфиденциальность. То есть тайну исповеди.

– Мне выйти? – спросила Ко.

– Наоборот, мне вы нужны, как лакмусовая бумажка. Я буду слушать, что говорит Вероника, и поглядывать на вас. И по вашему лицу, может, смогу определить, когда Вероника говорит правду, а когда лжет.

– Ну тогда я точно уйду! – Ко отбросила книгу и вскочила.

«Ого, – подумал Милодар. – Сейчас в ней, наверное, метр восемьдесят. И она еще не перестала расти. Чертова акселерация! Когда же она прекратится? Все девушки выше меня ростом!»

– Ты испугалась, что Вероника будет врать мне? – спросил Милодар, не скрывая усмешки сатира.

– Нет, почему вы так решили! – Ко была смущена.

– Оставайся, Ко, они хотят нас запугать, – попросила Вероника.

– Ничего подобного! – возмутилась госпожа Аалтонен.

– Как мне все это надоело! – Вероника не обратила внимания на возглас директрисы. – Сплошные допросы, подозрения, преследования! Не успеешь влюбиться, как вокруг уже начинают принимать меры!

Она была в тот момент удивительно хороша. Синие, как аквамарины, глаза излучали ослепительный гнев, ресницы превратились в стаи черных стрел, нацеленных в сердца обидчиков, черные кудри разметались по плечам, щеки порозовели, а нос побелел.

Милодар терпеливо ждал ответа, а для этого Вероника должна была успокоиться. Когда девушка успокоилась, она сказала:

– Все было бы хорошо, если бы за мной не следили.

– Сомневаюсь, – вдруг вмешалась в разговор Ко. – Ты же сама говорила, что в последнее время Джон стал каким-то нервным, агрессивным.

– Я бы не посмела войти в сторожку, – произнесла директриса, – если бы вы, Вероника, не взывали о помощи изнутри.

– Я взывала о помощи совсем не для того, чтобы мне ее кто-нибудь оказывал. Неужели вы, прожив долгую жизнь, до сих пор об этом не знаете?

– Я знаю, что я должна верить людям, – ответила госпожа Аалтонен со свойственным ей чувством собственного достоинства. – Если мне кричат «помогите!» – я спешу на помощь.

– А если он утонул на самом деле? – спросила Вероника. Глаза ее наполнились хрустальными слезами, высокая грудь нервно вздымалась. – Кто будет нести ответственность?

Директриса была в растерянности. Она лишь захлопала белыми ресницами, развела руками. Но на помощь ей пришел комиссар Милодар.

– Я полагаю, – сказал он, выходя на середину комнаты, чтобы лучше разглядеть портрет Джона Грибкоффа, – что ответственность за его смерть несет гора Эверест. Ладожское озеро тут ни при чем.

– Почему? – удивилась Вероника.

– Потому что, надеюсь, вашего Джона в свое время надежно похоронили. Или вы будете утверждать, что он – привидение?

– Я не знаю…

– Ваши сказки годятся лишь для романтических девиц и доверчивых дам-учительниц. Вы даже толком не продумали свою ложь, – сказал комиссар. – Вы не готовы к допросу. А я сейчас попрошу всех выйти из комнаты и начну допрашивать вас одну так, как это принято в ИнтерГполе, когда мы имеем дело с особо опасными инопланетными преступниками.

– Ой, не надо! – взмолилась Вероника.

– Вы не посмеете! – воспротивилась директриса. – Она еще почти ребенок!

– Мы убежим, – заявила Ко. – И будем жить в лесу. Пускай нас сожрут комары.

Милодар с интересом взглянул на подругу Вероники. Помимо того, что у них глаза были одного цвета, они были схожи стройными гибкими фигурами и высоким ростом. Но Милодар никак не мог решить, какое сочетание ему больше нравится: синие глаза и черные локоны Вероники либо пшеничные кудри и васильковые очи K°.

– Тогда, – сказал Милодар, сменив тон на мирный, – временно мы не будем никого допрашивать, а пойдем гулять. Где у вас тут гуляют?

Женщины смотрели на комиссара, широко открыв глаза. Предложение было по крайней мере неожиданным.

– Может быть, мы посмотрим на ваш причал? – спросил Милодар.

– И на сторожку, которая разрушилась от ветра, – сказала Ко, которая была сообразительнее остальных.

– Только одевайтесь потеплее, – сказал Милодар, – и возьмите с собой зонтики. Собирается дождик.

Через несколько минут мирная группа гуляющих покинула замок.

Дождик не собрался, облака разогнало ветром – над Ладогой погода неустойчивая, порой за полчаса может измениться три раза.

На поляне, расчищенной от валунов перед входом в замок, несколько мальчишек из младшей группы под наблюдением высокого, в очках, физкультурника гоняли мячик. Молодой человек поклонился директрисе и Милодару. Его движения выдавали в нем хорошего спортсмена, а манеры – воспитанного джентльмена.

– Это наш тренер Артем Тер-Акопян, – сказала директриса. – Бывший вице-чемпион мира по серфингу. Он пишет поэму о спорте и потому нуждается в тихом уютном месте для творчества. Мы предложили ему место физкультурника вместо перешедшей в балет Людмилы Георгиевны.

Физкультурник исподтишка бросил выразительный взгляд на девушек, те потупили глаза.

Милодар отстал на три шага от остальных, поднес к губам браслет часов и произнес шепотом:

– Вернисаж. Вызываю Узкое.

– Узкое на связи, – шепнул в ответ браслет.

– Проверьте, насколько лоялен преподаватель физкультуры на Детском острове по имени Артем Тер-Акопян.

– Проверен по форме шестнадцать, – ответил браслет.

– Вы свободны, – сообщил браслету Милодар. Он был разочарован, потому что предпочел бы разоблачить галактического шпиона. Так проверяли разведчиков, засылая их в Черную империю. И ни один еще не был разоблачен.

Миновав футбольную лужайку, процессия направилась вниз, к причалу.

– Рассказывайте по мере того, как мы будем спускаться, – приказал Милодар.

– Я спускалась здесь, – произнесла Вероника, – потому что в моей спящей душе звучал приказ спешить к причалу. Он увлекал меня. Я была бессильна ему сопротивляться…

– Она была в белой ночной рубашке, – сказала директриса. – Это ужасно!

– Как? – удивился комиссар. – На свидание в таком виде?

– А что поделаешь, если мертвец вытаскивает тебя из постели, забыв разбудить? – вмешалась Ко. – Я бы умерла от страха.

Они шли с Вероникой рядом, держась за руки, и так как были облачены в одинаковую детдомовскую одежду – серые платья в талию со строгими белыми воротничками, – то различались только цветом волос, во всем остальном казались близняшками.

– Я не помню, в чем была, – призналась Вероника. – Я шла как во сне.

– Вам было неприятно подчиняться воле этого чудовища? – спросил Милодар.

– Но я же не знала, что он – чудовище! – удивилась Вероника.

– Разумеется, чудовище. Ты бы слышала свой испуганный голос, моя крошка, – подтвердила директриса.

– И к тому же ты бежала босиком, – сказал Милодар, будто был свидетелем той сцены.

– Вы откуда знаете? – спросила директриса.

– Судя по старинным легендам, если девица становится жертвой страшного мертвеца, она бегает к нему на свидания босиком и даже не чувствует, как острые камни уродуют ее ноги!

– О да, – согласилась Вероника. – Я была его рабой. Я не могла сопротивляться. И мои нежные ноги не чувствовали острых камней. Его голос проникал в мое беззащитное сознание. Это был типичный мертвец. Фиолетового цвета!

– Ах! – Ко вырвала руку у своей подруги. Ей стало страшно, директриса закрыла ладонями лицо, но тут же споткнулась о корень сосны и полетела вперед. Комиссар Милодар не сделал и попытки поймать директрису, и этот подвиг выпал на долю Ко, которая успела обернуться, сообразить, что же происходит, прыгнуть рыбкой и принять госпожу Аалтонен на грудь. Чудом массивная директриса не переломила пополам свою тоненькую воспитанницу.

– Простите, – сказал комиссар Милодар, – что я не участвовал в этой сцене, однако для тех, кто еще мало меня знает, я должен сообщить, что перед вами находится не тело комиссара Милодара, а лишь его искусно сделанная голограмма, то есть объемное изображение. Такие меры мне приходится принимать, спасаясь от международного терроризма и некоторых коррумпированных режимов. Я слишком много знаю и слишком многим опасен.

– Мы и не рассчитывали на вашу помощь, комиссар, – ответила госпожа Аалтонен, и они продолжили путь вниз.

Между сосен голубела гладкая поверхность озера. Чудесный прохладный день распростерся над Ладогой.

Вот и берег.

Сосновый бор остался позади. Все было залито скромным светом северного солнца. Справа лежала повалившаяся набок сторожка. Прямо – страшно запущенный причал.

– Вот здесь все и произошло, – сказала директриса.

Девушки послушно остановились в двух шагах от сторожки. Ни страха, ни вины Милодар в них не ощущал, и это его смущало.

– Когда я подошла к сторожке, – сообщила директриса, – Вероника уже была увлечена ее… спутником… соблазнителем внутрь. Ракастайя – это будет приличное выражение?

– Любовник – это всегда неприлично, – ответила Ко, но в ее синих глазах комиссар Милодар уловил веселый блеск.

Вся эта история ему совершенно не нравилась. Нет, не нравилась, потому что была лживой. Он еще не добрался до сути этой лжи, но весь его гигантский опыт по выявлению личной и организованной преступности тревожно предупреждал его: «Милодар, будь крайне осторожен. Возможна ловушка космического масштаба!»

– Я остановилась, – сказала директриса, – и думала, что надо постучать. Но куда стучать?

– И стали подслушивать. Фу, как это некрасиво! – воскликнула Ко.

– Я директриса и обязана слушать для блага Вероники. Если бы я не слушала, ты уже была бы без чести.

– Но я вас не звала.

– Ты кричала и билась, как птичка в сетке!

– Но я не для вас кричала, – обиделась Вероника. – Я для него кричала.

– И все это время вы знали, что он мертвый? – спросил Милодар.

– Разумеется, – после недолгой паузы согласилась Вероника.

– И никаких возражений против поцелуев с мертвецом у вас не было?

– А чем он хуже живых? – агрессивно спросила Вероника.

– И от него этим самым… разложением, тухлятиной не пахло?

– Почему?

– От мертвецов всегда тухлятиной пахнет.

– Только не от Джона Грибкоффа! – заявила девушка. – От него пахло одеколоном «Тореадор»!

– Бывают же исключения, – пришла на помощь подруге Ко.

– Нет, – мягко возразил Милодар. – Исключений, к счастью, не бывает. Но вы продолжайте, продолжайте. Значит, вы вошли внутрь сторожки, а он вас уже поджидал.

– Да, – подтвердила директриса, – он тянул к ней темные руки!

– Фиолетовые руки, – поправила директрису Вероника. – Чудесные фиолетовые руки.

– Как бы боевая раскраска, как говаривали ирокезы, – пояснил Милодар, хотя никто его об этом не просил.

– Он всегда такой.

– Мертвецам этот цвет идет, – согласился Милодар. – И значит, запах от него шел несильный?

– Не было запаха! – возмутилась Вероника.

– А я не спорю. Значит, вы проснулись и принюхались…

– Я не принюхивалась!

– И он заключил вас в объятия?

– Да, да, да! Я уже говорила!

– А объятия были холодные?

– Почему? – не поняла Вероника. – Самые обыкновенные горячие объятия.

– У мертвеца? Он что у вас, с подогревом?

– Но он же не совсем мертвый. Для меня он – как Ленин для коммунистов – вечно живой.

– Но коммунисты с Лениным не обнимаются.

– Не знаю, – сказала Вероника. – Но нам с ним было приятно обниматься. Я имею в виду Джона.

– Спасибо за пояснение, – сказал Милодар. – Значит, нам повезло с мертвецом. Пахнет одеколоном и еще с подогревом.

– Замолчите, какой вы гадкий!