Золушки нашего Двора Каури Лесса

– Вы позволите мне взглянуть, Вителья? Наедине. Только вы и я?

Та кивнула.

Матушка посмотрела на крейского посла:

– Моего слова в качестве доказательства будет достаточно?

Под грозовым взглядом принцессы тот склонился в почтительном поклоне:

– Да, ваше высочество!

– Полковник Торхаш, проводите! – приказал Аркей.

На мужа Бруни не смела поднять взор, понимая, что, поддавшись обостренному чувству справедливости, занялась самоуправством, понятия не имея, к чему оно может привести!

Лихай оказался рядом в то же мгновение. Щелкнул каблуками, приветствуя принцессу:

– Следуйте за мной, ваше высочество и вы, госпожа ан Денец!

Его всегда ироничный голос звучал отстраненно и бесцветно, будто он был одним из тех безликих, составлявших толпу придворных.

Он вывел их из залы через неприметную дверцу. Миновав коридор, открыл другую дверь, ведущую в какую-то гостиную. Коротко взглянул на Бруни и вышел, плотно прикрыв створку.

Сжав кулаки и судорожно выдохнув, принцесса повернулась к крейской подданной. Ей было не по себе, но, похоже, той было еще страшнее!

– Вителья, на вас действительно надето это проклятое ожерелье? – спросила она.

Красивое лицо просительницы исказила болезненная гримаса. Трясущимися пальцами она принялась расстегивать ворот. В зеленых, каких-то кошачьих глазах плескалось самое настоящее безумие. Расстегнув пуговички до лифа, девушка рванула ткань с плеч.

Матушка, позабыв про собственное смущение и неловкость ситуации, разглядывала ее во все глаза.

– Ожерелье невозможно снять, так сказал посол… – пробормотала она. Посмотрев в отчаянные глаза, переспросила: – Ведь невозможно?

– Невозможно, ваше высочество, – с болью ответила та, – но я нашла способ!

Ожерелья на Вителье Таркан ан Денец не было. Лишь полоса светлой кожи, охватывающая основание шеи широким кольцом. Ошейником.

На душе у Бруни неожиданно стало так легко, словно туда проник кусочек неба, полный сини и солнца. Она отвернулась.

– Одевайтесь!

Вителья возилась долго, однако Матушка ее не торопила. Ощущение правильности происходящего грело душу. Да, она сознательно солгала бы послу, однако, слава Пресветлой, лгать не придется!

– Я готова, – тихо сказала девушка.

Бруни, не оглядываясь, вышла из комнаты. Ответила спокойным взглядом на испытующий полковника Торхаша. По выражению лица красноволосого оборотня никогда нельзя было угадать его эмоции, но после обмена взглядами в коридоре будто стало светлее.

Лихай проводил их обратно. Краем глаза Бруни заметила, как полковник остановился чуть позади нее, словно охраняя.

Набрав в грудь побольше воздуха, она громко произнесла, глядя на мужа:

– Ожерелья на Вителье Таркан ан Денец нет!

Волной шума, шепота, вскриков отозвались ее слова в тронной зале. Толпа шевельнулась, как морская звезда на песке, поймавшая добычу, и вновь застыла в недвижности, подстерегая сенсацию.

Принц Аркей кивнул, однако она видела, как потеплел родной взгляд, ощутила, как окутывает ее волшебство его настроения. Верного настроения.

Дипломатическая выдержка изменила Первому послу.

– Это ложь! – вскричал он. – Ожерелье может снять только жених в присутствии мага! Ясно, что оно до сих пор на девушке!

Его высочество Аркей откинулся на спинку трона и промурлыкал:

– Вы обвиняете мою жену во лжи?

В этот момент темноволосый и темноглазый принц был ужасно похож на светловолосого и голубоглазого короля.

«Сын своего отца!» – послышались восторженные шепотки в зале.

С лица крейского посла краски стекли полосой, оставляя нездоровую бледность. Впасть в немилость Первого советника асурха Самсана Данира ан Третока казалось не таким страшным в сравнении с новой войной, причиной которой мог стать он, Рамин Тар ан Тарец!

– Простите, ваше высочество, – буркнул он, – я был не прав!

– Вы подтверждаете, что нет других причин, по которым мы могли бы отказать Вителье Таркан ан Денец в гражданстве? – продолжил пытку принц.

– Подтверждаю! – посол кинул на него ненавидящий взгляд, поклонился и покинул залу.

Ян Грошек быстро спустился со ступеней и, буквально выдернув свиток с прошением из скрюченных судорогой пальцев просительницы, вернулся к трону.

Его высочество перевел взгляд на Вителью. Кажется, силы оставили ту, потому что стоящая рядом архимагистр Никорин поддерживала ее под руку.

– Ступайте домой, – ласково сказал он, – и ждите нашего решения!

Повинуясь незаметному знаку Грошека, церемониймейстер ахнул жезлом об пол и раскатисто возгласил:

– Следующий!

Циферблат магических часов в королевском кабинете засветился и тренькнул одним из гимнов Пресветлой. Полночь. Аркей поднял от бумаг красные глаза и посмотрел на вошедшего герцога рю Вилля.

– Ваше высочество, – улыбнулся тот, – мне кажется, вас уже заждалась супруга!

– Иду, – пробормотал принц и потер веки, – как там мой отец?

– Здравствует! – Троян улыбнулся шире. – Сегодня посещением его величества были облагодетельствованы три трактира и один бордель.

– А сейчас он где?

– В «Рыбной косточке»…

– Это в порту?

– Да, рядом с рыночной площадью. Патруль пока не вызывали, значит, пьют тихо.

– Не спускайте с него глаз, Троян. Пусть наслаждается свободой… под присмотром верных людей!

– Слушаюсь!

Принц поднялся, с сожалением посмотрел на неразобранную кипу документов. Ладно, встанет завтра пораньше! А сейчас к родной, нежной, любимой… Увидеть улыбку на сонных губах, когда он скользнет под одеяло обнаженным и прижмется к ней, – будто свежего ветра глотнуть после зноя пустыни!

Когда он добрался до башни, кивнул караулу и сопровождающему Лиссу Кройсону, когда вошел в спальню, когда, как мечтал, забрался под одеяло – Бруни, измученная тяжелым днем, даже не проснулась. Он обнял жену и, стараясь не шевелиться, долго смотрел на нее. Наконец прошептал едва слышно:

– Люблю тебя! И любил бы, даже если бы солгала…

Руфусилья с осуждением покачала головой, глядя на юную рыжую гномеллу:

– Негоже супротив воли отца идти, негоже! – припечатала столешницу кулаком.

– Согласна, – кивнула герцогиня рю Воронн, – однако любовь ничьей воле не покоряется, увы!

– Так вы их приютите? – спросила Вителья у нее. – Опасно им на постоялых дворах оставаться, слишком приметная парочка – гномелла и фарга!

Герцогиня и матушка Ируна переглянулись и согласно кивнули.

– Для друзей Яго наш дом всегда открыт! – сказала экономка.

Виньовинья взглянула на нее с благодарностью.

Вита поднялась. После такого утра, какое у нее случилось сегодня, ей хотелось, как больной собаке, заползти в темный угол и тихонечко скулить, себя жалеючи. Хотя жалеть-то, в общем, было не из-за чего. Едва она вышла в коридор, едва оказалась в объятиях испугавшегося за нее Дробуша, как невесть откуда появился королевский секретарь. Воспользовался, наверное, одним из потайных ходов, коих во дворце было множество. Мэтр Грошек намекнул на положительное решение короны, ободряюще улыбнулся и исчез, будто был королевским привидением, а не секретарем!

– Тогда оставайтесь здесь, – сказала волшебница Виньо, – а мы с Дробушем купим в дорогу все необходимое и попробуем выяснить, как долго еще твой отец будет в Вишенроге! – Она перевела взгляд на сестер-рубак и поклонилась каждой из них, памятуя уроки, полученные от почтенного Йожевижа, Синих гор мастера: – Уважаемые рубаки, вас я прошу не рассказывать никому из соотечественников о Виньовинье Виньогретской! Как известно, у слухов широкие шаги!

– Да не нашенское это дело! – буркнула Торусилья, смешно наморщив нос. – Мы вон герцогинюшку охраняем и боле ни во что не вмешиваемся. Правда, сеструха?

Старшая молчала. Вителья терпеливо ждала, понимая, что слово той будет решающим. Но коли она его даст – назад не возьмет!

– Добро! – наконец произнесла гномелла.

– Спасибо тебе! – прошептала Виньо. Глаза у нее опять опасно наливались слезами.

– Ну-ну, – пересела к ней герцогиня рю Воронн, обняла, – прекращай! Пойдем воду в купальне нагреем! Надо вас с Таришей постирать!

– Не надо меня стирать! – взвилась фарга, но, взглянув в смеющиеся глаза Фироны, сбавила тон: – Я и сама могу!

Бросив прощальный взгляд на Виньовинью, Вителья вышла из дома рю Вороннов в сопровождении Дробуша.

Да, с гномеллой мириться не пришлось – едва Вита разглядела выражение лица Тариши, ждущей ее в подворотне у Резиденции, поняла: случилась беда. Если и оставался осадок на душе после того, что произошло между ней и Яго, тут же испарился, сменившись беспокойством за подругу. Стоило Вите войти в комнату на постоялом дворе, где пряталась Виньо, та бросилась к ней как к родной, и все проблемы отступили перед главной – как найти Йожа?

На душе было тяжело. Жизнь не единожды ставила волшебницу перед выбором, и всякий раз он был непростым. Но сейчас следовало выбрать между дружеским долгом и… новой интересной жизнью и магической карьерой. Наверное, ей придется рассказать обо всем Ники и просить отпустить ее, чтобы сопровождать Виньо в поисках возлюбленного. Гномелле, даже в компании с мужественной и сильной фаргой, не справиться без помощи ее и Дробуша!

При мыслях о Тарише Виден девушка ощутила благодарность. Виньо рассказала им, как та спасла ей жизнь. За это можно было простить и сложный характер женщины-оборотня, и горькую злую иронию, часто проскакивающую в ее словах. У каждого – свои скелеты в шкафу. Разве у самой Виты их нет?… Вителья даже остановилась, вспомнив главный из них. Яго! Когда они найдут Йожевижа, с ним будет Яго! Как заговорить с ним? Как посмотреть в глаза? Как сказать, что душа рвется на части, и одна половина полна обиды, а другая – тоски, дни одиноки, а ночи холодны без его горячего тела, без взгляда непостижимых черных глаз?

– Зачем стоим? – удивился остановившийся рядом Дробуш. – Опять Кипиш-птичка в голове?

В один из дней, когда неслышимый никому, кроме нее, голос стал принадлежать, кажется, даже блохам на дворовых псах и курам, гуляющим по улицам славного города Вишенрога, Вита рассказала о божке Вырвиглоту. Тот молча выслушал, а затем констатировал:

– Ему на пользу пойдет! Воспитается!

– Это если с ума меня не сведет! – пробормотала тогда девушка.

Сейчас она повернулась к нему и переспросила:

– Как ты сказал?

– Э? – удивился тролль. – Кипиш-птичка… Что тут такого?

Кипиш! Вот кто точно поможет найти Йожа! Вот только… как его вернуть?

Над шпилем королевского замка отламывался от ночной краюхи неба шафрановый ломоть. Там, позади, вставал тикрейский рассвет, алой лентой полз по горизонту, к закату бледнел и далее темнел, заставляя звезды отражаться в водах залива. Герцог рю Воронн уже давно стоял на открытой галерее, наблюдая, как одно за другим гаснут небесные светила, покоряясь силе встающего солнца. Почти всю ночь он провел в королевском склепе, прощаясь с возлюбленной, а когда боли и горечи стало слишком много, не выдержал, ушел сюда, не желая возвращаться в опустевший дом с зачехленной мебелью.

Одетый лишь в простую куртку из плотной ткани, Атрон не ощущал холода. Опершись на парапет, разглядывал калейдоскоп внутренних дворов замка, хитросплетение вишенрогских улиц, черное пятно моря, шум которого слышался даже отсюда. Герцог никогда не любил юг. Ему казалось, здесь слишком жарко, слишком ветрено, слишком суетно и шумно. Но пока Рейвин была жива, была рядом с ним, пусть уже не его, он мог дышать и на юге и каждый вздох не опалял огнем легкие. Когда она умерла – так быстро, неизбежно, неожиданно, – кончился воздух.

Он помнил, как стоял в прихожей своего дома, с бутылкой дешевейшего, купленного где-то по дороге пойла в руке, и смотрел на себя в зеркало, понимая: стоит только начать пить – и уже не остановиться! Ему было все равно, но каким бы плохим отцом и мужем он ни был, однажды поклялся Рейвин быть и отцом, и мужем. Ради этого следовало сохранять трезвый рассудок. Тогда он швырнул бутыль в зеркало, оттолкнул выбежавшую на шум заплаканную Фирону и заперся в кабинете.

Череда последующих дней сплелась в траурную ленту. По этикету ему следовало присутствовать на похоронах королевы, и он присутствовал. Рядом плакала безутешная супруга, а он казался куском льда: истинный узаморец с холодным, чуть брезгливым выражением лица. Никто из стоящих рядом, включая Фирону, не знал, как кусок за куском, сосуд за сосудом умирало его сердце, покуда гроб с телом королевы гвардейцы несли через Дворцовую площадь в храм, где должно было состояться отпевание и прощание народа с той, кого люди почитали святой уже при жизни.

Дальнейшее существование превратилось для него в каждодневную пытку. Мысли о самоубийстве не раз приходили в голову, однако Атрон презирал слабость. Убить себя, чтобы не ощущать душевной боли, – путь, недостойный мужчины. Недостойный возлюбленного той, которую звали Рейвин Моринг. Древний обряд, связавший их перед Духами Ветров, он вспоминал каждый день, надеясь, что в конце жизненного пути они приведут его к нареченной. Однако самоубийцам Духи не помогали.

Вон в том садике, в беседке, он и королева часто сиживали вдвоем, молча глядя друг на друга, продлевая горькую пытку не-касанием, и их взгляды рассказывали обо всем – о любви и одиночестве, о нежелании делить постель с другими, о долге… До своего назначения в Крей-Лималль Атрон исполнял обязанности секретаря королевы, потому был в курсе всех ее дел, недомоганий, забот и радостей. Не раз и не два он ловил себя на желании размазать ласурского короля по плитам дворцового пола, однако Рейвин, мудрая Рейвин, взяла с него слово, что он не станет покушаться на жизнь Редьярда ни прямо, ни косвенно. И неизвестно, кому из них было больнее тогда – ей, отдававшей такой приказ, или ему – его выслушивающему? Вон через те ворота он уходил, неся в кармане назначение в Крей, шестым чувством понимая, что король усылает его так далеко и надолго не только из-за необходимости избавиться от незаконнорожденного сына. А через те, наоборот, входил, боясь не успеть попрощаться с ней… Он не успел. У Рейвин было слабое сердце, которое подтачивала вся ее жизнь, и оно не справилось. Он ворвался в покои, лишь чтобы увидеть ее строгое лицо. Чистое, светлое и печальное… Неживое.

Шафран перекинулся на закатную сторону неба. Солнце поднималось выше. Когда оно окажется на четверть пути к самому высокому шпилю дворца, Атрону надлежит явиться во внутренний дворик, чтобы порталом отбыть в Узамор. Обоз с вещами был отправлен несколько дней назад, покои для него уже подготовлены, прислуга набрана. Первый министр Свин позаботился обо всем со свойственным ему тщанием. Не смог лишь одного – отправить обозом сердце герцога рю Воронна из проклятого города Вишенрога. Оно навсегда останется здесь, в том дне, когда Рейвин затихла, вытянувшись и сжав кулачки, глядя бездвижными темными глазами в потолок своих покоев. В тот момент мир поблек, его краски исчезли. Озираясь, Атрон видел все будто присыпанным пеплом – серым, серым прахом…

Вон те окна ее покоев, которые она обставила так, как было принято на северной родине, – светлая мебель и пушистые ковры, большие окна и маленький очаг. Рейвин любила холод, не боялась его, как и все узаморцы. Часто стояла у окна, дыша на стекло и следя, как пропадает призрачное облачко влаги на нем. В такие минуты он затаивал дыхание, лаская взглядом точеную фигурку, представляя свои ладони на ее плечах, грудях, бедрах. Однажды она обернулась слишком рано и увидела все это в его глазах. И такой болью полыхнул ее взгляд, что впредь – ради нее же! – Атрон прятал лицо под маской равнодушия. Да, они могли бы стать любовниками. Могли бы в любую минуту, когда оставались наедине, но для Рейвин это казалось неприемлемым. Алтарь Пресветлой навсегда лег между ними границей, через которую ее вера, гордость, воспитание не давали переступить. Сейчас рю Воронн согласился бы с ней. Девушка из далекой провинции, похожая на олененка, была королевой не только на словах. Видимо, люди ощущали в ней эту жестокую правду по отношению к самой себе и оттого так почитали, верили, любили. Но тогда он не справлялся со страстью, с ненавистью и отчаянием, срывая зло на тех, кто был рядом. Увы, легче не становилось, так стоило ли мучить их, любивших его искренне, всем сердцем? Он еще не нашел ответа на этот вопрос, однако то, что задавал его себе, было первым шагом назад. В те дни, когда его руки спокойно лежали на ее плечах, а ее голова – у него на груди. И мир казался вечным и верным. А дорога жизни – широкой и пустой, хочешь, иди туда, или в другую сторону, или вообще сойди на любую из тропок, что пронизывают мироздание.

Узамор… Заснеженная родина, белое сердце пустоты. За ним расстилались Весеречские пустоши, на которых то тут, то там вырастали причудливыми кристаллами заледеневшие скалы. А в Узаморе были дремучие леса, широкие красивые реки, седое море, обнимающее мелкие острова, архипелаг которых шел вдоль побережья. В Узаморе небо расцветало невиданным цветком полярных сияний и не темнело в середине лета, даря прохладу и негу белых ночей влюбленным.

В Узамор!

Сердце оживало от этих слов. Стоя под рассветом, Атрон благословлял того, кого проклинал так долго, – его величество Редьярда.

Узамор. Последняя пристань, место, откуда он наконец отправится за своей Рейвин, когда закончит земные дела.

Проводить его пришли немногие: принц Аркей, первый министр, архимагистр Никорин, секретарь и гвардейский караул. Атрон выслушал короткую речь его высочества, получил от министра верительные грамоты. Волшебница уже открыла портал – на той стороне виднелись стертые до блеска плиты белого мрамора во дворе древнего замка Морингов. Сразу по прибытии герцогу надлежало нанести визит князю Ульверту.

– Мы надеемся, ваше назначение принесет пользу королевству, – напоследок сказал принц Аркей. – Не подведите нас, герцог! Не подведите Ласурию!

Атрон смотрел в портал, а видел лицо любимой – юное, нежное, прекрасное. Видел любовь в ее глазах и решимость никогда не расставаться.

– Я не подведу Узамор, ваше высочество! – ответил он, поклонился и шагнул в портал, оставляя за спиной юг, в котором, как мошка в янтаре, навсегда застряло его сердце.

Его величество Редьярд с трудом разлепил глаза, скинул с себя руку и ногу – или это были только ноги? – дебелой шлюхи, радовавшей его вчера горячим темпераментом, умелыми языком и губами, и отправился в соседнюю комнатку, где стояло корыто и писучее ведро. Громко журча, спросил, не оглядываясь:

– Давно сидишь?

Его светлость рю Вилль, не поднимая глаз, правил пилочкой свои совершенные ногти, с удобством расположившись в широком и низком кресле. В соседнем спал Дрюня. Гордо и одиноко. Развлекаться со шлюхами он отказался наотрез, но не подглядывать оказалось выше его сил.

– Что вы, ваше величество! Зная вашу привычку к ранним пробуждениям, занял пост минут десять назад!

– Мочевой пузырь и утренний стояк лучше всяких будильников! – заявил король, возвращаясь в комнату.

Собственной наготы он не стеснялся, потому прошлепал к окну, распахнул створки, вдохнул полной грудью.

– Хорошо!

Рю Вилль покосился на шлюху. У той были крутые бедра и груди и знатно обросшее лоно.

– Хорошо! – улыбнувшись, согласился он. – Герцог рю Воронн отбыл в Узамор.

– Ушел без инцидентов?

– Да.

Редьярд вернулся к столу, без труда поднял стоящее на нем ведро с водой и вылил на себя, не обращая внимания на лужу, которая тут же залила половину комнаты.

– Что это за история с крейской волшебницей?

Герцог пожал плечами:

– Не стоит об этом, ваше величество! Принц и его супруга были великолепны – это все, что вам сейчас следует знать!

Король, покосившись на него, ничего не ответил. Залез обратно в кровать, положил на себя одну из женских конечностей, не без удовольствия помял большую грудь подружки. Правую. Помрачнел.

– Когда похороны Крамполтота, уже известно?

Рю Вилль качнул головой.

– Тянут они что-то. Но драгобужская делегация отбывает послезавтра. Соболезнования, уже подготовленные Свином, будут переданы с ними.

– Я сам приду проводить, – буркнул король. – От Яго есть известия?

Рю Вилль снова покачал головой. Радужник в ухе запрыгал, разбрасывая искорки по промокшему насквозь ковру.

– Ждем еще два дня, – вздохнул его величество, – а затем пусть сын принимает решение за меня. Я в отпуске!

– Все понял! – начальник Тайной канцелярии поднялся. – Могу идти?

– Да, Трой… Стой! Еще раз увижу, что за мной следят, набью морду и тем, кто следит, и тому, кто отдавал приказ! Так Аркею и передай!

Тщательно скрывая улыбку, рю Вилль низко поклонился:

– Слушаюсь, ваше величество!

Когда он вышел, неподвижно лежащий в кресле Дрюня приоткрыл глаз и сказал, широко зевнув:

– Братец, а ведь он тебе солгал! Как следили, так и будут следить!

– Солгал… – легко согласился Редьярд, завладев обеими грудями шлюхи.

– Эй… не шумите там сильно, я еще не выспался! – снова зевнул шут и перевернулся на другой бок, бормоча: – Нет предела ни подлости человеческой, ни бесстыдству! Вот ведь люди!