Вне зоны доступа Резник Юлия

– Не понимаю, что тебя смущает.

– Вы ведь даже не знакомы толком, а ты…

– Что я? Ну, что я, мам?

– Ты как будто только этими разговорами и живешь… Так нельзя. Она не Леся. И то, что этой женщине достался ее телефонный номер, ничего не меняет.

– Мам, я в курсе. Проехали, хорошо?

– Но…

– Пожалуйста. Давай не будем об этом. Лучше расскажи, как там Светка. Мне кажется, она не совсем отошла, после моего возвращения.

– Еще бы… Я и сама еще не отошла, – мать подошла ко мне вплотную и положила голову на мою грудь. – Никто не верил, что ты выживешь… Никто.

– Ну, ладно, не плачь, мам… Все ведь уже позади. Ну, что ты… а? Не надо, слышишь? Я жив. Все хорошо… – приговаривал я, укачивая рыдающую мать в объятьях.

– Все… Все. Я прекращаю. Не обращай внимания.

– Ага, как же. Не обращай. Всю рубашку мне промочила…

– Разве это рубашка? Тряпка тряпкой висит. Худющий… Тебя там совсем не кормили? Не кормили, знаю… Им там и самим жрать нечего-о, – еще горше заплакала мама. Я запрокинул лицо к потолку и похлопал её по плечу. Подумаешь… Потеря веса – это не самое худшее, что со мной случилось за это время. Зажатый в руке телефон тенькнул. Сердце рвануло из груди. Я выпустил мать из объятий и нажал на иконку входящего сообщения. Ваш баланс… Черт! Черт! Черт… А ведь я так наделся, что это Тень… У меня руки тряслись в предвкушении.

Ничего… Ничего, брат, успокойся. Ты год этого ждал. Несколько часов ничего не изменят. Сделав вид, что не замечаю пристального взгляда матери, я прижался губами к ее лбу и прошептал:

– Я пойду, Светку поцелую, и спать… Что-то никаких сил не осталось.

Глава 3

Голова болела. Но, может быть, так даже лучше. По крайней мере, в неё, гудящую, не лезли всякие мысли.

– Зеленая! Говорила же тебе, не надо столько пить…

– Ты себя-то давно в зеркало видела? – фыркнула я, опуская на нос очки. Так было намного лучше.

Нинка отмахнулась и, озираясь по сторонам, нетерпеливо заметила:

– Что-то Катька опаздывает.

– Ну, если ее не увижу, передавай привет. И в гости прилетайте. У тебя когда отпуск?

– В августе. Я же говорила! – возмутилась Нинка.

– Прости, голова дырявая. А вон и Катька бежит.

Мы с Нинкой обернулись к спешащей нам навстречу подруге и замахали руками.

– Дурдом! – пробормотала она, запыхавшись. – На входе сломалась одна из лент, и теперь там такая очередь…

Заглушая сбивчивую речь подруги, раздался механический бездушный голос:

– Началась посадка на рейс U… до Б…

– Это мой! – пробормотала я, сверяясь с посадочным талоном.

– Ну, давай тогда присядем на дорожку.

Я кивнула и уселась на стоящий чуть в стороне чемодан. Каждый раз возвращаясь на свое озеро, я чувствовала себя так странно… С одной стороны – я там выросла. Там прошло мое детство, там жили мои родители, а в могилах лежали предки. С другой… я всегда, с самого детства, мечтала вырваться из глубинки. Большой город манил меня открывающимися возможностями. Я никогда не сомневалась, что покорю столицу и запросто в ней приживусь. К слову, до определённого момента так все и было. Предчувствия вообще редко меня обманывали.

– Ну, все! Я помчала…

– Беги! – подруги налетели на меня с двух сторон и сжали в крепких объятиях. Мы столько дорог прошли вместе.

– Жду вас у себя! В августе, да? – прокричала я уже из очереди на паспортном контроле. Катя с Нинкой синхронно кивнули головой. Я улыбнулась.

– Паспорт и билет, – недовольно окликнула меня сидящая за стойкой тетка. Я перехватила съехавший набекрень рюкзак и протянула нужные документы. Та долго пялилась то в них, то на меня. Перебирала страницы потертого паспорта. Но потом все же, не найдя, к чему придраться, шлепнула печати в билет.

– Следующий!

Волоча за собой чемодан, я прошла к нужному гейту и уперлась в хвост длиннющей очереди, которая, впрочем, двигалась довольно быстро. Так же оперативно мы прошли в самолет. Нам был подан телескопический трап, и мне не пришлось мокнуть, поднимаясь на борт по обычному. Как назло, с самого утра пошел дождь.

Мое место было у прохода. Два соседних сиденья пустовали. Я затолкала на верхнюю полку свой чемодан, рюкзак подложила под ноги и, нацепив на шею специальную подушку, закрыла глаза.

– Дамы и господа, говорит капитан корабля Иван Збруев. Наш самолет готов к вылету. Ожидаем опоздавших…

Я открыла глаза и покосилась на два пустующих места. Вот как так можно? Весь самолет ждет, а они… Уроды.

Минут через десять у трапа наметилось какое-то движение. Я недовольно насупилась и вытянула шею. Мать моя! Да это же Соловьёв… собственной персоной. А за ним девочка-подросток. Лет пятнадцати-шестнадцати. Ах, да… У них с женой была старшая дочь. Удивительно, как много в моей памяти было сведений, касающихся этой семьи.

Соловьев обвел взглядом салон. Я, напротив, впялилась в пол и взмолилась: хоть бы кроме них были еще опоздавшие, хоть бы кроме них…

– Извините, вы не могли бы нас пропустить? – раздался хриплый голос прямо над ухом.

Черт! Черт! Черт! Не поднимая взгляда, я встала. Протиснулась вбок. Я не видела лица Данила и не знала, понял ли он, кто будет его соседкой. Да и какая разница?! Ну, не выпрыгнет же он из самолета? Отсюда теперь хода нет.

– Я сяду у окна, – пробормотала девочка, первой проскальзывая в пространство между рядами.

– Как хочешь.

Наконец все уселись, и я смогла занять свое место. А может, и зря это случилось так быстро. Я совсем не успела смириться с мыслью, что следующие несколько часов проведу так близко к человеку, который меня ненавидел.

В жизни бывают моменты, которые врезаются в память навсегда. И как мы ни хотим их оттуда выкорчевать, какие усилия ни прикладываем, они сидят там, как будто в засаде, а потом вырываются на волю кошмарами и отравляют всю твою жизнь. Таким моментом для меня стал день смерти Алеси Соловьевой. И, знаете какая штука? Я знала, что моей вины, как врача, в её гибели нет. Я это знала, потому что, будто одержимая, прокручивала детали происходящего снова и снова. Для себя самой, для следователей прокуратуры, которых на меня натравил Соловьев, для собственного же начальства, которое бросило меня на съедение волкам… Я знала, что моей вины нет, да. Но это знание никак не мешало в себе сомневаться. И я возвращалась в тот ад раз за разом. Как только с ума не сошла?

А может быть я и сошла? Что, если Птах был лишь вымыслом моего больного воображения? Что, если его на самом деле и не было? Я дернулась. Отстегнула ремень и, нашарив на полу рюкзак, рванула застежку. Мои пальцы дрожали, поэтому трубку я нащупала далеко не сразу. Телефонная книжка, заветный номер, кнопка вызова…

– Пожалуйста, на время полета отключите телефон или переведите его в авиарежим.

Я качнула головой, соглашаясь с требованиями склонившейся надо мной стюардессы, но трубку от уха не отняла, пока не услышала механический голос робота, утверждающего, что такого номера не существует.

– Пожалуйста! Выключите телефон или переведите его в авиарежим, – в голос стюардессы просочились звенящие нетерпением нотки.

– Да господи боже! Сделайте, как вас просят, и, может быть, мы, наконец, взлетим!

Я оглянулась. Наши с Соловьевым взгляды скрестились, как шпаги.

– Мы бы уже давно взлетели, если бы вы не задержали весь самолет, – не осталась в долгу я. К темным, загоревшим дочерна щекам Данила прилила кровь, глаза полыхнули пламенем. В нем что-то неуловимо изменилось за эти пять лет. Он стал жестче, непримиримее, злее… Что тому виной? Смерть жены или плен?

Боже, да какая мне, к черту, разница? Нашла о чем думать…

Демонстративно медленно я выключила телефон, но убирать обратно в рюкзак не стала, будто тот стал единственной ниточкой, которая удерживала меня в реальности. После потери старенького Самсунга у меня не осталось ни единого доказательства того, что Птах вообще был в моей жизни. Ни единого… Вместе с древним гаджетом я потеряла всю нашу переписку. Я потеряла все…

Чтобы окончательно не спятить, или, напротив, сдаваясь безумию в плен, я мысленно вернулась в день нашего с Птахом знакомства.

Тот день тоже начался с перелета. После года изматывающих разбирательств, после развода и дележки имущества, после утраты работы и хоть каких-нибудь перспектив я возвращалась домой. В зоне прилета меня встречал взволнованный отец. Букетик ландышей в его огромных заскорузлых от тяжелой работы руках выглядел так трогательно, что я не сдержала слез, хотя была уверена, что их во мне не осталось.

– Ну, что ты… Что ты, милая? Все хорошо, хорошо… Вот, на… Вытри нос, рёва!

В руки мне перекочевал идеально чистый платок, а в руки отца – мои чемоданы.

– Худющая! Ну, ничего, выходим. Мама там такой стол накрыла…

Я плакала и смеялась, гладила отца по руке, с трудом подстраиваясь под его широкий шаг, и крутила головой во все стороны. Со времен моего последнего визита здесь многое изменилось к лучшему. Мое внимание привлекла вывеска одного из операторов связи. И я подумала, что было бы неплохо начать новую жизнь не только с чистого листа, но и с нового номера телефона. На старый мне, один черт, уже никто бы не стал звонить.

Попросив отца подождать, я зашла в магазин и купила себе новый стартовый пакет. Тогда я не знала, что эта покупка перевернет всю мою жизнь. А если бы знала… то ничего бы не изменила. Сейчас я это отчетливо понимала, хотя до этого, признаться, у меня и были такие сомнения.

Телефон зазвонил поздно ночью, когда мы, вдоволь насидевшись с родней за праздничным столом, разбрелись по своим комнатам. А мне не спалось. Я, как в детстве, выбралась из окна, подхватила забытую на столе наполовину опустошенную бутылку наливки и пошла вверх по улице. До амбулатории, которую мне здесь предстояло возглавить, было рукой подать, а мне кого-то черта приспичило её увидеть.

Зрелище было печальным. Я села на полуразрушенную скамейку, от которой какой-то умелец отвинтил несколько деревянных брусьев, и поднесла к губам горлышко бутылки. Полуразваленная сельская амбулатория, в которой никто не хотел работать – вот к чему я пришла. Было горько. Горько в душе и во рту, и я запивала эту горечь приторно-сладкой вишневой наливкой.

Телефон зазвонил, когда я, уже прикончив бутылку, решила возвращаться домой. Скорее по привычке, чем из интереса, я приложила трубку к уху. Раньше мне часто звонили пациенты или коллеги. Я привыкла часами висеть на телефоне.

– Да? Ну, же? Вам чего? Говорите!

Помнится, я икнула. Это показалось мне ужасно забавным, и я прыснула со смеху, зажав динамик рукой.

– Вы кто? – спросил хриплый мужской голос, уже тогда этот голос царапнул у меня что-то внутри. Уже тогда…

– Кто я? Хм…

Тот вопрос поставил в тупик меня, пьяную. Как будто меня о смысле жизни спрашивали, или просили высказать свое отношение к проведению гей-парада.

– Я… Тень.

Теперь, спустя столько лет, я понимала, почему так представилась. В тот момент я и была тенью. Тенью прежней себя. Всего лишь блеклой невзрачной тенью…

– Откуда у вас этот номер?

– Из магазина, – чистосердечно призналась я, не понимая, почему мужчина на том конце связи так непозволительно груб.

– Из какого, мать его, магазина? Это номер моей жены…

– Серьезно? – я отвела трубку от уха и покосилась на дисплей, как будто могла там отыскать подтверждение слов собеседника.

– Вы что там, пьяная?

– Ага. Жизнь – дерьмо, вы знаете?

На том конце связи с шумом выдохнули.

– Я знаю… Знаю, да.

Незнакомец еще немного помедлил и отключился. Я тоже спрятала телефон. А потом всю дорогу домой гадала, отчего у него такой хриплый голос. От того ли, что много курит, или потому что простыл… А может вообще его голос такой с рождения. Я даже перезвонила ему, чтобы спросить. Но он был вне зоны доступа. Потом, проспавшись, я бы, может, и не вспомнила о нем никогда, если бы он не прислал sms. Первое. Дерзкое.

«Надеюсь, у тебя есть, чем похмелиться. Иначе твоя жизнь станет еще дерьмовее».

«Смотрю, у тебя большой опыт в этом направлении», – вернула я подначку и вдруг поняла, что мне нравится общаться вот так. Ничего друг о друге не зная. В последнее время меня только и делали, что жалели. А этот мужик… он ведь ни черта обо мне знал – вот и не церемонился.

«Угу. Так что послушай мудрого – похмелись…»

Я улыбнулась, но похмеляться, конечно, не стала. Меня ждал первый рабочий день, я не оставила себе времени на раскачку, хотя никто меня не подгонял. Я по собственной воле приняла такое решение. Бездействие убивало, да и в голову лезло всякое. Работа могла стать для меня спасением.

В реальность меня вернул голос стюардессы, которая оповестила по громкой связи, что мы заходим на посадку. Я открыла глаза и привела спинку кресла в вертикальное положение, как просили. Растерла пекущие от недосыпа глаза. Едва шасси коснулось земли, Соловьев, которого я старательно не замечала все время полета, пошевелился. Достал телефон и забегал длинными по-мужицки красивыми пальцами по сенсорному дисплею. Приложил трубку к уху. Но, так и не дозвонившись, отбил вызов. Выругался тихонько. И снова принялся кому-то звонить. Несмотря на просьбы оставаться на своих местах до полной остановки самолета, народ повскакивал с кресел и теперь занимался тем, что выгружал свой багаж с верхних полок. Я решила не торопиться и теперь, скосив взгляд, наблюдала за своим соседом.

– Кирыч? Привет… Да, да… Сел. Встречающие? Я не в курсе. Мы все еще на борту. Я хотел спросить, как там дела с восстановлением моего номера?

Глава 4

– Данил, это не так просто. Я ведь объяснял! Мне такие связи придется задействовать, ты бы знал!

В салоне началось движение – народ торопился к выходу, как будто мог не успеть выйти.

– Пап, ты решил здесь сидеть до скончания века? – подала голос Светка. Я мазнул по недовольной физиономии дочери взглядом и встал. Хотя толку от этого было немного. Стоцкая, кажется, решила пропустить вперед всех желающих.

– Данил, ты меня слышишь?

– Прости… Здесь очень шумно. Так, что ты сказал? Связи? Ну, так задействуй их все, Кир, это всего лишь телефонный номер, а не донорское сердце. Всего лишь проклятый номер.

Я отбил вызов и нетерпеливо уставился на Стоцкую. Наконец, та протиснулась в проход, я сунулся следом, сжимая в руках баулы, но был снова задержан – Яна Валентиновна доставала с верхней полки чемодан.

Торопиться мне было особенно некуда – один черт ждать багаж, и какая разница, где это делать? Так что моя злость была неоправданной. Говоря откровенно, по отношению к Стоцкой неоправданным было все. Теперь, после стольких независимых экспертиз, я знал, что её вины в гибели Леськи нет. Я знал… и все равно злился. Может быть, по привычке. Ведь тогда, чтобы не сойти с ума, я культивировал свою злость всеми доступными способами. Злость давала мне силы бороться и двигаться дальше. Это уже потом пришло понимание, что я боролся с ветряными мельницами. А тогда… Я фанатично уверовал в то, что именно Стоцкая виновата во всех моих бедах. И я не нашел в себе силы отречься, даже когда у меня не осталось ни единой причины её винить.

Да, первый год, после смерти Лески и сына, я жил лишь жаждой мести. А потом… потом в моей жизни появилась Тень. И все изменилось.

Наш первый разговор случился… господи, страшно подумать! Четыре года назад. Я как раз закончил ремонт в своем пентхаусе, и мы со Светкой переехали. Я был дерьмовым отцом. Знал, что нельзя вырывать ребенка из привычной среды. Знал, и все равно сделал так, как было легче мне самому. Не слушая протестов ни собственной матери, ни матери Леськи, ни Светкиных истерик. Я поменял все. Загородный дом на квартиру, гимназию на простую школу, размеренную жизнь в глуши на суету мегаполиса, шум которого заглушал мою боль. Но иногда боль становилась нестерпимой. Я открывал телефон. Перелистывал фотографии, говорил что-то в темноту… Порой вообще забывая, что Леськи нет. Что меня больше просто некому слушать! Что теперь моим собеседником был разве что бездушный голос робота, который каждый чертов раз повторял, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Я все еще зачем-то звонил ей. В надежде, что она ответит мне с того света? Дерьмо… Не думайте. Я не спятил. И не названивал в пустоту, как какой-то маньяк. Лишь когда совершенно не оставалось сил. Лишь когда моя боль превращалась в агонию.

В тот день я сидел на террасе и пялился в полуночное небо, проклиная чертов город с его огнями, из-за которых было совершенно не видно звезд… Лишь тонкий серп луны, зацепившись за шпиль высотки, украшал кобальтовый купол неба, под которым мне было так херово. Я приготовился услышать давно выученные на память слова. Телефон абонента выключен или… А вместо в трубке раздалось звонкое:

– Да? Ну, же? Вам чего? Говорите!

Ей богу, я тогда вскочил, как ужаленный, и поговорка «сердце упало» с того момента обрела для меня новый смысл. Я буквально чувствовал, как оно падает, оставляя за собой обугленный черный след.

– Вы кто? – спросил я, преодолевая мучительный спазм, сжавший горло.

– Кто я? Хм… – на несколько секунд в трубке повисла пауза, как будто барышня на том конце связи всерьез задумалась над моим вопросом. – Я… Тень.

Тень? Что за черт? – подумал я. – Тогда уж скорее призрак. Я столько раз умолял небо дать мне побыть с Леськой еще немного… Как угодно побыть, хоть во сне! Но она мне ни разу… ни разу так и не приснилась, и вот теперь… Может быть, я спятил?

– Откуда у вас этот номер?

– Из магазина!

Я растер лицо пятерней, давая себе команду успокоиться, но ни хрена! Ни хрена не получалось. От безумия меня спасало только то, что голос в трубке был совершенно чужим. Все же это была не Леська…

– Из какого, мать его, магазина? Это номер моей жены…

– Серьезно?

Она меня взбесила. Женщина на том конце связи. И я обрадовался этому чувству. Злость – лучше, чем ничего. Злость – это хоть что-то. Пустота внутри меня убивала. И я цеплялся за любую эмоцию. Пропускал ее вглубь себя, затыкал ею пасть черной безнадеги, которая меня сжирала.

– Вы что там, пьяная?

– Ага. Жизнь – дерьмо, вы знаете?

Я задохнулся. После похорон я только и слышал, что с уходом жены и сына моя жизнь не закончилась, что она, мать его, продолжается, такая прекрасная – ты только оглянись! И лишь эта пьяная в лоскуты тетка мне не врала. Жизнь – дерьмо. Такое дерьмо, господи! Мне захотелось расцеловать ее за эту уродливую беспощадную правду. Мне захотелось ее расцеловать… Однако все, что я мог тогда – лишь просипеть:

– Я знаю… Знаю, да.

И это тоже было правдой.

Я в ту ночь так и не уснул, хотя с самого утра у меня было полным полно дел. Намечалась командировка в Мали, и мы с ног сбились, готовясь к этому опаснейшему путешествию. Я и раньше работал в горячих точках, а после смерти Леськи и вовсе стал соваться в каждую передрягу. В Мали тогда было жарко. Исламисты готовили наступление на Бамако, и я был одним из немногих журналистов, получивших там аккредитацию, а значит и право на освещение происходящих событий. Еще бы, их было много… Опасность была слишком высокой.

От недосыпа пекло глаза, как будто я опять попал в песчаную бурю. Я приготовил кофе, залил молоком овсянку для Светки и непонятно для чего написал:

«Надеюсь, у тебя есть, чем похмелиться. Иначе твоя жизнь станет еще дерьмовее».

Ответ не заставил себя ждать.

«Смотрю, у тебя большой опыт в этом направлении».

Я усмехнулся. У каждого уважающего себя мужика имелся подобный опыт. Не сказать, что у меня он был большим. Я бы, может, и стал закладывать за воротник, если бы выбрал настолько долгий путь саморазрушения. Но мне предпочтительней были более верные способы. Командировка в раздираемый войной и ракетными ударами Мали – чем не выход из ситуации?

«Угу. Так что послушай мудрого – похмелись…»

– Пап, ну, ты уснул, что ли?! – привел меня в чувство раздраженный голос дочери. – Вот наш чемодан!

Я тряхнул головой, сбрасывая с себя обрывки ускользающих воспоминаний, и попытался протиснуться к ленте, на которой наши чемоданы и правда заходили уже на второй круг. Если бы не Светкины шмотки, никаких бы чемоданов мне не потребовалось, и я бы сразу пошел на выдачу негабаритного багажа, где меня ожидало мое оборудование. В таких случаях я всегда волновался – не повредили ли чего. И успокаивался лишь тогда, когда появлялась возможность убедиться, что все в порядке.

Светкин чемодан был тяжелым, а я слишком слабым, после африканского плена. Хрен бы я справился с этим баулом, если бы не огромный кряжистый мужик, который пришел мне на помощь.

– Соловьев?

– Соловьев!

– Ну, добро пожаловать, что ли! Вообще – я ваш проводник. Но поскольку вы будете жить в моем доме – то, считай, и мамка, и папка. – Мужик протянул мне широкую ладонь. Рукопожатие вышло крепким. – Астафьев Валентин Петрович – егерь Ч… заказника.

– Данил Соловьев. Это моя дочь – Света.

– Здрасте, – поздоровалась Светка не слишком приветливо. Дерьмо. Может быть, и правда не стоило её сюда тащить? Она привыкла к жизни в большом городе, и все здесь, должно быть, казалось ей чуждым. Но я думал, что перемены позволят нам сблизиться. Ведь с тех пор, как Леська умерла, мы только и делали, что отдалялись. И я много раз задавался вопросом, почему так?

– Здрасте… – ухмыльнулся мужчина. – Ну, что? Пройдем?

– Мне на выдаче негабаритного груза еще нужно оборудование получить. Нам бы большой багажник, надеюсь, Кир не забыл вас предупредить.

– Не переживайте. Все вместится.

В общем, возня со всем этим добром у нас отняла довольно прилично времени. К тому моменту, как мы вышли из терминала, Светка успела посадить батарейку в айпаде и порядком известись. Под ее недовольное сопение мы преодолели две полосы с односторонним движением и оказались на стоянке. Валентин Петрович подошел к древнему УАЗику и открыл дверь.

– Мы поедем на этом?

– На другом до нас не добраться, – снова улыбнулся мужчина, подхватил самый тяжелый из чемоданов и загрузил прямо в салон. Собственная беспомощность меня ужасно злила. Я всеми силами пытался помочь. Потому что это всего лишь мой проводник в этих краях, а не моя нянька, и тем более не носильщик. Я схватил чемодан поменьше и тоже сунулся внутрь. И оторопел… Развалившись на трех передних сидениях сном младенца спала Стоцкая. Свет проникал через не знающие тонировки, натертые до блеска окна УАЗика, и скользил по ее прозрачной коже с тонкими голубыми ручейками вен. Сквозняк шевелил выбившиеся из неряшливого пучка пшеничные пряди, и те щекотали ее лицо и пухлые приоткрытые во сне губы. Одну руку Стоцкая подложила под щеку, а другую прижала к груди. И было что-то ненормальное в том, что я испытал, глядя на нее, спящую… Мои пальцы зудели – так сильно мне захотелось сфотографировать её такую.

– Все в порядке? – смерил меня насмешливым взглядом Астафьев. И, клянусь, если бы я еще не разучился этого делать, я бы вспыхнул, как прыщавый мальчишка, пойманный за подглядыванием.

– Да. Все отлично. Просто не ожидал, что у нас будут попутчики, – холодно заметил я.

– А… Так я могу пройти?

Черт! Черт! Черт! Ну, я и придурок… Спешно отступив, так, что едва не свалился с подножки, я пропустил Астафьева к выходу. Он схватил новый ящик, упакованный в чехол штатив, и вновь забрался в салон. В четыре руки мы погрузили все мое барахло. Удивительно, но эта суета никак не мешала Стоцкой дрыхнуть. И снова я на неё уставился.

– Понравилась? – спросил Астафьев, видя мой интерес. Светка фыркнула и повалилась на сиденье – лицом к спящей женщине. Я уселся рядом.

– Это – дочка моя. Янка… Ну и горазда спать. Умаялась, бедная.

Ага. Знаю я, как она умаялась, – подумал я первым делом, после того, как отошел от последних слов Астафьева. То есть как это дочка? Какого черта? Почему во всей этой дыре не нашлось другого гребаного проводника? Меньше всего мне сейчас было нужно общество этой женщины. Женщины, жизнь которой я по ошибке разрушил. Я и без этого места себе не находил, захлебывался виной, лез на стены. На чертовы запекшиеся песчаные стены своего карцера. О, там у меня было время подумать… Триста тридцать три дня, в течение которых я по полочкам раскладывал всю свою жизнь в попытке разобраться, за что мне дан этот ад. За какие грехи? Взвешивая свои шансы выжить. Не думая о том, что меня ждет впереди. А целиком и полностью погрузившись в прошлое.

Не дождавшись от меня комментариев, Астафьев коротко кивнул, с легкостью, удивительной для его мощного тела, спрыгнул с подножки и, так же резво оббежав наш УАЗик, устроился на месте водителя.

– Сейчас дорога будет ничего. А потом часа два потрясет. По весне речка вышла из берегов и смыла, к чертям, асфальт, – бросил Валентин Петрович, перед тем как завести мотор. Я кивнул, отвел взгляд и встретился с синими, как лазурь, глазами доктора Стоцкой.

– Какого хрена? – первым делом спросила она, резко вскакивая со своего места и выглядывая в окно. Как будто и впрямь опасалась, что я мог похитить её спящую.

– Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, – фыркнул я и отвернулся.

Глава 5

Мой проводник не врал, когда сказал, что дорогу смыло. Точнее не так… Дорога была. Ее серо-черная побитая непогодой лента вилась среди двух живописных равнин, сплошь устланных желтым ковром незнакомых мне раньше цветов. Но на ней было столько ям и колдобин, что людям было проще ехать по обочине, уже раскатанной, утрамбованной и как будто запекшейся на еще ласковом июньском солнце земле.

– Это – очиток живучий.

– Что, простите? – переспросил я и едва не свалился со своего места, когда нас опять тряхнуло.

– Вот эти желтые цветущие кустарники.

Удивленный, что Яна Валентиновна соизволила со мной заговорить, я пожал плечами и отвернулся к окну:

– Красиво.

– Угу. Красиво. Но это растение ядовитое. Так что будьте осторожнее, когда пойдете в следующий раз в кустики по нужде.

Я моргнул. Опустил взгляд к собственному паху.

– А предупредить раньше вы не могли?

– Я задремала… – Стоцкая зевнула, поправила огромные очки на носу, за которыми, как пить дать, прятала последствия вчерашней веселенькой ночки, и, подложив подушку под щеку, снова сделала вид, что спит.

– Вы живете с родителями?

– А что, похоже? – вздохнула Стоцкая.

– Послушайте, это не праздный интерес, – разозлился я, забывая о том, что мы не одни, – Мы буду жить в их доме, а потому хотелось бы знать, с кем нам придется сталкиваться.

– А что, если со мной? Вы все бросите и вернетесь обратно? Кстати, зачем вы здесь?

– У меня съемка для National Geographic, – отмахнулся я.

– Поменяли специализацию?

Поначалу я подумал, что Стоцкая меня подначивает, но когда она стащила с носа очки, понял, что ошибался. В ее глазах не было злорадства. Может быть, она не знала о том, что мне довелось пережить в течение последнего года? Да нет… Вряд ли. Кажется, об этом теперь знали все.

– Решил взять паузу.

Я перевел взгляд на скучающую дочку. Светка пялилась в окно и покачивала головой в такт гремящей в наушниках музыке. Ей не было дела до нашего разговора.

– Я не живу с родителями и постараюсь сделать так, чтобы мы не пересекались, – тихо заметила Стоцкая, когда я уже решил, что ответа мне не дождаться. А после вернула очки на глаза.

Я кивнул в ответ и наткнулся в зеркале заднего вида на внимательный взгляд Валентина Петровича. Вряд ли он мог слышать, о чем мы говорили с его дочерью, из-за играющего в салоне радио. Скорее просто почувствовал окутавшее нас напряжение. Последовав примеру Стоцкой, я спрятал глаза за непроницаемыми стеклами авиаторов. Так я мог, не спалившись, разглядывать Яну, мать ее, Валентиновну. И не спрашивайте, зачем мне это понадобилось.

– Яна…

– Да? – кажется, она удивилась моему обращению даже больше, чем я сам.

– Вы простите меня. Я… неправ тогда был…

Так и не сумев договорить, я с шумом выдохнул. Растер лицо каким-то забытым, еще, наверное, в детстве жестом. Понимая, что сейчас она просто пошлет меня, и права будет… Но, к удивлению, Стоцкая молчала. Молчала, не сводя с меня глаз, а потом просто кивнула. И все? Поразительно, но я испытал странное разочарование. Как будто я вышел на ринг, а рефери сказал, что бой отменяется. Да… в этот момент я рассчитывал испытать со-о-овсем другие чувства. Может быть, облегчение. Но его не было. Скорее я почувствовал себя еще более мерзко.

Что ж так дерьмово-то, господи?

Почему из всех предложений о работе я выбрал именно это?! Да потому, что этих предложений было не так и много. Я на год выпал из обоймы. И тут либо снова горячая точка, либо… Это чертовое озеро. После всего, что со мной случилось, выбор был очевидным.

Я достал телефон, в очередной раз набрал номер Тени и, выслушав робота, утверждающего, что абонент – не абонент, отключился. Чтоб тебя, глупая баба! Чтоб тебя… Куда ты пропала? Меня раздирала тревога. С нашего последнего разговора прошел целый год. А все, что я тогда сказал, было таким… неправильным. Я остыл через пару дней, решил позвонить, извиниться, но у судьбы на меня были другие планы. Год… прошел год, и за это время с Тенью могло случиться все, что угодно. Я старался не думать о том, как буду жить, если больше никогда её не услышу. Я старался не думать о том, сколько времени упустил.

Второй раз я позвонил Тени уже из Мали. Хвала господу, при миссии ООН, в офисе которой мы зачастую бывали, имелся неплохой вай-фай. Ситуация становилась с каждым днем все тревожней. Мы ходили по краю, но никто даже не догадывался, как близка была смерть на самом деле. Сатанея от зверской жары, я пытался собрать расплавленные солнцем мозги в кучу и написать короткий очерк для своей колонки. Кондиционеров здесь отродясь не было, а вентиляторы лишь гоняли раскаленный воздух туда-сюда, не принося никакого облегчения. Жизнь – дерьмо, в который раз подумал я и уставился на лежащий поверх бумаг телефон. А потом позвонил…

– Да… Говорите, я слушаю вас?

– Привет, Тень.

– Тень? А… Специалист по похмелью, ты ли это?

– Я… Узнала?

– Ага. А ты вообще на часы не смотришь, когда звонишь?

– А что? Уже поздно? – я покосился на поцарапанный дисплей, прикидывая в уме возможную разницу во времени.

– У меня третий час ночи.

Было бы логично спросить, какого черта я ей звоню. Но Тень не спрашивала. А сам я не объяснял и вместо этого нес какую-то чепуху.

– Ну, это у тебя ночь, а у меня день-деньской. И такая адская жара… ты бы знала.

– Жара? Слушай, везучий ты, сукин сын. Я вчера печку топила, представляешь? А сейчас опять холодно так, что зубы стучат.

– А согреть некому?

– Не-а. Разве что ты мне своей жары отсыплешь.

Я улыбнулся и наткнулся на заинтересованный взгляд оператора. Черт! Заболтавшись с Тенью, я совершенно забыл, что не один в этой конуре, именуемой кабинетом. Иван пошевелил бровями. Я закатил глаза, показал ему кулак и вышел прочь из кабинета в душный коридор. И только я отошел на шаг, как началась бойня…

Это потом я узнал, что миссия ООН была подвергнута минометному обстрелу, а тогда… Тогда это был просто ад. Где-то совсем близко от меня взрывались снаряды, а я полз по полу в направлении бомбоубежища и думал о том, что если бы не вышел из кабинета – наверняка бы погиб. В тот день Тень спасла мне жизнь в первый раз… Боевики выпустили по позициям миротворцев двенадцать ракет. Всего двенадцать… Погибли семь человек, в числе которых был и Иван. Еще порядка тридцать были ранены. А у меня не было ни царапины.

Тень перезвонила мне, когда меня, оглушенного и дезориентированного происходящим, вывели из-под завалов.

– Эй! Ты как там? Я услышала какие-то странные звуки, а потом связь прервалась. Ты там, что, боевик смотришь?

– Ага… Боевик… – кивнул я головой, наблюдая за тем, как спасатели выносят раненных из-под завалов, слушая их стоны и хрипы, которые и она наверняка тоже слышала.

– Слушай, давай, я тебе потом перезвоню. Тут… тут самый интересный момент, – пробормотал я, отлепляясь от своего места. Волна ужаса схлынула, и ко мне, наконец, вернулась способность мыслить. Я не мог сидеть без дела и наблюдать, как под завалами гибнут люди. Мне нужно было действовать, чтобы не сойти с ума.

– Ага. Расскажешь потом, что за фильм.

– Расскажу… Обязательно.

Через два часа миротворческая миссия ООН дала сообщение, что ситуация взята под контроль. Я был первым журналистом, который пустил в эфир репортаж с места событий, бесстрастно озвучивая информацию о количестве жертв нападения и демонстрируя разрушения за спиной. А потом, когда все было позади, я лежал под высоким, усыпанным бриллиантовой крошкой небом Африки и плакал, как дурак, пока меня не окликнул тощий мальчонка, из местных.

– Что? – спросил я.

Страницы: «« 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Вернуться в свой мир, чудом избежав смертельной ловушки? Заняться домашними делами и больше не вспом...
Война – штука мерзопакостная. Как ни готовься к ней, всё равно начнется не вовремя. А если это ещё и...
В книгу входит третий том романа-эпопеи «Война и мир». Для старшего школьного возраста....
Порой делать шаг навстречу бывает больно и до безумия страшно. Порой решиться на что-то важное сложн...
Луиза Хей – одна из основателей движения самопомощи, автор более 30 книг популярной психологии. Само...