Протокол «Сигма» Ладлэм Роберт

Глава 48

Бен и Анна бежали по коридору, а со всех сторон слышалась стрельба. Запасные рожки для “узи”, прицепленные к портупее, раскачиваясь на бегу, задевали за ствол автомата, производя унылый скрежет. В любой момент они могли подвергнуться нападению, но охранники не могли не знать, что беглецы хорошо вооружены и поэтому, несомненно, будут вести себя осторожно. Анна понимала, что ни один наемный охранник, каким бы преданным хозяину он ни был, не станет понапрасну подвергать свою жизнь опасности.

Указания Макса были ясными и точными.

Еще один поворот направо, и они вышли к лестничной клетке.

Бен открыл бронированную дверь, и Анна дала длинную очередь по площадке. Любой, кто мог там оказаться, повинуясь инстинкту, сразу же кинулся в какое-нибудь укрытие. Как только они очутились на площадке, раздалась стрельба — охранник, расположившийся этажом ниже, принялся палить в узкий просвет между лестничными маршами. Под таким углом было просто-напросто невозможно попасть в цель, так что главную опасность представляли рикошетирующие пули.

— Беги вверх, — шепотом приказала Анна.

— Но ведь Макс сказал, что площадка на нижнем ярусе, — вполголоса возразил Бен.

— Делай, как я говорю. Беги вверх. И не вздумай таиться.

Бен понял, что она задумала, и помчался вверх по лестнице, изо всех сил топая по ступеням.

Анна прижалась к стене так, чтобы ее нельзя было разглядеть с нижней площадки. Уже через несколько мгновений она смогла различить движения охранника: услышав, как Бен побежал по лестнице, тот тоже стал взбираться вверх, рассчитывая догнать нарушителя спокойствия.

Секунды показались Анне часами. Она старалась представить себе охранника, бегущего вверх по лестнице: ей приходилось ориентироваться по мысленному изображению, создававшемуся по звукам, которые производил этот человек. Как только она окажется в поле зрения охранника, у нее не будет никаких преимуществ, кроме внезапности и скорости. Ей следовало оставаться незамеченной как можно дольше, а потом ее реакция должна быть молниеносной.

В нужный момент она высоко подпрыгнула и дала очередь как раз туда, где, по ее расчетам, должен был находиться охранник. Она нажала на спусковой крючок даже раньше, чем смогла разглядеть, какое положение он занимает.

И поняла, что автомат охранника был нацелен как раз на нее. Победу или смерть разделяли сотые доли секунды. Если бы она выжидала, чтобы увидеть своего противника, и лишь тогда принялась стрелять, то преимущество оказалось бы на его стороне.

Ну, а сейчас Анна увидела, как куртка могучего мужчины мгновенно покраснела от крови, оружие дало короткую очередь по потолку над ее головой, и убитый с грохотом покатился вниз по ступенькам.

— Анна? — окликнул ее Бен.

— Сюда! — ответила она, и он опрометью промчался вниз по лестнице, догнав ее уже на нижнем этаже, возле выхода к вертолетным площадкам — выкрашенной в серо-стальной цвет металлической двери. Электронный замок был выключен, и дверь легко открылась.

Вбежав на стоянку номер семь, они почувствовали, что воздух стал намного холоднее. В гаснущем дневном свете они увидели машину — сверкающее свежей краской внушительное металлическое создание обтекаемой формы. Это был большой, изящный черный “Агуста-109” — новая итальянская модель с колесами вместо полозьев.

— Ты действительно умеешь летать на этих штуках? — спросила Анна, как только они оба вскарабкались в кабину.

Бен утвердительно хмыкнул, устраиваясь в кокпите. По правде говоря, он управлял вертолетом лишь один раз в жизни, причем это была учебная машина, и рядом с ним в инструкторском кресле сидел опытный пилот, готовый в любой момент взять на себя управление. Ему много раз приходилось пилотировать самолеты, но здесь все было по-другому, против всех усвоенных приемов. Он окинул взглядом рычаги и циферблаты в неосвещенном кокпите.

В первый момент циферблаты приборной панели слились в туманное пятно. Перед глазами Бена вновь повис образ безжизненного тела отца. В те секунды, когда он в последний раз увидел Макса Хартмана, тот выглядел достаточно молодым для того, чтобы можно было представить его таким, каким он был в далеком прошлом. Представить себе того юного финансиста, который вдруг обнаружил, что его страна охвачена смертоносным пламенем ненависти. Который пускался на всевозможные хитрости, заключая отвратительные сделки с бесчеловечным режимом, чтобы спасти тех, кого удастся. Человек, владеющий всеми тайнами своего ремесла, превратился в заложника.

Бен смог бросить беглый взгляд на человека — измученного жизненными перипетиями эмигранта, человека, окутанного тайной, — того самого, которого когда-то встретила его мать, встретила и полюбила. Он увидел Макса Хартмана, своего отца.

Бен с силой помотал головой. Он должен сосредоточиться.

Он обязан сосредоточиться, иначе они оба погибнут. И все, что они сделали, окажется тщетным.

Вертолетная площадка не имела никакого ограждения. А стрельба, похоже, постепенно приближалась.

— Анна, я хочу, чтобы ты держала “узи” наготове на тот случай, если кто-нибудь из охранников попытается обстрелять нас, — сказал Бен.

— Они не будут стрелять, — ответила Анна, всем сердцем желая, чтобы ее успокоительные слова оказались истиной. — Они знают, что это вертолет Ленца.

— Совершенно верно, — произнес кто-то с заднего сиденья. Человек имел идеальное нью-йоркское произношение и очень четко выговаривал слова. — А вы, мисс Наварро, судя по всему, не предполагали, что Ленца могут дожидаться попутчики.

В вертолете был кто-то еще.

— Твой знакомый? — чуть слышно спросил Бен у Анны. Они оба повернулись и увидели пассажира, который до сих пор сидел, пригнувшись, на заднем сиденье: совершенно седой, но тем не менее бодрый с виду человек в больших очках с оправой телесного цвета. Он был одет в безукоризненный костюм в стиле “король Эдуард” от Гленна Уркварта, свежую белую сорочку с туго затянутым оливковым шелковым галстуком.

Единственной неэлегантной деталью его облика был короткоствольный автомат, который он держал в руках.

— Алан Бартлет, — выдохнула Анна.

— Бросьте-ка мне вашу пушку, мисс Наварро. Моя, как вы видите, направлена на вас, а ваша находится в явно неподходящем положении. Знаете, мне бы очень не хотелось открывать стрельбу. Выстрел, несомненно, разобьет ветровое стекло и, возможно, даже повредит фюзеляж. А это было бы очень некстати, так как этот аппарат может понадобиться для того, чтобы использовать его в качестве средства передвижения.

Анна позволила ремню “узи” сползти с плеча; автомат съехал на пол, и она ногой подтолкнула его к Бартлету. Тот не стал наклоняться, чтобы подобрать оружие; его, казалось, вполне устраивало то, что оно оказалось недосягаемым для Анны.

— Спасибо, мисс Наварро, — сказал Бартлет. — Мой долг по отношению к вам все время растет. Я просто не знаю, как выразить вам мою благодарность за то, что вы разыскали для нас Гастона Россиньоля и притом сделали это с такой молниеносной быстротой. Этот коварный старый стервятник действительно намеревался устроить нам немало неприятностей.

— Ублюдок, — глухо проговорила Анна. — Злобный хитрый сукин сын.

— Прошу извинить меня, мисс Наварро, но, насколько я понимаю, сейчас неподходящее время для обсуждения служебных характеристик. Хотя я должен заметить, что считаю ваше поведение крайне неудачным. Сослужив нам такую превосходную службу, вы теперь так старательно разрушаете то хорошее впечатление, которое на всех произвели. Так, ну и где же доктор Ленц?

— Мертв, — ответил за Анну Бен.

Несколько секунд Бартлет сидел молча. Потом его серые, невыразительные глаза ярко сверкнули.

— Мертв? — его пальцы побелели: с такой силой он стиснул свое оружие, переваривая информацию. — Вы идиоты! — его голос сорвался на визг. — Безумцы-разрушители! Порочные дети, стремящиеся уничтожить все то, красоту чего вам никогда в жизни не дано будет постичь. Кто дал вам право это сделать? Что помогло вам прийти к выводу, что такое решение вообще возможно? — Он снова умолк, но его совершенно явно трясло от гнева. — Будьте вы оба прокляты во веки веков!

— После вас, Бартлет! — рявкнул Бен.

— А вы, конечно, Бенджамин Хартман. Сожалею, что мы знакомимся при таких обстоятельствах. Но мне нужно винить в этом лишь себя одного. Я должен был приказать убить вас вместе с вашим братом: это было бы нисколько не обременительно для нас. Должно быть, я с возрастом стал сентиментален. Хорошо, мои влюбленные голубки, боюсь, что вы поставили меня перед необходимостью принять кое-какие непростые решения.

В стекле пилотского фонаря чуть заметно отражался ствол автомата в руках Бартлета. Бен не сводил глаз с этого отражения.

— Пожалуй, начнем сначала, — продолжил Бартлет, немного помолчав. — Мне придется положиться на ваши пилотские навыки. Неподалеку от Вены есть взлетно-посадочная площадка. Я буду указывать вам, как туда лететь.

Бен снова взглянул на тяжелый автомат Бартлета и включил питание.

Послышался щелчок контакта аккумуляторов, затем заскулил двигатель стартера, сначала чуть слышно, а затем все громче и громче. Запуск осуществлялся полностью автоматически, понял Бен, а это значило, что лететь будет гораздо легче.

Через десять секунд включилось зажигание, и заревел главный двигатель. Роторы начали плавно вращаться.

— Пристегнись покрепче, — негромко сказал Бен Анне.

Он потянул левой рукой на себя рукоять управления шагом несущего винта и услышал, что вращение роторов замедлилось.

Потом что-то прогудело, и турбина сбросила обороты.

— Проклятье! — воскликнул Бен.

— Вы хотя бы знаете, что делаете? — спросил Бартлет. — Поскольку если не знаете, то вы для меня окажетесь полностью бесполезными. Думаю, мне не нужно вам разъяснять, что это означает.

— Просто немного подзабыл, — ответил Бен. Он поднял руки к рычагам газа — двум рукояткам, опускавшимся с потолка кабины перед ветровым стеклом, и подтолкнул обе вперед.

Двигатель прибавил обороты; несущий и хвостовой винты принялись с ревом рубить воздух. Вертолет качнулся вперед, а затем дернулся налево и направо.

Бен резко толкнул назад рычаг газа, и вертолет тут же остановился. И его самого, и Анну сильно швырнуло на привязных ремнях. Бартлет же, как и рассчитывал Бен, с силой треснулся о металлическую решетку, служившую ограждением кокпита.

Не успел стихнуть грохот от падения на пол кабины тяжелого автомата, как Бен уже отстегнул пояс и кинулся на врага.

Он сразу заметил, что Бартлет выведен из строя внезапным ударом; из левой ноздри седовласого разведчика сбегал ручеек крови. Двигаясь со скоростью атакующего добычу леопарда, Бен обогнул свое кресло и налетел на Бартлета, прижав обеими руками плечи старика к шершавому стальному полу кабины. Бартлет не оказал никакого сопротивления.

Он что, потерял сознание от удара? Или умер?

Строить догадки в их положении было слишком опасно.

— У меня с собой еще один комплект ремней, — сказала Анна. — Если ты сложишь его руки вместе...

В считанные секунды она связала своему бывшему начальнику руки и ноги и оставила его валяться на полу в задней части кабины, словно скатанный в рулон ковер.

— Боже, — вздохнула Анна. — Мы потеряли столько времени... Пора сматываться. Охрана... Она вот-вот будет здесь!

Бен подтолкнул обе рукоятки вперед, затем повернул рычаг “шаг-газ”, не выпуская из правой руки ручку автомата перекоса. “Шаг-газ” управлял скоростью подъема, а автомат перекоса — направлением движения. Нос вертолета повернулся направо, хвост налево, а затем машина покатилась с площадки на заснеженную лужайку, залитую холодным лунным светом.

— Дерьмо! — рявкнул Бен и немного подал рычаг “шаг-газ” в другую сторону, стараясь стабилизировать машину.

Затем он медленно начал выводить рычаг в прежнее положение и почувствовал, что вертолет становится легче.

Он подтолкнул рычаг газа на пару дюймов вперед и увидел, что машина чуть заметно опустила нос, и тогда еще немного увеличил шаг винта и мощность двигателя.

Вертолет катился вперед. Рычаг “шаг-газ” стоял почти в среднем положении.

Внезапно, когда указатель скорости показывал двадцать пять узлов, вертолет подскочил в воздух.

Они оторвались от земли.

Бен подал назад рукоятки, чтобы добавить тяги двигателя, и нос машины пошел вправо. Они продолжали подъем.

По обшивке кабины загремели пули.

Внизу, подняв автоматы, бежали несколько охранников, их рты распахнулись в беззвучном крике.

— Насколько я помню, ты сказала, что они не станут стрелять в вертолет Ленца.

— Наверно, кто-то уже сообщил им, что случилось с добрым доктором, — ответила Анна. — И к тому же всегда лучше начинать путешествие в хорошем настроении, согласен? — Она выставила ствол своего “узи” в открытое боковое окно и дала очередь. Один из охранников упал как подкошенный.

Затем она дала более длинную очередь. Повалился еще один охранник.

— Ладно, — сказала Анна, — думаю, что на некоторое время нас оставят в покое.

Бен вернул “шаг-газ” в среднее положение, и нос выровнялся.

Выше, еще выше.

Они поднимались прямо над Шлоссом, и вертолет, казалось, намного устойчивее держался в воздухе. Теперь Бен мог управлять им как самолетом.

Боковым зрением Бен заметил резкое движение за спиной и, не успев даже повернуться, чтобы взглянуть, что же там такое, почувствовал резкую мучительную боль в основании шеи. Ощущение походило на то, какое испытываешь при защемлении нерва, но было в сотни раз сильнее.

Анна пронзительно закричала.

По жаркому сырому пару от дыхания, доносившемуся сзади, Бен понял, что случилось. Бартлет, валявшийся со связанными руками и ногами, пришел в себя и набросился на Бена, используя для нападения единственное оружие, оставшееся в его распоряжении, — собственные зубы.

Гортанный хрип, походивший на рычание хищника из джунглей, вырывался из горла Бартлета, а он все глубже и глубже вонзал зубы в открытую шею Бена.

Бен выпустил было рычаг автомата перекоса, чтобы попытаться оторвать Бартлета от себя, но вертолет тут же начал опасно крениться на бок.

Неужели это еще не закончилось?! Аннапонимала, что стрелять из автомата нельзя — слишком велика опасность попасть в Бена. Она схватила Бартлета за его жидкие седые волосы и принялась тянуть изо всей силы. Тянула до тех пор, пока не выдрала волосы, обнажив розовый кровоточащий скальп.

И все равно Бартлет не разжал зубы.

Можно было подумать, что он вложил в челюсти всю свою жизненную энергию, и все силы, отпущенные его телу, теперь были направлены только на то, чтобы все глубже и глубже вонзать зубы в плоть Бена.

Это было все, что ему оставалось. Последний шанс раненого животного на то, чтобы выжить или по крайней мере убедиться в том, что его враг погибнет вместе с ним.

Бен, у которого начал мутиться разум от мучительной боли, колотил Бартлета по голове кулаками, но тот не обращал на это внимания.

Неужели такое может быть: столько всего перенести, выйти из стольких безвыходных положений лишь для того, чтобы погибнуть, когда до спасения уже рукой подать?

Бартлет превратился в маньяка, сделался нечувствительным к боли — человек, бывший воплощением элегантности и питавший сверхчеловеческие амбиции, теперь сравнялся с самым примитивным из позвоночных существ. С таким же успехом он мог быть гиеной с равнин Серенгети, которая вонзает клыки в другое живое существо, надеясь, что только один из них увидит завтрашний день.

Невзирая на то, что его челюсти терзали шею Бена, Бартлет извивался всем телом, корчился, пинал Анну коленями связанных ног, пытаясь столкнуть ее с места и заставить выпустить остатки его волос. Внезапно вертолет заполнил яростно бьющий в лица холодный ветер. В своих отчаянных метаниях, похожих на конвульсии пойманного угря, Бартлет раскрыл дверь со стороны Анны.

Очередным резким рывком он так сильно дернул Бена, что тот навалился на педали, управляющие вращением роторов, и вертолет начал вращаться против часовой стрелки, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Повинуясь непреодолимой центробежной силе, Анна начала сползать к зияющей за дверью бездне. Безотчетным движением она вцепилась пальцами в лицо Бартлета, ее ничего не удерживало в кабине, кроме ногтей, вонзившихся в плоть старца. То, что она делала, вызывало у нее сильные позывы к рвоте, но ничего другого не оставалось: она впивалась в это лицо все сильнее, стараясь просунуть палец в глазницу.

— Открой пасть, сукин сын! — кричала она, раздирая ногтями податливые мышцы, пока наконец Бартлет не разжал с полным отчаянья криком зубы.

То, что происходило потом, отложилось в памяти Анны как смутное неопределенное пятно: ее вместе с Бартлетом швырнуло к открытой двери, навстречу смертельному падению на оставшуюся далеко внизу землю.

И в этот момент она почувствовала на своем запястье железную хватку. Бен выкинул руку в сторону, поймал Анну и понемногу втаскивал ее в вертолет, который, наклонившись под углом в почти сорок пять градусов, продолжал вращаться вокруг своей оси. Бартлет, лишенный возможности за что-нибудь уцепиться, в конце концов уступил силе тяжести и с животным ревом вывалился из вертолета.

Его рев почти сразу же стих; вероятно, обезумевший старец уже вернулся в только что покинутый Шлосс.

Но не последует ли за ним и вертолет? В отличие от самолета вертолет, превысивший допустимый крен, просто рухнет вниз, как камень. А вращающийся вокруг своей оси вертолет продолжал опасно крениться, и было уже с пугающей ясностью видно, что машина перестала набирать высоту.

Для того чтобы вернуть летательный аппарат в надлежащее положение, требовалось действовать обеими руками и ногами. Бен, стараясь не торопиться, манипулировал рукоятками регулятора “шаг-газ” и автомата перекоса, а его ноги нажимали на педали, пытаясь скоординировать вращение хвостового и несущего винтов.

— Бен! — отчаянно закричала Анна, как только ей удалось, непостижимым образом извернувшись, задвинуть дверь. — Сделай хоть что-нибудь!

— Господи! — выкрикнул он в ответ, перекрывая грохот роторов. — Не знаю, смогу ли я!

Вертолет внезапно просел вниз — желудок Анны, напротив, подскочил вверх, — но она заметила, что в самый момент снижения машина качнулась вправо.

Если вертолет успеет выправиться — занять положение, допускающее дальнейший подъем, — то у них все же останется шанс.

Бен, полностью отрешившись от всего на свете, сосредоточенно действовал рычагами и педалями. Интуитивно они оба осознавали, что у них оставались считанные секунды до того, как снижение вертолета превратится в падение, что любое ошибочное решение в этой ситуации окажется фатальным.

Анна ощутила это раньше, чем смогла увидеть — почувствовала, что вновь возносится кверху, прежде чем по положению линии горизонта определила, что вертолет снова встал на ровный киль.

Впервые на протяжении весьма продолжительного периода Анна почувствовала, что ее панический страх пошел на убыль. Ловким движением она оторвала кусок от своего халата и приложила его к пострадавшей в результате нападения Бартлета шее Бена. Давленные раны почти не кровоточили. Ни один крупный сосуд не был поврежден. Бену, безусловно, следовало, не откладывая, обратиться к врачу, но особой срочности в этом не было.

Анна наконец-то решилась взглянуть вниз.

— Смотри! — крикнула она. Прямо под ними лежала игрушечная модель замка, окруженного извилистой оградой. А ближе к подножию горы волновалась плотная толпа людей, удалявшихся от замка.

— Это они! — крикнула Анна. — Значит, им удалось выбраться!

В следующий момент они услышали снизу взрыв, и рядом со Шлоссом внезапно разверзся зияющий кратер.

Фрагмент древней каменной крепости, находившийся ближе всего к месту взрыва, развалился, словно хрупкая кондитерская поделка из сахарной ваты.

— Динамит, — сказал Бен.

Они поднялись уже более чем на тысячу футов и двигались прочь от замка со скоростью 140 узлов.

— Эти идиоты взорвали вход в пещеры. А он находился совсем рядом со строениями — ты только посмотри, что наделал взрыв!

Анна увидела, что возле самой вершины горы образовалось нечто, похожее на белое облачко, и покатилось, непрерывно увеличиваясь в размерах, подобно полосе густого тумана, вниз по склону горы.

Белое снеговое облако, большая волна — лавина, страшное стихийное бедствие, обычное в Австрийских Альпах.

Это было странное, пугающее и очень красивое зрелище.

Кроме множества детей, сумевших добежать из Шлосса до подножия горы, в живых не осталось никого.

Тридцать семь человек, обитавших в разных уголках мира — мужчин и женщин, очень влиятельных в своих странах, лидеров в собственных сферах деятельности, — были потрясены, прочитав некрологи, посвященные памяти венского филантропа Юргена Ленца, погибшего в лавине, похоронившей альпийский замок, унаследованный им от своего отца.

Тридцать семь мужчин и женщин, которые все поголовно отличались изумительным здоровьем.

Глава 49

Клуб “Метрополис”, являвший собой блестящий пример возврата к иному, более элегантному времени, занимал угловое здание в фешенебельном квартале на Восточной Шестьдесят восьмой стрит в Манхэттене. Это было детище великого Маккима[85], построенное в конце девятнадцатого столетия, выкрашенное в белый и золотисто-медовый цвета здание, украшенное каменными балюстрадами, опирающимися на изящные модильоны. Внутри, от парадного входа мимо мраморных пилястр и лепных медальонов, вверх, в просторный Скуилер-холл вели две широкие мраморные лестницы, огороженные изумительными коваными железными перилами. На полу в черно-белую клетку в этот день стояло три сотни стульев. Несмотря на то что Бен никак не мог избавиться от нехороших предчувствий, он все же вынужден был признать, что это место вполне подходило для проведения панихиды по его отцу. Маргерит, в течение двадцати лет бывшая секретарем и ближайшей помощницей Макса Хартмана, настояла на проведении такой панихиды, сама руководила ее организацией, и, как это бывало всегда, ее усилия увенчались полным успехом. И сейчас Бен часто моргал и смотрел на сидевших перед ним людей до тех пор, пока рябое пятно не разбилось на отдельные лица.

На установленных в зале стульях разместилось неординарное сообщество скорбящих. Бен видел измученные заботами лица ведущих сочленов нью-йоркского банковского сообщества, серолицых, обрюзгших сутулых людей, знавших, что банковское дело, которому они посвятили свои жизни, претерпевает изменения, вследствие которых техническая компетентность берет верх над умением выстраивать личные отношения. Это были банкиры, вершившие потрясающие дела, властители потоков зеленых бумажек, провидевшие, что будущее их индустрии принадлежит неопытным юнцам с плохими стрижками и докторскими степенями в области электричества и электроники, юнцам, не знавшим, чем путтер отличается от девятой железной.

Бен видел элегантно одетых предводителей крупнейших благотворительных акций. Он мимолетно встретился взглядом с шефом Нью-йоркского исторического общества, женщиной с густыми пышными волосами, собранными в тугой пучок; ее лицо казалось слегка растянутым по диагоналям, расходившимся от уголков рта к ушам — безошибочный признак недавно проведенной косметической операции, следы жестокого ремесла хирурга. Через ряд от нее Бен заметил седую голову председателя Общества Гролье, одетого в светло-синий костюм. Чрезвычайно благообразный президент музея “Метрополитен”. Одетый в стиле нео-хиппи председатель Коалиции бездомных. Тут и там встречались лица ректоров и деканов крупных учебных заведений; все эти люди держались друг от друга на почтительном расстоянии и рассматривали Бена с одинаковым мрачноватым и настороженным выражением. Место точно посередине первого ряда занимала харизматическая фигура национального директора программы “Единый путь”. Он был слегка растрепан; выражение его карих, печальных, словно у таксы, глаз казалось искренне расстроенным.

Множество лиц, то и дело сливавшихся в единое пятно, которое тут же снова распадалось на отдельные фрагменты. Бен видел в толпе супружеские пары — подтянутых, мускулистых жен и их рыхлых, расплывшихся мужей, — которые укрепляли свои позиции в нью-йоркском обществе, заручаясь поддержкой Макса Хартмана в их непрерывных акциях по сбору средств для борьбы с неграмотностью, СПИДом, за свободу слова, за сохранение живой природы. Он видел соседей по Бедфорду: журнального магната, больше всего на свете любящего играть в софтбол, который, как и всегда, оделся в сорочку с вызывающе броскими полосами; отпрыска одного из знаменитейших семейств страны, выделявшегося чрезмерно вытянутым лицом и вечно неряшливым обликом, который некогда возглавлял египтологическую программу в одном из университетов Лиги Плюща; моложавого человека, организовавшего, а затем продавшего конгломерату компанию, изготавливающую травяные чаи, которые упаковывались в коробки, с броско оттиснутыми названиями, взятыми из эзотерических текстов, и отпечатанными на верхней крышке проповедями соответствующего содержания.

Усталые лица, свежие лица, знакомые лица, странные лица. Тут были люди, работавшие на “Хартмане Капитал Менеджмент”. Постоянные заслуженные клиенты, вроде старого доброго Фрэда Маккаллана, который раз или два приложил к глазам носовой платок. Бывшие коллеги Бена по тем дням, когда он преподавал в школе Восточного Нью-Йорка; коллеги более поздних времен по работе, которую он не так давно получил в такой же нищей школе в Маунт-Вернон. Тут были люди, которые помогали ему и Анне в трудные моменты. И, самое главное, здесь была Анна, его невеста, его друг, его любовь.

Бен стоял перед всеми этими людьми на трибуне, возвышавшейся на небольшой сцене в конце зала, и пытался сказать что-нибудь о своем отце. До этого изумительный струнный квартет — главным спонсором которого являлся Макс Хартман — почти час играл адажиетто Малера на тему его Пятой симфонии. Бывшие деловые партнеры и бенефициарии Макса вспоминали человека, которого они хорошо знали. А теперь Бен говорил и не переставал спрашивать себя, к кому же он на самом деле обращается: к собравшимся или к себе самому?

Он должен был сказать о Максе Хартмане, которого он знал, несмотря на то, что не переставал задаваться вопросом, насколько он когда-либо его знал и мог ли вообще знать его. Единственное, в чем Бен был уверен, так это в том, что сделать это было его обязанностью. Он сглотнул подступивший к горлу ком и продолжил речь:

— Ребенок считает отца всемогущим. Мы видим чувство собственного достоинства и сознание своего мастерства, и просто невозможно подумать, что эта сила имеет пределы. Возможно, зрелость приходит тогда, когда мы осознаем эту свою ошибку. — Горло Бена опять стиснул спазм, и он был вынужден умолкнуть на несколько секунд.

— Мой отец был сильным человеком, самым сильным из всех, которых я когда-либо знал. Но мир тоже могуч, он гораздо сильнее любого человека, каким бы смелым и предприимчивым тот ни был. Максу Хартману выпало жить в самые темные годы двадцатого столетия. Он повидал времена, когда человеческий род продемонстрировал, насколько черным может быть его сердце. Я думаю, что это знание глубоко отягощало отца. Я знаю, что он должен был жить с этим знанием, и строить жизнь, и поднимать семью, и молить, чтобы это знание не омрачило своей тенью наши жизни, как легло оно бременем на его собственную судьбу. Когда обладаешь подобным знанием, о каком прощении может идти речь? — Бен снова сделал паузу, глубоко вздохнул и заставил себя говорить дальше: — Мой отец был сложным человеком, самым сложным человеком из всех, которых я когда-либо знал. Он жил в невероятно сложный исторический период. Поэт писал:

Подумайте о том,

Сколь много тайных лазов, проходов хитрых, ведомо Истории.

Намеренья, навязанные нам шепотом амбиций,

Влекут нас по стезе тщеты.

Мой отец любил говорить, что он никогда не оглядывается, что он всегда смотрит вперед. Это была ложь, бравада непокорства. Именно история сформировала моего отца, и именно ее он всегда стремился преодолеть. История, которая отнюдь не является черно-белой. У детей очень острое зрение. Глаза мутнеют с возрастом. И все же существует нечто такое, что дети не умеют как следует различать: промежуточные оттенки. Тона серого. Юность чиста сердцем, правильно? Молодежь бескомпромиссна, решительна, рьяна. Это привилегия неопытности. Это привилегия моральной чистоты, еще не потревоженной прикосновением к грязи реального мира.

Что, если у тебя нет иного выбора, кроме как вступить в союз со злом для борьбы со злом? Что предпочесть: спасти тех, кого ты любишь, кого можешь спасти, или остаться чистым и незапятнанным и дать им погибнуть? Я знаю, что мне никогда не приходилось оказываться перед таким выбором. И я знаю кое-что еще. Руки героев — изодранные, мозолистые, узловатые, и крайне редко они бывают чистыми. Руки моего отца не были чистыми. Он жил со знанием того, что в борьбе против врагов ему приходилось совершать и такие поступки, которые служили их целям. И в конце концов его широкие плечи все же согнулись под тяжестью чувства вины, которое не смогли облегчить все его добрые дела. Он так и не смог забыть, что он выжил, а столь многим из тех, кого он высоко ценил и нежно любил, это не удалось. Повторю еще раз: когда обладаешь подобным знанием, о каком прощении может идти речь? А результатом было то, что он удваивал усилия, направленные на то, что считал правильным. Только недавно мне удалось понять, что никогда я не относился к нему и его собственному толкованию смысла своей миссии вернее, чем в те дни, когда считал, что бунтую против него и того, что он от меня ожидал. Отец хочет для своих детей прежде всего безопасности. Но это такая вещь, которую не может обеспечить ни один отец.

Бен на долгое, почти бесконечное мгновение встретился взглядом с Анной, и он нашел утешение в твердом, ободряющем взоре ее светло-карих глаз.

— Когда-нибудь, по воле божьей, я стану отцом и, без сомнения, забуду этот урок и должен буду проходить его заново. Макс Хартман был филантропом — согласно буквальному значению этого слова, он любил людей, — и все же он был человеком, которого очень нелегко полюбить. Каждый день его дети должны были спрашивать себя, будет гордиться он ими сегодня или стыдиться их. Теперь я вижу, что он был обуреваем тем же самым вопросом: как поведем себя мы, его дети, будем ли мы гордиться им или стыдиться его?

Питер, мне, помимо всего прочего, ужасно жаль, что тебя нет здесь, рядом со мной в этот момент, чтобы ты мог слушать и говорить. — На его глаза навернулись слезы. — Но, Питер, вот что ты должен записать в раздел “Невероятно, но факт”, как ты любил говорить: отец жил, боясь нашего суждения.

Бен на мгновение склонил голову.

— Я сказал, что мой отец жил, постоянно боясь того, что я буду судить его, каким бы это ни казалось невероятным. Он боялся, что ребенок, выращенный в роскоши и праздности, станет судить человека, которому пришлось пережить гибель всего, что было для него дорого.

Бен расправил плечи, и его голос, хриплый и глухой от печали, зазвучал немного громче:

— Он жил в боязни того, что я буду судить его. И я это делаю. Я сужу его и говорю, что он был смертным. Что он был несовершенным. Что он был человеком упрямым и сложным, человеком, которого трудно любить и который был навсегда травмирован историей, оставляющей свое клеймо на всем, к чему она хоть единожды прикоснулась.

Я говорю, что он был героем.

Я говорю, что он был хорошим человеком.

И потому, что его было трудно любить, я любил его еще крепче...

Бен умолк, не закончив фразы, слова будто застряли у него в горле. Он больше не мог говорить, да и, возможно, ничего не нужно было добавлять. Он взглянул на лицо Анны, увидел слезы, блестящие на ее щеках, увидел, что она плачет за них обоих, медленно сошел с трибуны и прошел в дальний конец зала. Очень скоро к нему присоединилась Анна и стояла рядом с ним, пока бесчисленные гости пожимали ему руку, направляясь к выходу из зала, и лишь после этого, выйдя за дверь, начинали разговаривать между собой. Звучали слова сочувствия и теплые воспоминания. Старики ласково похлопывали его по плечу; они хорошо помнили его ребенком, половинкой очаровательной пары близнецов Хартмана. К Бену постепенно вернулось самообладание. Он чувствовал себя полураздавленным, но большую часть его бремени составлял гнет печали.

Когда через десять минут кто-то — кажется, руководитель налогового отдела ХКМ — рассказал милый, смешной, но притом исполненный любви и уважения анекдот о его отце, Бен громко рассмеялся. Почему-то ему вдруг сделалось легче, чем было все последние недели, а может быть, и годы. Когда толпа заметно поредела, высокий рыжеволосый мужчина с квадратной челюстью крепко пожал ему руку.

— Мы еще никогда не встречались лично, — сказал рыжеволосый и посмотрел на Анну.

— Бен, это наш с тобой очень добрый друг, — тепло проговорила Анна. — Познакомься — новый директор Отдела внутреннего взаимодействия министерства юстиции — Дэвид Деннин.

Бен энергично встряхнул руку нового знакомого.

— Я много слышал о вас, — сказал он. — Вы позволите выразить вам благодарность за то, что вы спасли наши с ней задницы от серьезной порки? Или же это всего лишь часть ваших должностных обязанностей? — Бен знал, что благодаря в основном именно Деннину ее имя было очищено от клеветы; был искусно распущен слух, что она проводила операцию по выманиванию “крота” и все извещения о ее преступлениях были фальшивкой, предназначенной для того, чтобы обмануть настоящих преступников. Анна даже получила официальное правительственное письмо с благодарностью за “самоотверженность и доблесть, проявленные при выполнении служебного задания”, хотя о сути этой самой доблести в письме осторожно умалчивалось. Однако письмо сыграло свою роль при получении ею новой работы в качестве вице-президента “Кнэпп инкорпорейтед”, отвечающего за предотвращение коммерческого риска.

Деннин наклонился и поцеловал Анну в щеку.

— Я всего лишь вернул должок, — сказал он, снова повернувшись к Бену. — Как вам наверняка должно быть хорошо известно. В любом случае я все эти дни в ОВВ кручусь так, словно хочу побыстрее сбросить вес. Надеюсь, что, если мать когда-нибудь спросит меня, чем я зарабатываю на жизнь, я уже буду знать, что ей ответить.

— Бен! — Анна представила ему крошечного, смуглого человека, сопровождавшего Деннина. — Еще один мой дорогой друг, с которым я хочу тебя познакомить: Рамон Перес.

Еще одно энергичное рукопожатие. Рамон улыбнулся, показав ослепительно белые зубы.

— Чрезвычайно приятно, — сказал он, коротко качнув головой. Он все еще продолжал улыбаться, когда Анна взяла его под руку и отвела на несколько шагов в сторону.

— У вас вид, словно у кота, который только что съел канарейку, — заявила Анна. — В чем дело? Что тут такого забавного? — Ее прекрасные глаза искрились весельем.

Рамон лишь покачал головой. Он взглянул на стоявшего неподалеку жениха Анны, затем на нее и заулыбался еще шире.

— А-а, — снова заговорила Анна. — Я знаю, о чем вы думаете: что за парень пропадает!

Рамон лишь пожал плечами и снова ничего не ответил. Анна посмотрела на Бена, и он тут же повернулся, будто она его окликнула, и встретился с ней взглядом.

— Ладно, в таком случае я кое-что вам скажу. Так или иначе, но со мной он не пропадет.

Когда, после того как все кончилось, Бен и Анна направлялись к принадлежавшему ХКМ “Линкольну”, ожидающий их перед “Метрополисом” водитель, увидев их, застыл возле автомобиля, готовый распахнуть заднюю дверь. Бен нежно держал Анну под руку. Они не спеша шли к автомобилю, которому предстояло увезти их отсюда. Сгущался вечер; моросил слабый дождик.

И вдруг Бен почувствовал резкий прилив адреналина: водитель казался очень молодым, почти юным, но при этом очень сильным и физически развитым. В голове замелькали многочисленные видения — кошмарные образы из совсем недавнего прошлого. Бен отчаянно стиснул руку Анны.

Держась за ручку двери, водитель повернулся к Бену лицом, и его озарило светом, падавшим из арочных окон “Метрополиса”. Это был Джанни, водитель Макса на протяжении последних двух лет, редкозубый, с ребяческой внешностью, всегда веселый и бодрый парень. Джанни взял за козырек свою темно-коричневую кепку и приподнял ее над головой.

— Мистер Хартман! — подчеркнуто официальным тоном произнес он.

Бен и Анна сели в автомобиль, Джанни с энергичным, но негромким хлопком закрыл дверь и уселся на свое место.

— Куда ехать, мистер Хартман? — спросил он.

Бен поглядел на часы. Ночь только начиналась, а занятий в школе завтра все равно не было. Он повернулся к Анне.

— Куда ехать, мисс Наварро?

— Куда угодно, — ответила она. — Лишь бы с тобой. — Ее рука снова нашла его ладонь, а голова опустилась на его плечо.

Бен глубоко вдохнул, ощутил тепло ее лица рядом со своей щекой и почувствовал глубокий покой. Это было странное, совершенно непривычное чувство.

— Поезжайте вперед, — сказал Бен. — Ладно, Джанни? Куда угодно, хоть никуда. Просто будем ехать и ехать.

Глава 50

“Ю-Эс-Эй Тудэй”

ОСВЕДОМЛЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ РАССУЖДАЮТ О ТОМ, КТО МОЖЕТ БЫТЬ КАНДИДАТОМ НА ОСВОБОДИВШЕЕСЯ МЕСТО В ВЕРХОВНОМ СУДЕ

“Заявив, что он “глубоко сожалеет, но хорошо понимает” решение судьи Мириам Бэйтиман уйти со своего поста в Верховном суде США по окончании весенней сессии, президент Максвелл добавил, что ему и его советникам потребуется время для того, чтобы принять “взвешенное и обоснованное” решение о кандидатуре ее преемника. “Требование не слишком уступать судье Бэйтиман в таких качествах, как честность и мудрость, окажется тяжелым бременем для любого кандидата, и мы приступаем к этой задаче со смирением и без предубеждения”, — сказал президент на пресс-конференции. Однако осведомленные лица уже рассмотрели краткий список имен, который, вероятнее всего, окажется предметом активного обсуждения...”

“Файнэшнл Таймс”

ОЖИДАЕТСЯ СЛИЯНИЕ КОМПАНИЙ “АРМАКОН” И “ТЕХНОКОРП”

“Невзирая на всю необычность предполагаемого альянса двух “локомотивов” новой экономики, ответственные лица как зарегистрированного в Вене сельскохозяйственного и биотехнологического гиганта “Армакон”, так и базирующегося в Сиэтле лидера на рынке программного обеспечения “Технокорп” подтвердили, что корпорации приступили к предварительным переговорам о слиянии компаний. “Биологическим технологиям требуется все больше и больше математики, а программное обеспечение все сильнее нуждается в широких приложениях”, — сказал репортерам главный администратор “Технокорпа” Арнольд Карр. “Мы были стратегическими партнерами и в прошлом, но более формальная консолидация, мы глубоко уверены, послужит гарантией роста обеих компаний на долгосрочный период”. “Один из видных членов совета директоров “Технокорпа”, бывший государственный секретарь Уолтер Рейсингер, сообщил, что правления обеих компаний полностью поддержали исполнительную администрацию в этом решении. По словам Райнхарда Вольфа, исполнительного директора “Армакона”, слияние компаний устранит потребность в чрезвычайно дорогостоящих заказах на программирование и потенциально позволит сберечь миллиарды. Он отметил, что “истинная мудрость и выдающиеся дарования директоров” обеих компаний чрезвычайно способствуют успеху переговоров.

Крупные акционеры в обеих компаниях, похоже, с одобрением отнеслись к переговорам о слиянии. “Сила в единстве — такой лозунг провозгласил в подготовленном заявлении Росс Камерон, “Группа Санта-Фе” которого владеет 12,5 процента акций “Технокорпа”, — и мы полагаем, что вместе эти компании смогут предложить миру очень много интересных и полезных вещей”.

В совместном официальном сообщении для печати, выпущенном компаниями, говорится, что объединенная корпорация будет способна занять лидирующую позицию в медицинских и биологических науках.

“Учитывая тот большой опыт, которым обладает “Армакон” в деле проведения исследований в области биотехнологии, и огромные ресурсы “Технокорпа”, — заявил Вольф, — можно смело утверждать, что, объединившись, компании будут в состоянии передвинуть границы науки о жизни к таким пределам, какие мы сейчас просто не в состоянии себе представить”.

Аналитики Уолл-стрит по своей реакции на сообщение о предстоящем слиянии компаний резко разделились на два...”