Приют ветеранов Михайлов Владимир

Глава первая

Как это обычно бывает, вещество, чьи кристаллы в быту получили название «матовые алмазы», были обнаружены в природе совершенно случайно, когда экспедиция искала нечто абсолютно другое; именно обнаружены в природе (специально подчеркиваю это), а вовсе не синтезированы в лабораториях «Братья Симс, Лтд.»; слухи такого рода, одно время распространившиеся весьма широко, не имеют ничего общего с действительностью. Название это, возникшее оттого, что по составу новый минерал представлял собой не что иное, как всё тот же многоликий углерод, отличавшийся от алмазов единственно формой кристаллической решетки, продержалось, однако, недолго, потому что кристаллы никак не обладали ни твердостью алмаза, ни его блеском – вообще ни единым из тех свойств, которые делают алмаз столь драгоценным. Зато у бета-углерода (такое наименование получил он на научном жаргоне) были, пусть и далеко не сразу, обнаружены совершенно иные качества – те самые, что быстро сделали его рыночную цену на порядок большей, чем у того же алмаза. Эти свойства, обнаруженные также благодаря чисто случайному стечению обстоятельств и недюжинной наблюдательности доктора минералогии Угольфа Шварценберга, в то время (имеется в виду 2009 год) проходившего стажировку в Кембридже.

Открытие в те дни не стало сенсационным лишь по той причине, что было немедленно засекречено – сперва фирмой, а потом уже и государством; режим секретности становился все более жестким по мере того, как установленные качества бета-углерода проявлялись, подтверждались, а пути применения их на практике, поначалу довольно смутные, приобрели вдруг колоссальное – глобального масштаба – значение. В этом отношении открытое вещество можно было бы сравнить, например, с электричеством: не получив исчерпывающего представления о том, что же это, в сущности, такое, цивилизация тем не менее научилась прекрасно им пользоваться. Нечто подобное имело место и в случае с бета-углеродом: объяснить его свойства, исходя из современных физических и физико-химических представлений было совершенно невозможно, напротив: согласно современному уровню знаний, такие свойства существовать никак не могли; тем не менее, они раз за разом подтверждались на практике, что и сделало возможным их практическое применение. Что же касается теоретического обоснования, то оно и по сей день заставляет себя ждать – если только вы не хотите прибегать к донельзя фантастичным гипотезам, какие и сам Бор признал бы слишком уж сумасшедшими для того, чтобы быть верными (упомяну хотя бы предположение о переброске энергии в некую параллельную вселенную, чье существование практически никем, никак и никогда не подтверждалось). Но так или иначе, факты оставались фактами, и по мере того, как их накапливалось все больше, они волей-неволей приобретали черты науки, пусть и чисто прикладной, но от того для человечества никак не менее важной.

Для того, чтобы получить достаточно точное представление о значении новой отрасли знания и применения, довольно сказать, что бета-углерод после соответствующей обработки оказался способным на воистину немыслимое действие, а именно: останавливать процесс распада трансуранидов. То есть, процесс этот, насколько можно судить, продолжался; однако продукты его не покидали пределов молекулы, которую бета-углерод более чем охотно образовывал с любым (практически) неустойчивым атомом – не покидали, а девались, как образно выразился один из исследователей этого эффекта, прямо в преисподнюю, где, надо полагать, находили себе применение, заменяя классическую серу. Иными словами, в присутствии бета-углерода любое (а точнее – в соотношении ста к одному) количество распадающегося вещества становилось не более опасным, чем зубной порошок. В мире, в котором все еще продолжали отмечать годовщину Чернобыля, невзирая на то, что имелись и более свежие примеры опасности атомной энергетики для населения планеты, – в этом мире появление бета-углерода было воспринято примерно так, как осужденный на смерть встречает помилование с полным освобождением.

Как всегда в подобных случаях, разговоры об эффекте намного превысили его подлинные масштабы: говорили и писали уже о полной безопасности любой атомной станции, о возможности немедленного возвращения в оборот зараженных радиоактивностью обширных земель, о полном излечении больных лучевой болезнью, и так далее. На самом же деле бета-углерод добывался с таким трудом и в столь мизерных количествах, что серьезные разговоры могли идти лишь о лабораторных исследованиях и весьма ограниченных попытках применения его в энергетике и медицине. Накопленное до сих пор количество спасительных кристаллов позволяло всего лишь проводить более или менее масштабные испытания, не более того. Правда, к чести исследователей и проектировщиков надо сказать, что серьезное испытание было уже спланировано и состоялось бы уже две недели тому назад, если бы…

Без этого «если бы» давно уже не обходится практически ни одно серьезное начинание в нашем обществе. В случае, о котором идет речь, оно заключалось в том, что фронтовая лаборатория БС, находившаяся в Экваториальной Африке, неподалеку от единственной известной залежи бета-углерода в горах Рувензори и занимавшаяся даже не научной работой, а всего лишь окончательной очисткой вещества перед отправкой его в головную лабораторию в Кембридже, – эта самая лаборатория подверглась нападению хорошо вооруженного и снабженного всею необходимой техникой отряда неизвестного происхождения и принадлежности. Несмотря на неплохо поставленную охрану лаборатории, сопротивление ее защитников было быстро сломлено и весь готовившийся к отправке материал – по не вполне достоверным данным (других просто не было), сорок или почти сорок килограммов бета-углерода – исчез в неизвестном направлении. За исключением полудюжины убитых защитников и множества разбитых пулями стекол, иного ущерба лаборатория не понесла; ее как бы приглашали и далее заниматься своей полезной работой – вплоть до повторной атаки неизвестных. Естественно, что задуманный эксперимент пришлось отложить до лучших времен.

Ответственности на нападение и ограбление не взяла на себя ни одна организация. Непонятной, на первый взгляд, оставалась и цель похищения: мирового рынка бета-углерода, по сути дела, еще не существовало, продать украденное было вроде бы невозможно, потому что применение его все равно не удалось бы скрыть сколько-нибудь надолго, а это привело бы к колоссальному скандалу. Говорили, правда, об определенном экономическом смысле операции: в любом случае добыча и накопление вещества будет продолжено, рынок – пусть не сегодня, но через десять лет – возникнет, цена же на бета-углерод, в полном соответствии с существующей тенденцией, будет лишь расти, а уже сейчас эти, возможно, сорок (или около) килограммов расценивались (во всяком случае, по мнению прессы) в миллиарды долларов, в большие миллиарды. То есть, бета-углерод являлся капиталом, на который шли большие проценты, если даже он не был депонирован ни в одном из известных банков. Такими были рассуждения; следов же не осталось никаких, во всяком случае, в первое время.

Специалисты – уже не физико-химики, разумеется – думали и о других возможных вариантах. И приходили к определенным выводам. Бета-углерод был ведь не только гуманитарным материалом, но и стратегическим. Участвуя в каком-то военном конфликте, в котором возможно применение атомного оружия (пусть хотя бы тактического), вы весьма заинтересованы в том, чтобы сделать свои потери от применения противником такого оружия минимальными, а значит, по возможности нейтрализовать если не сам взрыв (что представлялось весьма проблематичным по чисто техническим причинам), то хотя бы его последствия в виде зараженной территории: вашей – если обстреливают вас, или территории противника – если ее подвергли бомбардировке вы и намерены развить успех, наступая по этой самой территории, пока оппонент не успел прийти в себя. Такое применение бета-углерода не заставляло дожидаться возникновения мирового рынка, но заставляло действовать немедленно – и жестоко. На это и обратили внимание аналитики многих разведок и других серьезных учреждений.

Для того, чтобы определить конкретные направления поиска, требовалось прежде всего вычленить возможные противостоящие пары. Это было сделано быстро, и пар оказалось не так уж мало. Располагались они достаточно широко: Ближний Восток, Африка, в меньшей степени – Латинская Америка; не исключался также и Юго-Восток обширного Азиатского материка. Исходя из того, что заказчик ограбления (если он действительно существовал) вряд ли находился по соседству с местом преступления и скорее всего не успел получить требуемое (поскольку уже через три с половиной часа после происшествия все средства сообщения в мире были поставлены под контроль, возможный, казалось, лишь при развертывании новой мировой войны), правительства крупнейших держав решили объединить условия по обнаружению и перехвату похищенного. Само по себе это было нелегко, поскольку бета-углерод был весьма инертным минералом, заявлявшим о себе только в присутствии радиоактивных материалов, когда и возникали пресловутые «спокойные» молекулы. Не так-то уж просто было – использовать в качестве индикатора радиоактивное вещество, тем более, что аппаратура для такой проверки была отнюдь не карманной.

Опасность, однако, стала настолько серьезной – мысль о новой Мировой войне была отнюдь не праздной, и возникла вовсе не в качестве ораторского трепа, – что было решено бросить в схватку все силы. В том числе и полицию, хотя на нее, надо сказать, возлагалось не так уж много надежд, поскольку она является институтом не столь таинственным, секретным и романтическим, как, скажем, разведка, контрразведка или силы специального назначения. Тем не менее, и она получила свой пакет задач и принялась за их решение по своим – достаточно небольшим – возможностям.

Повезло, однако, не ей. Уже на второй день после ограбления, в аэропорту Карачи был перехвачен груз: три килограмма бета-углерода в той же лабораторной упаковке, в которой он был похищен. Груз был адресован в одну из североафриканских стран. Обнаружен он был во время перегрузки с самолета, прибывшего в Карачи из Кейптауна. Причем искали вовсе не бета-углерод, а героин, и нашли, но не только его. Обстоятельства обнаружения груза в печати освещались весьма неопределенно; можно было предположить, что свою роль в этом деле сыграли так называемые оперативные данные. Сопровождавший груз человек – араб – если и хотел дать какие-то пояснения или показания, сделать этого не успел: он был убит наповал выстрелом издалека в то время, как его усаживали в машину, чтобы везти в соответствующее учреждение. Снайпера не обнаружили. В месте, куда груз был адресован, ждали, что появится грузополучатель; никто, однако же, не пришел – видимо потому, что факт перехвата груза не удалось скрыть от газетчиков (похоже, что и не очень старались, в наше время реклама – двигатель не только торговли), и таким образом все, кто был в этом заинтересован, получили своевременное предупреждение. Однако в последующие дни не было перехвачено ни единого грамма материала и оптимистические обещания, во множестве данные после обнаружения трех килограммов, повисли в воздухе. Пытались, заложив все данные в мощный компьютер, более точно вычислить возможных получателей, но данных было слишком мало, вариантов же чересчур много. Поиски продолжались, но безуспешно, и никакие строжайшие режимы не помогали: оставшиеся у похитителей сорок килограммов бета-углерода канули неизвестно куда.

Вот так обстояли дела.

«Известия», Москва:

«Как сообщил пресс-секретарь премьер-министра правительства России, торговая делегация нашей страны ведет в Лондоне переговоры с известной фирмой «Братья Симс» о продаже некоторого количества минерала «бета-углерод». По непроверенным данным, переговоры зашли с тупик: представители фирмы утверждают, что вследствие похищения значительного количества этого вещества, фирма сейчас не в состоянии выставить на продажу ни одного килограмма».

– Алло! Как меня слышишь?

– Слышу хорошо. Как дома.

– Как дела?

– Нормально. Нанялся в испытатели, как и договаривались.

– Знаю. С нами консультировались.

– Качу по Африке, спешу на свидание. Сейчас я…

– Не надо. Вижу тебя.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Но придется тебе сделать еще одну работу – по ходу действия.

– Это вроде бы не мой профиль.

– Это твой профиль. Просто вместо одного свидания будут два. Но будь внимателен. Представишься по третьему варианту.

– Ясно понял.

– Связь такая же.

– Понял о связи.

– Конец связи.

– Конец, конец.

«М-да, – подумал Милов. – Такие вот дела…»

И этой не высказанной вслух сентенцией закончил достаточно продолжительный разговор – по спутниковой связи.

Чего-чего, но такого оборота он не ждал. Вот уже целую неделю он был далеко от дома, от информации, от полиции, от всего на свете, и удалялся от них все больше. Зато приближался к месту свидания, выбранному им самим по какому-то, могло показаться, неизъяснимому душевному движению; как назвать его? Ветерком из молодости, может быть? Возможно, и так. Он катил под безоблачными небесами экваториальной Африки и чувствовал себя, возможно, так или почти так, как праотец всех людей, впервые ощутивший себя не где-нибудь, а в раю, и не подозревавший еще, что кроме Элизиума на свете существует еще и его противоположность. Тут-то разговор и настиг его и заставил потерять полчаса времени. Но не изменить направления, уводившего, может быть, и впрямь поближе к раю – для жирафов, носорогов и прочих «малых сих», отличающихся вовсе не малыми размерами. К раю ли?

Это зависит от точки зрения. Если направляться к Национальному парку Кагера через Западную Озерную область, через Уширомбо, Бахарамуло и Букобу, дорога размашистыми изгибами поведет путника (вернее, путницу, если быть совершенно точным) между кущами. У нее слегка закружится голова от великого множества оттенков зеленого цвета, и от красных откосов, обнажавшихся там, где дорога уходит в выемку, и от ласкового пения птиц, и звонкого журчания светлых ручьев, и сладостного ветра, чья ласка подобна прикосновению возлюбленного. Ее охватит томительное ощущение, что наступил полдень жизни, и от остро отточенного желания сохранить этот миг навсегда, и от жалящего, как скорпион, сознания, что подобное не в ее власти. Потом головокружение пройдет, но желание останется, и взгляд не насытится, но невольно проступят слезы счастья, и беглая дрожь преклонения скользнет по телу, а близ дороги зрелый плод, младший брат солнца, со вздохом облегчения упадет с дерева, и захочется остановить движение, сойти с дороги и поднять упавшее, и восхититься устройству мира. Но путница привычно обуздает порыв, и шелест мотора не умолкнет; напротив, он станет слышнее, подчинившись движению ноги, после того, как многолапый паук, чье тело – пустота, возникнет вдруг на ветровом стекле, а звук пронзенного насквозь металла синхронно прозвучит в правом заднем углу кабины. Путница не станет оглядываться и не увидит потому нескольких вооруженных человек, выскочивших на дорогу из высоких, завивающихся в бараний рог папоротников за обочиной; нет, лишь прямой след машины на каком-то отрезке превратится в волнистый. Но уже метров через пятьдесят след снова выпрямится, показывая, что путница вновь обрела спокойствие, и не ждет следующего выстрела, да и тот, что прозвучал только что, считает скорее случайным, чем закономерным.

Кстати, местность становится все менее пригодной для засады: кущи расступаются, распахивается пространство, упирающееся в гряду приземистых гор. К дороге подступает высокая трава, в которой можно скрыться, чтобы протаптывать в ней лабиринт, не зная, где обнаружится выход из него. Вместо того, чтобы выбраться на чистое место, оказываемся вдруг среди деревьев, поднимающих свои разлапистые кроны на шесть десятков метров, а то и выше, и делающих сумеречным для находящихся внизу даже самый яркий день – совсем как в жизни; но об этом задумываться не остается времени, потому что уже видно, как впереди трава скромнеет и все чаще виднеются проплешины, где ничто не захотело вырасти. Чувство счастья, уже потревоженное пробившей стекло пулей, пропадает окончательно, становится более чем ясно, что полдень жизни отзвонил, и взгляд путницы твердеет, тело настораживается, пальцы срастаются с рулем «лендровера». На то, что маячит вдали, даже смотреть не хочется – так все там угрюмо. Путница невольно задается вопросом (потому что у женщин всегда возникает больше вопросов, чем на них есть ответов): почему он не мог назначить встречу в каком-нибудь более уютном месте, где сама природа заставит думать о любви, и только о ней; в Африке очень много таких мест.

Ответа на этот вопрос, как и на многие другие в жизни, можно искать долго, но это сложно, да и не нужно – потому что вот он, Приют Ветеранов, место, куда неожиданно, срочным звонком, перенесена давно ожидавшаяся и раз за разом срывавшаяся встреча. Впрочем, это в его манере – уж эти русские! Пора сбросить скорость и плавно повернуть; и тут женщина за рулем перестает быть путницей и становится просто сама собой. Становится красивой особой, пусть и не самой первой молодости, но еще хоть куда. Есть люди, которые так именно и считают, во всяком случае один-то человек – несомненно.

В этот миг почему-то теряет значение и суровая хмурость пейзажа, и все остальное, кроме одного ощущения: сегодня они будут вместе… Остальное – ничто по сравнению с этим, даже пуля, вырвавшаяся из своего тесного гнездышка, чтобы вволю полетать, охлаждаясь и все замедляя скорость, чтобы под конец пути улечься на теплую, сухую землю, забыв о том, что было пробито стекло и кузов быстрого автомобиля. Ты ведь добрая, пуля, ты никого не собиралась задеть? Почувствовав на языке вкус этой мысли, можно плавно нажать на педаль тормоза, остановиться, выйти из машины и, чувствуя, как от долгой езды затекло тело, направиться к сторожке, что приткнулась к высокой, непроницаемой ограде. Идти она будет неторопливо, плавно, ощущая всем телом взгляд кого-то невидимого, а кроме того – одновременно и обижаясь на то, что она приехала первой, и ждать придется ей, а не ему, радуясь, что у нее будет хоть какое-то время привести себя в порядок. «Жизнь, – думает Ева невольно. – Временами она все еще бывает интересной – жизнь…»

Но если избрать другой путь, берущий начало в Букаву и ведущий через Лоанго и Гомо, а потом, от Кабале – уже не по дороге, а, по сути дела, по едва натоптанной тропе, впечатления будут иными. Дорога не позволит себе ни малейшего отклонения от прямой, как если бы она стремилась преодолеть окружающее ее пространство как можно скорее. Над причиной задумываться не приходится: гладкая полоса плотной земли стиснута черными, выветренными скалами, свалкой неудавшихся эскизов гениального ваятеля. Порой утесы расступаются для того, чтобы дать возможность тончайшему, не знающему неподвижности песку подползти поближе и щупальцами прикоснуться к чужеродному, чья прямизна противоречит основной идее этих мест: непредсказуемости и мертвой изменчивости. Прямая предсказуема, и все вокруг стремится изогнуть ее, изломать, вздыбить, тропа же, чувствуя это, пытается ускользнуть – скорее, скорее… Путник радуется, что отсоветовал своей женщине добираться этим путем, и незаметно прибавляет оборотов мотору, и гротескные фигуры вокруг начинают двигаться быстрее, разыгрывая какие-то сцены, чей смысл непостижим. Мужчина за рулем мрачнеет и даже втягивает голову в плечи – оттого, может быть, что высоко в белесом небе, давно выцветшем от перекрестного, сверху и снизу, зноя, медленно плывут на парусах распахнутых крыльев стервятники, хотя непонятно, где тут находят они пропитание: вулканы уже несколько лет как молчат. А ведь птицы эти не летают зря, они знают, чего хотят, и человек невольно, хотя это караулят не его, пригибается к рулю. Он старается не оглядываться по сторонам, и все-таки не может удержать взгляд на дороге, потому что постоянно кажется, что какое-то из сюрреалистических изваяний, немо грозящих, уже бросилось к нему, оно в прыжке и через миг обрушится, раздавит, сомнет и останется посреди дороги надгробием, красноречивым в своем молчании.

Человек, даже не отдавая себе в этом отчета, обращается по адресу, который на крайний случай хранится у каждого, и просит, трепетно просит, чтобы не перегрелся мотор джипа, не полетела клочьями резина. А местность все повышается, и мотор уже не шелестит, а громко сетует. Нервы на незримом колке натягиваются все туже, и звон их все выше. Он перекликается с ветром, взвывающим вдруг, как сирена реанимационной «скорой», и с теперь уже гневной бесконечной жалобой мотора. Ноздри судорожно втягивают пересохший хрустящий воздух, царапающий гортань, воздух со стерильным запахом застарелой смерти. Здесь, чтобы погибнуть, не обязательно разбиваться, здесь может убить один лишь ужас, свойственный живому, канувшему в царство безжизненности. Ужас где-то близко, он словно нимбом окружает голову, грозя вот-вот превратиться в сжимающийся обруч, и остается ровно столько жизни, чтобы подумать: пожалуй, отпуск можно было бы провести и более приятным образом, тем более, если собрался провести его с женщиной, встречи с которой редки, но оттого лишь все более желанны. В самом деле, кой черт заставил его выбрать эти места, где он бывал уже однажды, годы тому назад, и никаких особо приятных воспоминаний не сохранил (если говорить о делах, которыми он тогда занимался). Но ведь что-то заставило? Только ли звонок? Может быть, еще и неосознанное желание провести женщину хоть по некоторым местам, с которыми когда-то связывалась твоя жизнь? Но кому это нужно? Ей? Вряд ли. Лучше всего сразу же забрать ее и направиться в места более привлекательные и нейтральные. Но мешает инстинкт вовлеченности в судьбы мира.

А вот и перевал. Впереди, еще не близко, но уже зримо открывается простор. Утесы никнут, как ступленные за долгую жизнь зубы. Здесь сталкиваются ветры, и побеждает встречный, а не тот, что неотступно преследовал ездока. Песок отползает. Вниз, вниз, туда, где на горизонте возникает вдруг ниточка какой-то краски – зеленой? Да, зеленой. Ноздри щекочет запах дороги – оказывается, она пахнет, кто бы подумал… И не только пахнет. Вырвавшись из удушливых объятий, она даже позволяет себе шалость – элегантный вираж, и вот нечто возникает впереди, где еще не зелень, но уже и не ужас: Приют Ветеранов.

Колеса бегут, предвкушая отдых. Человек за рулем распрямляется, глубоко вздыхает и даже чуть улыбается. Выходит, на свете еще существует жизнь, а? Да, ну и пробег был, но зато как заманчиво выглядит даль! Прекрасная планета – Земля.

Впрочем, дали ему сейчас не достигнуть. Эта часть пути закончилась. Вот ворота. Плавно срабатывает тормоз. Мотор, едва умолкнув, засыпает, словно солдат в походе, дошагавший-таки до привала. Мужчина вылезает из машины и приближается к «лендроверу», подле которого он специально остановился, хотя места вокруг достаточно. Машина знакома и пуста. Но расчет оказался точным: «Смотри-ка, у нее мотор вроде не успел остыть; хотя при такой жаре и не разберешь толком. Главное – приехала…» При этой мысли человек окончательно перестает быть ездоком и превращается в того, кем и является на самом деле: в достаточно уже пожилого, находящегося в отставке офицера Интерпола, российского гражданина. И спокойно идет к проходной, но в нем звучит, в такт шагам, безмолвный гимн: как прекрасно то, что лежит там, за горизонтом! Когда они тронутся дальше, непременно поедут через то великолепие. Ева, собственно, это уже повидала, ну, а у него на такой крюк не хватило времени. Смешно, конечно: у него, свободного и независимого человека – и не было времени! Что же, по старой мудрости, сапожнику и положено не иметь сапог.

Милов вошел в проходную, где на него вопросительно воззрился здоровый парень с автоматом – охранник. Забавно все-таки: приехать совершенно нейтральным, посторонним человеком, туристом – туда, где (еще не так давно, если вдуматься) был ты должностным лицом Всемирной Антинаркотической Службы и выполнял задание; не выполнил, впрочем, поскольку, как оказалось, наводка была ложной и тут ничего не удалось найти просто потому, что находить было нечего. Изменился твой статус, и все вокруг, хочешь не хочешь, воспринимается совершенно по-другому. А если и осталось что-то от старого, то лишь знание того, что надо сделать сейчас в этом закутке: показать, что у тебя нет при себе оружия; это просто, потому что его и в самом деле не имеется. Ни на себе, ни в сумке. В этой. Хотя ты направляешься всего лишь в гостиничку, а не в собственно Приют, однако, по сути дела, это – два разных входа в одно и то же хозяйство. Ветеранов здесь надежно оберегают. Жертвы многочисленных малых войн, что время от времени (и в конце минувшего, вулканического двадцатого века, и нынче, на заре двадцать первого) трясут и этот континент, и те, что расположены севернее, нередко воевали по разные стороны многочисленных маленьких фронтов. Кое на ком из них (а может быть, и на каждом) есть кровь, а в большом мире существуют враги и не умирает закон мести; по этой причине приходится охранять их всерьез.

Охранник очень серьезен, и лишь убедившись, что оружия и вправду нет, выдвигает один из дюжины стенных узких ящичков, как и все прочие, пронумерованный – на этом стоит номер шесть, и на бирке ключа, оказавшегося в ящичке – тоже шестерка. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать все равно не из чего: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Кагера и подавно. Никаких звездочек этим номерам не полагается, однако цены в них порой не уступают четырехзвездочным, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитываются при отъезде, все на доверии: понятно же, что человек безденежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта, в котором персонал как на подбор – молодой и хорошо тренированный: основное население приюта, как уже сказано – ветераны войн; народ, с которым порой бывает нелегко договориться.

Однако сию минуту здесь царили столь вожделенные тишина и покой – мечта уставшего. А Милов устал, и действовал сейчас машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери, противоположной той, в которую вошел. Дверь отворилась легко; за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое – в рост – зеркало, из которого двойник окинул вошедшего беглым взглядом. Ничего, находясь в поре поздней зрелости, Милов не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным, но не для того, чтобы скрыть возраст, – все равно он написан на лице легко читаемыми письменами, – а просто для правильного мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивает на определенный лад. Милову именно так и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.

Распахнув вторую дверь. Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Удивился, внешне никак не показав этого: во дворике стоял вертолет. Гражданский, «газель». Знаки? Ксенийские. Интересно. Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Уже прибыл, или ожидается его визит – вот и приготовили для него транспорт. Ну, а Милову какое до этого дело? Он не на службе. Он в отставке, и на отдыхе к тому же. Так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в самые кости привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом – в Интерполе, дальше – во Всемирной Антинаркотической службе, а самые последние перед возрастной отставкой месяцы – в МАБе (Международном антиконтрабандном бюро)?..

Милов обогнул, не приближаясь, вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказался в длинном коридоре. Остановился перед шестым номером. Отпер и вошел. Провел взглядом по стенам, по немногочисленной мебели. Все было в порядке. Кроме разве что… «Похоже, они тут вовсе не экономят электричество? – эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на вентилятор, настольный; прибор был включен и, как ему и полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. – Ветерок – это приятно, конечно. Ну, а вот это там… Нет, глянул – и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Подойдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну, что? Так оно и есть…

Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт».

Широкая кровать была застлана свежим бельем, приятно пахнувшим. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вошел в ванную, пустил воду. Вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль; вместе с нею уходило, казалось, и тяжелое впечатление от проделанного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Поискал глазами, куда сунуть грязное белье; однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось упаковать вещички в пакет и поместить в ту же единственную сумку, где и так было много всякого добра. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма; то был груз старых привычек.

За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги – на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Выглянул. Ничего особенного, просто в рамку на двери оказалась уже вставленной карточка с его фамилией.

Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, приют путников пустовал: карточек не было почти нигде – за исключением одной. Он улыбнулся; постоял, прислушиваясь; за дверью было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку. Не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой; поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок – так, что в глаза не бросалось, но ищущий найдет. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично – погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.

Ева улыбнулась ему; она была уже в постели – после такого броска за рулем любой устал бы. Она протянула руки. Милов кивнул и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Осмотрелся. Да, и тут было то же самое. Такой же точно вентилятор – и в работе. Интересно, а выключить его можно или вентиляция принудительная? Да, воистину хозяева Приюта стали страдать любознательностью. Ну что же, придется иметь это в виду – не более того; у Милова с Евой не было никаких тайн от внешнего мира. Когда они вдвоем. А у каждого в отдельности? Как знать.

– Ты в порядке? – спросила она, и так видя, что мужчина в совершенном порядке, хотя и отмахал немало километров, стремясь сюда, на новое, им самим же назначенное место свидания. Спросила просто, чтобы еще на несколько секунд затянуть приятное предожидание давно желанной близости, взаимопогружения, самозабвения. – Без приключений?

Милов с ответом задержался на полсекунды. Если бы сейчас предстоял доклад начальству, он непременно сообщил бы: происшествий лично со мной не было, но невольно оказался свидетелем – в аэропорту Карачи – как перехватывали груз, килограмма этак на три, неизвестного содержания, замаскированный под младенца, который вроде бы даже хныкал – работал крохотный магнитофон в свертке. Так что и без него, Милова, люди МАБа работают, как полагается: рынок где-то в Европе лишился пусть и небольшого, но пополнения, сейчас рынку этому приходится туго, зато выживают люди, для сокращения жизни которых такие грузы предназначаются. Но Ева начальством не была, и до МАБа дела ей никакого нет.

Поэтому он ответил лишь:

– Все без сучка, без задоринки. Слава Богу.

И двинулся к ней, на ходу теряя последние остатки мыслей.

То маленькое событие, свидетелем которого Милов оказался в аэропорту столицы Пакистана, вследствие своей привычности, не произвело на отставного сыщика никакого особого впечатления (о том, что перехвачен был бета-углерод, он тогда не узнал, а решил лишь, что взяли еще толику тканей), Событие это было совсем иначе воспринято за несколько тысяч километров от места происшествия, а именно в одном из уголков Европы, в городе Лера, столице республики Калерия. Известный в деловых кругах Леры адвокат Менотти только что получил по своим каналам это крайне неприятное для него известие. Увы, в Карачи был перехвачен срочный груз. Потеря, если оценивать ее в масштабе деятельности того объединения, к которому адвокат имел прямое касательство, была не такой уж большой, скорее даже незначительной. Но главное тут было не в количестве: потеря означала, что обнаружена и перекрыта еще одна, а если быть точным – последняя тропа в этой части земного шара, и раскрыт еще один способ маскировки, до сего времени считавшийся самым надежным. А потеря тропы – это куда опаснее, чем просто уменьшение дохода: если не найти нового выхода, провал этот грозил полной дезорганизацией и без того уже осажденного со всех сторон рынка, а следовательно – крахом. Резервов здесь, в Европе, не было, да их и никогда не бывало, а клиники настойчиво требовали товар: именно сейчас, в связи с ограничением рынка, спрос был необычайно велик и цены росли.

Для того, чтобы все оставалось в норме, у него было, не считая сегодняшнего, четыре дня: ровно столько времени должна была занять доставка груза из Карачи, поскольку маршрут был достаточно запутанным. Приходилось стороной обходить те пункты, где таможенные и прочие службы сегодня наверняка гарантировали провал. За это время надо было найти выход: предложить новый, куда более надежный вариант. Если такого не найдется – лучше сразу уложить чемодан и исчезнуть где-нибудь в другом полушарии. Но этого адвокату совершенно не хотелось. Да и потом все равно ведь найдут, тогда разговаривать вообще не станут.

Все эти мысли, обрушившись подобно обвалу, похоронили адвоката под собой, какое-то время он сидел за столом, закрыв лицо ладонями; при взгляде со стороны он напоминал собственный надгробный памятник, но никто Менотти не видел. Памятника, кстати, тоже никто бы не поставил: сентиментальность среди его коллег до подобного уровня не доходила.

Так он сидел, и протекло никак не менее пяти минут, прежде чем адвокат пришел в себя настолько, чтобы начать думать не о всяких несчастьях, а конкретно по делу. Голова заработала. Он подхватывал возникавшие идеи одну за другой, двумя пальцами, как неочищенный арахис с блюдечка; однако все скорлупки оказывались либо вовсе пустыми, либо хранили в себе давно высохшие, ни на что не пригодные зернышки, которые и раскусить-то невозможно, а и разгрызи их – ничего не почувствуешь на языке, кроме горечи. Все, появлявшееся в уме, было уже когда-то предпринято, использовано, отработано и отброшено. Рассчитывать на плохую память полицейских оппонентов не приходилось: всё давно уже заложили в компьютеры. Ни единого из придуманных ходов никто из партнеров не только не одобрил бы, но тут же сделал неизбежный вывод: Менотти выработался, и пора ему в отставку. Но как раз этого ему очень не хотелось.

Однако какой бы длинной ни была ночь – пусть она продолжается даже полгода, как за Полярным кругом, в конце концов непременно начинает брезжить рассвет. Точно так же продолжительный перебор вариантов неизбежно приведет к нужному, особенно если и в самом деле подключить к работе компьютер. Менотти так и сделал, и уже через четверть часа наткнулся на такую комбинацию, какая самому ему на ум не приходила, да и вряд ли могла прийти, а если так, то наверняка и противникам его оставалась совершенно неизвестной. Недоступной их пусть и изощренным, но все же – он был уверен – ограниченным самой спецификой службы мозгам.

Итак, идея возникла. Правда, надо было ее еще конструктивно разработать, но то было уже делом техники. Важнее (и сложнее) было другое: получить согласие тех, без кого эта идея вообще ни пенса, ни чентезимо не стоила. И надо было это сделать немедленно.

Первого из них он определил сразу же: доктор Юровиц. И тут же, не откладывая в долгий ящик, позвонил.

Юровиц, к счастью, оказался в кабинете, а не в операционной, но готовился к операции и сразу предупредил, что не располагает временем для серьезного разговора. Поэтому Менотти сразу же заявил, что просит уважаемого доктора встретиться с ним и с директором калерийской Пристани Ветеранов фонда «Призрение» господином Корбесом.

Доктор, как Менотти и ожидал, настороженно спросил:

– Марко, а зачем старик вам понадобился? Насколько знаю, он не является вашим клиентом, дела Пристани ведет Корбес-младший.

– Я предпочел бы объяснить это на месте.

– Вы отлично знаете: втемную я не играю. Объясните.

– У вас же нет времени.

– В таком случае я кладу трубку.

– Да постойте! Ну, в самых общих чертах…

Он изложил суть своей идеи, которую без согласия и участия Корбеса реализовать было бы весьма затруднительно, а точнее – невозможно. И тут же услышал в ответ:

– Ну, нет. Старик мне слишком дорог, чтобы подставлять его подобным образом. Да и себя, кстати сказать, тоже. И клинику.

Примерно такого ответа адвокат ожидал и был к нему готов.

– Дорогой доктор, вы не забыли, что я – ваш адвокат?

– Вспоминаю об этом каждый раз, подписывая чек, – сухо ответил доктор Юровиц.

– А следовательно, – продолжал, как ни в чем не бывало, Менотти, – я осведомлен о делах клиники «Гортензия» не хуже, чем вы сами.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только одно: мне известны и понятны причины вашего нежного отношения к Корбесу. У меня по этому поводу не возникает никаких возражений. Однако же, доктор, самым неприятным из человеческих пороков я считаю жадность. Так вот, не проявляйте ее, поделитесь со мною.

– Чем это?

– Кем. Корбесом, конечно. Его возможностями.

Юровиц немного помолчал.

– К сожалению, я вас не понял. И потом, у меня действительно больше нет времени.

– Хорошо. Я согласен перенести разговор…

– Бесполезно. Я не могу сделать того, о чем вы просите, по множеству причин. До свидания.

Адвокат еще немного послушал гудки в трубке.

– Так я и думал, – пробормотал он. – Ну, что же, Юровиц – не последняя инстанция.

Он ненадолго задумался над тем, кто из известных ему людей мог бы переубедить этого клинического упрямца, как Менотти про себя давно уже называл главного врача известной клиники «Гортензия». Однако никаких продуктивных мыслей по этому поводу у него не возникло, и даже компьютер на сей раз не помог.

Доктор же Юровиц, закончив разговор, вместо того, чтобы спешить в свою операционную, позвонил в Лондон своему давнему знакомому, доктору Берфитту, занимавшему в международном фонде «Лазарет», которому принадлежала и клиника «Гортензия», пост консультанта по стратегическим проблемам. Собственно, врачом Берфитт уже несколько лет как не являлся: лицензия на право медицинской практики была у него изъята, а он исключен из врачебного сословия, но Юровиц по старой привычке продолжал называть его так.

Бывшему доктору Берфитту было сейчас, откровенно говоря, не до старого знакомого Юровица, да и вообще ни до чего, или, если быть совершенно точным, – почти ни до чего на свете. В минуту, когда Юровица угораздило набрать лондонский номер, Берфитт находился не в приятном одиночестве; второе кресло в его кабинете занимал человек, которого экс-медик раньше никогда не встречал, но принял его – поскольку гость явился с наилучшими рекомендациями от весьма достойных людей, – и теперь слушал то, что говорил ему приезжий, с большим вниманием. Потому что новости были и на самом деле весьма увлекательными, а в недалеком будущем сулили еще больший интерес, сугубо материальный. Правда, задача, над решением которой доктору предлагалось поломать голову, была не из простых, но игра стоила многих и многих свеч.

Посетитель был невысок, смугловат, по-английски говорил с акцентом, но язык его взглядов и жестов – не нуждающийся в переводе – был предельно выразительным. А излагаемое этим человеком требовало от собеседника самого пристального внимания, вот почему Берфитт с большим неудовольствием воспринял бы любое обстоятельство, каковое заставило бы его отвлечься от плодотворной беседы. Если бы профессор Юровиц имел об этом хоть малейшее представление, он, безусловно, отложил бы свой звонок до более позднего времени.

– Три килограмма – это очень много денег, – незадолго до того, как раздался звонок, говорил посетитель. – Однако дело, как вы понимаете, в данном случае совсем не в них. Мы готовы даже списать их со счета совершенно, но лишь в том случае, если все остальное количество будет доставлено нам не позже условленного срока. Никак не позже, доктор. И в поисках человека, который сможет наилучшим образом оказать нам помощь в получении этого груза, мы обратились к вам. Хочу сразу же предупредить вас, что сам факт нашего разговора, весьма с моей стороны откровенного, налагает на вас определенные обязательства: знать о нем может только человек, тесно сотрудничающий с нами. Так что согласившись принять меня, вы как бы уже подписали если не контракт, то хотя бы протокол о намерениях. Само знание предмета нашего разговора подобно мине с радиовзрывателем, а источник сигнала находится у нас. И стоит нажать кнопку…

Говоря это, посетитель показал, каким пальцем и как он нажмет ее.

Берфитт попытался улыбнуться; в театральном училище за такую попытку он никак не получил бы более тройки, да и то при условии доброго к нему отношения.

– Вряд ли можно назвать случившееся следствием вашей оплошности, – ответил он, придав голосу наибольшую убедительность, на какую был сейчас способен. – Замысел был остроумен, и рассчитан на полную безопасность даже при жестком таможенном режиме. Не было ошибок ни в планировании, ни в выполнении.

– Иными словами, вы считаете, что мы можем вновь пытаться использовать ту же самую методику? Полагаю, что не могу согласиться с вами, – говоря словами пророка, «тогда бы я оказался в заблуждении и не был бы идущим прямо».

– Сура шестая, «Скот», – чисто механически констатировал Берфитт. – Однако там же сказано: «У Него – ключи тайного; знает их только Он». Я, разумеется, не претендую на всеведение, но достаточно уверенно могу сказать: произошла утечка информации, и случилось это именно среди ваших людей, обслуживающих тропу. Вас просто-напросто предали.

– Нам нужно от вас, уважаемый сэр, вовсе не расследование причин уже происшедшего; с этим мы как-нибудь справимся сами. Разве вы не поняли? В таком случае, повторяю: мы хотим, чтобы вы доставили нам тот груз, который мы по ряду причин не смогли своевременно вывезти.

– Я прекрасно понял. Но мне до сих пор не ясно: почему же вы не смогли? Почему груз застрял там, где он сейчас находится? И велика ли вероятность, что он еще находится там?

– Значит ли это, что вы беретесь за дело?

– Разумеется, я это сделаю. Но не раньше, чем мне будут ясны ваши условия.

Собеседник вынул ручку и на листке бумаги, поспешно пододвинутым к нему Берфиттом, написал число.

– Слишком мало.

– Вы полагаете?

– Расходы будут, по моим представлениям, значительными. Где, вы сказали, этот груз находится?

– Если у вас есть карта Восточной Африки…

– Разумеется.

Берфитт повернулся к компьютеру, чтобы загрузить карту.

– Вот тут.

– Глухие места. Когда-то я там бывал, и за минувшие годы вряд ли что-то там заметно изменилось.

– Я имел в виду только ваше вознаграждение. Расходы – отдельно.

– В таком случае я близок к тому, чтобы согласиться.

– Вы разумный человек, – чуть заметно улыбнулся собеседник. – Именно так о вас и отзывались те, кто рекомендовал вас. Они также сказали, что вы обладаете большим опытом в подобных делах.

– Но вы так и не ответили на вопрос: почему груз застрял?

– О, доктор, очень просто: стечение неблагоприятных обстоятельств. В условленном месте груз должны были перегрузить с машин на самолет, и он доставил бы нужное прямо к нам. Но самолету не посчастливилось: его сбили «стингером» те, что называют себя Армией Бахуту. После этого мы поняли, что такой путь слишком опасен: ведь самолет могли бы сбить и на обратном пути, когда груз находился бы уже на борту. Это означало бы полный крах. Люди, сопровождавшие груз на земле, естественно, самолета не дождались; им стало известно, что преследователи приближаются. И им пришлось укрыться в ближайшем месте, приспособленном для этого. Там они и находятся по сей день. Я показал вам, где. Как только мы договариваемся, я даю вам все, что нужно, чтобы они убедились в том, что вы – наш представитель.

– Мне нужно еще подумать. Сию секунду я просто не представляю…

– Думайте, у вас имеется для этого еще не менее десяти минут. А я тем временем позволю себе дать вам несколько советов. Конечно, как осуществить наш заказ, вы решите сами. Но наше требование: откажитесь от всего, что вы знали и использовали до сих пор. Все ваши методы.

Берфитт поднял глаза на говорившего:

– То есть?

– Очень просто. Отбросьте их. Вычеркните всю эту тропу. И найдите новую. Создайте. У вас большой опыт. Делайте все, на что способны, и еще сверх того, но в условленный день мы должны получить заказанное. Иначе… Одним словом, как сказано: «Действуйте, и увидит ваше дело Аллах».

– Но не проще ли отложить…

– Нет, – сказал собеседник, даже не дав Берфитту договорить. – Не проще. Не скажу даже, что это сложно. Невозможно – вот настоящее слово. Речь идет о судьбе если не всего мира, то немалой и важной его части. Ибо сказано: «Кто бывает врагом Аллаха и Его ангелов, и Его посланников, то ведь и Аллах – враг неверным!» Надеюсь, вы меня хорошо поняли?

Тут и раздался звонок.

Сперва Берфитт ответил достаточно резко, что занят по горло и помочь никак не может. Однако, услышав, какие проблемы волнуют главного врача, с каким предложением обратился к нему Менотти, тут же сменил гнев на милость.

– Хорошо, – сказал он. – Завтра я должен быть в Москве по делам нашего Фонда. Да-да, доктор, мы действуем, мы заново открываем эту планету, не так ли? Москва, как ни странно, тоже на Земле. Я изменю маршрут и полечу через Леру. На несколько часов смогу задержаться у вас – до московского рейса. Ждите меня в аэропорту.

– Не могу сказать, как я вам благодарен, доктор.

– Если понадобится, я вам подскажу нужные слова. Созвонитесь с Менотти и скажите, что завтра я хочу с ним встретиться. И с директором Пристани Ветеранов тоже. А вообще-то наши методы, доктор Юровиц, уже сильно пахнут нафталином, или чем это теперь борются с молью; они в прошлом, а думать надо о будущем. Итак, до завтра.

– Жду вас с нетерпением. И надеюсь, что у нас не будет перебоев со снабжением.

Берфитт положил трубку и улыбнулся – на этот раз искренне.

– Не знал, что вы собираетесь в Москву, – заметил его собеседник.

– Я и сам понял это лишь секунду назад.

– На вашем месте я не стал бы отвлекаться на какие-то другие дела, пока не нашли возможности выполнить наш заказ.

– О нем-то речь и идет.

– Но при чем тут…

– Насколько я помню, у вашей страны хорошие отношения с Москвой, не так ли?

– Так угодно Аллаху.

– Аминь. Следовательно, сообщения между Москвой и вами вряд ли подвергаются тем же строгим мерам, какие уже установлены на других линиях. Или я неправ?

– Гм… Мысль ваша не лишена остроумия. Но практически?..

– Фонды, чьими делами я занимаюсь, как раз завершают в Москве переговоры о создании клиники и Приюта Ветеранов. Если воспользоваться этими обстоятельствами определенным образом, мы сможем быстро и надежно выдернуть ваш груз, подробности не должны вас интересовать. Так или иначе, все складывается весьма благоприятным образом – для вас и, следовательно, для меня. Я вылечу туда, как представитель Фондов…

– Согласятся ли на это их руководители?

– Уверяю вас – они будут очень довольны. А о некоторых деталях – вы понимаете – я вовсе не собираюсь их информировать. Могу сказать: сейчас я совершенно уверен в успехе.

– Иншалла, – пробормотал собеседник, поднимаясь.

Наутро Юровиц встретил Берфитта и проводил его к машине. Они уселись на заднее сиденье лимузина, водитель мягко тронул с места.

– В гостиницу «Калерия», я полагаю? – спросил Юровиц. – Лучшее, что есть в городе.

– К чему? Вы предупредили тех, о ком я говорил?

– Разумеется.

– Тогда – прямо в Пристань. Надеюсь, они уже там.

– Я задумался над вашими проблемами, – говорил Берфитт троим, внимательно его слушавшим. – Достаточно легко понять, что вам, адвокат, нужна новая система перевозок. А вам, доктор – материалы для клиники. Я обдумал ситуацию и, думается, пришел к неплохим выводам. Господин Корбес, я полагаю, действительно настала пора использовать ваших пациентов не только таким образом, как вы делали это до сих пор. Пора мыслить широкими масштабами.

Корбес, раскрывавший рот лишь в случаях крайней необходимости, безмолвно пожал плечами.

– Я внимательно выслушал предложение мэтра Менотти, – продолжал Берфитт. – Сразу же выскажу свое мнение: оно мне совершенно не нравится.

– Как и мне, – тут же присоединился Юровиц. Корбес кивнул.

– Но, господа, я не согласен совсем не по тем причинам, по каким его отвергаете вы. Ни один из вас просто не хочет лишних волнений, и это совершенно понятно, однако, и столь же совершенно необоснованно. Мне же оно не по вкусу потому, что оно слишком примитивно. Лишено той искры фантазии, которая только и делает всякое произведение ума великим. Наш адвокат лишь начал думать, но остановился на полдороге. Я же развил его идею до конца. Сейчас я объясню вам, как все должно выглядеть с моей точки зрения, и вы убедитесь в том, что никто из вас ничем, совершенно ничем не рискует, зато, не неся никаких дополнительных расходов, заметно увеличит доходы.

Главный врач и директор Пристани Ветеранов лишь бегло переглянулись, ни один не сказал ни слова. Менотти улыбался так ослепительно, как будто его только что похвалили. Берфитт усмехнулся и заговорил вновь.

На изложение придуманного им плана ушло не менее десяти минут, и настроение присутствовавших за эти минуты стремительно поднималось от точки замерзания почти до точки кипения.

– Выберите одну из ваших периферийных Ферм, с которой можно было бы начать, – в заключение сказал он Корбесу. – Я не занимался делами фонда «Призрение», однако, структура ваша мне в общем известна. Через четыре часа я вылетаю в Москву, как я уже говорил доктору, по делам фонда «Лазарет», но могу позволить себе заняться и вашими делами. Что же касается Фермы, то, насколько я помню, у вас есть одна в Раинде… Думаю, она вполне пригодна для нашего эксперимента.

– Чтобы заниматься делами «Призрения», необходимо разрешение правления фонда, – директор Корбес наконец-то прервал свое молчание.

– Да, я в этом не сомневался с самого начала, – улыбнулся Берфитт. – И потому еще находясь в Лондоне переговорил с президентом фонда и получил от него полномочия представлять «Призрение» везде, где моя скромная помощь сможет пойти на пользу человеколюбивому фонду. Так что не беспокойтесь, директор.

Корбес снова ограничился легким кивком.

– Возможно, вам нужно подумать относительно предложенного мною для эксперимента Приюта? Вы могли бы назвать мне более удобное место, пока мы будем обедать. Хотя я сомневаюсь в том, что вы такое найдете.

Корбес кивнул чуть более выразительно.

– Из Москвы я смогу на пару дней вылететь в любую точку земного шара, чтобы проинструктировать ваших людей, ну и, быть может, показать им, как нужно работать, чтобы достигнуть нужного результата.

– Я уверен, они справятся, – уронил Корбес четыре слова. И сжал губы так плотно, словно боялся, что из его рта выскочат еще какие-то – лишние – слова.

– Однако, – продолжил Берфитт после непродолжительной паузы, когда остальным уже показалось, что разговор закончен, – для нашего общего успеха план этот должен быть реализован с величайшей точностью. Для этого прежде всего необходимы люди в Москве – очень надежные люди. Надеюсь, эта мысль является для вас очевидной.

– Поищем… – неопределенно проговорил Менотти.

– Вам не придется трудиться: я их уже нашел. Прежде всего, нам нужен надежный и посвященный во все детали операции главный врач московской клиники – в фонде мне сказали, что она будет носить название «Ромашка». Опытный – чтобы открытие ее прошло должным образом, ну и… Правда, лишь на время: пока все не будет налажено. Доктор Юровиц, руководство фонда согласилось с моей рекомендацией, и через час-другой вы получите распоряжение выехать в Москву и возглавить клинику. Ненадолго – на месяц-два, не более.

Лицо доктора Юровица налилось гневной краснотой; он, однако, промолчал и лишь медленно кивнул.

– Вы же, мэтр Менотти, будьте готовы вылететь туда же по первому требованию. Мне, возможно, придется заниматься и другими делами, тогда часть работы по организации транспортировки ляжет на вас.

– Я подумаю.

– Думать следует лишь в случаях, когда это необходимо. Сейчас у вас нет ни малейшего повода для размышлений. Я говорю это не от своего имени.

– Пусть будет так, – буркнул Менотти.

– В таком случае, наш разговор подошел к концу. Мне пора. Надо еще предупредить кое-кого там о моем приезде…

В Москве Берфитт оказался впервые в жизни; однако если бы кто-то наблюдал со стороны за его прибытием, то наверняка решил бы, что этот джентльмен если и не живет здесь постоянно, то во всяком случае раз в неделю прилетает, чтобы полакомиться блюдами русской кухни. Итак, его встретили, и не один человек, а трое; может быть, конечно, кто-то еще оставался и в «линкольне», в который его усадили, чтобы отвезти в гостиницу «Империум», считающуюся в российской столице одной из лучших.

Берфитт остался доволен как встречей, так и обедом, данным в его честь на частной квартире, а также и теми разговорами, которые за столом велись. Ему удалось быстро договориться о приеме в Министерстве здравоохранения России. Ему также сразу пообещали и другую встречу – с человеком, хорошо знавшим Подмосковье и, не столько в силу своего служебного положения, сколько благодаря знакомствам и связям, способному оказать помощь в приобретении или аренде подходящего участка. Подходящего – по представлениям фонда «Призрение», делами которого Берфитт стал заниматься с не меньшим рвением, чем проблемами другого фонда – «Лазарет».

Однако и та, и другая встречи могли состояться, как выяснилось, лишь в середине следующей недели. Не привыкший к подобным запинкам и ожиданиям Берфитт пытался было протестовать, но ему разъяснили, что в России свои порядки и традиции, и что касается министерства, то там ускорить дело пока совершенно немыслимо, что же касается человека со связями, то его сейчас просто не было в Москве: он давал концерты в провинции, и должен был вернуться не раньше, чем через шесть дней. Во всяком случае, так объяснили в его офисе.

Не привыкший терять время Берфитт, вернувшись в отель, сразу же поинтересовался у клерка, имеется ли у Москвы воздушное сообщение с Раиндой, безразлично – собственные ли туда летают самолеты или транзитные. Клерк ответил, что, к великому сожалению, воздушные сообщения с этой интересной страной еще не установлены, хотя, как он слышал, предполагаются переговоры.

– В таком случае, в какой ближайший к Кигари аэропорт летают? Мне думается, вы наверняка связаны с Заиром.

Клерк обратился к помощи компьютера.

– Разумеется, в Киншасу самолеты летают. Однако позвольте заметить, что от Киншасы до границ Раинды весьма не близко.

– Вот как? А что ближе?

– Ну… Дар-эс-Салам, но тоже достаточно далеко. Самый близкий аэропорт – в Кампале. Это в Уганде.

Берфитт кивнул. Что Кампала – в Уганде, он знал и сам.

– Ежедневно?

– Нет. Два раза в неделю.

– Ближайший рейс?

– В пятницу.

А сегодня вторник. Нет, это не годилось.

– Позвольте мне взглянуть на расписание.

– Сделайте одолжение.

– Благодарю. М-м… Ну что же, ничего другого не придумаешь. Вот на этот рейс, завтра в полдень. В Майруби, Ксения. С посадками в Риме и Каире. В первом классе, пожалуйста. Один.

– Я немедленно закажу.

– Смогу ли я получить билет еще сегодня?

Клерк сделал большие глаза:

– Ну разумеется!

По мнению Берфитта, это вовсе не разумелось, тем не менее, он счел необходимым улыбнуться:

– Благодарю, еще раз.

Оплатив и оставив за собой номер в отеле «Империум», Берфитт на следующий день без помех вылетел из Москвы, и без малейших осложнений к вечеру прибыл в Майруби. В аэропорту Кувала его ожидал человек по имени Урбс. Он широко улыбался.

– Господи! – сказал Берфитт невольно. – Это вы? Вот уж не чаял! Я думал, вы все еще…

– Уже четыре года как здесь. Вдали от шума больших городов, ну и так далее.

– Приятно встретить старого знакомца, – сказал Берфитт.