Платье цвета полуночи Пратчетт Терри

Глава 12

ВСЕМ ГРЕХАМ ГРЕХ

Соломенная постель оказалась очень даже удобной; в хижинах обычно лишних комнат нет, так что ведьме, которая явилась по делу, например принимать роды, очень повезёт, если её уложат в хлеву. Не то слово как повезёт. Там и пахнет лучше, чем в доме, и не одна только Тиффани считала, что тёплое, благоухающее травой коровье дыхание — само по себе лекарство.

А тюремные козы ничуть не хуже. Они по десятому разу безмятежно пережёвывали свой ужин и не сводили с гостьи многозначительного взгляда, точно ожидали, что она того гляди начнёт показывать фокусы или споёт и спляшет.

Последнее, о чём Тиффани подумала, засыпая, — это о том, что кто-то задал козам корм и, значит, наверняка заметил, что в темнице недостаёт узницы, одной штуки. В таком случае ей грозят новые неприятности; ну да сколько ещё неприятностей может на неё обрушиться? Вряд ли так уж и много, решила она, потому что когда проснулась час спустя, то обнаружила: кто-то накрыл её во сне одеялом. Да что происходит-то?

Загадка разъяснилась, когда появился Престон, неся на подносе яичницу с ветчиной, слегка приправленную кофе, потому что на длинной каменной лестнице кофе расплескался.

— Его светлость шлёт тебе свои наилучшие пожелания и извинения, — усмехнулся Престон, — и мне велено сообщить тебе, что, если захочешь, он велит приготовить для тебя горячую ванну в чёрно-белой комнате. А когда будешь готова, барон… новый барон хотел бы переговорить с тобой в своём кабинете.

Ванна — это чудесно, но Тиффани знала, что на ванну времени у неё просто нет. Кроме того, даже для ванны, наполненной далеко не доверху, бедные горничные должны втащить несколько тяжёлых вёдер вверх по четырём или пяти пролётам каменной лестницы. Нет, без ванны она обойдётся: ополоснётся по-быстрому из умывальника, как только возможность представится[31]. А вот съесть яичницу с ветчиной она всегда готова. Подбирая с тарелки остатки, девушка мысленно взяла на заметку: если сегодня — её день, который проходит под девизом «будьте милы с Тиффани», надо будет чуть позже спросить насчёт добавки.

Ведьмы любят ковать благодарность, пока горячо. А то ведь спустя день-другой люди становятся немного забывчивыми. Престон не сводил с Тиффани глаз (судя по выражению его лица, ему самому на завтрак досталась лишь подсоленная овсянка), а когда она доела, осторожно напомнил:

— А теперь ты заглянешь к барону?

«Он за меня тревожится», — подумала Тиффани. А вслух сказала:

— Сначала я бы хотела заглянуть к старому барону.

— Но он же мёртв, — обеспокоенно напомнил Престон.

— Ну, это хоть как-то успокаивает, — откликнулась Тиффани. — Представляешь, какой конфуз вышел бы, если б он взял да ожил. — Девушка улыбнулась его замешательству. — Завтра — похороны, поэтому мне следует зайти к нему сегодня, Престон, причём прямо сейчас. Ладно? Прямо сейчас старый барон важнее его сына.

Шагая к усыпальнице, Тиффани ощущала на себе любопытные взгляды. Престону, чтобы не отстать от неё, приходилось почти бежать, громыхая сапогами по длинной лестнице. Она не могла не посочувствовать стражнику — он всегда держался с ней уважительно и по-доброму, — но пусть никто и думать не смеет, будто её ведут куда-то под конвоем. Хватит такого! Люди смотрели на неё скорее испуганно, нежели злобно, но добрый ли это знак, Тиффани не знала.

На последней ступеньке девушка перевела дух. Пахло там, как обычно пахнет в усыпальницах: стылой сыростью и немного картошкой. Тиффани улыбнулась краем губ, словно поздравляя саму себя. Барон мирно лежал, скрестив на груди руки, в той же позе, в какой она его оставила, и казался спящим.

— Люди решили, я тут ведьмовством занималась, так, Престон? — спросила она.

— Ходили слухи, что да, госпожа.

— Что ж, так оно и было. Бабушка учила тебя, как позаботиться о мёртвых, верно? Ты и без меня знаешь: мёртвому не след задерживаться в земле живых. Погода стоит тёплая, а лето было жарким, и камни, обычно ледяные словно могила, не остыли как надо. Так что, Престон, ступай принеси мне два ведра воды, будь так добр. — Стражник умчался, а она тихонько присела на край каменной плиты.

Земля, и соль, и две монеты для перевозчика — всё то, что ты отдаёшь мёртвым, а потом бдишь и прислушиваешься, точно мать у колыбели новорождённого младенца…

Престон вернулся с двумя огромными вёдрами, и, как с удовольствием отметила Тиффани, воду он почти не расплескал. Юноша быстро поставил вёдра на пол и повернулся, чтобы уйти.

— Нет, Престон, останься, — приказала Тиффани. — Я хочу показать тебе, что я делаю, и, если тебя спросят об этом, ты сможешь рассказать правду.

Стражник молча кивнул. Тиффани не уставала ему поражаться. Она поставила одно из вёдер рядом с плитой, опустилась на колени, погрузила одну руку в ледяную воду, другую прижала к камню и прошептала про себя: «Главное — равновесие».

Ей пришла на помощь ярость. Просто диву даёшься, сколько пользы от ярости, если приберечь её до того часа, когда она на что-нибудь да сгодится, — в точности так, как Тиффани объясняла Летиции. Молодой стражник ахнул: над ведром заклубился пар, а потом вода закипела.

Престон вскочил на ноги.

— Я всё понял, госпожа! Я унесу ведро с кипятком и принесу другое, с холодной водой, ага?

Прежде чем в усыпальнице повеяло зимним холодом, понадобилось опорожнить целых три ведра с кипятком. Тиффани поднималась по лестнице, чуть ли не стуча зубами.

— Моя бабушка многое отдала бы за такое умение, — прошептал Престон. — Она всегда говорила, что мёртвые жары не любят. Ты влила в камни холод, да?

— Вообще-то я забрала тепло из камня и воздуха и переместила его в ведро с водой, — объяснила Тиффани. — Это не совсем магия. Это просто… навык. Для этого надо быть ведьмой, вот и всё.

Престон вздохнул.

— Я лечил бабулиных кур от закупорки зоба: вскрывал курицу, вычищал всё лишнее и зашивал её снова. Ни одна курица не погибла. А потом ещё маминого пса телега переехала. Я всё собрал и затолкал в него обратно, подлатал беднягу — и он теперь жив-здоров, вот только ногу его я спасти не смог. Но я вырезал ему деревянный костыль, закрепил на кожаных ремешках, все дела, так он до сих пор за телегами носится!

Тиффани постаралась, чтобы голос её звучал не слишком скептически.

— Резать кур, чтобы вылечить закупорку зоба, бесполезно, — возразила она. — Я знаю одну поросячью ведьму, она и кур лечит, если надо, но у неё так никогда не получалось.

— Наверное, она просто не знает про кручёный корень, — бодро заявил Престон. — Если смешать его сок с блошиной мятой, всё в мгновение ока заживёт. Моя бабуля здорово в корешках разбиралась, она и меня научила.

— Что ж, — отозвалась Тиффани, — если ты способен зашить желудок у курицы, так, наверное, даже разбитое сердце залатать сможешь. Слушай, Престон, а почему ты не пойдёшь учиться на доктора?

К тому времени они уже стояли у баронского кабинета. Престон постучал в дверь и открыл её, пропуская Тиффани внутрь.

— Вся беда в том, что доктору после имени надо такие особые буквы ставить, — прошептал он. — И эти буквы ужасно дороги. Ведьмовству, может, и бесплатно учат, госпожа, а вот если буквы нужны, так гони монету!

Тиффани вошла: Роланд стоял лицом к двери, и рот его был битком набит проговорками, что сталкивались друг с другом в отчаянных попытках не прозвучать вслух. Однако ему удалось-таки произнести:

— Эгм, госпожа Болен… то есть Тиффани, моя невеста уверяет меня, что мы все стали жертвами магического заговора, направленного против вашей достойной особы. Я надеюсь, вы простите нам это недоразумение; надеюсь, мы не причинили вам слишком серьёзных неудобств, и позволю себе отметить, что меня отчасти утешает тот факт, что вам явно удалось без труда выбраться из нашей небольшой темницы. Эгм…

Тиффани хотелось заорать: «Роланд, ты разве не помнишь, как мы познакомились? Мне было четыре годика, а тебе семь, и мы бегали в одних рубашонках и играли в пыли? Ты мне был куда больше по душе, когда не изъяснялся, как какой-нибудь старик-стряпчий, которому словно метлу в зад воткнули. Можно подумать, ты тут перед народным собранием выступаешь». Но вместо того она просто спросила:

— Летиция тебе всё рассказала, да?

Роланд явно сконфузился.

— Я подозреваю, что рассказала она мне далеко не всё, но она была очень откровенна. Более того, чрезвычайно эмоциональна. — Тиффани сдержала улыбку: судя по виду бедняги, он начинал понемногу понимать суровую реальность семейной жизни. Роланд откашлялся. — Она говорит, мы стали жертвами некоего магического недуга, который в настоящий момент заточен в книге в Кипсек-холле? — В конце фразы явно прозвучал вопрос. Не приходилось удивляться, что Роланд сбит с толку.

— Да, это так.

— И… по всей видимости, теперь всё в порядке, потому что она вытащила твою голову из ведра с песком. — На этом месте Роланд совершенно запутался, и Тиффани его не винила.

— Пожалуй, здесь в рассказ вкрались некоторые неточности, — дипломатично отвечала она.

— А ещё Летиция сказала мне, что намерена стать ведьмой. — На этом месте Роланд слегка пригорюнился. Тиффани ему посочувствовала, но не слишком.

— Ну, мне кажется, врождённые способности у неё есть. А уж станет ли она их развивать, зависит только от неё.

— Прямо и не знаю, что скажет её мать.

Тиффани расхохоталась.

— Ну, ты можешь сообщить герцогине, что королева Маграт Ланкрская — ведьма. Это ни для кого не секрет. Безусловно, королевские обязанности для неё на первом месте, но что до зелий и снадобий, здесь ей равных нет.

— Правда? — поразился Роланд. — Король и королева Ланкра милостиво соизволили принять наше приглашение на свадьбу.

Тиффани прямо-таки читала его мысли. В этой причудливой шахматной партии под названием «знатность и титулы» настоящая, живая королева — самая сильная фигура, так что герцогине придётся низко приседать перед нею в реверансе до тех пор, пока в коленках не щёлкнет. Тиффани уловила проговорку: «Как это, признаться, прискорбно!» Удивительное дело, Роланд даже в мыслях соблюдал осторожность. Однако короткой усмешки он не сдержал.

— Твой отец вручил мне пятнадцать анк-морпоркских долларов чистым золотом. Это был подарок. Ты мне веришь?

Поймав её взгляд, Роланд не задержался с ответом: — Да!

— Отлично, — кивнула Тиффани. — Тогда выясни, куда делась сиделка.

Но какая-то небольшая часть метлы, по-видимому, всё ещё торчала в Роландовой заднице, когда он уточнил:

— Как думаешь, отец вполне понимал ценность своего подарка?

— Голова у него была ясная как день вплоть до самого конца, и ты об этом знаешь. Ты можешь доверить ему точно так же, как и мне, так что поверь мне сейчас, когда я говорю тебе: мы с тобой сыграем свадьбу.

Тиффани в испуге прикрыла рот ладонью, но поздно. Откуда пришли эти слова? Роланд потрясённо глядел на неё, и ровно те же чувства обуревали и её саму.

Роланд заговорил первым — громко и решительно разгоняя тишину:

— Я не вполне расслышал, что ты сейчас сказала, Тиффани… Должно быть, ты так много работала в последнее время, что усталость взяла верх. Думаю, мы все почувствуем себя куда счастливее, если будем знать, что ты как следует отдохнула. Я… люблю Летицию, ты же знаешь. Она не слишком, ну, сложная натура, но я ради неё всё что угодно сделаю. Когда она счастлива, счастлив и я. Я ведь, по большому счёту, не очень-то привык быть счастливым. — По щеке его поползла слеза, и Тиффани машинально протянула ему относительно чистый платок. Роланд взял его и попытался высморкаться, рассмеяться и заплакать одновременно. — А к тебе, Тиффани, я привязан — очень, очень привязан… но у тебя же всегда в запасе носовые платки для всего мира. Вот ты — умная. Нет, не качай головой. Ты — умная. Я помню, однажды, когда мы были моложе, тебя завораживало слово «ономатопея». Ну, звукоподражание, когда название или слово создаётся на основе звука, как, скажем, «кукушка», или «жужжать», или…

— «Звякать» и «бряцать»? — подхватила Тиффани, не удержавшись.

— Да, точно, и я помню, как ты говорила, будто «будни» — это звук, который издаёт скука, потому что звучит слово так, словно усталая муха с гудением бьётся в закрытое окно старой мансарды раскалённо-жарким летним днём. А я ещё подумал: ничего не понимаю! Для меня это всё бессмыслица, но я знаю, ты — умница, ты видишь смысл. Наверное, для этого голова должна быть особым образом устроена. Нужен особый склад ума. А у меня голова не такая.

— А как звучит доброта? — спросила Тиффани.

— Я знаю, что такое доброта, но даже вообразить не могу, чтобы она издавала какой-то звук. Ну вот, опять ты за своё! Ну не приспособлена моя голова к миру, где доброта звучит как-то по-особенному. В моём мире дважды два — четыре. Твой мир наверняка ужасно интересный, и я тебе чертовски завидую. Но мне кажется, Летицию я понимаю. Летиция проста, если ты понимаешь, о чём я.

«Девушка, которая однажды между делом, походя, экзорцировала из уборной шумное привидение, — это она-то проста? — подумала Тиффани. — Ну, удачи вам, сэр». Но вслух она не возразила, а, напротив, согласилась:

— Мне кажется, Роланд, вы замечательно друг другу подходите.

К её изумлению, Роланд облегчённо выдохнул и снова вернулся за рабочий стол: так солдат прячется за зубчатой стеной.

— Нынче днём прибудут гости из самых отдалённых краёв: приедут они на похороны, но кое-кто останется и на свадьбу. По счастливому стечению обстоятельств, — это опять рукоять от метлы выглянула, — тут будет проездом пастор Яйц: он любезно согласился сказать несколько добрых слов над телом моего отца, и он же останется у нас в гостях, чтобы совершить свадебный обряд. Он — приверженец некоей современной омнианской секты. Моя будущая тёща одобряет омнианство, но, к сожалению, не эту конкретную секту, так что у нас тут ощущается некоторая натянутость. — Роланд закатил глаза. — Кроме того, я так понимаю, он только-только из города, а тут, как ты сама знаешь, городских проповедников не слишком жалуют[32].

Я сочту это за большое одолжение, Тиффани, если в эти непростые дни ты поможешь предотвратить разные трудности и трения, особенно оккультной природы. Ну, пожалуйста! Хватит с нас сплетен и слухов.

Тиффани, всё ещё красная после своих странных слов, кивнула и с трудом выдавила:

— Послушай, насчёт того, что я только что сказала, я не…

Роланд предостерегающе поднял руку:

— Сейчас непростое время для всех нас: мы все растеряны и сбиты с толку. Времена свадеб и время похорон здорово изматывают нервы всем, кроме как в случае похорон герою дня, если можно так выразиться, — произнёс он. — Неудивительно, что с ними связано столько суеверий. Давай же просто сохранять спокойствие и соблюдать осторожность. Мне очень приятно, что Летиция к тебе привязалась. Думаю, у неё не так уж много подруг. А теперь прошу меня извинить, у меня ещё очень много дел.

Тиффани вышла за дверь: собственный голос эхом гремел в её голове. Что она такое ляпнула насчёт их с Роландом свадьбы? Да, она всегда думала, что они поженятся. Ну хорошо, она думала, что они поженятся, когда была немного моложе, но ведь это в прошлом, так? Да, безусловно! И внезапно брякнуть такую несусветную, сентиментальную глупость — до чего стыдно-то!

Так, а куда теперь? Что ж, хлопот, как всегда, невпроворот. Нуждающимся конца-края нет. Тиффани уже дошла до середины зала, когда её догнала одна из горничных и нервно сообщила, что госпожа Летиция просит зайти к ней.

Девушка сидела на постели, комкая в руках платок — на сей раз чистый, с удовольствием отметила про себя Тиффани, — и вид у неё был озабоченный. Ну то есть более озабоченный, чем всегда: обычно она изрядно смахивала на хомячка, у которого внезапно остановилось беговое колесо.

— Спасибо большое, что зашла, Тиффани, ты такая добрая. Можно поговорить с тобой наедине? — Тиффани оглянулась: в комнате никого, кроме них, не было. — Конфиденциально, — пояснила Летиция и снова затеребила платочек.

«Подруг-ровесниц у неё мало, — думала про себя Тиффани. — Держу пари, с деревенскими детьми ей играть не позволяли. Почти нигде не бывает. Через несколько дней — свадьба. Ой, мамочки! Догадаться, о чём пойдёт речь, несложно. Хромая черепаха и та поспешила бы с выводами. А взять Роланда. Бедняга побывал в плену у Королевы эльфов и прожил в её пакостной стране целую вечность, не делаясь старше. Его тиранили тётки, он весь извёлся от беспокойства о старом и больном отце, и он привык вести себя так, будто на самом деле он двадцатью годами старше. Ой, мамочки».

— Чем я могу помочь? — бодро спросила она.

Летиция откашлялась.

— После свадьбы у нас будет медовый месяц, — промолвила она, трогательно зарумянившись. — А что в точности при этом происходит? — Последние несколько слов она пробормотала едва разборчиво.

— А у тебя разве… тётушек нет? — спросила Тиффани. Обычно в таких случаях на помощь приходят тётушки. Летиция покачала головой. — А с матерью ты не пыталась разговаривать? — подступила Тиффани с другого конца, и Летиция покраснела, как варёный омар.

— А ты бы стала говорить о таких вещах с моей матерью?

— Понимаю. Ну, если не вдаваться в тонкости, и я не то чтобы специалист в таких вещах… — На самом-то деле специалистом она как раз была[33]. Ведьма не может не быть специалистом в том, что касается появления людей на свет; к двенадцати годам старшие ведьмы доверили ей самостоятельно принимать роды. Кроме того, она ещё совсем маленькой помогала при окоте овец. В таких делах сама природа подскажет, как говаривала нянюшка Ягг, хотя природа не настолько разговорчива, как можно ожидать. Тиффани вспомнила господина и госпожу Короб: у этих почтенных людей народилось три ребёнка подряд, прежде чем они сообразили, что тому причиной. После того Тиффани всегда находила время потолковать по душам с девушками определённого возраста — просто на всякий случай.

Летиция слушала так внимательно, словно собиралась подробно законспектировать лекцию и, возможно, подготовиться к пятничному зачёту. Вопросов она не задавала, и лишь когда Тиффани дошла до середины, девушка уточнила:

— Ты уверена?

— Да. Совершенно уверена.

— Ну, эгм, вроде бы всё не так сложно. Наверное, мальчики в таких вещах хорошо разбираются… Почему ты смеёшься?

— Это спорный вопрос, — отозвалась Тиффани.

— Ага, я тебя вижу, я вижу тебя, ты, мерзость, ты, чума, ты, зловредное отродье!

Тиффани заглянула в зеркало Летиции — огромное зеркало в окружении множества толстеньких золотых херувимов, которые того гляди простудятся насмерть. В нём отражалась Летиция, а ещё — смутно различимое, безглазое лицо Лукавца. Силуэт Лукавца проступал всё отчётливее. Тиффани никак не отреагировала. Она твёрдо знала, что это так. Она ни за что ему не ответит. «А я-то про него почти забыла. Не отвечай. Не позволяй ему до тебя добраться!»

Тиффани изобразила улыбку, когда Летиция повытаскивала из коробок и сундуков своё так называемое приданое: похоже, здесь сосредоточился весь мировой запас рюшечек. Молодая ведьма попыталась думать только о нарядах, заполнить сознание рюшечками и как-нибудь вытеснить слова, изливающиеся из него. Те, которые она понимала, были отвратительны; те, которых не понимала, — ещё хуже. Невзирая ни на что, скрипучий сдавленный голос снова пробился сквозь преграду:

— Ты думаешь, ведьма, что тебе повезло. И надеешься, что повезёт снова. Но ты нуждаешься в сне. А я никогда не сплю. Тебе должно повезти снова и снова. А мне — только раз. Только один-един-ственный раз, и ты… сгоришь. — После скрипучей, царапающей, кашляющей ругани последнее слово прозвучало тихо и почти мягко. И оттого ещё страшнее.

— А знаешь, — размышляла Летиция, задумчиво глядя на какой-то предмет туалета, который Тиффани в жизни не смогла бы себе позволить. — Мне, конечно, ужасно хочется стать хозяйкой этого замка, но, должна сказать, здешняя канализационная система никуда не годится. Тут пахнет так, словно её от сотворения мира не чистили. Право слово, можно подумать, тут ещё доисторические монстры нагадили.

Итак, она его чует, думала Тиффани. Она действительно ведьма. Ведьма, которой необходимо пройти обучение, иначе она будет представлять опасность для всех, и не в последнюю очередь для себя самой. А Летиция всё щебетала и щебетала — другого слова просто не подберёшь. Всё ещё пытаясь одолеть голос Лукавца одним усилием воли, Тиффани спросила вслух:

— Почему?

— О, просто мне кажется, бантики смотрятся куда милее пуговичек, — объяснила Летиция, демонстрируя роскошную ночную сорочку и в очередной раз напоминая Тиффани о том, что денег у ведьм не водится.

— Ты уже горела, горел и я! — прокаркал голос в её голове. — Но на сей раз ты меня с собой не утащишь! Это я заберу тебя и всю твою злокозненную клику!!!!!

Тиффани казалось, она восклицательные знаки вживую видит. Знаки кричали за него, даже когда сам он говорил тихо. Они подпрыгивали и полосовали его слова. Она словно наяву видела его искажённое лицо, грозящий палец, вопящий рот и разлетающиеся брызги слюны — плевки жидкой ненависти, пятнающие воздух в зеркале.

Повезло Летиции, что она его пока не слышит. Ну да ум её занят рюшечками, колокольчиками, рисом и предвкушением свадебных торжеств, в которых ей предстоит сыграть главную роль. Даже Лукавцу сквозь такую преграду не пробиться.

— Не твой случай, — с трудом выговорила она. А некая часть её сознания всё твердила: «Никаких глаз. Вообще никаких. Два туннеля в голове».

— Да, наверное, ты права. Пожалуй, лавандово-лиловый пойдёт мне больше, — согласилась Летиция. — Хотя меня всегда уверяли, что мой цвет — это eau-de-nil*. Кстати, а могу я хоть сколько-нибудь загладить свою вину перед тобой, назначив тебя главной подружкой невесты? Разумеется, у меня полным-полно маленьких кузиночек, которые, как я понимаю, вот уже две недели как примеряют платьица невестиных подружек.

Тиффани глядела в никуда — или, точнее, в два провала в никуда. Прямо сейчас они занимали главное место в её сознании, и всё было достаточно плохо и без того, чтобы добавлять в эту мешанину ещё и маленьких кузиночек.

— Боюсь, ведьмы — неподходящий материал для подружек невесты, но всё равно спасибо, — поблагодарила она.

— Подружки невесты? Свадьба?

У Тиффани упало сердце. Что же ей делать? Она выбежала из комнаты, чтобы чёрный человек не успел узнать больше. Как он ведёт розыски? Что вынюхивает? Не подсказали ли они ему ненароком нечто важное? Тиффани со всех ног кинулась в подземелье: прямо сейчас оно казалось надёжным убежищем.

Вот и книга, подаренная Летицией. Тиффани открыла её и углубилась в чтение. В горах она научилась читать быстро, ведь там книгами можно разжиться только у странствующих библиотекарей, а если не вернёшь книгу в срок, тебя оштрафуют на лишний пенни — сумма весьма значительная, когда твоя обычная денежная единица — это старый башмак.

В книге рассказывалось про окна. Не про обычные окна, хотя встречались и такие. Про окна, за которыми скрывается… разное: порою даже чудовища. Картина, страница книги, порой даже лужица в нужном месте могут оказаться окном. Тиффани снова вспомнила гадкого гоблина в старой книге сказок: иногда он смеялся, а иногда только ухмылялся. Совершенно точно, всё так и было. Менялся он самую малость, но — менялся. А ты всегда гадала: неужели так и было в прошлый раз? Может, я просто не запомнила?

Книга шуршала в руках Тиффани, точно голодная белка, проснувшаяся в дупле, битком набитом орехами. Автор был волшебником, причём весьма многословным, но книга всё равно читалась взахлёб. Случалось, что люди входили в картину, случалось, что и выходили. Окна — это способ попасть из одного мира в другой; окном может послужить всё, что угодно, и что угодно может оказаться новым миром. Девушка слышала, что признак хорошей картины — это когда взгляд изображённого на ней человека следует за тобою по всей комнате, но, если верить книге, взгляд этот вполне может последовать за тобой и домой, и в спальню — об этом Тиффани прямо сейчас задумываться не хотелось. Будучи волшебником, автор пытался объяснить свою мысль с помощью графиков и таблиц, но помощи от них было немного.

Лукавец бежал к ней из книги; но наружу выбраться не успел — книга захлопнулась. Тиффани даже пальцы его разглядела, когда плита пресса обрушилась вниз. «Но его, конечно же, не расплющило внутри тяжёлого тома, — размышляла девушка, — потому что он же на самом деле вовсе не внутри книги, разве что в некоем магическом смысле; он ведь находит меня и другими способами. Но какими?» Прямо сейчас утомительная повседневная возня с переломами ног, расстройствами желудка и вросшими ногтями вдруг показалась ей весьма привлекательной. Тиффани всегда объясняла людям, что в этом-то ведьмовство и состоит, и да, так оно и было — вплоть до того момента, как из ниоткуда выпрыгнет что-нибудь жуткое. Тогда припарками да примочками не отделаешься.

Сверху спланировала соломинка и упала на страницу.

— Да выходите уже, тут никого, кроме меня, нет, — промолвила Тиффани. — Вы ведь тут, правда?

У самого её уха раздался голос:

— Ах-ха, мы туточки.

И отовсюду — из-за кип соломы, из-за паутины, из-за полок с яблоками, и коз, и друг из-за друга, появились маленькие человечки.

— Ты ведь Чокнутый Крошка Артур, так?

— Ах-ха, госпожа, точнякс. Должон тебе конфузно признаться, что Явор Заядло воскладывает на меня огроменное доверие, потому что я ж полицейской, а Явор вроде как тумкает, что ежели иметь делов с верзунами, так полицейской на них ещё больше страху нагонит. Притом я ж по-верзунски толковать могу! Сам-то Роб, знатца, сейчас всё больше у кургана дозорит. Не верит он, что барон не притопает туда с лопатинами.

— Я позабочусь о том, чтобы ничего подобного не случилось, — твёрдо заверила Тиффани. — Это просто недоразумение вышло.

Но Чокнутого Крошку Артура она не убедила.

— Рад услыхнуть, госпожа, и Большой Человек тож порадствует, потому что я тебе так сказану: как только первая Лопатина воткнётся в курган, ни единой живой души в замке не останется и великий плач подымут женщины, за исключением присутствующих. — Фигли дружно загомонили, обсуждая богатую тему смертоубийства применительно к тем, кто хоть пальцем тронет курган Фиглей, и все до одного заранее страшно сожалели о том, что будут вынуждены совершить.

— Это усё штанность, — промолвил Мал-Потощей-Чем-Жирён-Джок Джок. — Как только Фигль занырнёт верзуну в штанность, так для верзуна тяжеленные испытания и невзгоды, считай, только начавкались.

— Ах-ха, то пробьёт для них час прыгсов и скоксов, — заверил Мал Белобрыс Джок.

— А когда Фигли в последний раз сражались с верзунами? — спросила потрясённая Тиффани.

Фигли, посовещавшись между собой, объявили таким последним разом Битву при Мусорной Куче, когда, по словам Мал Белобрыса Джока:

— Испокон веков не бывало такого крику, и метаний тудыть-сюдыть, и ноготопсов, и прежалостных рыданий, подобных каких прежде не слыхивали, равно как и неделикатного хихиканья дамсов, когда мужи, разоблачаясь, срывали с себя штанья, враз с оными штаньями раздружившись, ежели ты бум-бум, про чё я.

Тиффани, внимавшая рассказу с открытым ртом, сообразила закрыть его и, открыв снова, полюбопытствовала:

— А доводилось ли Фиглям когда-либо убивать человека?

Фигли смущённо отводили глаза, шаркали ногами и почёсывали в головах, причём, как всегда, во все стороны летели насекомые, огрызки еды, интересные камушки и прочие странные предметы. Наконец молчание нарушил Чокнутый Крошка Артур:

— Как я, госпожа, есть Фигль, каковский лишь намедни узнал, что он никакой не волшебенный башмачник, я не постыжусь сказануть, что я взаправду потолковал со своими новыми братьями и прознал, что, когда они живали далеко в горах, им и впрямь приходилось иной раз драксаться с человеками, когда те притопывали копать волшебенно золото, и раз приключнулась страх-шен-ная битва, и воистину, те злодейцы, у которых мозговьев не хватило драпс-драпс, те, видать, вместе со всеми мозговьями и кирдыкснулись. — Он кашлянул. — Однако ж в защиту моих новых братьев я должон особисто оговорить, что они всегда старались уравнивать шансы по честноте и справедливости, то есть по одному Фиглю на каждый десяток человеков. Честнотнее не бывает! И не их вина, что некоторые человеки вздумали самоубивственно покончить с жизнёй.

Уловив в глазах Чокнутого Крошки Артура характерный блеск, Тифффани на всякий случай уточнила:

— И как же именно они совершили самоубийство?

Фигль-полицейский пожал крохотными, но широкими плечами.

— Они пришлындрили с лопатами к кургану Фиглей, госпожа. Я — слуга закона, госпожа. Я в жизни не зырил кургана, покуды не познакомился с этими достойными господарями, и всё-таки у меня кровь вскипает, госпожа, вскипает, и бурлит, и бульбулькает. Тяжко тудумкает сердце моё, учащается пульс мой, ходит ходуном моё грызло, точно драконья дыхалка, при одной только мысли о том, как лопата из светлой стали впивается в глину Фиглевого холма, и крушит, и кромсает, и режет. Я бы убил того, кто это сделал, госпожа. Я бы убил его до смерти и гнался за ним через всю его следующую жизню, чтобы убить ещё раз, и снова, и вдругорядь, и ещё один рядь, ибо всем грехам грех — истребить целый народ, и только одной лишь смертью его не искупишь. Однако ж, как я есть вышепоозначенный слуга закона, я оченно надёжусь, что нынешнее недоразуменье поразрешится без прибегания к повальной резне и кровопроливанию, и не возникнет нужды в криках, стенаниях и рыданиях, и не придётся человеков по кускам пригвоздявывать к деревам, как того вовеки не зырили, дыкс? — И Чокнутый Крошка Артур, держа обычную полицейскую бляху на манер щита, воззрился на Тиффани потрясённо и вместе с тем вызывающе.

Но Тиффани была ведьмой.

— Я скажу тебе кое-что, Чокнутый Крошка Артур, — промолвила она, — а ты должен меня понять. Ты вернулся домой, Чокнутый Крошка Артур.