Платье цвета полуночи Пратчетт Терри

Глава 5. Праматерь языков

Здесь должна была настать минута тишины; вместо того настала минута металла. Стражники были уже на подходе: их доспехи громыхали даже больше обычного, потому что ни один толком не подходил по размеру. Вот уже сотни лет ни о каких битвах здесь слыхом не слыхивали, но стражники по-прежнему носили доспехи: ведь в штопке они не нуждаются и снашиваются не скоро.

Дверь распахнул сержант Брайан. В лице его отражалась вся гамма противоречивых чувств. Это было выражение лица человека, которому только что сообщили, будто злая ведьма, которую он знал с детства, убила его господина, а сын господина в отлучке, а ведьма всё ещё в комнате, а сиделка, особа пренеприятная, подпихивает его в зад и орёт: «Чего ты ждёшь, парень? Выполняй свой долг!»

Всё это здорово действовало Брайану на нервы.

Он смущённо глянул на Тиффани.

– Доброе утро, госпожа, у вас тут всё в порядке? – Он уставился на сидящего в кресле барона. – Он, стало быть, умер, да?

– Да, Брайан, умер, – подтвердила Тиффани. – Он умер несколько минут назад, и у меня есть все основания считать, что умер он счастливым.

– Что ж, тогда, выходит, всё хорошо, – пробормотал сержант, и тут лицо его сморщилось, по щекам хлынули слёзы, так что следующие его слова пополам со всхлипами застревали в горле. – Он, знаешь, он был к нам так добр, когда моя бабуся занемогла; каждый день посылал ей горяченького поесть, вот прям до самого конца.

Держа Брайана за обмякшую руку, Тиффани осторожно выглянула из-за его плеча. Остальные стражники тоже плакали, и плакали особенно отчаянно, потому что знали: они – крепкие, сильные мужчины, или, по крайней мере, хотят на это надеяться, так что не пристало им нюни распускать. Но барон всегда был тут, был частью их жизни, как рассвет. Что греха таить, может, он и задавал им головомойку, ежели кто уснёт на дежурстве или у кого, скажем, меч затупился (несмотря на то, что ни одному стражнику на памяти нынешнего поколения мечом пользоваться не приходилось, разве только чтобы вскрыть банку варенья); но, в конечном счёте, он же барон, а они – его вассалы, и вот теперь его не стало.

– Спроси её про кочергу! – завизжала сиделка из-за спины Брайана. – Ну же, спроси её про деньги!

Лица Брайана сиделка не видела, в отличие от Тиффани. Вероятно, его снова пнули в зад, и он разозлился не на шутку.

– Прости, Тифф… то есть госпожа, но вот эта дама тут говорит, ей кажется, ты совершила убийство и ограбление. – Судя по лицу Брайана, сам он так не думал и отнюдь не искал неприятностей на свою голову, менее всего – от Тиффани.

Тиффани вознаградила его сдержанной улыбкой. Никогда не забывай о том, что ты ведьма, напомнила себе она. Не кричи о своей невиновности. Ты сама знаешь, что невиновна. Тебе не нужно ни о чём кричать.

– Барон по доброте своей дал мне денег за… за то, что я за ним ухаживала, – объяснила Тиффани, – вероятно, госпожа Лоск нечаянно его услышала, и у неё сложилось ложное впечатление.

– Это целая куча денег! – побагровела госпожа Лоск. – Здоровенный сундук под кроватью барона был открыт!

– Всё это правда, – подтвердила Тиффани, – и, по всей видимости, госпожа Лоск нечаянно слушала уже довольно долго.

Кое-кто из стражников прыснул, отчего госпожа Лоск рассвирепела ещё больше, если, конечно, такое возможно. Она решительно протолкалась вперёд.

– Ты станешь отрицать, что стояла здесь с кочергой, засунув руку в огонь? – закричала она. Лицо у неё раскраснелось, как у индюшки.

– Мне бы хотелось кое-что сказать, если не возражаете, – перебила её Тиффани. – Это очень важно. – Она чувствовала, как нетерпеливая боль рвётся на волю. Руки сделались холодными и влажными.

– Признавайся, ты творила чёрную магию!

Тиффани вдохнула поглубже.

– Я не знаю, что это такое, – промолвила она, – но я точно знаю, что над самым своим плечом я удерживаю последнюю боль барона и мне нужно как можно скорее от неё избавиться, а здесь я от неё избавиться не могу – слишком людно. Будьте так добры, мне нужно открытое пространство, причём прямо сейчас! – Тиффани оттолкнула с дороги госпожу Лоск, а стражники тут же расступились, к вящему раздражению сиделки.

– Не выпускайте её! Она улетит! Ведьмы всегда так делают!

Тиффани хорошо знала внутреннее устройство замка; да кто его не знал-то? Если спуститься по лестнице, попадёшь во внутренний двор – туда-то она и поспешила, чувствуя, как боль встрепенулась и расправляет щупальца. Если хочешь держать боль под контролем, нужно думать о ней как о каком-то звере, но это действует только до определённого момента. Примерно до… вот до этого момента и действует.

Рядом возник сержант, и Тиффани схватила его за руку.

– Подбрось свой шлем вверх, – с трудом выговорила она сквозь сжатые зубы, – и не спрашивай зачем!

У сержанта хватило ума повиноваться приказу: он запустил шлем ввысь, точно суповую тарелку. Тиффани швырнула боль следом, и та обрела свободу: девушка всем своим существом ощущала её жуткую скользящую шелковистость. Шлем замер в воздухе, словно натолкнувшись на невидимую стену, рухнул на булыжную мостовую в облаке пара и согнулся едва ли не вдвое.

Сержант подобрал его и тут же выронил снова.

– Да он к чертям раскалился! – Он вытаращился на Тиффани, которая, прислонившись к стене, хватала ртом воздух. – И ты вот так забираешь боль изо дня в день?

Тиффани открыла глаза.

– Да, но обычно мне хватает времени, чтобы куда-нибудь её слить. Вода и камень не слишком-то подходят, а вот металл вполне надёжен. Не спрашивай почему. Если я начну задумываться, как это работает, оно не сработает.

– А я слыхал, ты ещё всякие штуки с огнём умеешь делать? – восхищённо спросил сержант Брайан.

– С огнём легко работать, если голова ясная, но вот боль… боль даёт отпор. Боль живая. Боль – это враг.

Сержант снова опасливо нагнулся за шлемом, надеясь, что он достаточно остыл.

– Надо будет успеть выпрямить вмятину, пока босс не заметил, – начал он. – Ты ж знаешь, он за порядком бдит в оба глаза… Ох. – Брайан уставился в землю.

– Да, – отозвалась Тиффани как можно мягче. – К этому придётся привыкать, верно? – Она молча протянула стражнику свой носовой платок, и тот шумно высморкался.

– Но ты умеешь забирать боль, – начал он, – значит, ты можешь и?..

Тиффани предостерегающе подняла руку.

– Стоп, – приказала она. – Я знаю, о чём ты собираешься попросить, и ответ мой – «нет». Если бы ты оттяпал себе кисть руки, я, наверное, смогла бы заставить тебя забыть об этом, пока ты не попытался бы пообедать, но такие вещи, как утрата, горе и печаль? Здесь я ничем помочь не могу. Я не смею в это вмешиваться. Есть такая штука, как «утешания», но я знаю только одно существо в целом свете, которое такое умеет, и я её даже просить не стану научить меня. Это слишком… глубоко.

– Тифф… – Брайан замялся и огляделся по сторонам, словно ожидая, что из ниоткуда появится сиделка и снова ткнёт его в спину.

Тиффани ждала. «Пожалуйста, не спрашивай, – мысленно твердила она. – Ты знаешь меня всю жизнь. Не думаешь же ты…»

Брайан умоляюще поднял глаза.

– Ты ведь… ничего не брала? – Голос его прервался.

– Нет, конечно же, нет, – ответила Тиффани. – Что за муха тебя укусила? Как тебе такое только в голову пришло?

– Сам не знаю, – смущённо покраснел Брайан.

– Ладно, забудь.

– Наверное, надо известить молодого господина, – заявил Брайан, ещё раз мощно высморкавшись, – но я знаю только, что он уехал в большой город вместе со своей… – И стражник снова смущённо умолк.

– Со своей невестой, – решительно закончила Тиффани. – Никто не запрещал говорить об этом вслух.

Брайан откашлялся.

– Ну, видишь ли, мы думали… ну, то есть мы все думали, что ты и он, в общем, ну, знаешь…

– Мы всегда были добрыми друзьями, – отрезала Тиффани. – И это всё.

Ей стало жалко Брайана, пусть он и слишком часто открывает рот, не успев включить мозг. Тиффани похлопала его по плечу:

– Послушай, давай я слетаю в большой город и разыщу его?

Брайан прямо растаял от облегчения.

– Правда слетаешь?

– Конечно. Я же вижу, у тебя дел полно, а так хоть на душе поспокойнее станет.

На его душе – да, а вот на моей – наоборот, думала Тиффани, торопливо шагая по замку. Новость уже распространилась повсюду. Люди неприкаянно стояли тут и там, плакали, беспомощно озирались по сторонам. Уже у самого выхода к ней метнулась кухарка.

– Что ж мне делать-то? У меня на плите обед для бедолаги стряпается!

– Так снимите его и отдайте кому-нибудь, кому нужно поесть досыта, – не задержалась с ответом Тиффани. Главное, чтобы голос звучал деловито и невозмутимо. Люди потрясены и растеряны. Она ощущала бы то же самое, будь у неё время, но прямо сейчас важно встряхнуть их, вытолкнуть в мир «здесь и сейчас».

– Слушайте меня, вы, все, – голос Тиффани эхом разнёсся по просторному залу. – Да, ваш барон мёртв, но барон у вас по-прежнему есть! Он скоро будет здесь со своей… избранницей, и к их приезду замок необходимо отдраить от подвалов до крыши! Вы все знаете, кто за что отвечает! Так приступайте! Вспоминайте старого барона с добром и в память о нём наведите в замке порядок!

Это сработало. Это всегда срабатывает. Голос, который звучит так, словно его владелица знает, что делает, способен горы сдвинуть, особенно если эта самая владелица ещё и при остроконечной чёрной шляпе. Замок внезапно ожил: все засуетились, забегали, закипела работа.

– Ты небось думаешь, тебе всё сошло с рук? – раздался голос за её спиной.

Тиффани выждала мгновение, прежде чем оборачиваться, а когда наконец обернулась, на губах её играла улыбка.

– О, да это госпожа Лоск! Вы всё ещё здесь? Раз так, может, вы могли бы помыть где-нибудь полы?

Сиделка прямо-таки полыхала яростью.

– Я не мою полов, ты, наглая маленькая…

– Верно, госпожа Лоск, вы ничего не моете, не так ли? Я давно это заметила! Так вот, госпожа Зорецвет, которая была здесь до вас, вот она полы мыла на совесть! Она отдраивала пол так, что в него можно было смотреться, как в зеркало – хотя в вашем случае, госпожа Лоск, я понимаю, почему вас это не прельщает. А госпожа Джемпер, которая была здесь до госпожи Зорецвет, отчищала полы песком, белым песком! Она преследовала грязь, как терьер – лисицу!

Сиделка открыла было рот, чтобы возразить, но Тиффани не дала ей и слова вставить.

– Кухарка рассказывала, вы очень набожны, часами на коленях простаиваете, по мне, так и прекрасно, просто замечательно, но вам не приходило в голову взять при этом в руки ведро и тряпку? Людям не нужны молитвы, госпожа Лоск; людям нужно, чтобы вы делали своё дело, госпожа Лоск. И я по горло сыта вами, госпожа Лоск, и в особенности вашим очаровательным белоснежным жакетиком. Думаю, на Роланда ваш чудесный белый жакетик произвёл сильное впечатление, но на меня – нет, госпожа Лоск, потому что вы никогда не возьмётесь ни за какую работу из страха его запачкать.

Сиделка занесла было руку.

– Ох и закатила бы я тебе пощёчину!

– Нет, – твёрдо возразила Тиффани. – Не смогли бы.

Рука застыла в воздухе.

– Меня в жизни так не оскорбляли! – возмущённо взвизгнула сиделка.

– В самом деле? – откликнулась Тиффани. – Я удивлена.

Она развернулась на каблуках, оставив сиделку стоять где стояла, и направилась к молодому стражнику, только что вошедшему в зал.

– Я тебя в замке то и дело вижу. Но не знаю, кто ты. Как тебя зовут?

Начинающий стражник отсалютовал, как смог.

– Престон, госпожа.

– Престон, барона уже отнесли вниз, в усыпальницу?

– Да, госпожа, а я снёс вниз несколько фонарей, запас чистого полотна и ведро тёплой воды, госпожа. – Заметив выражение её лица, Престон усмехнулся. – Моя бабушка обмывала покойников, когда я был совсем мальцом, госпожа. Я могу помочь, если надо.

– А бабушка позволяла тебе помогать?

– Нет, госпожа, – признался юноша. – Она говорила, мужчинам этого нельзя, если они не обучены доктрине.

– Доктрине? – озадаченно подняла брови Тиффани. – Что за доктрина?

– Ну, знаете, госпожа, доктрина – в смысле пилюли, микстуры, отпиливание ног, всё такое.

– А, ты имеешь в виду – докторству, – осенило Тиффани. – Думаю, этого не нужно. Не то чтобы мы пытались его вылечить. Я сама справлюсь, но спасибо за предложение. Это и в самом деле женская работа.

«А почему это женская работа, я понятия не имею», – сказала себе Тиффани, входя в усыпальницу и засучивая рукава. Молодой стражник даже догадался принести вниз миску с землёй и миску с солью[20]. Молодчина твоя бабушка, подумала Тиффани. Хоть кто-то научил мальчишку чему-то полезному!

Девушка всплакнула немного, приводя старика в «подобающий вид», как говорила матушка Ветровоск. Тиффани всегда плакала. Так надо. Вот только, если ты ведьма, нельзя плакать на людях. Люди этого не ждут. Им будет не по себе.

Тиффани отступила на шаг. Что ж, надо признать, старикан выглядит заметно лучше, чем вчера. В качестве завершающего штриха она достала из кармана два пенни и осторожно положила их на веки умершего.

Таковы были древние обычаи, рассказанные ей нянюшкой Ягг. Но теперь родился новый обычай, известный ей одной. Тиффани одной рукой оперлась о край мраморной плиты и взяла ведро с водой в другую. И постояла неподвижно, пока вода в ведре не закипела, а плита не покрылась инеем. Тогда Тиффани вынесла ведро наружу и вылила его в канаву.

К тому времени, как она закончила, в замке уже царила суматоха; все занялись своими делами, так что покидала его Тиффани со спокойной душой. На выходе из замка она замешкалась и остановилась подумать. Люди редко останавливаются подумать. Они думают на ходу. А иногда это очень даже неплохая идея: просто перестать двигаться. Ведь как знать, вдруг ты движешься в неправильную сторону.

Роланд был единственным сыном барона и, насколько Тиффани знала, его единственным родственником, или, по крайней мере, единственным родственником, которого подпускали к замку ближе чем на пушечный выстрел. После отвратительной и дорогостоящей судебной грызни Роланду удалось-таки выдворить из замка кошмарных тёток, бароновых сестёр, которых, если честно, даже сам старый барон считал наигнуснейшей парой старых хорьков, которых только можно обнаружить в штанинах своей жизни. Но нужно было известить ещё кое-кого, и этот кое-кто никоим образом не приходился барону роднёй и, тем не менее, имел право узнать столь важную новость как можно скорее. Тиффани направилась к холму Фиглей повидать кельду.

Когда появилась Тиффани, Амбер сидела снаружи и шила что-то в солнечном свете.

– Здрасьте, госпожа, – весело поздоровалась она. – Сейчас схожу скажу госпоже кельде, что вы здесь. – С этими словами Амбер исчезла в дыре проворно, словно змейка, – так когда-то умела и Тиффани.

Зачем Амбер сюда вернулась? – недоумевала Тиффани. Она же сама отвела девушку на ферму Боленов, где ей ничего не угрожало. Зачем она поднялась в Меловые холмы, к кургану? И как ей вообще удалось вспомнить дорогу?

– Прелюбопытный она ребёнок, – раздался голос, и из-под листка высунулся Жаб[21]. – Ты, никак, чем-то взволнована?

– Старый барон умер, – объяснила Тиффани.

– Ну, этого следовало ожидать. Да здравствует барон, – откликнулся Жаб.

– Он не может здравствовать, он умер.

– Нет, именно так полагается говорить, – проквакал Жаб. – Когда король умирает, нужно тотчас же возвестить миру, что уже есть следующий. Это важно. Интересно, каким окажется новый барон. Явор Заядло уверяет, будто он – размазня и хлюпик, недостойный лизать тебе башмаки. И что он подло тебя бросил.

Как бы там ни сложились обстоятельства в прошлом, Тиффани не желала слышать ничего подобного.

– Облизывать мне башмаки или что другое я никому не позволю, спасибочки. Как бы то ни было, – добавила ведьма, – он ведь не их барон, верно? Фигли гордятся тем, что у них нет господина.

– Совершенно справедливое утверждение, – торжественно подтвердил Жаб. – Но не следует забывать и о том, что Фигли также гордятся своей способностью надираться в стельку по любому поводу, а это, в свою очередь, влечёт за собою некоторую переменчивость взглядов. Барон же со всей определённостью считает себя, de facto, владельцем всех окрестных земель. И это его притязание имеет юридическую силу. Хотя с сожалением констатирую, что о себе сказать того же не могу: сила, в частности юридическая, более не пребывает со мною. Но так вот, возвращаясь к девочке, с ней всё не так просто. Ты разве не заметила?

«Чего такого я не заметила? – лихорадочно думала Тиффани. – Что я должна была заметить? Амбер ещё совсем ребёнок[22]; я с ней частенько сталкивалась, не настолько тихоня, чтобы встревожиться, не такая шумная, чтобы вызывать раздражение. Вот, в сущности, и всё». И тут Тиффани вспомнила: куры! Вот что странно.

– Она умеет говорить по-фиглевски! – возвестил Жаб. – И я не имею в виду всякие там «раскудрыть!» – это так, жаргон. Я имею в виду серьёзный, древний язык, на котором говорит кельда; язык, на котором они говорили до того, как пришли сюда – уж откуда бы они ни пришли. Прошу прощения, я бы, конечно, удачнее построил фразу, будь у меня время на подготовку. – Жаб помолчал. – Лично я ни слова на фигльском не понимаю, но девчонка его словно на лету схватывает. И ещё одно. Готов поклясться, она пыталась поговорить со мной на жабьем. Сам-то я в нем не силён, но какое-никакое понимание с, э-э-э, изменением формы, так сказать, обрёл.

– Ты хочешь сказать, она понимает незнакомые слова? – уточнила Тиффани.

– Не уверен, – отозвался Жаб. – По-моему, она понимает смысл.

– В самом деле? – удивилась Тиффани. – Мне она всегда казалась несколько простоватой.

– Простоватой? – забавляясь, переспросил Жаб. – Что ж, как законник, скажу тебе одно: то, что кажется совсем простым, может оказаться чрезвычайно запутанным, особенно когда я работаю на условиях почасовой оплаты. Солнце – простое. Меч – простой. Гроза – простая. Но за простыми вещами тянется громадный хвост сложностей.

Амбер высунула голову из дыры.

– Госпожа кельда зовёт тебя в меловой карьер, – взволнованно сообщила она.

Тиффани осторожно пробралась сквозь тщательно обустроенное прикрытие. Из глубины мелового карьера доносились одобрительные возгласы и аплодисменты.

Карьер ей нравился. Здесь просто невозможно было чувствовать себя по-настоящему несчастной: влажные белые стены баюкали её словно колыбель, а сквозь заросли шиповника пробивался свет ясного дня. В детстве она порою видала, как в меловой карьер вплывает древняя рыбина и снова выплывает наружу: рыбина из тех времён, когда Меловые холмы были землёй под волнами. Вода ушла давным-давно, но души призрачных рыб этого не замечали. Они были закованы в броню словно рыцари и стары, как сам мел. Но с тех пор Тиффани их больше не видела. Вероятно, с годами зрение меняется.

Резко запахло чесноком. На дне карьера кишмя кишели улитки. Фигли осторожно расхаживали между ними и рисовали на раковинах номера. Амбер, обняв руками колени, сидела рядом с кельдой. Если смотреть сверху, больше всего это напоминало овчарочьи смотры, только лая было поменьше, а липкости – побольше.

Заметив Тиффани, кельда поднесла крохотный палец к губам и коротко кивнула на Амбер, которая заворожённо наблюдала за происходящим. А потом указала на место по другую сторону от себя и объяснила:

– Мы, стал-быть, глядим, как ребята таврят скотину. – В голосе Джинни послышалась странноватая нотка. Таким голосом взрослый спрашивает у ребёнка: «До чего же весело, правда?» На случай, если ребёнок сам ещё не пришёл к такому выводу. Но Амбер, похоже, и впрямь радовалась от души. Тиффани вдруг пришло в голову, что Амбер счастлива, когда вокруг – Фигли.

А ещё Тиффани показалось, что кельда не в настроении говорить о серьёзных вещах, так что она просто спросила:

– А зачем их таврить? Кому их красть-то?

– Да другим Фиглям, ясно дело. Мой Явор смекает, они уж в очередину выстраиваются угонять наших улиток, стоит их только без призора кинуть.

– Но тогда зачем оставлять их без присмотра? – недоумевала Тиффани.

– Так мои ж ребя, ясно дело, пойдут тырить их скотину. Это древний обычай Фиглей, чтоб всем всласть подракаться, и полямзить, и потырить, и, конечно же, без добра-любима пойла никак. – Кельда подмигнула Тиффани. – Ну, ребя-то радёхоньки, не горюнятся и у нас под ногами не мельтешатся, ясно дело.

Она снова подмигнула Тиффани, потрепала Амбер по коленке и сказала ей что-то на языке, похожем на очень древний вариант фигльского. Амбер ответила на нём же. Кельда многозначительно кивнула Тиффани и указала на противоположный конец карьера.

– Что ты ей только что сказала? – полюбопытствовала Тиффани, оглядываясь на девушку, которая с тем же улыбчивым интересом наблюдала за Фиглями.

– Я сказала, мы с тобой хотим потолковать промеж себя и беседа эта только для взрослых, – перевела кельда, – а она сказала, мальчишки ужасно смешные, и я понятия не имею как, но она переняла Праматерь Языков. Тиффани, я говорю на нём токмо с дочерью и с гоннаглом, ясно дело, и я как раз беседовала с ним в кургане давеча ночью, и тут она возьми и встрянь в разговор! Она переняла язык со слуха! Так не бывает! Она наделена редким даром, точнякс. Она, похоже, понимает смысл слов в своей голове, а это магия, девочка моя, всамделишная, и не иначе!

– Как такое могло случиться?

– Кто знает? – покачала головой кельда. – Это дар. Послушайся моего совета, отдай девчуру в обучение.

– А не поздно ли ей начинать? – усомнилась Тиффани.

– Приставь её к ведьмовскому ремеслу иль найди какой ещё выход для её дара. Поверь, девочка моя, я вовсе не пытаюсь внушить тебе, будто избить девчуру мало не до смерти – дело хорошее, но кто знает, как мы выбираем наши пути? Вот она угодила сюда, ко мне. У неё дар понимания. А нашла б она его, сложись всё иначе? Ты отлично знаешь, что смысл жизни – в том, чтоб отыскать свой дар. Найти свой дар – это счастье. Не найти – беда. Ты говоришь, она простовата: подыщи ей наставника, который выявит в ней сложное. Эта девчура выучила непростой язык со слуха. Миру позарез нужны те, кто такое умеет.

Прозвучало это убедительно. Всё, что говорила кельда, звучало убедительно.

Помолчав, кельда промолвила:

– Мне очень жаль, что барон умер.

– Прости, – покаялась Тиффани. – Я как раз собиралась тебе рассказать.

Джинни улыбнулась.

– Думаешь, кельде нужно сообщать такие вещи, девочка моя? Он был хорошим человеком, и ты обошлась с ним как должно.

– А теперь мне пора отправляться на поиски нового барона, – промолвила Тиффани. – И мне потребуется помощь твоих ребят. В городе людей тысячи и тысячи, а Фигли здорово наловчились находить всякое-разное[23]. – Тиффани оглядела небо. Ей до сих пор не доводилось проделывать путь до большого города верхом на метле, и лететь туда в темноте ей вовсе не улыбалось. – Я отправлюсь в путь с первым светом. Но прежде всего, Джинни, мне, наверное, надо отвести Амбер обратно домой. Ты ведь соскучилась по дому, Амбер, правда? – без особой надежды предположила она.

Три четверти часа спустя Тиффани летела на метле обратно в деревню, а в ушах её всё ещё звенели пронзительные вопли Амбер. Возвращаться домой она наотрез отказалась. Более того, своё нежелание покинуть холм изъявила самым недвусмысленным образом: растопырив руки и ноги, упёрлась в стенки норы и принималась визжать во весь голос всякий раз, как Тиффани мягко тянула её за собой. Когда же та наконец отпустила девушку, Амбер вернулась и снова уселась рядом с кельдой. Что ж, ничего не попишешь. Ты строишь для людей одни планы, а сами люди тем временем строят совсем другие.

С какой стороны ни глянь, но у Амбер есть родители: совершенно ужасные родители, что правда, то правда, и можно ещё добавить, что это вы им польстили. По крайней мере, надо им сообщить, что девушка в безопасности… В конце концов, что дурного может случиться с Амбер под присмотром кельды?

Завидев на крыльце Тиффани, госпожа Пенни с грохотом захлопнула дверь и почти тут же распахнула её снова, заливаясь слезами. В доме дурно пахло – и не только застоявшимся пивным духом и подгорелой стряпнёй, но ещё и беспомощностью и замешательством. Кот, грязнее и паршивее Тиффани в жизни не видела, явно вносил в атмосферу свой посильный вклад.

Госпожа Пенни, перепуганная до потери разума, уж сколько бы его там ни было, рухнула на колени, невнятно о чём-то умоляя. Тиффани заварила ей чашку чая, задача не для брезгливых, учитывая, что вся посуда, что нашлась в хижине, громоздилась в каменной раковине: грязная мутная вода плескалась у самого края и время от времени ещё и пузырилась. Тиффани в течение нескольких минут изо всех сил отдраивала чашку, прежде чем рискнула ею воспользоваться, а в чайнике между тем что-то побрякивало.

Госпожа Пенни, устроившись на единственном стуле с четырьмя ножками, бормотала что-то насчёт того, что муж её на самом-то деле человек неплохой, всего-то и надо, что ужин подать на стол вовремя да чтоб Амбер вела себя паинькой. Тиффани давно привыкла к такого рода безысходным разговорам, пока «ходила по домам» в горах. Порождал их страх – женщины боялись, что стоит им остаться одним, и им ещё хуже придётся. У матушки Ветровоск тут был свой метод, а именно: внушить всем и каждому страх перед матушкой Ветровоск, но матушка Ветровоск вот уже много лет была, ну, матушкой Ветровоск.

По ходу осторожных, мягких расспросов выяснилось, что господин Пенни спит наверху, и Тиффани просто сообщила госпоже Пенни, что за Амбер присматривает одна очень добрая дама, пока та выздоравливает. Госпожа Пенни снова расплакалась. Это убогое, нищенское жилище действовало Тиффани на нервы, и она пыталась гнать жестокие мысли; но так ли трудно вылить на каменный пол ведро холодной воды и шваброй выгнать её за дверь? Так ли трудно сварить мыла? Из животного жира и древесной золы мыло получается очень даже сносное. И, как говаривала когда-то мама: «Любому бедняку под силу вымыть раму», хотя отец, просто чтобы подразнить жену, иногда переделывал фразу на: «Любому бедняку под силу вымыть даму». А в этой семье с чего прикажете начинать? И что там такое погромыхивает в чайнике и явно рвётся наружу?

Деревенские женщины в большинстве своём народ суровый. А как иначе, если приходится поднимать семью на батрачьи заработки? Существовало местное присловье, своего рода рецепт, как справляться с неуживчивым мужем. А именно: «Распекательный пирог, гуляш по двору да битки по рёбрам». То есть неуживчивого мужа распекали вместо ужина, спать выставляли за дверь, а если он поднимал на жену руку, то получал сдачи тяжёлой деревянной скалкой – такая в каждом доме имелась. И мужья обычно осознавали свои ошибки ещё до того, как заиграет лютая музыка.

– Может быть, вам следует переехать куда-нибудь ненадолго, отдохнуть от господина Пенни? – предложила Тиффани.

Женщина, бледная как слизень и тощая как метла, в ужасе отшатнулась.

– Ох, нет! – вскричала она. – Он же без меня пропадёт!

И тут… всё пошло не так, ну, то есть ещё хуже, чем было. А ведь начиналось так безобидно… Бедняжка выглядела такой разнесчастной, что Тиффани не удержалась.

– Ну что ж, тогда я хотя бы у вас в кухне приберусь, – весело заявила она. И всё бы ничего, если бы она просто-напросто схватила метлу и взялась за работу, но нет, хватило же у неё ума посмотреть на закопчённый, затянутый паутиной потолок и обронить: – Ладно, я знаю, что вы тут, вы же за мной всегда ходите, так что принесите-ка пользу и отдрайте эту кухню до блеска!

В первые несколько секунд не произошло ровным счётом ничего. Тиффани навострила уши и услышала приглушённое бормотание под самым потолком:

– Вы слыхали? Она бум-бум, что мы тута! И как так она завсегда просекает?

– Эт потому, что мы завсегда за нею хвостимся, ты мал-мал дурила! – послышался другой фиглевский голос, лишь самую малость отличный от первого.

– Ах-ха, это-то я кумексаю, но я к чему гну, разве ж мы не мы не давали честна-пречестна словеса не хвоститься за ней больше?

– Ах-ха, самое клятвенное словесо!

– Точнякс, так что я мал-мала грущеваю, что мал-мала громазда карга сумневается в клятвенных словесах. Больно обидственно оно для чуйств.

– Но мы ж клятвенное словесо уже порушили; таков обычай Фиглей.

– Эй, а ну кыкс живей, чучундры, она уж ноготопсы топсит! – послышался третий голос.

На замызганную кухоньку обрушился смерч[24]. Вокруг башмаков Тиффани, что и впрямь нетерпеливо притоптывали, взбурлила пенная вода. Надо признать, по части устроить кавардак Фигли не знают равных, но, как ни странно, умеют они и по-быстрому навести порядок, причём даже без помощи синих птиц и разнообразных лесных созданий.