Запах соли, крики птиц Лэкберг Камилла

– Да, я обещаю дать вам знать, как только у нас появится более точная информация. Спасибо, что уделили нам время и поговорили с нами в такой… тяжелый момент.

Она лишь кивнула и закрыла за ними дверь. Патрик посмотрел на пакет, который держал в руках.

– Как насчет того, чтобы отправить сегодня небольшую посылочку в Государственную криминалистическую лабораторию?

– Прекрасная идея, – отозвался Мартин и двинулся в направлении здания полиции. Теперь им, по крайней мере, есть с чего начинать.

– Мы действительно возлагаем на этот проект большие надежды. Вы ведь начнете трансляцию в понедельник?

– Да-да, всенепременно, и тогда уже погоним сплошняком, – ответил Фредрик и широко улыбнулся Эрлингу.

Они сидели в большом офисе главы администрации, в маленьком отсеке, где вокруг стола стояло несколько мягких кресел. Одним из первых шагов Эрлинга на новом месте стала замена скучной чиновничьей мебели на настоящие вещи – экстра-класса и отменного качества. Подсунуть счет в бухгалтерские книги не составило особого труда – ведь покупать офисную мебель все равно необходимо.

Кожа слегка заскрипела, когда Фредрик сменил положение в кресле и продолжил:

– Мы пока чрезвычайно довольны проведенной съемкой. Может, маловато действия, но хороший материал, чтобы представить участников и как бы задать тон. Теперь уже от нас зависит, чтобы возникла интрига и в прессе появились классные заголовки. Тут ведь завтра вечером планируется какое-то увеселительное мероприятие, оно может стать отличным поводом для начала настоящего шоу. Насколько я знаю участников, они сильно оживят вашу вечеринку.

– Да, нам ведь хочется, чтобы в прессе о Тануме сообщалось по меньшей мере столько же, сколько об Омоле и Тёребуде. – Эрлинг раскурил сигару и посмотрел на продюсера сквозь дым. – Вы точно не хотите, чтобы я угостил вас сигарой? – Он кивнул в сторону стоящей на столе шкатулки – хьюмидора[13], как обычно говорил Эрлинг, делая ударение на «о». Такие вещи важны. Только любители хранят сигары в фабричных дурацких коробках, а у настоящих знатоков имеется хьюмидор.

Фредрик Рен помотал головой.

– Нет, спасибо, я придерживаюсь простых ядовитых палочек. – Он достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Дым начал плотно окутывать стол.

– Не могу не подчеркнуть, как важно, чтобы в ближайшие недели о нас действительно заговорили. – Эрлинг сделал еще одну затяжку. – Омоль ведь во время съемок попадал на первые страницы газет не реже чем раз в неделю, и Тёребуда от него не намного отставала. Я надеюсь, что в нашем случае будет по меньшей мере так же. – Он помахивал сигарой, как указкой.

Продюсер не дал себя запугать – он привык управляться с самоуверенными телевизионными начальниками и не боялся бывшего руководителя, а теперь мелкой шишки в стране лилипутов.

– Заголовки появятся, не сомневайтесь. Если дело пойдет туго, придется просто поддать жару. Поверьте, мы точно знаем, на какие кнопки надо нажимать. Наши подопечные не семи пядей во лбу. – Он засмеялся, и Эрлинг присоединился. – Уравнение на самом деле чертовски простое. Мы собираем несколько тупых и жаждущих медийной известности молодых людей, снабжаем их кучей спиртного и расставляем вокруг них постоянно включенные камеры. Они регулярно недосыпают, паршиво едят и все время испытывают давление с нашей стороны и со стороны телезрителей, сознавая, что должны что-то создавать, демонстрировать. Если у них не получится, им придется распрощаться с посещениями баров, проходами без очереди в ночные клубы, обилием девиц и денег за фотки для журналов. Не сомневайтесь, они заинтересованы в газетных заголовках и телерейтингах, а у нас имеются необходимые инструменты, чтобы направить их энергию в нужное русло.

– Похоже, что вы свое дело знаете. – Эрлинг склонился над столом и стряхнул длинный столбик пепла в пепельницу. – Хотя должен признаться, что сам я прелести таких программ не понимаю. Мне бы и в голову не пришло смотреть подобное, не будь у нас особой заинтересованности в данном шоу. Слава богу, я знаю, какие программы показывали раньше. То было качественное телевидение. «Это твоя жизнь», «Безмолвные гости», «Гость Хагге»…[14] Таких ведущих, как Лассе Хольмквист и Хагге Йейгерт, теперь уже больше нет.

Фредрик Рен с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Вечно эти старикашки ноют по поводу того, что телевидение раньше было лучше. Но посади их перед серией с таким Хагге, или как его там, они уснут в течение десяти секунд. Снотворное, блин, а не программы. Но он лишь улыбнулся Эрлингу, словно был с ним полностью согласен. С этим мужиком надо поддерживать хорошие отношения.

– Только мы, разумеется, не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал, – продолжил Эрлинг с озабоченной морщиной на лбу.

Будучи руководителем компании, он с успехом пользовался этой морщиной, и в результате долгих тренировок она получалась почти естественной.

– Конечно же нет, – вторил ему продюсер, тоже попытавшийся изобразить на лице озабоченность и заинтересованность. – Мы тщательно следим за самочувствием участников и даже организовали им на время съемок поддержку профессионального психолога.

– Кого же вы наняли? – спросил Эрлинг, откладывая сигару, от которой уже почти ничего не осталось.

– Нам очень повезло, нас познакомили с психологом, который только что переехал в Танум. Его жена получила должность в местной полиции. У него солидный профессиональный опыт, поэтому мы очень рады, что нашли его. Он будет беседовать с участниками индивидуально и со всеми вместе раза два в неделю.

– Отлично, отлично, – закивал Эрлинг. – Нам ведь чрезвычайно важно, чтобы все хорошо себя чувствовали. – Он отечески улыбнулся Фредрику.

– В этом вопросе у нас с вами полное единодушие. – Продюсер улыбнулся в ответ. Правда, не столь по-отечески.

Калле Шернфельт стоял в нерешительности, держа в одной руке мундштук, а в другой тарелку, и с отвращением смотрел на остатки еды.

– Тьфу, какой, блин, бардак, – сказал Калле, будучи не в силах оторвать взгляд от смешавшихся в одну кашу мяса, соуса и кусочков картошки. – Эй, Тина, когда мы наконец поменяемся? – раздраженно спросил он, уставившись на проплывавшую мимо девушку, державшую две тарелки с аккуратно разложенной на кухне едой.

– Что до меня, так никогда, – огрызнулась та, открывая бедром дверь.

– Дьявол, как я это ненавижу! – прорычал Калле и скинул тарелки в мойку. Раздавшийся сзади голос заставил его вздрогнуть.

– Послушай, если ты что-нибудь разобьешь, мы вычтем у тебя из зарплаты. – На него сурово смотрел Гюнтер, шеф-повар ресторана «Постоялый двор».

– Если ты думаешь, что я тут из-за денег, ты жестоко ошибаешься, – нагло ответил Калле. – К твоему сведению, дома, в Стокгольме, я трачу за вечер больше, чем ты зарабатываешь за месяц!

Он взял еще одну тарелку и демонстративно швырнул ее в мойку. Тарелка разбилась, а его дерзкий взгляд явно подстрекал Гюнтера к каким-либо действиям. На секунду показалось, что шеф-повар уже открывает рот, чтобы выругаться, но потом он взглянул на камеры и, что-то бормоча, пошел обратно на кухню – размешивать булькающую на конфорках еду.

Калле криво усмехнулся. Всё одно, где ни находись – в Танумсхеде или в центре Стокгольма. Реально. Кто платит, тот и заказывает музыку. Все тянутся к деньгам. С этим он вырос, научившись так жить и ценить такой уклад. Почему бы и нет? Ведь ему от этого одна польза. Он же не виноват, что родился в мире, где деньги швыряют на ветер. Только однажды – на острове – ему довелось ощутить, что эти правила не работают. От одной мысли об этом он помрачнел.

Калле согласился участвовать в «Робинзоне», полный радужных надежд. Он привык побеждать и был уверен, что ему не составит труда на голову разбить кучку тупых провинциалов. Он ведь знал, что за народ участвует в программе – безработные, грузчики и парикмахерши. Для такого парня, как он, победить их – раз плюнуть. Однако реальность обернулась для него шоком. При отсутствии возможности вытащить бумажник и блеснуть важными оказались совершенно иные вещи. Когда еда закончилась и кругом осталось одно дерьмо и песчаные блохи, его достоинства свелись к нулю. Он испытал жгучую боль. При голосовании его поставили пятым, он даже не пошел на последнюю тусовку. Ему внезапно пришлось осознать, что люди не питают к нему теплых чувств. Не то чтобы он был самым популярным парнем в Стокгольме, но там к нему, по крайней мере, относились с уважением и восхищением. Перед ним часто и с удовольствием заискивали, чтобы не упустить момента, когда шампанское льется рекой и вокруг вьются девицы. На острове этот мир казался бесконечно далеким, и победу одержал какой-то полный ноль из Смоланда[15] – кретин-столяр, вокруг которого все ахали, потому что он такой подлинный, такой честный, такой простой. Проклятые идиоты. Да, остров оставил впечатление, которое Калле постарался забыть как можно скорее.

Но тут все будет по-другому. Здесь он куда больше в своей стихии. Допустим, не возле мойки, но у него есть шанс показать, на что он способен. Его характерный для престижного стокгольмского района выговор, классически зачесанные назад волосы и дорогая фирменная одежда тут кое-что значат. Ему не придется носиться полуголым, подобно безмозглому дикарю, пытаясь полагаться на какого-то великого засранца. Здесь он сможет взять верх.

Калле нехотя достал из мойки грязную тарелку и начал ее споласкивать. Надо поговорить с продюсерами, чтобы их с Тиной поменяли местами. Это уж всяко не соответствует его имиджу.

Словно в ответ на его мысли, из распахивающейся в обе стороны двери вновь появилась Тина. Она прислонилась к стене, сняла туфли и закурила сигарету.

– Хочешь? – Тина протянула ему пачку.

– Да, блин, – ответил Калле и тоже прислонился к стене.

– Нам ведь нельзя тут курить? – спросила Тина, выпустив кольцо дыма.

– Да, – снова отозвался он и выпустил кольцо, устремившееся следом.

– Что ты думаешь насчет сегодняшнего вечера? – Она посмотрела на него.

– Ты имеешь в виду дискотеку, или как они это там, блин, называют?

– Именно. – Тина засмеялась. – Думаю, я не бывала на «диско» с середины школы. – Она немного пошевелила пальцами ног, болевшими от того, что они в течение нескольких часов были сжаты туфлями на высоком каблуке.

– А, ежу ясно, там будет прикольно. Ведь бал правим мы. Народ соберется ради нас. Разве может получиться не прикольно?

– Да, я, во всяком случае, собираюсь попросить Фредрика устроить так, чтобы мне дали спеть.

Калле захохотал.

– Ты чего, серьезно?

– А ты думаешь, я полезла в это дело из-за того, что тут так классно? – Тина посмотрела на него с обидой. – Мне надо ловить момент. Я несколько месяцев брала уроки пения, и после «Бара» записывающие конторы прямо с ума посходили.

– Так у тебя уже есть контакты в музыкальном мире? – подзадорил ее Калле, глубоко затягиваясь.

– Нет… Все как бы сорвалось. Но мой менеджер говорит, что всему виной был тайминг. Нам надо найти крутую мелодию, чтобы создать мне имидж. А еще он попробует устроить, чтобы меня пофоткал Бинго Ример[16].

– Тебя? – дико захохотал Калле. – Знаешь, тогда, пожалуй, у Барби больше шансов… У тебя же нет таких… – он скользнул взглядом по ее телу, – достоинств.

– Что? Да у меня не менее красивое тело, чем у этой чертовой куклы. Только сиськи чуть поменьше. – Тина бросила сигарету на пол и сердито загасила ее каблуком туфли, которую держала в руке. – Но я коплю деньги на новую грудь, – добавила она, с вызовом глядя на Калле. – Еще десять тысяч крон, и я смогу заполучить классную чашечку Д.

– Ну, успехов, – сказал Калле и тоже раздавил сигарету на полу.

Именно в этот момент вернулся Гюнтер. Его лицо, уже и так раскрасневшееся на кухне от горячих паров, покраснело еще больше.

– Вы здесь курите! Это запрещено, абсолютно запрещено, совершенно запрещено. – Он возмущенно замахал руками, а Тина с Калле переглянулись и захохотали. У него был чертовски карикатурный вид.

С неохотой они вернулись к своим занятиям. Камеры все запечатлели.

Самыми лучшими были мгновения, когда они сидели вплотную друг к другу. Когда она брала в руки книгу. Шелест аккуратно переворачиваемых страниц, запах ее духов, прикосновение щеки к мягкой ткани ее блузки. Тени в такие мгновения держались поодаль. Все, что пугало и манило извне, становилось неважным. Ее голос, поднимавшийся и понижавшийся мягкими волнами. Иногда, если они уставали, один из них, а порой и оба засыпали, уронив голову ей на колени. Последним, что им запоминалось перед тем, как сон брал верх, были история, голос, шелест бумаги и ее пальцы, ласкающие волосы.

Историю эту они слышали множество раз. Знали ее от и до. Тем не менее она каждый раз казалась им новой. Иногда во время чтения он наблюдал за сестрой. Рот слегка приоткрыт. Глаза прикованы к страницам книги. Волосы разлетелись по спине поверх ночной рубашки. Он обычно каждый вечер расчесывал ей волосы. Это считалось его обязанностью.

Когда она читала, желание выбраться за закрытые двери исчезало. Существовал лишь красочный мир приключений, полный драконов, принцев и принцесс. Никаких закрытых дверей.

Ему смутно припоминалось, что поначалу он боялся. А потом уже нет. Потому что от нее так прекрасно пахло, ему было так мягко, и ее голос столь ритмично поднимался и понижался. Ведь он знал, что она его защитит. Хоть и сознавал, что он – ее неудачник.

В ожидании, пока Ула вернется домой с работы, Патрик с Мартином несколько часов занимались другими делами. Поначалу они собирались поехать к вдовцу сразу и поговорить с ним прямо в компании «Инвентинг», но решили подождать до пяти часов, когда закончится рабочий день. У них не было причин вынуждать его потом отвечать на многочисленные вопросы коллег. Во всяком случае, пока. Керстин ведь полагала, что Ула не имеет никакого отношения к анонимным письмам и звонкам. Патрик, правда, не был в этом убежден – ему требовалось железное подтверждение ее правоты. Пачку писем во второй половине дня отправили в криминалистическую лабораторию, и Патрик уже подал запрос на получение доступа к регистру абонентов, звонивших Керстин и Марит в периоды поступления анонимных звонков.

Ула открыл им дверь, похоже, только что выйдя из-под душа. Одеться он успел, но волосы были еще мокрыми.

– Я вас слушаю, – нетерпеливо сказал он. На его лице уже не осталось следов горя, навалившегося на него в понедельник, когда ему сообщили о смерти бывшей жены. Во всяком случае, таких, как у Керстин.

– Нам бы хотелось с вами еще немного поговорить.

– Вот как? – Ула по-прежнему проявлял нетерпение, правда, теперь с оттенком вопроса.

– Да, речь идет о некоторых вещах, связанных со смертью Марит, – ответил Патрик и призывно посмотрел на него.

Ула явно уловил сигнал – он шагнул в сторону и показал рукой, куда им пройти.

– Ну, даже хорошо, что вы пришли, поскольку я все равно собирался вам позвонить.

– Надо же, – сказал Патрик, усаживаясь на диван. На этот раз Ула не повел их на кухню, а указал на мягкую мебель в гостиной.

– Да, я хотел узнать, можно ли оформить запрет на посещение. – Ула сел в большое кожаное кресло и положил ногу на ногу.

– Вот как, – произнес Мартин, бросив испытующий взгляд на Патрика. – Кому же вам бы хотелось оформить запрет?

– Софи. На посещение Керстин. – В глазах Улы вспыхнула искра.

Гости не проявили удивления.

– Разрешите спросить – почему? – Патрик говорил обманчиво спокойным тоном.

– Софи теперь незачем ездить к этой… к этой… тетке! – Ула ответил с такой ненавистью, что даже брызнул слюной. Он наклонился вперед и, опершись локтями о колени, продолжил: – Она сегодня отправилась туда. Когда я приходил домой обедать, рюкзака не было, и я обзвонил ее подруг. Наверняка поехала к этой… лесби. Неужели этому нельзя как-то воспрепятствовать? Я, разумеется, серьезно поговорю с Софи, когда она вернется домой, но ведь должен существовать какой-нибудь законный способ положить этому конец? – Ула переводил требовательный взгляд с Мартина на Патрика.

– Ну, это может оказаться непросто, – ответил Патрик, с каждой минутой все больше утверждаясь в своих предчувствиях. То, о чем они собирались поговорить с Улой, представлялось теперь не просто возможным, а вполне вероятным. – Запрет на посещение – очень строгая мера, и я не думаю, что она применима в данном случае. – Он посмотрел на Улу, который заметно разволновался.

– Но, но, – забормотал тот. – Что же мне тогда, черт возьми, делать? Софи пятнадцать лет, и я не могу запереть ее, если она откажется прислушаться, а эта проклятая… – он с трудом проглотил слово, – она наверняка не захочет пойти навстречу. При жизни Марит я был вынужден терпеть… это, но продолжать сидеть в таком дерьме и дальше, нет, черт побери, увольте! – Он с такой силой ударил кулаком по стеклянной поверхности стола, что Патрик с Мартином оба подпрыгнули.

– Значит, вы не одобряете образ жизни, который избрала ваша бывшая жена?

– Избрала? Образ жизни? – Ула фыркнул. – Если бы не эта чертова сука, вбившая Марит в голову массу бреда, ничего бы не произошло. Мы с Марит и Софи продолжали бы жить вместе. Марит не только разрушила семью, предала меня и Софи, но и выставила нас на всеобщее посмешище! – Он помотал головой, словно по-прежнему отказываясь этому верить.

– А вы как-нибудь проявляли свое недовольство? – с подвохом спросил Патрик.

– Что вы имеете в виду? – Ула посмотрел на него с подозрением. – Конечно, я никогда не скрывал своего отношения к тому, что Марит нас оставила, но всячески умалчивал о причине. Кому захочется распространяться о том, что твоя жена перешла в другой лагерь. Если тебя бросили ради бабы, хвастаться тут особенно нечем. – Он попытался усмехнуться, но горечь превратила усмешку в нечто гораздо более зловещее.

– Но вы ничего не предпринимали против бывшей жены и Керстин?

– Я не понимаю, на что вы намекаете, – сказал Ула, и его глаза сузились.

– Мы говорим о письмах и телефонных звонках, содержащих угрозы, – пояснил Мартин.

– Я? – Ула вытаращил глаза. Определить, искренен он или просто играет, было трудно. – Да и какое это имеет значение? Я хочу сказать, Марит ведь погибла в результате несчастного случая.

Патрик на некоторое время проигнорировал его утверждение. Ему не хотелось открывать все карты сразу, он предпочел делать это шаг за шагом.

– Кто-то посылал Марит с Керстин анонимные письма и звонил им по телефону.

– Меня это не удивляет, – усмехнувшись, заметил Ула. – Подобное обычно провоцирует такого рода внимание. Возможно, в крупных городах и проявляют терпимость, но в наших местах нет.

Патрик чуть не задохнулся от обилия предрассудков, которое излучал мужчина в кресле, и с огромным трудом подавил желание приподнять его за рубашку и высказать пару теплых слов. Утешало лишь то, что каждой фразой Ула все глубже и глубже закапывал себя в дерьмо.

– Значит, вы не имеете отношения к письмам и звонкам? – спросил Мартин с таким же плохо скрываемым отвращением на лице.

– Да, я бы до такого никогда не опустился. – Ула высокомерно улыбнулся им.

Он чувствовал такую уверенность в себе, и дом у него так сверкал, был столь безупречен и прибран. Патрику очень захотелось пошатнуть его отлаженный мирок.

– Тогда вы не будете возражать, если мы возьмем у вас отпечатки пальцев? И сравним их с отпечатками, которые обнаружит на конвертах техническая лаборатория?

– Отпечатки пальцев? – Улыбка внезапно исчезла, теперь его лицо излучало беспокойство. – Я не понимаю! Зачем сейчас в этом копаться?

Патрик внутренне посмеивался, и брошенный на Мартина взгляд убедил его в том, что коллега разделяет эти чувства.

– Сперва ответьте на вопрос. Считать ли мне, что вы готовы предоставить отпечатки пальцев, чтобы мы могли вас исключить?

Тут Ула заерзал в кожаном кресле. Глядя по сторонам, он принялся передвигать стоявшие на стеклянной поверхности стола предметы. Патрику с Мартином казалось, что вещи и так уже выстроены идеальными рядами, но хозяин явно не разделял их мнения, поскольку перемещал предметы по миллиметру в разные стороны, пока они не выстроились достаточно ровно, чтобы успокоить его нервы.

– Да-а, – медленно произнес он. – Пожалуй, придется сознаться. – Улыбка вновь вернулась. Он откинулся на спинку кресла и, похоже, опять обрел равновесие, которое мгновение назад, казалось, утратил. – Да, лучше уж рассказать все как есть. Я действительно несколько раз посылал письма и звонил Керстин и Марит. Конечно, это было глупо, но я надеялся, что Марит поймет несостоятельность подобной связи и образумится. У нас ведь все было прекрасно. И мы могли бы снова зажить хорошо, если бы только она выбросила эту дурь из головы и перестала позорить себя и нас. Прежде всего ради Софи. Представляете, каково девочке ходить в школу с таким «багажом». Когда из тебя сделали мишень для издевок приятелей. Марит должна была образумиться. Из этого никогда бы ничего не получилось, не получилось бы, и все.