Бастард: Сын короля Ричарда Ковальчук Игорь

ПРОЛОГ

Туман заволакивал лес – зябкий утренний туман, который с наступлением рассвета оседает росой на траве и листьях, а весной или осенью зачастую еще и схватывается изморозью. Уже развиднелось настолько, чтобы найти путь в лесу, но, помимо тех, кому не дают покоя срочные дела, все еще почивали в объятиях сна. Сон особенно сладок, ибо лишь он хоть иногда, хоть на короткое время позволяет забыть, что человеку, чтобы выжить, необходимо совершать уйму обременительнейших действий, – как же его не ценить? В несусветную рань поднимаются лишь купцы, дорожащие каждой минутой бодрствования, разбойники, гоняющиеся за купцами, да еще, пожалуй, гонимые.

Молодой человек, ехавший сквозь затянутый паутиной тумана лес, не походил на купца. Не был он и разбойником, с первого взгляда ясно – одинок, слишком аккуратно и неплохо одет. Вооружение у него имелось, но оно напоминало скорее то, которым пользуются рыцари и знатные дворяне, – меч, длинный кинжал, ни лука, ни тем более арбалета. Под расстегнутой курткой, накинутой лишь для вида, а не для тепла, блекло, наподобие рыбьей чешуи, переливалась кольчуга довольно мелкого, ровного плетения, а разбойники нечасто носят кольчуги – слишком это дорогое удовольствие. Молодой мужчина изредка понукал лошадь идти быстрее, но спешил, похоже, не по необходимости, а больше по привычке, кроме того, его еще не отпустила цепкая хватка утреннего полусна.

С узкой тропки конь выбрался на утоптанную дорогу, прорезающую лес с юга на север, и повернул налево. Здесь всадник погнал его уже настойчивей – земля под ногами была ровней, редко где – выступающие корни, о которые можно запнуться. На понукания конь не отреагировал и только после шлепка по крупу прибавил шаг.

Всадник держался в седле так уверенно, что, наверное, мог бы даже вздремнуть на ходу, но почему-то бодрствовал. Кольчуги, которая, должно быть, весила все тридцать фунтов, – если и меньше, то ненамного, – он словно бы не замечал. Здесь сказывалась привычка. Русые волосы его выбивались из-под круглой шапочки, больше напоминающей подшлемник, а к седлу прикреплена была кожаная сума, оттопыривающаяся так, как если бы в ней лежал именно шлем. Лицо у наездника было еще молодое, гладкое, с коротенькой бородкой и усами, но две складки возле губ уже имелись – те, что говорят о твердости и упрямстве. Ясные серые глаза смотрели на мир со спокойной уверенностью, и во взгляде, как и в посадке головы, была величественность, которую воспитать нельзя, а можно только получить с наследство от родителей. Он поглядывал не только вперед, но и вправо-влево, хотя, кажется, что можно с пристальным вниманием высматривать в совершенно безлюдном лесу… Безлюдном? В паре десятков шагов впереди затрещали ветки, и с дерева рухнуло какое-то грузное тело, судя по заглушенным звукам разнообразных, не очень понятных выражений, – человеческое.

В первый же момент всадник выхватил меч, огляделся, помедлил и направил коня к человеку, натужно охающему на груде палой листвы, держась за бока. Упавший, конечно, заметил приближение конного, но, казалось, не желал никак реагировать на очевидное, только поглядывал из-под полуприкрытых век и постанывал сквозь зубы.

– Что, птичка, ветка попалась тонковата? – спросил молодой человек, не убирая, впрочем, меча, и не изъявляя желания спешиться.

– Да вот, ненадежная оказалась, – не без юмора ответил ушибленный.

Он выглядел не то чтобы ободранным, но каким-то неухоженным. Одежда его видала виды и носила несомненные следы ночевок то слишком близко от костра, то слишком далеко – на лапнике и шишках, была порвана о ветки и сучки и потом заштопана явно не женской рукой. Кроме того, вооружен неудачливый «обитатель дерева» был только большим ножом, а это настораживало. Путешественник и насторожился.

– А что ты там забыл? – Он показал на дерево. Упавший молча улыбался, потирая оцарапанный о ветку локоть, вылезающий из большой прорехи на рубашке – видимо, о тот же сучок и порванной. – Где лук оставил?

– А там. На дереве.

– Тогда ясно, что ты там делал, – помедлив, довольно равнодушно заметил конный.

– А ты как думал, Дик? – ушибленный развеселился. – Как чужих жен охобачивать, так это ты пожалуйста, а как отвечать, так не хочу?

– Твоей жены я, кажется, не трогал.

– А зачем графу Йоркскому самому за тобой по лесам бегать? На ногу ты скор. Он лучше заплатит опытным людям.

– И сделает так, чтоб о веселом нраве его жены узнала вся Англия? Правильный подход.

– Тебе-то до его резонов не должно быть дела. И железкой лучше не маши, а то убивать будем неторопливо, со вкусом.

– Понятно. Я должен послушно ждать, пока меня зарежут, потому что этого очень хочет ободранный лесной бандит.

– Потому что этого хочет граф Йоркский. – Разбойник многозначительно поднял палец.

– Я разве был сервом графа Йоркского? – Путник пожал плечами.

Затрещала еловая поросль, и на обозримое пространство выбрался еще один живописно одетый и кое-как вооруженный разбойник. Он поскреб бедро, которое оцарапала колючая ветка, и поднял лук.

– Хватит болтать. Давай, господин рыцарь, слезай с седла, сымай кольчугу. Кольчуги нонеча в цене.

– Ну ты хам. – Конный качнул головой. – Ты кого назвал рыцарем?

Когда именно в процессе беседы он извлек из ножен у пояса метательный нож, никто из присутствующих не заметил. Теперь ему осталось лишь размахнуться. Резкое движение, стремительный бросок – и бандит с луком, на свою беду вылезший из колючего укрытия, схлопотал нож в глаз по самую рукоять.

– Повезло, – буркнул себе под нос путник, поименованный Диком, одновременно падая с седла, потому что слезать было бы долго. Его ловкость оказалась кстати: вслед тут же свистнули две стрелы и воткнулись в землю неподалеку. Обе были ярко раскрашены, видимо, чтобы легче было находить их в траве или среди тел. Древко и оперение – ерунда, главное – наконечник. Наконечники не растут в лесу, в орешнике, их надо ковать. В чащобе это довольно сложно. Даже, пожалуй, невозможно.

– Так, двое с луками.

Он вскочил на ноги и отмахнулся мечом от разбойника с большим топором, успевшего подбежать к нему из-за дальнего неохватного дуба. Тот, спешивший изо всех сил, запыхавшись, не смог рассчитать удар и махнул топором слишком высоко – к удовольствию несостоявшейся жертвы. Дик с легкостью отразил удар – вскользь, чтоб не повредить клинок. Еще на одно движение – на отскок – хватило разбойника, и, несмотря на резвость, меч все-таки догнал его. Рана была, возможно, и не смертельна (то есть не должна была мгновенно вызвать смерть), но на большинство раненых сильное впечатление оказывает сам факт ранения. Мужчина побледнел, как юная девушка, и схватился свободной рукой за бок. Вторая – с топором – опустилась, и Дик не мог этим не воспользоваться. С противником надлежало расправиться как можно скорее, поскольку нетрудно было догадаться, что остальные бандиты вот-вот по-поспеют. Клинок наискось врубился в лицо лесного находника, и душа его порскнула прочь. Дик же, оттолкнув в сторону мешком падающее тело, бросился бежать.

На самом деле на ноги, да еще в лесу, он не слишком рассчитывал и не убежать хотел, а оторваться от разбойников, сбившихся в кучу. Главная цель – растянуть их в тонкую цепочку, с каждым звеном которой можно было разбираться поочереди.

За одним из тех стволов, что он миновал, оказался еще бандит, совсем мальчишка, так и оставшийся сидеть в засаде, Парнишка внезапно увидел рядом бегущего крепкого мужчину с окровавленным оружием в руке и перепугался до смерти: он развернулся и понесся прочь, напролом через молодую поросль и высоченные разлапистые папоротники. Видимо, нападение всей толпой па одного он представлял себе как-то иначе, безопасней, что ли. Дику было не до юнца. Он пожал плечами и повернулся, чтоб встретить первого преследователя сильным выпадом, надеясь, что тот не успеет затормозить.

Бандит успел. Рослый, широкоплечий, похоже, оружием он владел неплохо. Мужчины сцепились всерьез. Дик был ловчее, его противник – крупнее и сильнее. На грубой малоподвижной физиономии разбойника появилась самоуверенная усмешка – у него не было ни малейшего сомнения в собственной победе. Но Дика эта уверенность нисколько не лишала воли к битве – немало на своем веку он повидал таких гордецов. Некоторых ему случилось отправить на тот свет.

Молодой воин еще не устал, потому вертелся с ловкостью, достойной кошки, еще и за тем успевая следить, чтоб к нему не подобрались сбоку. Потом обогнул пенек и бросился бежать, решив, что для него сейчас предпочтительней другой расклад и совершенно иное расположение противников. Главное было – рассчитать траекторию движения так, чтоб сперва наткнуться на самого слабого. Понятно почему: со слабым больше шансов справиться до того, как набегут другие желающие выпустить кишки превратившемуся в дичь человеку. С этим самоуверенным здоровяком придется разбираться вдумчиво, желательно без спешки, без боязни рассчитать и нанести удар сбоку, не отвлекаясь.

Следующему встречному Дик сам заступил дорогу. Его обнадежило то, как разбойник держал топор, и, начав схватку, он убедился, что нисколько не ошибся: парень, похоже, привык рубить этим топором не столько людей, сколько дрова. Да еще, пожалуй, медведей. На его беду, человек куда изобретательней медведя, в особенности тот, кто более-менее владеет оружием. От прямого рубящего удара сверху Дик не просто увернулся, а даже смог позволить себе потратить пару мгновений чтобы прикинуть, куда бить. Выбрал живот, присел немного и от души налег на рукоять лезвия, вошедшего легко, – под верхней одеждой не оказалось никакого, самого простенького доспеха, хотя бы кожаного.

«Три!» – продолжил он свой мысленный счет и бросился бежать с того места, где стоял. И вовремя. В ствол дерева по правую руку от него почти по оперение вонзилась короткая арбалетная стрела. Дик на бегу пошарил по поясу, где висел второй метательный нож, оглядел деревья, нашел взглядом арбалетчика, которого приметил еще раньше, когда оглянулся на выстрел, метнул, не попал и побежал дальше.

«Не повезло», – мог бы прокомментировать он, но не стал и пытаться – из экономии времени. Что ж, не всем и не всегда везет, с этим приходится мириться. Он перепрыгивал через кустики и купы папоротника и все выписывал петли, по крайней мере очень стремился к этому. К счастью, он оказался более быстроног, чем преследователи. И, пожалуй, не только этим мог взять: он действительно все рассчитал и, когда развернулся и помчался в обратную сторону, налетел как раз на арбалетчика. Разбойник было обрадовался, поднял арбалет, выстрелил – и не попал. На самом деле попасть в бегущего даже для мастера – задача не из легких, а вряд ли настоящим мастером мог оказаться тот, кто, будучи разбойником, пользовался не луком, а этим медленнострельным оружием. Очевидно, что воин бежал не по прямой, и бандит раскрыл свою неопытность (а может, нервозность) тем, что выстрелил слишком рано, не в упор, потому и промазал. Он попытался подставить под прямой рубящий удар меча свой арбалет, и деревянная, скрепленная металлическими деталями конструкция разлетелась на куски.

– Квиты! – выдохнул Дик, приканчивая его и имея в виду, собственно говоря, последовательные промахи. Выдернул клинок и опять же вовремя увернулся за дубовый ствол, чтоб не попасться под ноги здоровяку с мечом – все по очереди.

– Стой! Стой, гаденыш! – гудел сзади здоровяк, продираясь сквозь стволики молоденьких елочек с таким шумом, какого не сотворит, наверное, даже десяток медведей в малиннике. Убегая от него, Дик пересек дорогу и снова углубился в лес – и налетел в аккурат на одного из лучников, на свою беду слезшего с дерева посмотреть, что же происходит. Возможно, он решил, что путника уже прикончили (а это логично – шестеро-то на одного!) и обирают, только ему не сказали. Вид целой, невредимой да еще и вооруженной «жертвы» повлиял на него деморализующее. Разбойник бросил лук и развел руками:

– Я сдаюсь.

– Да что ты говоришь! – ответил Дик, закалывая его. – Я, похоже, не заметил.

Тут же вспомнил, что у него закончились метательные ножи, наклонился, бегло обыскал убитого. Его интересовал только нож. К счастью, то, что имелось, вполне годилось для метания. Второй лучник, судя по всему, оказался умней, и, чтоб не попасть под прицел, воину пришлось прятаться за деревьями. А поди метни нож в того, кто большую часть времени скрыт ветками и листвой. Дику пришлось накрутить немало кругов, чтоб выбрать-таки подходящее место, с которого лучник был виден. Тут-то и обнаружились все недостатки сидения на дереве, и в первую очередь то, что увернуться, балансируя на ветке, невозможно. Сложно даже просто посмотреть назад. Для уверенности путник не примеривался долго и, выскочив из-за ствола дуба, метнул нож. Лучник, словно получив полновесный подзатыльник, свалился с ветки – это могло говорить только о точном попадании.

Теперь задача Дика упрощалась. Он с энтузиазмом накинулся на преследователей и принялся рубиться так, как его учили – от души и с выдумкой, так, как наверняка не могли эти недотыки. Разбойники, уже привыкшие к тому, что «жертва убегает, а они догоняют», опешили от смены ролей. Они были темные, простые люди, не размышляющие слишком долго над проблемами (они вообще размышлять не привыкли – это задача главаря). В их сознании схема была предельно проста: если убегает – значит, слаб; если нападает – значит, силен или думает, что силен. А если сначала убегает, а потом нападает – странно. Что ж получается, слабак хочет поскорее все закончить? Мысли про тактику и стратегию отродясь не отягощали их головы, да они и не слышали никогда подобных слов. И набросились на путника с удвоенной энергией, толкаясь и мешая друг другу. А это расклад, о котором человек умелый может только мечтать. Дик справился с этими тремя бандитами даже быстрее, чем ожидал, и на миг пожалел, что с самого начала не предпринял подобного шага. Глупая мысль, конечно, это он понял тут же. Все было сделано правильно. И на очереди оставался главарь.

А он как раз вырвался из еловых зарослей. Физиономия его раскраснелась, и на ней отражена была такая предельная досада, что на сердце у Дика стало тепло.

– Стой! – проревел он и лишь после этого повеял, что нахальный молодец, так упорно выживающий в ситуации, в которой ему выживать не полагается, ждет его в неподвижности, готовый к бою.

То, что отразилось на его грубом лице, проще всего выразить словом «наконец-то!». Он набросился на врага с облегчением и даже с долей признательности за то, что эта погоня по лесу наконец-то завершилась.

– Сколько ужом ни вейся, – тяжело дыша, сострил здоровяк, – а я тебя все же заужу. – И сам расхохотался над своей шуткой. Замахнулся.

Дик отразил меч противника, ударил сам, прямым юлющим выпадом, которого отвлекшийся на остроту бандитский главарь не успел отбить. Кончик отлично закаленного клинка пробил кожаный, укрепленный металлом доспех (прошел как раз между двумя пластинами) и проткнул разбойника до позвоночника.

На лице здоровяка появилось выражение крайнего недоумения. Впервые, не пьяному, руки отказали ему, отказало все, что до сей поры так верно служило, – его собственное тело. Он непонимающе и с несомненной угрозой посмотрел на врага, возможно надеясь приструнить его, попытался махнуть правой, вооруженной рукой, но не смог.

– А вот так! – Если б Дик мог развести руками; наверное, он бы это сделал.

Разбойник вздохнул, затрясся и грузно осел на землю.

– Прям как папаша, – были последние слова этого человека, не поверившего, что всему пришел конец. Неизвестно, кому они были адресованы и о oком повествовали, но черты лица Дика отвердели.

ГЛАВА 1

Он был сыном корнуоллской дворянки из небогатого и не очень знатного рода. Столь же скромно было положение супруга его матушки – этот дворянин владел замком с единственной покосившейся башней, тремя деревеньками да угодьями к ним. Впрочем, несомненный дворянин Этельвольд носил шпоры и даже как-то привез с турнира доспехи и коня побежденного им рыцаря, но в общем среди вассалов герцога Корнуоллского авторитетом не пользовался. Что же до его жены, то единственным примечательным в ней было то, что ей случилось родить ребенка от принца.

Ни о чем серьезном это не говорило. Ричард, которому за его свирепость и любовь к воинским забавам вскоре дали льстивое прозвище Львиное Сердце, любил пользоваться попадающимися по дороге женщинами, когда был в походе, а в кочевом состоянии он с двенадцати лет находился практически непрерывно. Причем не имело ни малейшего значения, какого рода и положения женщина – простолюдинка или знатная, девушка или замужняя, – лишь бы была молода и стройна. Любил наследник Престола и ядреных, а под пиво или вино любил кого попало, без различия знатности, пола и возраста. Так уж случилось, что однажды в Корнуолле, разбираясь с баронами, взбунтовавшимися против некоего начинания короля Генриха, Ричард приказал привести к себе именно супругу Этельвольда, а не крестьянина, именно эту, а не ту, – все было чистой случайностью. И также чистой случайностью можно объяснить тот факт, что Алиса понесла от властителя. К моменту ее появления на ложе принца, одновременно графа Пуату и герцога Аквитанского, со своим супругом она прожила в браке уже четыре года, но упорно не рожала ему детей. Теперь же забеременела, и этот явно незаконнорожденный (явно для всех, потому как муж как раз в это время находился в отлучке, воевал под знаменами сеньора, герцога Корнуоллского, против суверена) стал ее первенцем.

Вернувшийся после годовой отлучки супруг подождал, пока жена родит, немного оправится, поколотил ее как следует для порядка, но на самом деле отнесся к ситуации с пониманием. В глубине души он даже был рад, что под сводами замка наконец-то зазвучал детский голосок, пусть и издаваемый бастардом. Окончательно с позором его примирил тот факт, что, произведя на свет мальчика, названного матерью Ричардом, в честь отца, она начала исправно рожать от собственного мужа. На женщину, родившую тебе долгожданных сыновей и дочек (общим числом семь), да еще по большому счету невиновную, сердиться сложно. Чтобы развеять подозрения, муж расспросил слуг, поговорил с крестьянами, что как раз в тот день возили в боевой стан мясо, убедился, что о склонности его супруги к наследнику престола не было и речи, и успокоился. Он, в сущности, был хорошим мужем.

Ричард, самый старший, рос без особого присмотра. Им занимались псарь и единственный сержант замковой охраны, у которого под началом было аж двенадцать человек, по случаю мирного времени занимающихся чем попало – охотой, рыбной ловлей, кузнечным, шорным и бочарным делом, даже иногда пахотой и покосом – в деревне рук всегда не хватает. Бастард с удовольствием ездил верхом, упражнялся с оружием («Еще бы, при таком-то отце», – ворчал отчим, недовольный, что его собственные отпрыски отстают), возился с собаками. Когда пришло время старшего сына Этельвольда и Алисы отправлять в монастырскую школу, тот заартачился, воя: «А почему это Дику туда не надо? Он старший, пусть тоже мучается!» – и Ричарда отправили учиться грамоте вместе со сводным братом.

В монастыре науку вбивали розгами и палками, и, может быть, только потому бастард вообще хоть что-то запомнил из всей головоломной премудрости, его же брат не запомнил ничего.

– Будешь при мне писцом! – заносчиво бросил он Ричарду, уже осознав к тому моменту, кто из них двоих старше по правам.

– Не буду! – высокомерно ответил ему Дик.

Завязалась драка, окончившаяся поркой для обоих, что не было новостью ни для одного ученика монастырской школы. Известная закономерность – чем больше мальчишек порешь, тем больше они озорничают, так что розги были скорее привычкой, чем средством.

За два года Ричард выучился вполне сносно складывать буквы в слова, а по возвращении домой обнаружил, что в Библии – единственной книге на десять окрестных замков (отчим получил ее в наследство от воинственного батюшки, в свое время с удовольствием грабившего соседей) – были описания битв. Их все он прочитал со вниманием, что послужило равно закреплению навыка чтения и расширению глубочайшего интереса ко всему воинскому. Он расспрашивал о битвах отчима, сержанта и очередной крестьянской девке или бабе на сеновале с упоением пересказывал услышанное. Крестьянкам было совершенно все равно, что слушать, он же не ждал какого-то ответа, наслаждаясь тем, что знал сам, и, таким образом, обе стороны оказывались довольны.

Отчим поощрял в Дике интерес к Библии (а куда еще идти незаконнорожденному, как не в монастырь?) и к военному делу, которое само по себе единственное достойно мужчины, даже служителю церкви не помешает. И когда выяснилось, что ни монаха, ни священника из мальчишки никак не получится, выделил его достойно, словно, покоряясь обстоятельствам, признал своим – пусть не старшим, но все же сыном. Ему он отдал доснех и оружейную справу, даже меч – все трофейное (свое-то предназначалось родному сыну). Все воинское железо он хранил с величайшим тщанием, и доспех нисколько не пострадал. Ричард взял его с радостью – он не рассчитывал на подобный подарок судьбы. Критически оценивая, отчим отдал пасынку целое состояние – стадо в сорок дойных буренок во главе с быком. Коня, конечно, тоже дал, и не последнего, не из-под сохи, стоившего не мало. Понятно, чтo Дик не собирался продавать все это богатство. Он собирался им пользоваться.

Имея доспех, ничего нет проще пристроиться в войско какого-нибудь графа или даже короля. Можно быть принятым в замках, можно есть за одним столом с хозяевами – при наличии доспеха, оружия и коня ты настолько же выше простого голодранца, бродяги, шатающегося по дорогам, насколько Бог выше любого светского владыки. Сперва Ричард отправился ко двору герцога Корнуоллского, потом его потянуло на север, в Йорк, и в замке Бальдера Йоркского он встретился взглядом с его молодой красавицей женой – с Альенор. Неизвестно, с чьей стороны было больше склонности, но завязавшийся роман был не из тех, что лишают разума и с неизмеримых высот восторга швыряют в непроглядные бездны страдания, а из тех всего лишь, что приятно будоражат кровь и огнем играют в жилах, и не партнер важен для сердца, а само чувство. Если говорить проще, то Альенор просто скучала, да и Ричард бы не прочь развлечься, любовь их не связывала. А что обо всем узнал граф… Ну что ж, бывает и такое… Не повезло. Причем всем троим. Хорошим тоном в свете считалось не обращать внимания на шалости супруги или обращать, но так, чтоб это осталось незаметным для окружающих. Никто не должен был знать о неурядицах в семье.

Но граф переступил эту черту. Охваченный яростью, Бальдер принялся упорно преследовать Дика где только возможно, поневоле попутно растрезвонивая обо всех своих семейных неурядицах. И Ричард, отбиваясь от подосланных убийц, только мысленно ухмыялся – если графу угодно выставлять себя болваном – его право. А мести молодой человек не боялся, как по своей молодости не мог еще бояться смерти.

Он считал себя счастливцем, и вот на этот раз, как и прежде, умудрился не только избежать смерти, но и выйти с честью из трудного положения – разве это не лишний повод для его уверенности?

Дик обыскал бандита, осмотрел его меч – так себе – и вернулся на дорогу. Пришлось пройти по ней какое-то расстояние, прежде чем он нашел то место, где все началось.

Конь лежал поперек дороги, и по его виду любой, кто имел хоть какое-то представление о лошадях, понял бы, что животное бездыханно. Ричард выругался так, как еще ни разу до того: пешком идти ему совсем не улыбалось. Но выбора не было – после разбойников лошадей не осталось. Он нагнулся осмотреть коня – похоже, лучники нашпиговали животное стрелами, пока его хозяин дрался с самым первым бандитом. Как только в самого Дика не попали! Как только он умудрился этого не заметить!

В состоянии крайнего раздражения он нашел в чаще всех ранее убитых, обыскал их, но того, что при разбойниках нашлось, хватить должно было самое большее на захудалую крестьянскую лошадку, не на боевого коня. Скрипнув зубами, Ричард сорвал с предводителя шайки золотой дутый браслет и витую тонкую гривну, надеясь выручить за то и другое недостающую сумму. Но даже деньги и ценности не могли поправить ситуации – идти придется пешком, причем до города, потому что в деревне боевые лошади не водятся. И Дик пошел, взвалив на себя сумки, которые до того вез конь. Тяжелые!

Он шел и вспоминал Альенор. Красивая и веселая молодая женщина, при всей своей хрупкой внешности она была очень бойкой и решительной, и молва приписывала ей множество любовников. На молву Ричард никогда не обращал внимания, но поневоле отметил, что прежде ему никогда не встречались такие многоопытные, изобретательные и раскованные женщины, как изящная, похожая на цветок графиня Йоркская. С ней он расстался без сожаления, потому что, как и многие мужчины, инстинктивно стремящиеся властвовать, отдавал предпочтение слабым и нежным девушкам, которых нужно направлять, которые полагаются и покоряются, а не тем, которые твердо знают, что им от мужчины нужно, и поэтому мужчин используют. При всей внешней раскованности внутренне, в своих пристрастиях он был, традиционен.

По поводу того, что оказался объектом охоты, молодой воин не огорчался. За все надо платить, не так ли? За удовольствия тоже.

Ричард заметил боковую тропку и, не тратя время на размышления, пошел по ней. Здесь дорога делала поворот, а пройдя по тропке, можно немного срезать путь. В лесу Дик был не впервые и заблудиться не боялся. Что же касается разбойников – вряд ли. Бандиты строго делят охотничьи территории и соблюдают их границы строже, чем хищники. Значит, расправившись с одной компанией, можно не беспокоиться тут же наскочить на другую. Он шагал размашисто и упруго, так, как ходят привычные к долгой ходьбе люди, и голова его была полна мыслями и воспоминаниями. Ему было невесело, и все из-за того, что нет коня, к которому он привык. Конь не просто верховое животное, это друг и помощник воина, и недаром говорится, что три близких существа есть у мужчины – конь, собака и жена. Ричард чувствовал себя овдовевшим.

Он сам не заметил, как свернул с тропки на едва заметную стежку, и остановился лишь тогда, когда вышел на полянку, узкую и длинную, как нож, где обнаружилась прикрытая дерном хижина с плетенной из прутьев дверью. В стороне, но рядышком имелся разлохмаченный сверху топором пенек, на котором и теперь невысокий, уже при-согнутый годами, но еще явно крепкий старичок колол дрова, причем делал это очень ловко. Оставалось только удивляться, что звук топора не был слышен раньше.

Старик расколол узловатое поленце и повернулся к Ричарду неторопливо, с достоинством, словно заранее знал, что от путника не стоит ждать беды. У него оказались ясные, ярко-синие, чистые, как родниковая вода, глаза. Лицо избороздили морщины, но не те, что похожи на складки старой коры, поросшей мхом, и скрывают облик, а те, что лишь примета времени, не более. Под рубашкой – белой с зеленой линялой вышивкой – угадывались мускулы, особенно когда старик взмахивал топором. Взгляд его Ричарду сперва понравился, потом не понравился – слишком пронизывающий.

– Приветствие, путник, – сказал старик. Его голос нисколько не дребезжал. – Заходи, будем обедать.

– Спасибо, – поблагодарил Ричард. – Но я спешу.

– Нет нужды спешить таким чудесным утром. «Верно, еще же утро! – вспомнил молодой воин. – А я не ел…»

– К сожалению, есть. За мной гонятся.

– Дадут боги, не найдут тебя здесь.

– Ты, дед, никак язычник? – вырвалось у Дика. Тот неопределенно усмехнулся. – А не боишься, что те, что за мной гонятся, и тебя заденут? За компанию?

– Я ничего не боюсь, – посуровел старик. – Лиходеи пусть боятся. Так заходи…

Ричард пожал плечами и вошел в хижину.

Жилище оказалось необычно опрятным, словно женская рука беспокоилась о чистоте земляного пола и утвари, скребла столешницу, лавки, стирала покрывала и занавески. Везде были развешаны пучки сухих растений, и воздух напоен смесью ароматов, когда приятных, а когда и слишком резких. Гость аккуратно сложил поклажу у входа, огляделся, примечая и следы воска от свечи на столе, и несколько странных свитков па полочке у окна, и отсутствие распятия. Впрочем, само по себе его отсутствие ни о чем не говорило, но вот то, что старичок поминал богов… А какая разница, Дик ведь не священник и не фанатик и сам в прошлом месяце не нашел времени не то чтобы сходить на мессу – даже просто заскочить в храм, прочесть молитву.

Старик принес охапку дровишек и щепы, сноровисто растопил очаг и весело покосился на гостя.

– Гусятинки отведаешь?

– Ты, дед, никак браконьер, – развеселился тот.

– Ни-ни. Не охочусь. Сами прилетают. Я не ем но гостя попотчую. Хлеба нет, есть лепешки. Вчерашние. И мед.

– Королевский обед, – ответил Ричард и, вспомнив отца, поскучнел.

Увидев аппетитную снедь, молодой воин понял, как проголодался. Ничто так не способствует хорошему пищеварению, как первосортная драка рано поутру. Отрывая куски холодной гусятины, он краем глаза следил за хозяином, тот же все продолжал хлопотать. Извлек маленький горшочек с медом, лепешки, завернутые в тряпицу, несколько мелких луковиц. Насыпал горсточку старых прошлогодних орехов, и только после этого присел на лавку у стола. Самый крупный орех весело хрустнул у него в пальцах, узловатых, как корни.

– Силен ты, дед.

– Да не слаб.

– Потому и не боишься сторонних? Старик смотрел на него со странным, загадочным выражением.

– Не только потому, что сила есть в руках.

Ричард перестал жевать, с любопытством рассматривая хозяина. Тут же на глаза будто нарочно попался дубовый посох, обвитый вырезанным по дереву узором, напоминающим чешую змеи, прислоненный к стене, – предмет, раньше не обращавший на себя его внимание. Да травы, да какие-то свитки, да воск, отсутствие распятия…

– Ты, дед, никак колдун.

Старик покачал головой:

– Вот еще! Ни в коем случае. Я – друид, служитель круга.

В Дик стал осматривать жилище друида более внимательно. И заметил то, на что не обратил внимания раньше, – руны огама на угловатом брусе притолоки. Огам он, конечно, прочесть не мог, но знал, что это такое.

– Ты из Ирландии, что ли?

– Нет.

– Здешний? Как ты только церковникам до сих пор не попался…

Старый друид усмехнулся одними губами:

– Руки коротки.

– А, ну да, ты же это… сильный кол… то есть друид. Всякие там кусты на пустом месте… А ты можешь вот этот лес заставить… Ну, чтоб он встал и ушел отсюда?

– А зачем тебе это нужно?

– Мне? Не нужно. Просто интересно.

– Сейчас не могу. Раньше мог.

Лицо его окаменело, на щеках бороздами пролегли глубокие морщины, и оно стало величественным – хоть сейчас на монеты. Ричард только теперь понял, что старик и в самом деле не шут гороховый, а человек, обладающий какой-то реальной властью, возможно, и немалой. Он уронил кусок лепешки на пол и даже сперва не заметил этого. Из-под дальнего края лавки тут же вылезло небольшое, худенькое и пушистое существо, в котором можно было узнать котенка рыси. Рысенок на мягких лапках подобрался к упавшему куску, понюхал.

– Ногой пинать не советую, – проворчал старик.

Ричард, впрочем, не проявлял подобного желания. Он оторвал кусок от гусиной грудки, бросил рысенку и еще потянулся погладить. Погладил.

Молодой воин не любил кошек, но детеныш рыси – это совсем другое дело. Пушистый малыш не обращал никакого внимания на ласку стороннего человека, он ел.

Друид смотрел на общение гостя со своим питомцем с любопытством.

– Так почему же ты теперь не можешь двигать деревья? – спросил Дик, отрывая еще один кусок гуся для рысенка.

– Потому что магия медленно, но верно уходит из мира.

– Это я уже от кого-то слышал.

– Разумеется. Это очевидно даже деревенским знахаркам. Впрочем, они и раньше не обладали особенной силой.

– В чем же причина этого… ухода магии?

Старик улыбнулся:

– О, это должно быть очевидно даже тебе, не посвященному в наши беды. Есть магия, а есть религия.

– Ну и что? Ты все-таки боишься церковников?

– Повторяю: никого не боюсь. Неизвестно, кем была положена печать, возможно, что и кем-то из церковников, по сути своей это неважно.

– Печать?

– Да. Боюсь, что не смогу толком объяснить. То, что магия мира, как и сам мир, – это живое существо, ты не знаешь. Не знаешь межмировых связей. Проще было бы сравнить магию с системой орошения: если закрыть главный канал, то отводные постепенно пересохнут. Просто представь себе, что приток свежей силы кто-то закрыл. Печатью. В Ирландии, о которой ты упомянул, это сделал Патрик и магию сменила религия, а заклинания – молитва. Здесь же…

– А, и ты просто не можешь кол… то есть это, друидствовать…

– Почему же, могу. Пока. Но канал пересыхает.

– Ага, понял.

– А когда-то мы могли переходить в иные миры, учиться там, обретать силу, и к нам приходили учиться оттуда…

Старик прикрыл веки, и лицо его стало мечтательным. Ричард смотрел на него во все глаза. Истории, которые он услышал далее, показались ему столь же грандиозными, сколь и маловероятными, но где-то в глубине сознания осколком железа засела уверенность, что все услышанное – истинная правда. Друид совсем не напоминал старичка-весельчака, любящего плести байки под кружку-две пива. Да и байки от правды Дик, несмотря на бедный жизненный опыт, был способен отличить. Покоренный образами, которые сами собой, вполне зримо разворачивались перед его внутренним взором, будто не высказанные, а в действительности показанные ему служителем круга, молодой воин впервые задумался о том, о чем никогда прежде не думал. Какое ему было дело, есть ли иные миры и что за люди живут в этих мирах? Теперь же он с удивлением узнал, что подобных окружающему миру вселенных не одна и не две. И везде живут люди.

– Как же выглядит эта печать? – спросил он.

Друид, словно очнувшись ото сна, открыл глаза и нахмурился:

– Печать-то? А… Как тебе ответить. Ее можно видеть простым человеческим зрением только единожды в году, в большом друидском круге…

– Это где?

– Ты не знаешь, что такое большой друидский круг?

– А, круг стоячих камней, что ли?

– Он самый. В ночь солнцестояния, если луна при этом полная… Кстати, в этом году как раз такая луна… Тот, кто придет в круг ночью и будет достаточно силен своей внутренней силой… Тот сможет увидеть печать. А может быть, даже уже родился тот, кто сможет поднять ее… То есть снять наложенный на магию запрет.

– Разве ты, старик, этого сделать не можешь?

– Я? Нет. Я слишком искушен в магии. Думаешь, тот, кто накладывал печать, не учитывал этого? Снять ее может лишь тот, кто магией не владеет, то есть тот, кому это вроде как и ни к чему.

Ричард, опьяневший от диковинного рассказа, как от вина, смотрел на старика напряженно.

– А когда это самое солнцестояние?

– Когда? Через три дня. – Старик улыбнулся. – Вот молодежь пошла, не знают даже таких элементарных вещей.

Дик и сам еще не понял, что некое решение вполне оформилось в нем.

ГЛАВА 2

В период солнцестояния ночь – время странное. Луна столь ярка, что предметы даже отбрасывают видимую глазом тень, на закате еще тянется полоска бледного света, тонкая и едва различимая, кажущаяся шелковистой, а на востоке вот-вот появится отблеск восхода. Только луной было украшено небо, так ненадолго ставшее темным, ни единой звезды не светилось ни поблизости, ни поодаль опаловой королевы. Белесый маленький диск был безупречен, даже самое слабое, полупрозрачное облачко не нарушало эту безупречность. Пробираясь к внешнему кругу стоячих камней, Ричард вполне мог различить, где лежат пути к центру и куда именно идти.

Ему было немного не по себе. О силе стоящих ровными кругами каменных гигантов ходили самые страшные слухи, жару добавляли священники, обещавшие вечное проклятие любому, кто подойдет к этому творению друидов не иначе как с целью плюнуть на него. Но Дик был не из тех, кого испугает угроза отлучения от Церкви. Им двигало любопытство. Он даже не задавался целью непременно понять, зачем все-таки пришел сюда, – какая разница, раз захотелось, значит, надо было ехать.

Камни в полутьме летней ночи казались поистине гигантскими, похожими на замерших в неподвижности великанов. Мало кто из современников Ричарда верил, что круг камней, столетия спустя названный Стоунхенджем, был создан человеческими руками. Большинство считало, что без магии не обошлось, некоторые – что друиды, как стадо коров, пригнали с севера сотню великанов, и здесь, под лучами жаркого южного солнца, те стали каменными. В любом случае ни один из смертных не сомневался, что магии в этом круге сколько угодно!

Ричард старался ступать так, чтоб ничто не нарушало тишину ночи, ему, как неплохому охотнику, это удавалось, хотя он и сам не понимал, кого боится спугнуть. Ни страха, ни опасности он не ощущал, но к центру круга двигался очень медленно, заодно пытаясь понять, что же там едва-едва светится серебром, так бледно, что можно и не заметить. Пару раз сияние пропадало, и Дик думал, что ему показалось, потом появлялось снова. Обогнув еще одну пару камней, он вышел к центру внутреннего круга – на широкую площадку, поросшую густой высокой травой. В середине трава то ли была примята, то ли сама легла, и на земле мерцал маленький серебряный ободок.

Затаив дыхание, Ричард подобрался к сиянию, нагнулся и стал рассматривать необычный предмет. Сложно было назвать это вещью, ободок больше походил на фантом, призрак, но тем не менее и на печать он тоже был похож. Молодой воин протянул руку и осторожно потрогал видение. Пальцы ощутили холодок и гладкость полированного металла.

Ободренный, Дик сомкнул пальцы. Печать, на которой очень тонко и изящно была изображена свернувшаяся в клубок змея, серп, пучок веток и россыпь рун огама, осталась в его ладони, и трава тотчас поднялась, буквально на глазах. Но ошеломленный Ричард не успел досмотреть это необычное явление до конца: бледнеющая ночь, окружающая его, подернулась рябью, все вокруг поплыло, стало неотчетливым, и у молодого человека впервые в жизни помутилось в глазах.

Он тряхнул головой, как лошадь, которую одолевают слепни, все снова стало четким, но теперь это не имело ничего общего с равниной, которую венчал круг камней. Теперь Ричарда окружали вековые деревья, такие старые, что мхом были покрыты не только стволы, но и нижние ветки, с которых мох свисал наподобие длинных бород. Откуда-то наползал туман, он был негустым, но осязаемо плотным. Свет с трудом пробивался сквозь пышную листву – нельзя было определить, какое время дня, вечера или утра царит в этом лесу, но то, что не ночь, – очевидно. Скорее можно было решить, что это день, но очень пасмурный. Дик никогда не видел подобного леса, и, ничего не понимая, замер, ошеломленный.

– Я все объясню тебе, – прозвучало за его спиной.

Когда Дик обернулся, – а сделал он это молниеносно, – в его руках уже был меч и кончик его был направлен на говорившего. Но молодого воина ждало разочарование; оказавшийся за его спиной «человек» не имел материального тела. Облик старого друида, с которым он расстался три дня назад, слегка обозначился голубоватым светом, и сквозь складки его длинного белого одеяния проступали очертания деревьев.

– Что за черт! – воскликнул Ричард.

Старый друид едва заметно улыбнулся:

– Мне казалось, тебе, как человеку крещеном, упоминать черта нельзя.

– Что произошло, дьявол тебя перекорежь!

– Ничего такого, что нельзя быстро поправить. Я думаю, случившееся заставит тебя послушать. Не так ли?

– Где я, говори!

– Ты? В другом мире. Такое именование, думаю более понятно. Не буду называть этот мир, название все равно тебе ничего не скажет. Не обижайся, что немного покривил душой, но иначе никак не удалось бы заинтересовать тебя. Мне было нужно, чтоб ты отправился к большому кругу и поднял печать.

– Я это уже понял. Черт побери, я сделал, как ты хотел, и в благодарность меня занесло невесть куда?

– Так ты беспокоишься только об этом? Не надо волноваться. Как перенесся сюда, так и вернешься обратно, в этом нет ничего сложного, пока в твоих руках печать.

Дик опустил глаза на ладонь. Печати в пальцах не было, но зато на запястье серебрился тоненький браслет, пожалуй, больше подходящий для женской руки. Узор был мелкий, но в нем угадывались и змейка, и серпик, и пучок веток, и даже россыпь рун огама.

– Эта штука что, такая магическая, что даже я могу колдовать до такой степени, чтоб так вот легко перемещаться из мира в мир? – иронически усмехаясь, спросил он.

Друид смотрел строго.

– Вещь эта магическая, но не только поэтому ты способен совершать серьезные магические действия. Ты, я думаю, знаешь, кто твой отец.

– Это не твое собачье дело, – процедил Ричард сквозь зубы.

– Не надо грубить, тем более старшему, – поморщился старик. – Я знаю, что ты – бастард короля Ричарда Плантагенета, и не вижу в этом ничего позорного для тебя, такого, на что следовало бы так огрызаться. И говорю о том, что тебе, как сыну твоего отца, многое дано. Ты знаешь, что Ричард ведет свой род от великих магов прежних времен? Не знаешь, конечно.

– Ну и что?

– Магическая сила в наследнике не проявляется только потому, что кровь мага переходит в жилы его сына. Она порой долго ждет своего часа. Так уж случилось, что Ричард, чья мать, кстати, тоже не простого рода…

– Весьма благородного, – съязвил мол одой воин.

– Не перебивай. Для меня не имеет значения фамилия, а только наследование тех или иных возможностей. Альенор Аквитанская – не только мудрая, рассудительная женщина, но и наследница одного из самых сильных друидов Галлии… Но, думаю, тебе это неинтересно. Интересно тебе, наверное, то, что в короле Ричарде унаследованная им сила стала поистине огромной. Только он об этом не знает. У короля немало незаконнорожденных детей, как мужского, так и женского пола, но только один из них может унаследовать эту силу, и только один из них ее унаследовал. Это ты, его старший сын.

– Дик опустил меч и, подумав, вложил его обратно в ножны. Глупо, на самом деле, размахивать клинком перед носом у фантома, которому от удара железом ни жарко, ни холодно.

– И что теперь?

– Зависит от того, что тебя интересует. – Старый друид пожал плечами. – Власть? То, чего ты можешь добиться сам, – магическая власть, и немалая, тут мы уже можем договориться – я дам то, что нужно тебе, ты – то, что нужно мне.

– Разве я не сделал то, что было нужно тебе? Я же снял печать.

– Нет. Ты этого не сделал, и не надо думать, что это так просто. Ты только приоткрыл окошко меж мирами, что дало возможность нам (и тебе в том числе) получить в свое распоряжение некоторую) толику силы.

– Тогда что же я, по-твоему, сделал? – вспыхнул Ричард.

– Я уже ответил тебе. Ты не снял печать, и мне сложно объяснить тебе, что же конкретно ты… Скажем так, если вернуться к нашему прежнему сравнению с оросительной системой, ты открыл небольшой запасной канал, и из маленького озерца пришло немного воды. Но озерцо и само-то почти пересохло.

– А это…

– Это артефакт, который может быть очень полезен тебе. Это сильная игрушка, и она позволит тебе постичь кое-чего. Но чтоб добиться наибольших результатов, рано или поздно тебе все-таки придется довести дело до конца.

– Ты, как я понимаю, очень заинтересован в этом.

– Да. И не только я. Но я не прошу от тебя ничего, что не расходилось бы с твоими интересами. И только если ты согласишься, я стану учить тебя магии, разумеется. И помогать тоже. А жизнь такая штука, в которой без помощи не обойтись.

– Так для кого же я снимал эту печать? То есть печатку?

– Исключительно для себя. Теперь ты узнал, на что способен. Вернее, еще не узнал, но скоро узнаешь. Если захочешь.

– А если я откажусь?

– Ты не откажешься.

Дик разозлился:

– Нет, я откажусь. И немедленно. Иди отсюда, старик! Я не собираюсь служить у тебя на посылках и таскать тебе каштаны из огня. Не на того напал!

Друид лишь пожал плечами, и его облик истаял, как клок тумана под солнцем.

Ричард огляделся. Деревья с бородами мхов никуда не делись, они стояли, почти не шевеля листвой, при этом, вне всяких сомнений, мир вокруг был вполне реален. Потрогав рукой ствол, он ощутил колкую жесткость складчатой коры и неприятную шелковистость старого мха. Под ногами пружинили тонкие веточки, перемешанные с сухой листвой, над пластом перепревающего дерна раскачивались пышные султаны папоротников, которые путались в ногах. Поправив на плече сумки (оставить вещи где-нибудь в круге камней, в средоточии непонятной магии, Ричард не решился, и теперь, к радости своей, оказался при всем имуществе), он направился туда, где просвет между деревьями казался больше.

Лес и в самом деле скоро кончился, и Дик остановился у опушки. Та находилась на некотором возвышении относительно долины, и панорама, развернувшаяся перед молодым воином, была хоть и не полной, но впечатляющей. Ричарду предстало поле битвы, судя по всему, недавней, при этом ни одного живого человека не было видно, только бездыханные тела. Их-то как раз было в изобилии. Причем не только человеческих. Неподалеку от себя он увидел огромное – размером с крупного быка – чешуйчатое существо, подобное которому видел до того лишь изображенным на гобеленах или фресках в храме, – можно было назвать его чертом или демоном. Собственно, это существо Дик толком и не видел, рассмотрел только один рог, вытянутую в агонической муке зеленоватую чешуйчатую ногу и впечатляющих размеров руку с длинными желтыми когтями. Подходить ближе он не стал: хоть и считал себя совершенно свободным от страха, все же обнаружил, что в глубине души полон тех же предрассудков, что и все его современники, и попросту опасался.

Осторожно оглядываясь, молодой воин стал спускаться по склону. Он старался не наступать на тела, смотреть под ноги: мало ли что там может попасться – шипы или дикие змеи, все это равно опасно, но порой просто некуда было поставить ногу. Тела застыли в самых разных позах, и по ним можно было угадать, как именно и при каких обстоятельствах погиб тот или иной воин. Ричард опасался появления запаха тления, но не ощущал его.

Оглядываясь, автоматически высматривая на телах знакомые ему знаки, он ничего примечательного не увидел. То и дело попадались какие-то символы, может быть, геральдические, а может, и нет, разные цвета, значки, но все необычные. Весь склон,был усеян существами демонического вида, облаченными в доспехи и без них, в одежде, скроенной из кусков разноцветной кожи, с мечами и топорами и без оружия. Вперемешку лежали тела обычных людей, но в странных пластинчатых доспехах поверх тонких кольчуг. Плетение их было так ошеломляюще тонко, что разок Дик присел на корточки возле обладателя такой, пощупал краешек.

Кольчужка изумляла красотой и прочностью – вмятины на пластинах были, но плетение ничем не повреждено. Не устояв, молодой воин попытался сдернуть с умершего пластины доспеха, помогая себе ножом, – они держались на ремешках, до которых, конечно, добраться было нелегко, но возможно. Закончив с доспехом, он долго рассматривал кольчугу, чтоб понять, как именно ее можно снять, разобрался и потратил еще какое-то время, чтоб стащить ее. Судя по украшениям, богатству отделки шлема и доспеха, изобилию полудрагоценных камней на ножнах, обладатель всего этого был и богат, и знатен. Тем лучше. Доспех и вооружение у такого, конечно, лучше, чем Ричард когда-либо сможет себе позволить.

Сразу надеть трофей на себя молодой воин тем не менее не решился, свернул и засунул в сумку, после чего стал рассматривать остальное. Украшения его нисколько не интересовали, на них он даже не посмотрел, только на фибулу – чтоб ознакомиться с геральдическим знаком, принадлежащим убитому. Но меч стоило рассмотреть поближе. Для этого Дик налег на труп, сдвинул его с места и потянул клинок на себя.

Меч был довольно длинен – такие считаются полутораручными, – но узок и легок. По клинку яркой золотой полоской шел дол, прочерченный не только как углубление, но и украшавший его. Ричард потрогал пальцем: дол был таким гладким, какого он никогда прежде не видел, – мастера-оружейники в Англии не умели обрабатывать металл так, чтоб в клинок можно было смотреться, как в зеркало. Меч, который он держал в руке, был прекрасен, и молодой воин просто не мог себя заставить положить его обратно.

С другой стороны, заниматься мародерством Дик считал ниже своего достоинства. Поэтому он пришел к истинно соломонову решению – взять только то, что взял, и ни одного предмета больше. Кроме того, на странном поле боя вместе с людьми лежали бездыханными явные исчадия ада, и черт его знает, сколько их еще бродит в округе. Ему становилось все неуютнее и неуютнее здесь, а старая добрая Англия казалась все привлекательней. Он выдернул из-под тела ножны, вложил в них меч, завязав узлом ремни, закинул за плечо и отправился в обратный путь… И едва не наступил на рассыпанную по земле копну черных волос. В последний миг он помедлил, изумленный этим зрелищем, нагнулся рассмотреть и, чтоб было сподручнее, толкнул обладателя этой пышной копны в плечо, повернув на спину.

Это была молодая женщина, пожалуй, даже девушка, с изящными, тонкими чертами лица и с глубокой раной на шее. Бледность ее лица оттенялась непроглядной чернотой волос, и девушка показалась Ричарду такой красивой, что у него закололо в сердце. Он приподнял ее с земли, зачем-то прижал к себе, ощущая под ладонями всю безупречность великолепного юного тела, и с безумной страстью пожелал, чтоб девушка эта была жива. На несколько мгновений это желание стало сильнее, чем желание жить, видеть небо и зелень лесов, сильнее, чем привязанность к матери, чем когда-либо испытанная страсть к женщине. В следующий миг серебряный браслет на его запястье налился теплом, запульсировал, потом вновь резко стал холодным. Молодой воин ощутил, как мускулы его наливаются силой, и ощущение это, не изведанное прежде, было очень приятным. Токи силы, прокатившись по всему его телу, устремились в ладони, и Ричард стал оглаживать ими девушку – ее темные шелковистые волосы, спокойное бледное лицо, гибкое тело. Только что бездыханная, девушка вздрогнула, рана на шее стремительно затянулась, а кожа налилась легким румянцем, перестала быть такой желтовато-белой, как лепестки вьюнка. Грудь девушки впервые подняло дыхание, слабое, но явное, и теперь она больше напоминала спящую. Каким-то шестым чувством Дик понял, что ее не надо теребить, что необходимо дать ей время прийти в себя естественным путем, а потому только устроил ее поудобней и стал ждать.

Просто так ждать вскоре ему наскучило. Дотянувшись до вещей, которые он сложил на землю, молодой воин вытащил меч из ножен и стал рассматривать его, вертеть то так, то эдак. Рукоять лежала в ладони очень хорошо, черен был плотно обмотан какой-то кожей, судя по всему, хорошо выделанной и достаточно шершавой, чтоб ладонь, даже потная, не соскальзывала с него. Гарда была сделана очень просто, только в самом перекрестье мастер посадил маленького дракончика, выполненного мелкой сканью и цветной эмалью, – работа была такой тонкой что только благодаря этому мелкому украшению ценность меча, пожалуй, уже равнялась его весу.

Тело девушки, покоившееся на левой руке Дика, вздрогнуло. Он повернул голову и очень близко увидел ее глаза – они были огромные, ярко-зеленые, с желтоватыми прожилками, прекрасные в своей чистоте – и испуганные. Миг она смотрела на меч, затем перевела глаза на лицо Ричарда (этот взгляд подействовал на него как острая боль в сердце, дрожь пронизала тело от затылка до пят, перехватила горло), потом – снова на клинок. Задрожала, стала рваться, но слабо, и он, решив, что девушка просто хочет подняться, помог ей. Она была столь легка, что молодой воин смог сделать это одной рукой, не отпуская меча, и поднялся сам.

Как только она встала на ноги и, видимо, ощутила себя немного увереннее, тут же рванулась, да так сильно, что он едва сумел удержать ее и машинально прижал к себе, не давая убежать. Не зная причин, по которым девушка стала вырываться, он принялся растерянно уверять ее:

– Я не сделаю тебе ничего дурного, успокойся. Успокойся… Я не мародер. Я хочу помочь тебе.

Косясь на меч в его руке, она затихла в его объятиях, больше похожих на крепкую хватку. Проследив ее взгляд, он понял, что ее пугает оружие в его руке, но отпускать все равно не хотел. Да и не опасно ли ронять меч на землю? Мало ли какие твари бродят в окрестностях, не зря же она так боится.

– Я не причиню тебе вреда, – повторил он. – Слышишь? А этот меч я нашел. Я просто нашел его, – добавил он, заметив, что она прислушивается очень внимательно. – Понимаешь?