Берова тропа Красовская Марианна

Пролог

В третий раз ударил колокол над Красной площадью Бергорода. И снова град оставался сиротой: народ бесновался, вопил, топал ногами и свистел, а князя так и не избрал. Криков и шума было одинаково что за старого Никиту Кожевника, что за хитрого Василия Правого, что за юного Ольга Бурого.

Вернее сказать, никто не был народу люб. И не помогли даже нанятые «свистуны». У каждого из соперников были свои недостатки. Один слишком стар и медленнен что на слово, что на дело. Осторожность – оно и неплохо, когда она в разумных пределах, но в битве али в переговорах медлительность может подвести под плаху. Второй слыл хитрецом и обманщиком, да благо бы чужих обводил вокруг пальца, так и друзья ему были не друзья, а лишь средство достижения цели. А что до Ольга… всем хорош, казалось бы, но где это видано, чтобы князем ставили юнца, у которого только-только борода начала расти? И что с того, что Ольг крепок как дуб и силён как бер? Сила – это неплохо, но жизненный опыт и мудрость важнее.

Вот пришёл бы на «Сговор» Андрий Силянович… тут ещё могли люди пошуметь за него. Но Андрий как-то уж очень неудачно сломал ногу, грохнувшись с крыльца, да добре бы просто сломал, так нет, пьян был при этом как свинья и распевал похабные песни. Кому ж такой князь сдался?

Ну а вообще бергородцы не зря не спешили выбрать хозяина: их вполне устраивал Совет посадских. От каждого конца выбирался «старший», разумеется, боярин, да побогаче, породовитее, который и вершил все суды на «своих» улицах. А что касалось вопросов серьезных, затрагивающих весь город в целом, то решали как раз советом.

Решали скверно: денег в городской казне давно уж не было. Торговцы не платили дань, им дешевле выходило сунуть кошель серебра нескольким «старшим» и получить грамоту, что дозволяла не платить налог. И если цены они ещё держали в разумных пределах, жителей не обирая (а попробуй завысь – люди не дураки, они в Лисгороде будут те же шкуры и сыры покупать), то в казну не шло совершенно ничего. То же касалось и штрафов: «денежные» наказания с легкостью заменялись палками или плетью, вот только должник по древнему закону покупал себе «замену». И снова выходило дешевле подставить под плеть плечи бедняка за пару кусов, а то и миску каши, чем платить виру.

Мостовая давно была разбита, княжьи палаты зарастали паутиной, городская дружина доедала хлеб без соли, а пожарной бригаде не платили, и они сидели по домам. Благо, пожаров крупных не случалось, а небольшие тушили всем миром. Но зато и поборов почти не было, и жители чувствовали себя в безопасности. В своих «концах» старшие старались соблюдать порядок и не допускать драк, смертоубийств и сильных разрушений, потому что потерять людское доверие, а следом и хлебное место очень легко. А вот отмыться от разговоров за спиной почти невозможно.

Приди на Бергород враг – город бы выстоял от силы неделю, да и то благодаря тем боярам, у которых ещё сохранялись личные дружины. Строго говоря, больше полудюжины воинов держать при подворье запрещалось уставом, но нигде не было написано, что конюх или трубочист не должен уметь драться. Не дружинник и ладно, неважно, что у него меч на бедре и что в трубу едва влезет одна его нога. Трубочист и точка.

Ольг все это видел и зубами от злости скрипел. Он никак не мог усидеть на месте. Жизнь в нем просто выплескивалась через край, он горел огнём, мечтая навести в «своём» княжестве порядок. Он сможет.

Юноша был упрям и сокрушительно уверен в себе, а люди были слепы. Как они до сих пор не поняли, что возраст для князя – дело наживное? И что с того, что ему всего двадцать два года? Он битв видел за свои зимы больше, чем любой боярин Бергорода. Верхом он ездил так давно, что и не помнит себя без лошади, на своих двух. Из лука стрелял как настоящий кохтэ, мечом сражался так же славно, как воевода князя Вольского.

В Бергороде он жил уже четыре года, успел доказать и свою доблесть в сражениях, и разум, и хитрость. Он, пожалуй, был самым молодым членом посадского (а точнее, боярского) совета. Только потому и допустили, что у него был отцовский княжеский знак, по наследству перешедший. Княжич он по рождению. Но увы, не князь, хотя мнил себя достойным.

Слишком молод?

А кто, скажите, несколько лет назад привёл войска и отбил нападение угуров? Кто спас и Бергород, и Лисгород от долгой осады и возможной погибели? Кто отправил вовремя гонца к степному хану за помощью? Князь Вольский, быть может? Нет! Тот был застигнут врасплох! Боярин Путилов, который временно руководил советом в Бергороде? Тоже нет. Тот и вовсе понял, что происходит, только когда Ольг уже вёл подкрепление!

Ах, как Ольг был в битве хорош: могуч, ловок, непобедим. Любой, кто видел его на поле боя, подтвердил бы: истинный князь перед ним, печатью беровой отмеченный. А может, и вовсе он тот господарь, кто возьмёт под свою крепкую руку все земли моров. Ну а что, Великий Хан же смог, а он ненамного Ольга и старше. Всего-то на восемь лет. К тому же хан Баяр за своё место под солнцем сражался с братьями, а Ольг был единственным сыном своего отца – князя Андрия Бурого. То, что его снова не избрали в «отцы Бергородского княжества», было не просто преступной глупостью, а почти что предательством. Если не он – то кто?

Злой и страшно оскорбленный после очередного провала, Ольг вскочил на коня и прямо в ночь умчался к тому, кто его во всем поддерживал: к старинному другу своего отца, некогда князю, а ныне – боярину Вольскому. Нужно было на кого-то выплеснуть своё негодование. Ехать решил лесом, по охотничьим тропам, так быстрее, чем по тракту.

Шум в колючих кустах сластуники услышал каким-то чудом, подумал сначала – олень. Но конь вдруг захрипел и шарахнулся.

Никак, бер!

Живьём бера Ольг ещё не встречал. Жители Бергорода своего «батюшку-зверя» не беспокоили. К его берлогам не ходили, охоту не вели. Но и зверь бергородцев стороной обходил, не трогал. В граде жила ручная самка бера, небольшая и очень спокойная, покладистая. Ее нашли в лесу ещё детенышем, выкормили, вырастили. С ней знакомили княжьих детей и жён. Ольгу она не нравилась: бер – зверь свирепый. Ну какой противник из этой почти домашней кошки? Да, она его обнюхала, разрешила почесать себе бок – и все. Велико достижение!

Другое дело – настоящий хищник! Вот если бы он Ольга принял, то это было бы настоящее благословение!

Не раздумывая, юный княжич спрыгнул с коня и шагнул в заросли сластуники. И только когда невероятно огромный, могучий и явно рассерженный этим наглым вторжением бер вышел ему навстречу, Ольг вдруг осознал, какой он дурак. Это чудище его могло так благословить, что до конца жизни вспоминать он будет. До очень близкого и очень болезненного конца.

© Марианна Красовская, 14.01.2023

Глава 1. Ведьма

Лето и начало осени выдались воистину щедрым, милостивым. Для того, кто живет только дарами леса – настоящая благодать. Марика каждый день приносила домой большую корзину черноягоды, или кровяники, или грибов разных, или орехов. В маленьком огородике за ее избушкой выросла прекрасная морковка и репа. Голодать, кажется, она грядущей зимой не будет. А травы, настои разные и целебные сборы рано или поздно принесут к ее порогу и мясо, и яйца, хлеб.

В Бергород ей идти не хотелось пока, ведьм нигде не любят. Боятся. Хотя колдовать Марика совсем не умела, ее дара лишь хватало лихоманку заговорить, влить каплю силы в целебное зелье да зажечь небольшой огонь в печи, но ведьма – это ведь от слова «ведать». Она ведала деревья и травы, чуяла их, была им роднею: дар славный, драгоценный, редкий. Мать ее ведьмой была, и бабка, и прабабка, и много-много женщин до них. Но в лесу никто не жил, это Марике повезло смертельно обидеть старого волхва и заполучить проклятье на свою шею. Оттого и от людей сбежала, от того и в лесу спряталась.

Убежала далеко, почти до самого Бергорода добралась, да тут и обосновалась. Бусы продала, купила козочку. Правда, быстро поняла, что козе уход нужен, да волки близко подходить начали, и пришлось рогатую продать. Ну и ничего, без молока проживет распрекрасно.

Избушку лесную заняла, чью – неизвестно. Возможно, и волхва проклятого, чтоб ему пусто было.

Местные как-то споро прознали про неё, угадали, что ведьма, – а кто ещё в лесу жить будет? – да принялись захаживать за зельями. Это Марику более чем устраивало. Славная, тихая жизнь. Ничуть не хуже, чем в княжеском тереме. Все сама, и никого, кроме зверей, вокруг.

Корзина с грибами уже ощутимо тянула к земле, пора было и возвращаться, но день был слишком хорош. Солнце не палило, как летом, а нежно ласкало волосы, запахи прелой листвы и зрелых лесных яблок щекотали нос, свистели птицы, трепетали на ветру золотые и багряные листы. Даже шумел осенний лес по-другому, словно печально, со стеклянной ноткой. Скоро богатство его осыплется, пойдут дожди, потом снега…

Тревожное карканье ворон ножом разрезало тишину осеннего леса. Любая ведьма знает, что это значит: где-то беда. Скорее всего, даже кровь. И ей, как хозяйке местной, нужно поспешить туда.

Марика жила милостями леса, ее не трогал дикий зверь, не кусали ползучие гады, даже мошкара вездесущая не замечала. Но все это было не задаром – приходилось за милости платить: лечить лесных обитателей, выкармливать оставшихся без матери детенышей, зимой спасать зверье от голода. Поневоле научишься слышать зов о помощи. Перехватив поудобнее тяжелую корзину, ведьма, склонив голову набок, как сойка, прислушалась и поняла, в какую сторону нужно идти.

Судя по поломанным кустам, тут была драка серьезная: возможно, рогачи схватились или даже беры. Или… Звери пострашнее.

Марика увидела огромные ноги, обутые в добротные высокие сапоги и похолодела. Человек.

Лучше бы рыс или бер.

Люди – всегда плохо. Судя по роскошной обуви – человек знатный, богатый. Что с ним случилось? Ограбили, убили? Вот только разбойников в ее лесу и не хватало! Неужели придется снова бежать? Или сможет ведьма сговориться с татями? Им ведь тоже нужны перевязки и зелья от кашля…

Все это росчерком стрелы промелькнуло в голове Марики, пока она осторожно подкрадывалась к телу. Было страшно. А ну как живой – и ее по ошибке ударит?

На всякий случай громко, медленно, певуче заговорила:

– Я тебе не враг. Местная я, травница. Помочь хочу. Я тут одна. Сейчас я подойду близко.

Человек не пошевелился. Мертв? Если мертв – то Марика не героиня вовсе. Искать убийцу не будет. Посмотрит и решит – то ли так оставить, то ли раздеть да прикопать. Сапоги ей такие, конечно, ни к чему, а вот плащ… Плащ был хорош. Толстая шерсть, благородный синий цвет. А что в крови весь – так отстирается.

Огромный какой! Судя по бурым пятнам на листьях – раны все спереди. Нужно переворачивать. Плохо лежит, крови много вытекло. Все же не жилец, жаль. Волосы светлые, вьются, сединой не тронутые, значит, не старый еще. Могучий какой, наверное, красивый. Был.

Перевернула тело и не удержалась от горестного вскрика. То-то и оно, что был. Вместо лица – кровавое месиво с налипшими листьями и хвоею. Грудь разворочена, одна рука неестественно вывернута. Нет, не человек подобное сотворил, дикий зверь. Бер, скорее всего. Отчего же добычу бросил? Странно как, и волки на запах крови не сбежались, и вороны вон на ветках сидят, даже не пытаются поживиться.

А может, колдун это? Или вывертень?

А ведь живой еще, грудь еле заметно вздымается. Крепкий. Долго помирать будет, несколько дней.

Марика вздохнула. Нет, не может она его вот так бросить.

Ворча под нос про свою глупую башку, ведьма деловито раздевала раненого. Ох и в опасное она ввязывается дело! Если он умрет у нее на руках, что очень возможно, спросят не с бера – с ведьмы. А не умрет… ой, сомневалась она, что ждет ее награда! Учитывая, как искалечен человек, его мать родная может потом не узнать.

Тяжелый, как кабан. Нет, как рогач. Дотащит ли сама?

Кое-как уложила раненого на плащ, пояс с себя сняла, примотала мужчину к полотнищу, чтобы голова и плечи на плотной ткани были. С трудом потянула. Ничего, сдюжит. И неважно, что ноги по земле волокутся, обо все коряги цепляясь.

С хозяином здешних мест, батюшкой бером, у ведьмы был давний сговор, еще с той самой весны, как она медвежонка из ямы доставала. Не трогал ее бер, да еще лес принял как свою. А потому она, поклонившись, пробормотала:

– Кровь за кровь, вздох за вздох, выведи меня, тропа, к дому моему.

Крови тут было достаточно, да. Не пришлось ладонь резать. Хоть что-то хорошее.

Про корзину с грибами вспомнила уже ночью, когда этого борова дотащила до избушки. Долго пыталась отдышаться, с ужасом представляя, как еще нужно занести тело в дом. Хорошо, догадалась настелить хвороста на крыльцо, поверх него бросила тюфяк, да на этом тюфяке и заволокла в дом, губы кусая от усталости и боли в спине.

И снова – не до отдыха. Нагрела воды, обмыла тело, и в самом деле, молодое, даже юное, и могучее. Широкие плечи, крепкая спина, сильные ноги.

Одежду, заскорузлую от крови и грязи, срезала ножом. Раны были… пожалуй, странные. Глубокие, от беровых когтей, но не сказать, что смертельные. Не желал батюшка бер дураку смерти. Даже рука оказалась не сломана, а лишь вывихнута. И только лицо было изуродовано так сильно, что даже зашивать Марика не рискнула. Пока лишь залила в глотку раненому крепкого сонного зелья, промыла как могла, раны, наложила компрессы из трав. Особенно переживала за глаза незнакомца: не останется ли он слепцом?

Утром, когда за лесом уже показался край солнца, раненого затрясло. Снова напоила его сонным зельем, укутала в шкуры да свалилась рядом на пол без сил. Ей-то никаких сонных зелий было не нужно, чтобы провалиться в забытье.

Когда Марика проснулась, мужчина весь пылал и тихо стонал сквозь зубы. Началась лихорадка. Проверила раны на груди и лице, подумав, плотно завязала глаза, да еще руки к туловищу тканевыми лентами примотала. Чтобы ненароком в бреду не сорвал повязку.

Чего-то большего она сделать сейчас не могла. На все воля небес: заберут они раненого или оставят. Но он сильный, должен выжить. Раз уж не помер за ночь.

И потекли обычные дни, только тяжелее, чем раньше. Теперь у Марики было забот едва ли не втрое больше: поить и мыть этого… огромного. Менять ему перевязки. Еще и накормить бы, лучше всего – мясным бульоном, но оставить она его пока боялась. Далеко не отходила.

Лихорадка прошла на третий день, а на четвертый мужчина начал активно шевелиться. Обнаружил связанные руки, погано выругался сквозь зубы, кстати, белые, здоровые (Марика проверяла). Ведьма бросила котелок и кинулась к раненому, благо, ихбушка крошечная, бежать не далеко.

– Тише, тише, – шепнула она. – Я тебя развяжу сейчас, если ты обещаешь слушаться.

– Ты кто?

– Ведьма лесная. Нашла тебя, принесла к себе.

– Сколько я так?

– Как долго в лесу лежал, не ведаю. А у меня – четвертый день.

– А какой нынче день, а?

– Почем мне знать? Вересень сейчас, а большего мне знать не нужно.

Раненый затих. Краткая вспышка оживления его сильно утомила. На шее и груди блестел пот.

– Как мне тебя называть, молодец добрый?

– Ольг, – булькнул мужчина. Дыхание было тяжелое. Рано развязывать.

Спустя четверть часа Ольг уснул, а Марика впервые решилась отойти в лес, проверить силки. В трех от зайцев остались одни косточки, знать, звери похозяйничали, а в одном была добыча. Большой, жирный заяц. Хорошо, наварит похлебки, раненого своего накормит.

Он ей уже как родной стал – сколько его выхаживала, а сколько еще предстоит! Не голодать же ему теперь! Домой спешила почти бегом, волнуясь, но напрасно. Ольг еще спал, крепким, здоровым сном, и проснулся лишь тогда, когда на всю избу запахло мясной похлебкой.

У него отчетливо зарычало в животе.

Марика не могла не хихикнуть.

– Сейчас я помогу тебе сесть, – сказала она. – И покормлю. А ты молчи, береги силы, понял?

Тот кивнул, выразительно пошевелив все еще связанными руками. Развязала, конечно. Обхватив за плечи, попыталась приподнять – да куда там! Кажется, парень стал еще тяжелее. Или она ослабла.

Ольг попытался сесть сам, побелел от боли, но не издал ни звука – гордый, стало быть. Марика быстро сунула ему под плечи пару валенок, которые подкладывала под голову летом.

– Я кому сказала беречь силы? – строго спросила. – А ну как раны разошлись? Рот открывай, кормить тебя буду.

– Мне бы… опростаться, – выдавил из себя Ольг. – Встать помоги.

– Сдурел? Мне тебя не удержать! Ты и так едва жив. Сейчас миску подставлю, делай свои дела.

– Не могу при тебе.

– Ну конечно! Под себя мог, а в миску не может! – Марика нарочно его злила, понимая, как сейчас мужчине стыдно. Но что делать? Вставать ему точно нельзя, да и шевелиться тоже.

– На бок помоги повернуться и глаза закрой, – наконец, решился Ольг. – И есть мне много не давай, а то мало ли…

Фыркнула, перекатывая тяжелое тело на бок, откинула шкуру, скрывающую бедра. Когда постыдное дело было сделано, вынесла миску, вернулась, снова прикрыла срам и помогла лечь поудобнее. Ольг кривил губы – красивые, четко очерченные, сейчас белые от боли и напряжения. Марика только вздохнула. Нечего и мечтать. Он не мужчина, а она не женщина. Лекарь она. И ведьма вдобавок.

Поставила на пол котелок с похлебкой и принялась его кормить. Много и не съел, уснул.

Глава 2. Испытания

Ему снился Тойрог: круг посреди степи, выложенный из больших камней. Утоптанная земля без малейшей травинки, народ вокруг. И бер, страшный, лохматый, могучий. А напротив – Ольг. Только не такой, как сейчас, а совсем еще мальчишка. Худой, чумазый, босой, в одних только коротких штанах. Рыча, зверь двинулся вперед. Ольг чуял его дыхание – горячее, смрадное. Отпрянул, понимая, что ничего не сможет сделать. Даже будь у него оружие – не смог бы. Размах страшной когтистой лапы… неожиданно нежное прикосновение и ласковый голос:

– Ольг, Ольг, проснись. Это лишь сон. Все хорошо, я рядом.

– Дженна, – прошептал мужчина, пытаясь улыбнуться. – Не бросай меня.

– Не брошу.

К его губам прикоснулся край глиняной кружки, в рот полилась теплая и успокаивающая жидкость. Пара глотков – и Ольг снова провалился в сон, теперь уже спокойный и пустой.

А ведь Тойрог он так и не прошел, хотя пытался и не раз. Не открывался ему круг воинов. Гордо думал тогда еще совсем глупый и юный Ольг – это потому, что он никого и никогда не боялся. Бесстрашный. А теперь понимал: просто не дорос. Воины кохтэ, среди которых он жил, были уже мужчинами. А он – самонадеянный мальчишка. Тойрог – он как переход из одного возраста в другой, как шаг во взрослую жизнь. Свой шаг Ольг сделал несколько дней назад – в объятия бера. Сделал – и не сдюжил.

Проснулся, казалось, полным сил, попытался подняться и едва успел закусить губы, чтобы не взвыть от боли. Темно ещё вокруг и глаза жжёт. Одна и радость, что женские прохладные ладони и успокаивающее воркование:

– Ну куда ты, глупый. Рано. Тебе бер рёбра переломал, подрал всего. Едва с того света тебя вытащила, а ты снова норовишь сбежать. Чего желаешь-то, Олег?

Она переиначила имя княжича на северный лад, а ему и понравилось. Пусть зовёт, как хочет.

– Ведьма, как твоё имя?

– Марика, – тихо хмыкнула, вспоминая, что ночью он звал совсем другую женщину. Жену? Любовницу? Сестру? Какое ей дело!

Вдруг рассердившись на своё любопытство, Марика проворчала:

– Помочиться нужно? Сейчас тазик подставлю.

– Я сам.

– Сам, сам… а ну как тюфяк мне загадишь? Между прочим, другой постели тут нет. И так я на голой лавке по твоей милости сплю.

– Я сам. На ощупь уж как-нибудь. Поверь, придержать смогу, не промахнусь.

Ведьма фыркнула, но сунула в руки Ольга тазик и отошла. Судя по звукам, завозилась возле печки.

– Есть тоже сам будешь, убогий, или покормить?

Княжич, сцепив зубы от боли в ребрах, прохрипел:

– Покорми.

Неожиданно жидкая мясная похлебка оказалась очень вкусной. И ложка у его губ напомнила то славное время, когда он был в плену у кохтэ. Там руки были связаны за спиной, и кормила его Дженна, ханша, так же с ложки. Из рук женщины пищу принимать не зазорно. Женщины для того и созданы, чтобы мужчинам служить.

– Больше не хочу.

– Ну ладно, лежи, спи. Набирайся сил.

– Марика… – Он помедлил, но все же решился. – А с глазами у меня что?

Тяжелое молчание пугало хуже неизвестности. Сто раз пожалел, что спросил. И так ведь все ясно, но пока она не сказала вслух, что все, Олег, ты калека и слепец, можно было о чем-то мечтать.

– Бер тебе свой след на лице оставил, – наконец ответила женщина. – Не знаю, как будет. Раны я промыла, зашила, какие могла. Глаза… Я не целитель, я всего лишь травница. Пообещай не убивать меня, Олег, если ты больше не увидишь ими небо.

– Ты не виновата, – хрипло произнес княжич. – Ты меня нашла, жизнь мне спасла. Если я ослеп – и поделом дураку.

Замолчал угрюмо, все равно думая, что нет, наказание за глупость слишком сурово. Лучше бы он издох там в кустах, чем на всю жизнь остаться слепцом. Жалеть его будут, пальцами за спиной тыкать. Враги порадуются, друзья поплачут, а потом забудут про него. Самое лучшее – камень на шею привязать и в омут нырнуть.

– Я положила на глаза ткань, отваром пропитанную. Погоди, не кручинься. Мне показалось, что один глаз цел. Но обещать ничего не могу, парень. Только молить духов предков да хранителей леса, чтобы тебя исцелили.

– Спасибо, Марика. Век не забуду.

– Ты… полежи тут. Постарайся не убиться. Мне в лес бы, травы кой-какие собрать.

– Посплю пока.

На миг сжатой в кулак руки Ольга коснулись холодные тонкие пальцы, а потом тихий голос прошелестел:

– Повязку седмицу снимать нельзя, я заговор положила. Потревожишь – точно все испортишь, понял?

Да понял он, не ребенок же! Хоть и хотелось бинты сорвать и самому убедиться, что шансы у него есть, не станет. Потерпит. Пора учиться этому непростому искусству.

Марике пришлось уйти в лес дальше, чем она предполагала. Нужные ей растения уже отцветали, к тому же к ее дому все чаще стали наведываться люди и звери, повытоптали траву, поломали кусты А берестянка, к примеру, любила места глухие, заросшие. Пока искала драгоценную травку, без которой ни один отвар против живота не сваришь, набрела на клюквенное болото. Не утерпела, набрала полную корзину целебной ягоды. И только когда начало уже темнеть, по сердцу полоснуло острым ножом: раненый! Одного оставила, да на весь день. Голодного, беспомощного, слабого! Перевязки ладно, сделает на ночь. А все остальное… Он же на ноги встать не в силах!

Ох, хозяин леса, господин Берушка, смилуйся, проложи дорогу короткую до дома!

Заговорами Марика старалась пользоваться не часто. Сил у нее было – чашка да малая капля. Чашку всю она в раненого Ольга влила, ему нужнее. Кровь останавливала, раны заговаривала, усыпляла. А каплю последнюю – сейчас со страху отдала за быстрый путь. Все, теперь голова болеть будет долго, да завтра весь день проспит. Хорошо хоть, дар травницы при ней навсегда, травы она слышит без всякого внутреннего огня. Ничего, потихоньку восстановится.

Корзина с ягодой тянула к земле, по листьям папортов, по кустам, по дурман-траве змеился серый туман. Марика и не подозревала, что так устала. Да еще силы потратила. И голодная. Ненадолго уходила, даже хлеба ломоть с собой не взяла. Это бывало и раньше, лес – он такой. Затянет в свои густые объятия – не сразу и выберешься.

А у дома ее уже ждали. Крупная женщина в платке и богатом кафтане переминалась с ноги на ногу возле покосившегося плетня с висевшим на палке волчьим черепом. Дальше не заходила, боялась проклятий ведьминских. И чего они все костей боятся? Что их, кости сухие укусят разве? Живых волков надо бояться, мертвые не опасны. Но оберег от чужаков вышел славный, надо будет еще заячьих голов повтыкать да птичьих.

– Что надобно? – надменно спросила чужачку, выпрямляясь и ставя наземь корзину.

– Матушка, помилуй, не оставь в беде, – заныла баба, умильно складывая руки под большой грудью.

– Плод не вытравливаю, приворотные зелья не варю, ядов не имею. Да ты помнишь, наверное… Лукерья.

Вспомнила, наконец! Непростая баба, кузнечиха. Из зажиточных. Муж, видать, работящий, умелый, да и сама не простая. По весне приходила за снадобьями от живота, вроде бы для сына. Потом принесла муки да яиц, значит, поправился малец.

– Вспомнила меня, матушка, – поклонилась в пояс Лукерья.

– Сынок как, не хворал больше? Ты ему не позволяй зеленых слив есть больше, да воду из реки не бери, только из колодца.

– Здоров, здоров Маркуша, нынче на службу княжескую собирается. Двенадцать годков ему, пора уже.

– Хотела-то чего?

– За тем и пришла, родимая. Сыночку с собой хочу мази целебной положить, что раны заживляет, да травок от грудного кашля. Да оберег бы какой от злых людей…

– Обереги – это к Зимогору. Я не сильна. К тому же нет сильнее амулета, чем материнским волосом расшитый да слезами пропитанный. Научить тебя, Лукерья?

– Научи, век благодарна буду.

– Что ж, дело нехитрое. Пояс простой белый берешь, нитками шелковыми расшиваешь. В нить волос свой вплети, думай про сына, всякого ему доброго желай. Петухи красные – к силе молодецкой, колосья желтые – на богатство, а след Беров черный – для защиты от злых людей. Так ведь сама знаешь. Потом на растущую луну на окне или завалинке оставь и на сына своими руками надень, а до того никому в руки не давай. Не должен никто коснуться. А снадобья погоди, принесу сейчас.

Довольная кузнечиха улыбалась и шевелила губами, явно повторяя про себя слова травницы, а потом еще долго благодарила женщину за мешочек сухих трав да туес с мазью.

– Вот еще жир барсучий, – деловито сказала Марика, помня, как щедро по весне благодарила ее Лукерья. – Это мужу твоему, помню, поясницу ломит у него в морозы. И от ожогов мелких мазь. Держи.

– Чем отплатить тебе, мудрая? Яйцами, мукою, овощами, или что нужно особое?

– Ткань, пожалуй, нужна, – вспомнила ведьма. – Мягкая, небеленая. На повязки всякие и процеживать отвары. Принесешь отрез – благодарна буду.

– Уж такое добро найду. Погодь, а клюква у тебя не с поганых болот, случаем?

– С них самых, набрала сегодня.

– Продай, будь милостива! Такой крупной нигде больше не растет, да мало кто оттуда живой выйти может.

– Отчего не продать, и продам.

Немного поторговались, сошлись в справедливой цене и распрощались, совершенно довольные друг другом.

– Прощевай, травница. Доброго тебе здравия. Прибегу завтра, все принесу, как договорились.

– И тебе дороги доброй, осторожна будь. С тропы беровой не сходи, а то ночь на дворе, волки бродят. Ну, беги, пока луна не взошла.

Поглядела вслед кузнечихе, вздохнула украдкой. Вот же… мужа любит, о сыне печется. Поди и не единственный отрок у нее, еще мал мала по лавкам. А ведьме такой путь заказан. Не будет у нее ни мужа, ни детей. Сама виновата, впрочем. За гордыню свою расплачивается. Знать, могла другие слова найти, с волхвом, самым сильным в землях моровских, не ссориться насмерть. Молодая была, глупая. А теперь все, ничего не поделаешь. Разве что на поклон к Зимогору идти, да и то – простит ли?

На волхва Марика давно не злилась, приняв и осознав вину свою. Сначала, конечно, ногами топала и сыпала проклятьями, хотела даже старого волхва придушить ночью, но потом утешилась одиночеством и службой лесу и людям.

Не появись у нее в домишке раненый, молодой да могучий, и вовсе не вспомнила бы о проклятии.

Но все же Марика была женщиной. А Ольг, несмотря на раны, весьма привлекательным мужчиной.

И сильным к тому же. Ничего с ним за весь день не случилось. Тюфяк не запачкал, сил хватило даже тазик отхожий вылить за крыльцо. Нашел котелок с похлебкой, видимо, на ощупь. Ну стул своротил да пару чашек уронил, и бес с ним, со стулом. А чашки деревянные, ничего им не будет.

А теперь спит добрый молодец, да так сладко, что храп из окна слышен.

Марика усмехнулась. Этого никакой зверь не возьмет. Теперь уж точно не помрет.

Сил не осталось даже раздеться и умыться, что уж говорить про ужин. Марика хлебнула из деревянного ковша прохладной воды да упала на пол рядом с раненым. Спать.

Глава 3. Новый день

Ольг проснулся рано. И вроде бы свет не видел, а как-то почуял – самый рассвет. Не то по тишине звенящей (птицы только начинали робко щебетать), не то по холоду, по полу веющему. Без глаз, как оказалось, тоже жить было можно. Не сказать, что намертво ослеп: просто стал по-другому чуять. Но это здесь, в избе лесной, где все уже знакомо. Вчера, когда ведьма оказала большую милость и оставила его в одиночестве, он многое понял.

Сначала выл волком от отчаяния – ничего, никто его не слышал, можно. Потом сам себя бранил за глупость, громко и зло. Потом встать попытался, от боли скуля (и тоже – раз не слышит никто, значит, и не было этого). При Марике держался молодцом, стыдно перед женщиной слабость показывать. А ушла – хоть выдохнул. Ничего, справился и сам. И похлебку нашел, и до ветру сползал. Устал так, что пот ручьем лился. Обтереться бы да уже сил не хватило. Так и уснул, мокрый как мышь, слабый как лягушка. Не слыхал даже, когда ведьма вернулась.

Зато теперь различал тонкий запах трав… и женщины. Совсем рядом ее тихое дыхание. Протянул руку, нащупал под боком мягкую ткань одежды, потом – косу. Выдохнул и попытался подняться. Пусть спит, он до крыльца и сам добредет, тут три шага и нужно сделать.

Не вышло незаметно. Едва он попытался подняться, горячие пальцы коснулись обнаженного плеча.

– Помочь? – хрипло и сонно спросила женщина.

– Я до крыльца, справлюсь. Спи.

– Хорошо, – легко согласилась она. Слишком легко для той, что вчера еще запрещала ему шевелиться.

Но он уже знал, что может, а сегодня сил у него было чуть больше. Поднялся, цепляясь за стены, вышел. А когда вернулся, ведьма вдруг с тихим смешком сказала:

– Тебе пора штаны надевать, добрый молодец. Ты, конечно, хорош, но раз уж ходить стал, немощным не считаешься.

Кровь бросилась Ольгу в лицо, он дернулся, прикрывая руками пах. И не стеснялся никогда своего тела, но гляди ж, сейчас смутился, как мальчишка.

– Ну ты и ведьма, – пробормотал сквозь зубы, даже и с восхищением.

– Я помогу.

И снова его тела касаются тонкие горячие пальцы, но теперь уже Ольг не может не думать о том, что она его рассматривает, и не как убогого и раненого. И мысль о том, что он, обнаженный, рядом с женщиной… заставляет его прикрывать причинное место снова. Что поделать, он молод и горяч! А она… так загадочна! Голос молодой, звонкий. Пальцы нежные, кожа мягкая, запах такой сладкий… Наверное, хороша собой. Даже если и не слишком – буйное воображение уже не в меру разыгралось.

Марика помогла ему натянуть чистые прохладные штаны, завязала пояс, сменила повязки на груди.

– Заживает как на собаке, – с довольством в голосе сообщила бледному, закусившему губу Ольгу. – Через седьмицу и повязки не нужны будут. Молодость свое берет, да и мои снадобья помогают. Сегодня за столом есть будешь, но не сейчас. Я вчера устала очень, силы истратила. Надо еще мне поспать, прости.

– Колдовала? – вырвалось у него.

– Самую малость, – уклончиво ответила ведьма. – Слушай, если кто звать меня будет, ты разбуди. Сам не высовывайся пока, ладно?

– Понял я.

Заставил ее лечь на тюфяк – не дело женщине на полу лежать, шкурами ее укрыл, словно ненароком касаясь ее волос, щеки, шеи. Как бы хотелось ее увидеть! Мысленно рисовал себе женщину красивую, статную, с толстой русой косой и веселыми светлыми глазами – такие ему всегда нравились. Чтобы кровь с молоком, и грудь высокая, и бедра крутые. Судя по говору, она его чуть старше, но это и хорошо, что не девица. Не жеманится, не стесняется мужчины, голым его видела и не испугалась ничуть. А он, между прочим, княжич, не крестьянский сын, заплатит ей щедро и за спасение, и за ласку. Вдруг да и не прогонит?

Нет, Ольг, конечно, не зверь, и насиловать никого и никогда не будет, но ведьма – женщина одинокая. Неужто не захочет мужского внимания да удовольствия? Морки все до любви телесной охочие, а ему еще ни одна не отказывала. Более того, женским вниманием он был обласкан всегда. Сначала за него едва не дрались девушки кохтэ, он был им диковинкой: светлоглазый и белокурый среди смуглых черноволосых степняков, а потом, когда он вернулся домой – его очень быстро затащила в постель сенная девка княгини Вольской. А дальше – стоило лишь улыбнуться и пальцем поманить. Так что он хорош собой и желанен, с чего бы какой-то ведьме лесной ему отказывать?

Не подозревающая даже о коварных мыслях своего подопечного, травница крепко спала. Шевельнулась, утыкаясь лбом в голое плечо княжича, вздохнула блаженно, обхватила руками. Ольга бросило в жар. Несмотря на ноющие раны, тело отреагировало быстро и однозначно. Ох, если бы не повязки на глазах, он бы поглядел!

Осторожно прикоснулся к ее плечу, притянул к себе, нос (едва высовывающимся из-под повязки) в ее растрепавшиеся волосы сунул. Провел рукой по узкой спине до самого изгиба поясницы и ниже, радуясь, что женщина так приятна на ощупь.

– Ты сдурел, парень? – вздрогнула всем телом Марика, мгновенно просыпаясь. – А ну лапы свои убрал!

– Не злись, красавица, я только потрогаю.

– Если бы я тебя сама из-за грани не вытаскивала, сейчас бы руки повыдергала, – холодно сообщила ведьма, отодвигаясь. – Скажи спасибо беру, что я жадная и свои труды не хочу загубить.

– Я что, совсем тебе не нравлюсь? – обиженно спросил Ольг, ничуть не обескураженный отказом. – Аль не красив? Аль жених у тебя имеется?

– Отчего же, красив, хоть куда, – усмехнулась Марика, пальцем проводя по крепкому белому плечу. – Молод, полон сил, – руки поправили повязку и спустились ниже, на опушенный золотыми волосками живот. – Все при тебе. И мужика у меня нет, давно не было, твоя правда. Вдова я.

– Тогда в чем дело?

– А ты считаешь, что женщинам только это нужно? Молодое тело и то, что между ног?

– А разве нет? Замуж, что ли, хочешь?

Она расхохоталась звонко, чуть с надломом. Ольг ждал ответа, чутко прислушиваясь к движениям ее пальцев, небрежно скользящих по завязкам его штанов.

– Нет, замуж мне нельзя, – наконец, снизошла травница до ответа. – Да ты и не возьмешь.

– Отчего же? Может, ты мне сына родишь? В терем тебя приведу, своей женщиной назову, а?

– У тебя и терем есть? Кто же ты такой, Олег, беров побратим?

– Княжич Бурый я.

– О! – Он не видел, как округлились губы женщины и широко раскрылись глаза. – Что же ты, князь, в лесу забыл, да один, без охраны?

– С бером братался, сама же видела. Теперь он мне брат старший… раз не убил.

– Каков молодец! – восхитилась Марика. – Смельчак! Что к беру, что к бабе, не спросившись, лезет, а потом удивляется, что ему не рады.

– Да полно тебе кривляться, чай не девочка. Я тебе нравлюсь, чувствую же. Не нравился бы – не трогала бы так нежно.

Марика, обнаружившая вдруг, что нежно оглаживает живот и бедра невыносимого этого мужчины, резко отдернула руку и залилась краской. Прав он: нравился и очень. Было на что посмотреть, было что потрогать. Вот только… не дело это.

– Много о себе возомнил ты, Олег, – сухо сказала, поднимаясь. – Раз уж поспать не дал, наточи хоть нож мне. Все руки не доходят.

– Так нравлюсь? – не отставал наглец, хватая за рукав и к себе снова притягивая. – Ну признайся, ведьма. Скажи правду.

– Да нравишься, нравишься, – фыркнула женщина как лисица. – Толку с того? Вместе нам не быть, а я в детские эти игры давно не играю.

– Зря. Ни одна девица еще не жаловалась, все довольные оставались. Так почему бы тебе не позволить мне… сделать приятно обоим?

– Ох и баламошка ты, княжич, – засмеялась снова Марика. – Вставай уже, охальник. Дам тебе нож и точильный камень.