Хозяин бабочек. Альтраум IV Олейник Тата

Глава 1

Посмотрев с утра в окно гостиничного номера, я понял, что, пожалуй, впервые, вижу Мантис с высоты. Номер комнаты у меня был 6-13, значит, это шестой этаж, а таких больших домов в Мантисе было исключительно мало. Красные крыши, медь шпилей, лазурь моря, нефрит Данера, зелень садов. А вон видна и статуя Нейдона – морского покровителя Мантиса. Гостиница находилась на углу квартала Всякой Всячины над довольно оживленной улицей, и я долго не мог понять, почему у меня ощущение, что большинство людей внизу – дети. Потом сообразил. Игроки тут редко ходят, они бегают, причем еще и вприпрыжку. То есть, если ты неспешно прогуливаешься – это одно дело, а вот когда тебе надо куда-то попасть, то ты машинально скачешь, потому что твое тело в Альтрауме почти всегда полно сил и энергии, как у здорового пятилетки. Вот и носятся прохожие по улице, сломя голову, опять-таки параметры бега и скорости при таком подходе прокачиваются. Я кинул взгляд на панораму Мантиса и со вздохом отошел от окна. Неравнодушен я к этому городу и с удовольствием бы тут остался, но пора спускаться и идти в порт.

В Таосань сегодня направлялся целый караван: три фрегата – «Тритон», «Каприз» и «Виктория», и два галеона – «Пеликан» и «Золотая Лань». Наши каюты ждали нас на «Пеликане», они были дешевле, чем на фрегате. Ева сперва ужасно хотела купить нам билеты третьего класса, которые обошлись бы всего по четыреста золотых на нос, но когда она узнала, что ехать нам придется, стоя в трюме, она все же передумала. Это нормальные игроки могут себе такие фокусы позволить, те, которые просто загоняют своего персонажа в трюм, и потом десять дней в игру не заходят, пока им уведомление не пикнет, что прибытие на носу. А тем, кто в коме или на жизнеобеспечении, лучше таких экстремальностей избегать. Даже Акимыч восстал против трюма, напирая на то, что за десять дней без игры он крышей поедет – привык уже в ней жить, да и в реале делать особенно нечего. Так что Ева с тяжелыми вздохами приобрела нам пять мест на «Пеликан» по восемьсот золотых, зато Хохен ехал с нами как груз и в персональном билете не нуждался. Кроме того Ева решила частично отбить стоимость билетов: в порту были конторы, которые давали заказы на межконтинентальную пересылку всякой ерунды. В результате оставшееся место багажа у нас оказалось забито мешками с гречкой и прочими разностями, да и наши инвентари трескались от писем и посылок.

– Не понимаю, – сказал я, запихивая в инвентарь последнюю банку малинового варенья, – в Таосань люди варенье варить не умеют?

– Там малина не растет, – раздраженно буркнула Ева, помогая Акимычу засовывать в мешок зеленые шишки артишоков.

– Что, вообще не растет?

– Вообще растет, но почти не плодоносит. В Альтрауме большинство растений строго региональные. Есть то, что растет на всех континентах – лимоны какие-нибудь, пшеница, овес… Но очень многие растения практически не будут развиваться вне своего региона, какие теплицы им не ставь. Чай растет только в Таосань, кофе только в Антии, а какао или, скажем, сахарный тростник, только на Риверре.

– Еще на Замулкасе тростник есть, – сказал я.

– Еще на Замулкасе. – согласилась Ева, – Создатели Альтраума очень заботились о необходимости энергичного морского торгового сообщения между континентами. У тебя сколько свободных мест в инвентаре еще осталось?

– Одинадцать, но мне же рыбу нужно еще куда-то девать.

– Возьми, тут пятьдесят писем, на пять ячеек.

– А письма-то зачем с курьерами передавать, – спросил я, – почта же есть! Моментальная! Мы же это письмо минимум десять дней будем везти.

– Отсылка письма абоненту, который в момент отсылки находится на другом континенте, – двадцать пять золотых, – сказала Ева. – А для неписей непринципиально сколько дней будет идти их письмо дорогой тетушке Лулу с поздравлениями по случаю рождения четвертого внука. Ну что, кажется, мы все под завязку?

Заполнив курьерский контракт, мы выползли в порт, сгибаясь под тяжестью ящиков и тюков. Впрочем, мы не сильно отличались от большинства пассажиров. Носильщики только и успевали бегать туда-сюда по трапам, отправляя в трюм мешки, корзины и бочонки. Когда мы избавились от груза и заманили Хохена на палубу, к нам подошел местный стюард-распорядитель. Это был игрок азиатской внешности, с ником Джек Чак Ли. Впрочем, вежлив и невозмутим он был, как непись.

– Госпожа Куриный Суп, есть свободное место в женской каюте.

– Мне не нужна никакая женская каюта, – отрезала Ева, – мы едем вместе. Вот наши пять билетов.

– Каюты четырехместные, госпожа Куриный Суп, четыре господина будут ехать вместе, а вам следует пройти в женскую каюту.

– В принципе, в женскую каюту пройти могу я, – сказал Акимыч, – а почему он тебя все время супом называет?

– Увы, но это совершенно исключено, ведь это женская каюта, – ответил стюард, – место госпожи Куриный Суп в шестой каюте, ваша каюта девятая по правому борту, позвольте я вас провожу.

– Нет, но почему суп-то? – не унимался Акимыч.

– Да потому, – досадливо сказала Ева, – я выбрала один красивый иероглиф, мне предложили еще несколько, и я согласилась, не подумав, что это может что-то значить.

– Не похоже на тебя делать что-то, не думая, – сказал я, продвигаясь между горок багажа на палубе.

– Я тогда вся на нервах была, вообще мало о чем думала. Потом, когда с азиатскими игроками столкнулась, они мне разъяснили что к чему. Но не удалять же чара из-за такой ерунды. Суп, так суп. И вообще, полностью это читается «Куриный суп с яйцом». Да, Акимыч, я знаю что это очень, очень смешно, я рада, что мне удалось тебя повеселить.

На мой взгляд даже куриный суп – это лучше, чем евины Cw8zsh34q, но у Евы есть маленький пунктик насчет конспирации и анонимности.

Отправки пришлось ждать еще часа четыре. Глядя на штабеля грузов на пристани, я недоумевал, как все это можно будет запихнуть в довольно-таки маленький корабль, но постепенно последние мешки, свертки и баулы исчезли в, видимо, безразмерном трюме. В нашей каюте имелось четыре полки-постели, верхние и нижние, а проход между ними был такой узкий, что когда ты сидел на одной полке, то коленями почти вжимался в противоположную. В крохотный мутный иллюминатор не было видно ничего.

– А согласись Евка еще по четыреста золота за билет доплатить, ехали бы мы сейчас, как короли, на «Капризе». Двухместные каюты, обслуживание по высшему разряду, эх! – вздохнул Акимыч. – Ладно, дышать тут все равно нечем, пойду проверю как там наша железяка, мне что-то не понравилось с каким видом он пялится за борт. Опять-таки интересно, как там наша мадам Бульон устроилась.

– Только не вздумай так ее называть.

– Я что, дурак что ли?

К сожалению, к мысли, что свежий ветер палубы куда предпочтительнее духоты каюты, пришли и все прочие пассажиры, так что на палубе оказалось очень людно и шумно. Трапы убрали, паруса развернули, и те захлопали по ветру, как огромные простыни. Караван неспешно двинулся на выход из порта. К счастью, большая часть пассажиров-игроков с палубы практически сразу исчезли : обитатели трюма только дожидались формального начала плавания. Акваторию порта мы покинули подозрительно быстро, как будто в паруса нам лупил невидимый и неслышимый шторм, но потом я вспомнил, что кроме парусов тут есть еще и корабельные кристаллы, вмонтированные в мачты, и паровые двигатели в трюмах. Машинное отделение точно имеется, вон и мешки с углем. Мы расселись на этих мешках, и я про себя порадовался, что решил не надевать новую белую рубашку – кроме угольной пыли по палубе иногда пролетали и клубы дыма, правда, трубы, которая бы его выпускала, я так и не обнаружил, хотя осмотрел весь галеон с носа до кормы. Когда я вернулся к мешкам, там уже вовсю шла дискуссия – можно ли добраться до другого континента своими силами.

– Туланцы точно доплывут, – сказал Акимыч, – у них же жабры.

– Кто такие туланцы? – спросил я.

– Да раса северная, у нас и на Риверре, они вроде как потомки тюленей.

– Какие у тюленей жабры? – возмутился я.

– у или этих, китов.

– У китов тоже нет.

– А у туланцев есть!

– Не, – сказал Гус, – у нас был один матрос с Туле. Умел жабры отращивать, это да, но ненадолго, на час, может. Как раз хватало до порта сплавать, там переждать, пока жабры отдохнут – и обратно с бутылками.

– Классы сирен и русалок. У них тоже ограничение на дыхание в воде, но в паузах можно пользоваться зельями или свитками.

– И что, – сказал Акимыч, – сколько ты будешь плыть с этими зельями? Месяц?

– Никто тут месяц плыть не будет, – сказал Гус. – В первый же день сожрут. Как есть сожрут и с жабрами, и без жабр.

– Тогда морская ведьма! У нее вторая форма – спрут. И плавает быстро, и себя в обиду не даст.

– Да для любого кита-убийцы, – сказала Ева, – этот твой спрут – полезная и питательная закуска. Колечки кальмара, можно без кляра!

– А вот, допустим, маг воды. – сказал Акимыч. – Они же воду умеют морозить, я видел, как один через ручей по ледяному мосту перешел.

– Ага, – сказала Ева, – маг, который сумеет заморозить воду в океане! Представляю себе!

Я достал удочку, насадил на крючки куски рыбы и бросил приманку за борт. Клюнуло почти сразу, и меня впечатало в борт. Гус стал помогать вытаскивать добычу, а остальные с интересом сгрудились у борта.

– Что это за пакость? – сморщил нос Акимыч, когда мы с Гусом кое-как перевалили из-за борта большой лоснящийся черный мешок с пучком щупалец на одной стороне блестящего тела.

– Определяется как «мегакаракулья», – сказал я, извлекая крючок.

Тут мешок дрогнул, засвистел и стремительно взлетел в воздух, обдав и нас, и других пассажиров, и палубу, и даже паруса черной вонючей жидкостью. С громким плеском мегакаракулья приводнилась метрах в тридцати от корабля, напоследок выставив из воды конец щупальца, сложенный в фигуру, подозрительно смахивающую на кукиш.

– Мы вынуждены просить вас в дальнейшем избегать рыбной ловли на борту нашего судна, – сообщил нам Джек Чак Ли после того, как утихомирил пассажиров и привел матросов, отмывающих сейчас веревочными швабрами следы пребывания мегакаракульи на «Пеликане».

– Извините! – сказал я. – Никогда ничего подобного не ловил и даже представить себе не мог…

– Эх, – сказал Акимыч, когда стюард нас покинул. – Я уже ждал, что он тебе квест какой-нибудь крутой даст.

– Кто? Он же игрок!

– А, ну да. Но на него, когда смотришь, об этом забываешь. Непись как непись. Да любой непись в десять раз живее. Просто ты все время, Ним, как учинишь что-нибудь, так потом и начинается всякое интересное.

– Я ничего не учиняю, оно само…

Тут я понял, как глупо и беспомощно это звучит, и заткнулся.

На третий или четвертый день я уже втянулся в размеренную сонную негу и скуку долгого плавания. Морской болезнью, к счастью, создатели Альтраума не озаботились, но взамен все мы находились в состоянии некой спокойной уютной одури. Поздно вставали, пропустив завтрак, всклокоченные выбирались на палубу, сидели там на мешках, пялясь то на линию горизонта, то на далекий берег Трансильвии. Малапуэлья огибала континент и, как выяснилось, мы шли в этом течении чуть ли не до самого Беловодья, где Трансильвия и Таосань были разделены проливом в пару сотен километров. За обедом в кают-компании стюард как-то пояснил нам, что, проигрывая в скорости, этот маршрут выигрывает в безопасности, ибо почти весь путь мы идем под защитой береговых гарнизонов и в зоне патрулирования боевых кораблей. Наш караван был бы беззащитен перед флотилией пиратов в открытом море, хотя, конечно, и в таком плаванье могут происходить эксцессы, но это большая редкость, не волнуйтесь, госпожа Куриный Суп, это большая редкость… Совсем уж отчаянные головорезы, безобразничающие у побережий, предпочитают все же выбирать одиночные цели. Так-то быстроходный корабль может дойти от Мантиса до Ся-Мина – крупнейшего западного порта в Таосань – за трое суток, но осторожный не будет таскать тигра за усы.

– А что происходит, если пираты нападают на людей в открытом океане и кто-то погибает? Он на корабле возрождается? – спросил я.

– Только если корабль остался цел, и в команде или среди пассажиров есть классы, умеющие воскрешать.

– А если нет таких классов?

Стюард пожал плечами.

– В этом случае погибшие воскреснут либо на ближайшем материковом кладбище, либо на одном из островов, которых тут тысячи и многие из которых необитаемы. Многие моряки на быстрых кораблях занимаются тем, что разыскивают таких несчастных и спасают их в обмен на ценности или долговые расписки. Весьма выгодный бизнес. Так что, потерявшись в океане, сразу идите на сайт «Парус на горизонте» и заказывайте спасательную экспедицию. Только нужно учесть, что искать вас могут долго, если вы не картограф и не знаете своих точных координат.

– Нужно костер жечь, – сказал Акимыч, – дым издалека видно.

– Это если постоянно находиться в игре, – ответил стюард, – но сидеть на островке, где вряд ли есть вода, питаться крабами и птицами морскими – много ли найдется желающих? Достаточно выложить камнями свои инициалы на берегу и ждать, когда с сайта придет письмо, что ваш остров обнаружен.

Я вспомнил свою робинзонаду на Нерпячьем и подумал, что поначалу много бы дал, чтобы на моем острове водились крабы, мойву я до сих пор видеть не могу.

– Впрочем, – сказал стюард, – мы выбрали не самую приятную тему для обеденной беседы, – он вежливо поклонился сидящим напротив неписям – таосаньцам, которые слушали нашу беседу с довольно кислыми выражениями лиц. – Тем более разговоры о пиратах, кораблекрушениях и штормах считаются дурной приметой.

То ли эта примета не работала, то ли о всяких морских неприятностях мы поговорили слишком мало, но плаванье продолжалось так же мирно и размеренно, как до того. День сменялся днем, во всем похожим на своего предшественника, горизонт терялся в синеве, берег – в дымке. Несколько раз мы встречали полноценные боевые эскадры, которые патрулировали побережье, а, может, шли карать пиратов – хищные формы боевых кораблей меня восхитили, а розовые паруса на некоторых из них – удивили. Хотя, как объяснил один из матросов, именно этот цвет тяжелее всего заметить издалека в море. Ну, не знаю, я что-то не помню, чтобы в реальной истории были распространены розовые паруса, хотя я всегда мало интересовался книгами о морских сражениях.

В один из последних вечеров мы, как всегда, тусовались на палубе, прихватив с собой бутылочку вина, купленную в буфете. Честно разделив сомнительное пойло по стаканам и отсалютовав Хохену, блуждающему вокруг грот-мачты, Акимыч отхлебнул из своего стакана и сморщился. Я тоже попробовал свое вино и вылил его за борт.

– Ну, и зря, – сказала Ева. – Еще неизвестно когда нам в следующий раз вино даже понюхать удастся. Или пиво.

– А что, в Таосань сухой закон? – заволновался Гус.

– Да нет, рисовых водок и сливового пива у них сколько хочешь, – сказала Ева. – А вот виноград и хмель – чисто трансильвийские продукты. Поэтому в Таосань они – импортный товар, а, стало быть, очень дорогой, и, значит, нам не по карману. Вы можете смеяться или плакать, но у меня осталось всего три тысячи клановых денег, и как мы с таким богатством собираемся мотаться по всему континенту – мне неведомо.

– А почему, – спросил Лукась, – мы в таком случае не везем с собой в багаже большой запас вина, чтобы продать его туземцам?

– У тебя есть лицензия на торговлю в Таосань? Или время на такую торговлю? Или обширные связи на тамошних рынках? Нет? Значит, ты будешь продавать на аукционе, или растаскивать по перекупщикам и харчевням. Получится не сильно выгоднее, чем наш конторский груз, а хлопот – намного больше. Тут мы сгрузим все в порту приемщику – и свободны.

– А может быть, – сказал Акимыч, – что Хохен, как только ступит ногой на Таосаньскую землю, тут же заорет: «Вот она моя родина! Я вернулся! Вот вам мешок драгоценных камней!»

– Что-то я сомневаюсь, – сказала Ева, украдкой опустошая за борт свой стакан, – эпические квесты не были бы эпическими квестами, если бы их было так просто делать.

– Просто?! Да мы полгода уже с ним возимся, как лиса появилась!

– Я не спорю, что возимся мы долго, – сказала Ева, – но «долго» и «продуктивно» – не синонимы. Думаю, сир Хохен еще попьет из нас кровушки, ведь он к этому делу еще толком и не приступал.

– У нас вообще есть какой-нибудь план? – спросил я.

Ева пожала плечами.

– Единственное, что мне приходит в голову, это начать таскаться по всем таосаньским монастырям и прочим оккультным местам и искать кого-то, кто может хоть что-то поведать нам про некоего владыку Хохена, жившего чертовски давно и завалившего кучу народа.

– В принципе, – сказал Лукась, – подобные действия так или иначе всегда сохраняются в памяти народной.

– Ага, – сказал я, – представляете, приезжаем мы в Таосань, а там на каждом углу стоят памятники Хохену. С надписями «Великий вождь и учитель».

– Это бы очень упростило нашу задачу, – сказала Ева.

Глава 2

Порт Камито, в который мы прибыли солнечным днем, решительно отличался от виденных мною трансильвийских портов. Я лично считаю, что лакированные настилы на причалах – это что-то опасно близкое к безумию. А рисовать на них цветы – это очень мило, но лучше бы этих причалов сделали больше, и чтобы они не были такими коротенькими – толчея в бухте Камито была страшная, хорошо, что законы гравитации не столь безжалостны в Альтрауме, и крупные суда спокойно могли колыхаться бок о бок, не сталкиваясь бортами.

К своему изумлению я выяснил, что нас ждет полноценная таможня. Удивительно! В Мантисе ты можешь прибыть в порт откуда хочешь и привезти с собой все, что угодно, хоть драконов связанных, хоть целое плененное войско антийского царя вместе с верблюдами. (Если, конечно у тебя светлая карма; преступники и пираты с кармой черной вынуждены пробираться на Трансильвию своими окольными путями). Как объяснил нам стюард, провинция Камито ухитрялась держаться в стороне от гражданской войны именно за счет крепкой чиновничьей системы и активного сбора налогов на пограничную гвардию. Что до приезжих купцов, то безопасность своих судов и грузов они ценили выше, чем десять процентов пошлины – а Камито считался самым спокойным и надежным портом Таосань.

Таможенники в строгих синих халатах c гербами обшарили трюм, выдали нам пошлинные квитки (Хохена при этом налогом не обложили, уже спасибо), и мы отправились на пограничный контроль.

Нас предупредили, что перед контролем нам нужно будет «раскрыться» – то есть, предъявить все списки своих титулов. Увидев мой список, непись-таможенник стал разговаривать только со мною, причем гораздо почтительнее и обращаясь ко мне «почтенный господин».

– С какими целями почтенный господин прибыл в Камито?

Я подумал.

– С целью получить, эээ… духовные наставления в здешних храмах.

– Весьма, весьма достойная цель! Это ваши слуги и наложницы?

Я оглянулся на мрачные лица слуг и наложниц, но решил не спорить.

– Вроде того, да.

Ева мне, конечно, это припомнит, да и Лукась выглядит возмущенно, но я хорошо знаю повадки и обычаи чиновников в моем мире (по крайней мере, чиновников, имеющих отношение к медицине), и не думаю, что здесь они сильно отличаются. Заводить споры в таких местах – последнее дело. Соглашайся со всем, что они несут, хватай бумаги и убегай.

– Должен, однако, предупредить почтенного господина, который, как я вижу, и сам далеко продвинулся по духовному пути, что на Таосань, а в особенности в Камито ему ни в коем случае нельзя возводить капища своим богам и производить прочие обряды их умилостивления. Прошу принять это не как покушение на вашу религиозную свободу, – это простые меры предосторожности, касающиеся в том числе и благополучия самого почтенного господина, равно как и его слуг и наложниц.

– Хорошо, – ответил я с несколько растерянным видом, который, кажется, был замечен таможенником.

– Боги ваших земель, почтенный господин, очень ревнивы и властолюбивы. Когда-то они подчинили себе ваши страны, изгнав оттуда соперников. Обитающие же в наших землях боги и духи – справедливы и мстительны. Как вы понимаете, в такой ситуации было бы сущим самоубийством возводить здесь алтари кому-то из ваших покровителей. Но вы можете мысленно обращаться к ним или получать их указания в пространстве медитации… хотя и тут я не уверен, прошу почтенного господина меня простить, я не силен в священных материях.

Возможно, таможенник говорил и еще что-то, но я особенно не вслушивался, потому что отвлекся на бабочку, которая впорхнула в створку двери и устроилась на черной шапке чиновника, на самом верху, где петелька. Сейчас бабочка усиленно делала вид, что ее тошнит.

Приезжие вытекали в город через распахнутые красные ворота порта – текли они медленно, шествовали, пыхтя и сгибаясь, залезали в ожидающие повозки враскоряку. И это понятно, инвентари у всех забиты под завязку, таможенники инвентари-то проверять не могут, вот и нагрузились товарищи фактически контрабандным товаром так, что еле передвигаются. Сдав курьерские грузы, Ева выдала всем, кроме Гуса, по пятьдесят золотых и велела ни в коем случае их не тратить, кроме как в самых отчаянных ситуациях. Л – значит «логика», Е – значит «Евина». Зачем нужны деньги, если их тратить нельзя? Оставила бы их при себе, тряслась бы над ними сама.

Пока мы искали самую дешевую из гостиниц Камито, я восхищенно пялился по сторонам. Ну, как восхищенно: похоже, эта местность создавалась по принципу «а давайте впихнем на квадратный километр всю Азию, чтобы никто не усомнился, что это именно Азия-Разазия». Бесконечные пагоды, пагоды и пагоды, бумажные фонари, тяжелыми гирляндами развешенные над улицами. Рикши и паланкины. Курящиеся палочки благовоний, воткнутые в плошки с песком. Прилавки с веерами. Летающие змеи в виде карпов, привязанные к бамбуковым шестам. Затянутые промасленной бумагой двери, каменные кругломордые львы в буклях и рогатые драконы. Каменные ступы, похожие на грибы, на которых сидели… боже! ну они дают!

– Это что, почта?! – ахнул Акимыч.

Оплетя серый пористый камень ступы длинными пятнистыми суставчатыми ногами, на нас во все свои шесть глаз пялился кошмарно огромный паук. Морда у него была хоть и пушистая, но пренеприятная, а торчащие клыки отнюдь не делали ее приветливее. Почтовая сумка у него однако была точь в точь такая же, как и у наших голубей, – и носил он ее ровно таким же манером, перекинув ремень через грудь… или как это место у пауков называется.

– Не, ну в принципе логично, – сказала Ева. – Голубиная почта в Азии не существовала, а пауки там, вроде, как раз символ известий и всяких любовных писем.

– Ну уж нет, – сказал Акимыч, – я с такими почтовиками никаких писем отсылать не буду. Ни любовных, ни прочих. Будем твоим почтовым ящиком, Евик, пользоваться.

– Пожалуйста, но учти, что межконтинентальных писем я через него посылать не могу. Тут нужно либо золотой ящик, либо серебряный с дополнительной инкрустацией.

Паук зевнул и почесал одной из ног белесое пластинчатое пузо.

Наша гостиница располагалась у самой городской стены, и Ева сразу потащила нас за пределы города: в нескольких верстах от Камито имелся монастырь, с которого Ева и собиралась начать изыскания. Перед городскими воротами на лакированном (разумеется) столбике была прикреплена длинная табличка, напоминающая всем выходящим, что с закатом солнца ворота будут закрыты и тем почтенным обитателям города, кто не готов провести ночь снаружи, подвергая опасности свои драгоценные тела, стоит принимать это во внимание, планируя свои внушающие всяческое уважение дела.

Прогулявшись мимо рисовых чеков, сосновых рощ и бамбуковых зарослей, мы добрались до монастыря. Он был расположен на очень небольшой аккуратной горе, повернутой так, чтобы из монастыря открывался прекрасный вид и на море, и на цветущую долину. Вообще если вся Таосань выглядит так же, как Камито, то дизайнеры к ней явно больше сил приложили: я пока не увидел здесь ни одного уголка, фотографию которого нельзя было бы разместить в туристическом каталоге. В Трансильвии куда больше хаоса, бедлама и беспорядка, а уж что касается некрасивостей, то взять тот же Шоан.. Но зато Трансильвия ощущается, не знаю… естественнее что ли. А тут даже трава какая-то слишком зеленая, и цветы слишком яркие. Это же хризантемы? Ну да, они, мама их всегда ненавидела. Понятно почему: они стойкие, поэтому их на могилы часто приносят. Той девочке, ну, с который мы дружили и которая умерла, я тогда тоже хризантемы на сайте заказал, белые. На кладбище меня, конечно, не пустили, там микробы.

Впрочем, здешние хризантемы были настолько яркими, пышными и жизнеутверждающими, что никакого печального очарования в них не чувствовалось. Ко входу на монастырский двор вела не очень крутая каменная лестница, и купы хризантем с обеих сторон ступеней свешивались на них тяжелыми водопадами цветов, размерами с детскую голову каждый цветочек. Говорю же, дизайнеры тут прямо перестарались.

Хохен не выказывал никаких признаков оживления по поводу прибытия на родные земли, грохотал железными ногами по ступенькам, топтал пышные помпоны цветов.

– Какая же красота! – сказал Лукась, остановившись перед высокими воротами монастыря и глядя на бухту внизу.

По синему-синему морю мелькали таосаньские пузатенькие кораблики с цветными парусами, по небу тянулись с криками вереницы диких гусей, облака легкими перьями были изящно разбросаны по небу. Я отвернулся. Не понимаю, почему я сегодня такой раздражительный и нервный. Действительно, красота, кто же спорит.

Меньше всего местные монахи желали вести с нами культурно-исторические дискуссии, потому что все они были страшно заняты. Мели каменные полы длинными метлами, варили рис со специями в больших котлах, натирали светильники и развешивали оранжевое белье на бамбуковых подставках. Все их вежливые ответы в конечном счете сводились к «отстаньте от меня, пожалуйста». Наконец нами был обнаружен совсем дряхлый дядечка, который сидел на травяной подстилке под кустом и ритмично щелкал четками, устремив взгляд в никуда. Наученные опытом, мы уже не торопились с расспросами, а поприветствовали уважаемого священнослужителя, сообщили ему важную новость о том, что хризантемы в этом году прямо удались, а вид на бухту открывается исключительно качественный, и в конце концов тусклые сонные глазки монаха приобрели более осмысленное выражение. Он даже начал задавать вопросы – откуда мы прибыли и надолго ли планируем задержаться. Минут через пятнадцать Ева все же решилась осторожно намекнуть на имеющиеся у нас вопросы, а старец не выразил особого отвращения к идее на них ответить.

– В этом храме нет ученых-книжников, наши монахи – это всего лишь крестьянские сыны, бежавшие из деревень, поглощенных войной. К истине могут вести разные пути. Кому-то метла или молотильный цеп быстрее помогут проникнуть в душу вещей, чем кисть и тушечница.

– А к кому бы вы обратились на нашем месте? – спросила Ева.

Старец задумался.

– Ученостью славятся монахи Храма Зеленого Тигра, но они требуют богатых подношений, потому что хотят по завету своего первого настоятеля возвести над храмом огромную статую тигра из зеленого нефрита – по их подсчетам на это уйдет десять тысяч лет и десять тысяч возков золота. Большинство правителей этого славного времени, полководцев и князей, терзаемых вопросами, которые жалят их изнутри, – направляются в паломничество именно в Храм Зеленого Тигра: тамошние знаменитые библиотеки содержат в себе многое, полагаю, и ответ на ваш вопрос тоже. Но добраться сейчас до этого храма непросто, войска желтых шапок летом прорвали оборону босоногих и трон качается под сидящим на камышовом престоле.

– А далеко отсюда этот храм? – спросил Акимыч.

– Отсюда до входа в Храм Зеленого Тигра будет без малого два миллиона шагов. Уже сегодня вы можете сделать первые десять тысяч из них.

Я провел в уме расчеты, и результат мне не понравился. Еще эти армии красных ног с шапками…

– Мы не богаты и не располагаем избытком времени, – сказала Ева, – может быть, есть иные места, куда мы могли бы обратиться за ответом?

– В Камито живет один рыбник, – ответил старик, – он дурак и пьяница, но когда-то он был послушником в Зеленом Тигре. Говорят, что за многочисленные глупости его там часто наказывали – били палкой и заставляли учить наизусть целые свитки древних текстов. Кто знает, может, этот дурень запомнил что-то и про царей великой древности. А теперь простите меня, но с утра я выпил слишком много зеленого чая и сейчас у меня схватило живот. Прошу простить мою старческую немощь.

Кряхтя и хватаясь за упомянутый живот, старик поднялся и быстро засеменил прочь.

– По-моему, это какая-то ерунда, – сказал Акимыч, – рыбники какие-то, тигры. Вон в Мантисе был нормальный настоятель, а в этом храме – все с придурью.

– Однако мантийский настоятель ничего про сира Хохена не знал, – сказал Лукась, – этот же туземец мне показался куда сообразительней, чем он выглядит.

– Прекрати называть местных жителей туземцами, – сказал я, – еще не хватало, чтобы нас тоже побили палками.

Мы еще долго шатались по монастырю, пытаясь найти кого-то поразговорчивее и поинформированней, но монахи утекали, как вода сквозь пальцы, демонстрируя полнейшее нежелание идти на контакт с группой странных носатых обезьян.

– Так не пойдет, – сказала Ева, усевшись под хризантемами. – Ясно, что развитие квеста не инициируется, значит, мы просто ищем не там, где нужно. Может, нам надо было в Ся-мин, или вообще в Кхонг, а не в Камито ехать.

– Я бы все же сходил к этому рыбнику, – сказал Акимыч, – может, это и тупиковый вариант, но хоть рыбы купим и поедим, а то жрать хочется – сил нет. Мы тут уже целый день людям надоедаем, так и не пообедали.

Но прежде, чем спуститься вниз несолоно хлебавши, мы еще раз обошли весь монастырь и достали до печенок каждого из встреченных монахов. Потому что мы настойчивые, да.

Ворота захлопнулись, когда мы были буквально в пятидесяти метрах от них – мы бежали со всех ног и кричали, чтобы нас подождали, но отчаянные призывы не возымели на стражников ровным счетом никакого действия.

– Ну, не сволочи а? – возмутился Акимыч, плюхнувшись на дорогу, – солнце же еще не село, вон лучики из-за моря пробиваются. У кого есть хоть чего-то пожрать?

– Может, – сказал Лукась, – нам вернуться в монастырь? Когда мы уходили, они как раз заканчивали греть свое варево, да и приют путникам они должны давать.

– Объявления на столбах читать надо, – сказала Ева, – двери в монастырь тоже на закате закрываются.

– Значит, нужно искать какую-нибудь деревню, – сказал Акимыч, – деньги есть, попросимся на постой.

– То-то приятно будет бродить в темноте безлунной ночью по территории, где на ночь наглухо задраивают ворота даже крупные города, – сказал Лукась. – Мне кажется, что разумнее всего нам будет прижаться к этой стене и не отходить от нее ни на шаг, вон там наверху и самострелы есть, и дозоры лучников ходят.

– У меня есть кулек засахаренного арахиса, – сказал я. – Я помню, Ев, что ты велела денег не тратить, но я в палатке у гостиницы купил на то, что у меня еще оставалось.

– Давай сюда свой арахис, – ворчливо ответила Ева.

Я разделил содержимое кулька по четырем протянутым ко мне в темноте ладоням. Какое-то время был слышен ожесточенный хруст.

– А ты уверен, что это арахис? – спросил Акимыч. – Кажется, у моего арахиса есть лапки.

– Это – арахис! – твердо ответил я.

Тут мы услышали плач. Это был тоненький жалостный плач, проникающий в самую душу. По дорожке к нам шла невысокая девушка в белом. Она всхлипывала, закрыв лицо руками. Даже не девушка, девочка, лет двенадцати, наверное. Акоги, непись.

– Я задержалась у бабушки, и меня теперь не пускают в город, – рыдая, сказала девочка, отнимая от лица ладошки и показывая нам симпатичную круглую мордашку с густой челочкой, – а мне страшно!

– Иди сюда, – сказал Акимыч, – и ничего не бойся. Сейчас мы разведем костер, будет весело и совсем не страшно.

– Страашно! И ночь такая темная! А вас я не знаю!

– Подумаешь, ночь! Утро скоро наступит, осень только началась и ночи еще короткие. Давай сюда, малышка, я тебе куртку постелю рядом с этой доброй тетей.

Акимыч, – сказал я, – я бы на твоем месте к этой девочке так близко не подходил, у нее ног нет.

Глава 3

Длинное белое платье девочки, которое так ярко белело в темноте, что, казалось, было подсвечено изнутри, у самой дороги переходило широким подолом в размытые клубы белого тумана, и как бы это существо не изображало ходьбу, на самом деле оно плыло в нескольких сантиметрах над темной тропой, как на воздушной подушке. И едва я успел предупредить Акимыча, как недевочка решительно изменилась. Ее лицо залил тот же свет, которым сочилось платье, а на голове словно газовый факел зажегся – в небо чуть не на полметра метнулось синее пламя, исказив и вытянув круглое личико так, что оно стало похоже на череп. Подняв ладони, призрак завыл, завопил, закричал – это был звук, который могли бы издавать десятки свихнушихся металлических скрипок, зашедшихся в экстазе, звук настолько пронзительный и нестерпимый, что я схватился за голову, зажимая уши. Призрак взмыл вверх и завис метрах в трех над землей. Многоголосый вой еще усилился, и из обступающего нас мрака полезли бесы. Один огромный, свинорылый ринулся ко мне, выставив перед собой короткий кол. Я метнулся, уклоняясь от удара, и был перехвачен другим – черным, паукообразным с глазами-плошками. Бес-паук, воняя потом и ядом, обхватил меня тонкими плетистыми руками, узловатыми, как ветки, и я в ужасе и ярости обламывал эти ветки одну за другой, одновременно отгоняя от себя ногами демона с птичьим лицом и бесконечно длинным кривым клювом. Хрюканье, клекот и шипение перекрывали даже вой призрака, а ко мне словно вернулись либо утраченные, либо никогда не дарованные силы. Я вцеплялся в заплывшие жиром щеки свинобеса, оставляя на них кровавые полосы, я бил кулаками чью-то мохнатую харю, отшвырнул, наконец, на дорогу паука и вырвал пучок перьев из желтого гребня птицы. Ужас и ярость переполняли грудь, мысли исчезли, осталось только желание выжить, прогнать, убить, стереть проклятую нечисть с лица земли! Исходящий от их тел мерзкий смрад, кошмарная какофония во мраке. Сопение, вой, удары по телу, крики боли.

Они все-таки одолели меня, их было больше. Паук опутал липкой паутиной, птица-демон ухватил когтистой лапой за загривок, прижимая к земле, а хряк навалился сверху тяжелым жарким телом. Я вскрикнул от омерзения и бессильной ярости.

***

– Это ты здорово придумал, Акимыч, ее камнями сбивать.

– Ну а как еще? Я же шпагой до нее не доставал, как ни прыгай. Да и камни насквозь пролетали, пока не сообразил, что нужно по горшку на ее голове лупить, как он свалился, так ее и сдуло…

– Ну, что, как там наш околдованный? Нимис, ты вообще живой?

– Живой, – простонал я, выталкивая языком песок изо рта, – можно, Гус с меня слезет, а?

– Вот непонятно, – сказала Ева, – то он мешка поднять не может и весь из себя такой тонкий, звонкий и на последнем издыхании, то пинается, как дикий осел.

– Он по тебе сильно заехал? – спросил Акимыч.

– Я-то ладно, я ледяную броньку успела скастовать, а вот Лукасю, похоже, несладко приходится.

От стены послышался стон.

Я сел на дорогу. Не так уж и темно, фонари на крепостной стене зажжены – качаются себе, мотыльки вокруг них вьются. В голове еще звенели остатки многоголосого эха.

– Так дело не пойдет, – сказала Ева, пытаясь натянуть на голое плечо оторванный рукав. – Как только откроют ворота – первым делом…

– … пойдем завтракать, да?

– Да, Акимыч! Конечно, завтракать! Набивать твое бездонное пузико вкусняшками! А потом, вторым делом, на аукцион. Будем приобретать Ниму шмотки на ментальную защиту. Если всего один здешний менталик с ним такое творит, то представьте во что наш клан-лидер превратится, когда в него две-трое менталиков свою силу вливать начнут, под контроль взяв. Мы же его не удержим.

– Прекратите говорить обо мне в третьем лице, – промямлил я, – я уже вполне в здравом уме. Что это вообще было?

– А вот что это было, – сказал Акимыч и протянул мне небольшой глиняный горшок, пахнущий серой, перемазанный углем и жиром. К дну горшка тряпочкой была привязана длинная белая редька.

– Это что?!

– Та девчонка.

– Наваждение это, – сказала Ева, – и, что характерно, автор этого наваждения сейчас преспокойно может торчать себе где-нибудь среди вон тех сосен и готовить вторую серию. Пойдемте-ка прямо перед воротами сядем, там на них, вроде, какие-то охранные амулеты висят, может, там поспокойнее будет.

– Не понимаю, – сказал я, кое-как поднимаясь на дрожащие ноги, – она же обозначалась как непись, как такое вообще может быть?

– Так наваждения и должны принимать вид обычных людей, в Альтрауме – неписей. Полная идентичность, черта с два различишь, пока они концерт не устроят.

– Вообще различишь, – сказал Гус, – раз они по земле не ходят.

– Эта не ходила, а другие, может, и пойдут. Всеми двенадцатью здоровыми крепкими ножками. Лукась, ты как там, оклемался?

Лукась в разорванной рубашке, с повисшим на грудь отодранным воротником сюртука показался из теней. На бледном животе у него темнел кровавый отпечаток ботинка. На меня портье бросил взгляд, выражавший крайнее неудовольствие.

– Извини, пожалуйста, – сказал я, – рубашку я тебе дам, у меня хорошие, новые, чистый батист. Мне очень жаль, но я совершенно себя не контролировал.

– А надо бы контролировать, – буркнула Ева, – проверь в своих параметрах, у тебя сопротивление к ментальным атакам не появилось?

Я погрузился в самоисследование.

– Нет.

– А потому, что ты вообще не сопротивлялся! Расслабился и делайте со мной что хотите! Тебе нужно стать злее, недоверчивее, научиться сомневаться в том, что ты видишь.

– О, поверь, в последнем деле я мастер. Я огромный специалист по сомнениям всех видов и цветов.

– Ты сомневаешься в себе! И доверяешь – всему вокруг! А нужно – наоборот. Знать, что в мире есть только ты и твоя воля, а все остальное – иллюзия, лживая и противная… в общем, материал, из которого ты можешь делать все, что захочешь, если захочешь как следует.

– Дурдом какой-то, – вздохнул я, – так жить нельзя.

– Миллиарды людей так живут и распрекрасно себя чувствуют. Посмотрим, вдруг когда шмотки на ментальную защиту первый раз сработают, ты хоть принцип поймешь – как говорить «нет!» тому, что пытается контролировать тебя, твою голову и твою жизнь, тогда и сопротивление начнет расти. Жаль только, что твой ведьмовской навык роста сопротивлений на менталку не сработает…

Я все еще держал в руках горшок с редькой – бросать их тут совершенно не хотелось, кто знает сколько в этой редьке еще магии осталось. Засунул в инвентарь, в городе в мусор кину.

Оставшаяся ночь прошла достаточно спокойно, даже удалось вздремнуть, привалившись к городским воротам. Возможно, охранные амулеты – длинные полосы белой бумаги с красными знаками, шуршащие и развевающиеся на ветру, – как-то отпугивали таинственного повелителя редек, либо у того нашлись и дела поинтереснее, чем с нами развлекаться. Стража отворила ворота точь в точь с первым лучом солнца, и мы ринулись в первую же лапшичную, двери которой уже были гостеприимно распахнуты и даже одаривали проходящих запахом варившихся овощей и темного острого соуса. Наевшись, мы как-то незаметно отрубились вповалку на толстых зеленых циновках, и хозяин лапшичной не возражал, только счет, который он нам выставил после пробуждения, заставил Еву сжать губы в ниточку.

– Я этого носить не буду, – сказал я.

– Будешь, – сказала Ева, – ты будешь это носить, ты будешь в этом есть, ты будешь в этом даже спать, пока мы не покинем Таосань, или пока у тебя не появится собственной десятки в ментальном сопротивлении.

– А нельзя было что-то менее кошмарное приобрести? Колечко там или сережку – я недавно нашел в ухе еще пару дырок.

– Нищим выбирать не приходится. Вещи на менталку и у нас дорогие, а здесь цены на них просто зашкаливают. Про бижутерию забудь, она нам не по карману. Даже за эту дрянь я заплатила, между прочим, двести золотых, и ты сейчас наденешь ее на свою дурацкую голову. К тому же тебе-то какая разница? Ты себя не видишь, это нам на все это любоваться.

Я взял протянутую конструкцию. Это была шапка? Шлем? Берет? Войлочный горшок с которого свисали многочисленные шнурки – все в разноцветных бусинах. Из войлока высовывались длинные пружинки, одна даже с гайкой, а из шишака наверху торчал маленький, но бесспорный ветряк-пропеллер.

– Давай, надевай.

Я внутренне взвыл, но натянул этот ужас на башку.

– Если ты что-то говоришь, то я все равно не слышу, эта штука мне уши прижала.

– Ничего, их можно вытащить. Тут типа прорезей есть, ну-ка, дай, вот как-то так.

– А это не вредно для ушей, когда они так в разные стороны топырятся? – спросил Акимыч.

– Ты не представляешь насколько мне все равно, вредно это для ушей или нет.– сказала Ева. – Достаточно того, что за нами повсюду таскается древнеисторический маньяк-убийца с полутораметровым мечом, не хочу еще иметь и клан-лидера, который в каждую секунду готов превратиться в комок орущего и царапающегося безумия.

– Да, – сказал Лукась, – выглядит непрезентабельно, но на фоне того мухоморного безобразия, в котором разгуливает Акимыч, даже не очень бросается в глаза. По крайней мере расцветка даже сдержанная, А нельзя эти крылышки перекрасить? Нет? Ну, ладно. Теперь напомните мне, пожалуйста, какие у нас дальнейшие планы?

– Нам нужно найти рыбника, – сказала Ева.

– Ага, отлично, – сказал Акимыч, – а как мы будем его искать? Город-то немаленький.

Ева пожала плечами и направилась к одному из стражников, прохлаждавшихся у ворот аукциона. Стражники здесь были красивые, в пестрых стеганых халатах с нашитыми металлическими бляшками, в высоких шапках с многочисленными рожками, с каковых рожек свисали флажки,.. хм, может, в Таосань я и не буду так уж выделяться головным убором.

– Какой рыбник? – спросил стражник.