Тайна голландских изразцов Дезомбре Дарья

Андрей

Пожар увидели сначала посетители забегаловки напротив: лопнули окна, и дым с пламенем вырвался наружу, вовсю заорала противопожарная сигнализация. Пожарные приехали достаточно быстро, чтобы спасти здание: магазину досталось больше, офису меньше. Помещение почти не пострадало. Пожарные, обнаружив труп и поняв, что он криминальный, вызвали полицию. И теперь совсем юный мальчик-пожарный с красным, будто обгоревшим лицом просвещал Андрея.

– Молодец, подготовился! Если б все так! – говорил он с воодушевлением. – А то денег жалеют, а ведь от этого жизнь зависит! Да и смерть – какой не позавидуешь…

– Ну, – закурил Андрей, – конкретно данного товарища его прекрасная пожаротушительная оснащенность не спасла.

– Потому что его задушили! – пылко возразил юный пожарный. – А хотели бы сжечь…

Андрей усмехнулся:

– Ну да. Так что ж тут, по-вашему, произошло?

– Мужика прикончили. Облили бензином. Затем организовали элементарный трюк с проводкой – как только включаешь свет, все тлеет сначала, потом вспыхивает и полыхает к черту по всей комнате. Но здесь убийца просчитался: у антиквара установлены автоматические модули пожаротушения распыленной водой. И еще – автоматические же установки извещения о пожаре: как только появляется очаг возгорания, извещатель – тут он тепловой – включает сирену, и нам идет звонок. Ясно?

– В общих чертах, – кивнул Андрей. На месте уже работали эксперты – толку, впрочем, от экспертизы будет немного. Во-первых, в кабинет к антиквару наверняка кто только не входил. Во-вторых, огонь, не успев окончательно сжечь труп и соседние помещения, улики, если они и были, как пить дать уничтожил.

Андрей вздохнул и пошел разговаривать с секретаршей: дамой уже в возрасте, из тех, кого нанимают мудрые начальники, руководствуясь не длиной ног, но аккуратностью, обстоятельностью и неким наличием мозгов.

Однако и тут пока был провал – дама (Андрей поглядел в записи: Антонина Семеновна) рыдала белугой, размазывая некогда тщательный макияж на уже немолодом лице.

– Господи, горе-то какое! – причитала она. – Такой золотой человек был!

Андрей тактично промолчал: был ли покойный золотым человеком, ему только предстояло узнать.

– Никогда не прикрикнет, всегда шутит, пытается поднять настроение! На праздники подарки дарил, однажды даже на ужин… – Антонина Семеновна выдернула из щели стоящей на столе лаковой коробочки бумажную салфетку и шумно высморкалась. «Была влюблена в шефа, – подумал Андрей. – Это хорошо. Влюбленные секретарши много более наблюдательны, чувствительны к настроению начальства. И в то же время ревнивы и часто навязывают следствию свое резко окрашенное эмоцией мнение».

– Вы не могли бы пройти в кабинет и посмотреть, что пропало? – устало спросил Андрей. Секретарша кивнула и толкнула дверь.

В ужасе взглянула на обугленное кресло и на пол, куда упал ее босс после того, как истлели веревки. Рядом со столом виднелся белый контур – антиквара нашли на ковре в позе эмбриона.

– Посмотрите внимательно вокруг, – строго сказал Андрей, пытаясь отвлечь секретаршу от мрачных мыслей. – Это очень важно. И очень важно, чтобы вы это сделали сейчас, пока память еще не загружена новой информацией.

Антонина Семеновна послушно кивнула и огляделась: на стенах кабинета висело несколько гравюр. В библиотеке на первой и второй полках располагались книги и альбомы по искусству. На третьей и четвертой стояли азиатские статуэтки: Будда, какие-то золотые ободранные (и явно не в связи с недавним пожаром) павлины. И еще темные, пыльные, скорее всего, африканские маски. Андрей пожалел, что рядом нет Маши – вот она бы точно рассказала, что откуда. И какого века. И какой он профан. Но это ничего, Андрей привыкший. Черт! Как же жаль, что рядом нет Маши! Он по ней скучал. Он обижался на нее и на общую несправедливость мироздания. Она должна быть здесь. А ее не было и, возможно, никогда и не будет. С другой стороны – и Андрей бросил рассеянный взгляд на очертания недавнего трупа, – разве не про это она ему пыталась втолковать? Что больше не хочет смотреть на обгорелые тела, про которые пожарные им еще до прибытия судмедэксперта радостно объявили: это не по их пожарной части! Парня удушили, что для антиквара, несомненно, более удачный и безболезненный вариант смерти. «Ты чертов эгоист! – сказал себе Андрей. – Мало она намучилась? Отпусти ее, пусть занимается чем-то менее кровавым, более подходящим для девочки из хорошей семьи и… подальше от тебя», – закончил он и еще больше помрачнел.

– Кондуит! Кондуит пропал! – прервала его размышления секретарша, тыча пальцем с французским маникюром в стол. Андрей пригляделся: на почерневшей столешнице кроме оплавленного компьютера с лопнувшим экраном в обугленной рамке стоял только обгорелый остаток фотографии молодой жены, держащей на коленях миловидного младенца.

– Где? – тупо спросил он, на секунду пожалев молодую женщину, которая скорее могла опасаться ранней вдовьей доли по причине рака простаты, чем удушения с последующим сожжением.

– Он всегда лежал на столе. Рядом с компьютером.

– Кондуит – в смысле журнал?

– Нет. Такая книжка записная. Вроде еженедельника. Он туда записывал всю информацию… Которую компьютеру не доверял.

– Да? – поднял бровь Андрей. – И чего же он не доверял компьютеру?

– Почти ничего не доверял, – сказала Антонина Семеновна. – И правильно делал!

– Ну, например? – Андрей не совсем представлял, что может скрывать от посторонних глаз человек с мирной профессией антиквара.

Антонина Семеновна посмотрела на него с удивлением:

– Ну как же? Информацию о покупках. И о клиентах.

– Ясно. – Андрей сделал пометку в блокноте. – Значит, больше ничего не пропало?

– Нет, – помотала головой Антонина Семеновна, от усердия чуть тараща глаза.

– И ничего особенного ни в поведении, ни в…

Секретарша уже начала отрицательно крутить головой в мелких светлых кудельках, как вдруг замерла и подняла на Андрея испуганный взгляд:

– Тот посетитель… Знаете, такой обычный на вид мужчина. Не очень дорого одетый, но вполне себе приличный.

– И что же? – подтолкнул ее Андрей.

– Иван Николаевич был очень недоволен. – Секретарша посмотрела на Андрея чуть виновато. – Выгнал того молодого человека взашей и мне сказал – больше не пускать ни под каким предлогом, представляете? Так на него не похоже…

Тут Антонина Семеновна вздохнула, предвосхищая Андреев следующий вопрос:

– Только вот имени его я вам не скажу, хоть он и представился, иначе я бы…

В этот момент в коридоре зазвонил телефон, стоящий на рабочем столе Антонины Семеновны, и она по привычке понеслась отвечать. Андрей не торопясь пошел за ней. И застал только конец беседы, когда секретарша поясняла неизвестному, почему господин Гребнев не может подойти к телефону.

Андрей жестом попросил передать ему трубочку:

– Добрый день. Капитан Яковлев. Представьтесь, пожалуйста.

– Андрей?! – услышал он родной Машин голос. И замер.

Маша

Бабушка вошла на кухню и с удивлением воззрилась на красную Машу.

Маша оправдывалась:

– Нет, я еще ни во что не ввязалась. Нет, точно совпадение. Нет, бывают. Вот так – просто кража в Питере, покойный Гребнев обещал выслать фотографии краденого объекта в хорошем разрешении. Да, встречалась. Один раз. Говорили по делу. Не показался. Спокойный, уверенный в себе мужчина. Да, явно московская история. Все, пока. Целую.

Маша положила трубку и вздохнула. А потом подняла виноватые глаза на бабку.

– Целую? – Та пригляделась к порозовевшей внучке. – Кого это?

Маша повернулась к окну: на улице шел скорый мартовский дождь, превращая остатки снега в подобие леденистого супа.

– Мой… – она запнулась, – молодой человек.

– О! – только и сказала бабка, резко приземлившись на стул напротив. Маша скосила на нее глаза – отвертеться не получится.

– Работает оперуполномоченным на Петровке.

– Молод? Хорош собой? – взяла на себя инициативу Любочка.

Маша улыбнулась:

– Молод. И мне нравится. Но – на любителя.

– Ну, Ален Делон нам не нужен, – деловито покивала бабка. – И мы ему тоже не особенно.

Маша не выдержала и рассмеялась:

– Ты еще скажи: главное, чтобы человек был хороший!

– И скажу! А кстати, хороший?

– Очень.

Маша встала и подошла к плите – чаепития, как момента истины, было не избежать.

– Ну и почему же?.. – тихо спросила бабка, и Маша поняла, кивнула.

– Если я хочу изменить свою жизнь, нам нужно какое-то время побыть врозь, – твердо сказала она.

– Это ты так решила? – в голосе бабки звучал скепсис. – Он с твоим решением согласен?

– Нет, не согласен. – Маша задула спичку и поставила на конфорку старый чайник с плохо пригнанной дребезжащей крышкой. – Он считает, что я должна продолжать работать на Петровке. И далее – вполне в твоем ключе: про дарование, которое нельзя засовывать… во всякие темные места.

– Думаю, – Любочка достала из шкафчика вазочку с мармеладом и коробку зефира в шоколаде, – тебе стоит позвонить твоему «новорусскому» клиенту и сообщить грустную весть.

– Да, – очнулась от размышлений об Андрее Маша и вынула трубку из кармана джинсов.

– Ревенков! – отозвался после первого же гудка бодрый голос.

– Добрый день. Это Мария Каравай вас…

– Узнал, сразу узнал! – радостно похохатывая, перебил он. – Ну как? Есть подвижки?

Маша изложила новости, только что полученные из Москвы. Ревенков крякнул, на некоторое время замолчал.

– Вот же, – наконец произнес он, – бедолага. По ходу, в криминал какой вляпался.

– Вы об этом что-нибудь знаете? – встрепенулась Маша. – Тогда вам стоит связаться со следователем, который…

– Да не, вы чего! Предположил просто. Контрабанда, подделки, темное лицо российского антикварного мира типа. Я-то у него, кроме плитки, ничего не покупал, знаком шапочно, так сказать.

– Ясно, – сказала Маша, мгновенно включив мозг в данном направлении и на секунду позабыв о своем собеседнике.

Но Ревенков тактично кашлянул:

– Я это вот о чем подумал-то… Может, вам интересно будет в Бельгию скататься?

– Что? – оторвалась Маша от выстраивания логической цепочки.

– Ну, надо бы выяснить, что в них такого, в изразцах-то. Тут копать уже поздно, по ходу, один Гребнев, может, чего знал. И то – сомневаюсь. Знал бы – насвистел бы уже давно, цену бы попробовал набить, все такое. Получается, все ниточки – на Западе. Я тут его мейл нашел. Один из первых. Там в истории письма – переписка с его коллегой. Из Брюсселя. Который ему, в свою очередь, эти изразцы и продал. Фамилия дер Страат.

– И? – Маша кивнула, пододвинув бабке чашку, и та налила в нее сперва крепчайшей заварки, а потом и кипятка.

– Ну, там, в мейле, под подписью и телефончик есть, и адрес. Может, напишете ему, встретитесь? – Где-то там, на другом конце трубки, Ревенков вышел на шумную улицу, пикнула сигнализация машины.

– И вы готовы оплатить расходы? – недоверчиво нахмурилась Маша.

– Ну, если не будете слишком понтить… – Ревенков явно улыбался, хлопнула дверца автомобиля, в трубке опять стало тихо. – Но вы, по ходу, не из тех, кто чужое бабло проматывает, нет?

– Не из тех, – подтвердила Маша. – Но шансов найти что-то все-таки крайне немного, вы же это понимаете?

– Ну, понимаю, конечно, – устало вздохнул Ревенков. – Я ж не мороженый на всю голову. Но давайте все-таки попробуем, а? Не дает мне покоя эта история.

Маша молчала, и Ревенков добавил с нажимом:

– Съездите, съездите! По-тамошнему вы в отличие от меня шпрехаете. Может, и будет толк. А нет – так это, хоть развеетесь.

– Хорошо, – сдалась Маша. – Я попробую.

– Вот и лады! – явно оживился бизнесмен. – А координаты пацанчика я вам сейчас вышлю смс.

Маша положила трубку – бабка смотрела на нее выжидательно.

– «По ходу», я еду в Брюссель, – сказала она, потянувшись за зефириной.

Андрей

Андрей не представлял себе, что будет так счастлив ее увидеть. Он чувствовал себя Раневской, приготовившимся для прыжка, чтобы броситься в экстазе к вернувшемуся хозяину с радостным лаем, – и все это, стоило только его бывшей стажерке выйти из вагона на Ленинградском вокзале, в бежевом плаще, прикрывающем обычную черную униформу из свитера и джинсов, рядом – черный же чемодан на колесиках. Русые волосы забраны в низкий хвост, широкоскулое лицо, как всегда, без грамма косметики, но все равно для него – самое красивое. Почти прозрачные глаза переходного из зеленого в серый неопределенного оттенка, крупные бледные губы. Солнце скользнуло по ней, на секунду показавшись из-за ватного предгрозового облака, она улыбнулась… И Андрей рванул вперед, никого не замечая, наталкиваясь на чьи-то плечи и углы чемоданов, и обнял ее, прижав к себе со всей силы: как же он давно ее не видел!

– Как же я давно тебя, дуру, не видел! – прошептал он в маленькое непроколотое холодное ухо.

– От дурака слышу! – тихо ответила она.

Андрей вдохнул ее запах на затылке, роднее которого он вот уже полгода не знал, и наконец отпустил.

– Откуда летишь? – спросил уже по-деловому, стесняясь пылкости объятий и забирая чемодан.

– Шереметьево. – Она взяла его под руку, и они пошли по уже опустевшему перрону.

– Ты же понимаешь, – криво усмехнулся Андрей, – что вся твоя история абсолютно бредовая? Чем он вообще на жизнь себе зарабатывает, этот твой… – он скривился в поисках правильного определения, – клиент?

– А, – беззаботно махнула рукой Маша. – Какой-то импорт-экспорт. Или древесина?

– «Или древесина»! – передразнил ее Андрей и вдруг напрягся. – Он себя там как ведет?

– В каком смысле? – удивилась Маша.

– В смысле – не пристает?

Маша расхохоталась.

– А что смешного? Вот что смешного, а? – Андрей потянул ее дальше, несколько смущенный, но не готовый сдавать позиции. – Под предлогом этого вашего древнего кафеля заманит тебя в какой-нибудь шикарный отель, ты приезжаешь, открываешь комнату, а там – ррраз! – обнаженный любитель древесины!

– Это очень вероятно, – серьезно покивала Маша. – Вот я сама как-то не подумала, а ты мне – ррраз! – и подсказал. Опасайся любителей древесины! – но, увидев напряженное лицо Андрея, сжалилась. – Клиент остался в Питере. Он деловой человек, Андрей. Эти люди и нанимают на работу мелких сошек вроде меня, чтобы они побегали по Европам и выяснили, в чем тут подвох. И отель мой будет самый что ни на есть скромный.

Андрей кивнул, сделав вид, что удовлетворен объяснением. И все-таки не выдержал, спросил:

– Но он ведь… не смертельно обаятельный красавец?

– Ну почему же сразу – не красавец? – протянула Маша. – У него такие синие-синие глаза на пол-лица, выдающийся подбородок с ямочкой, прямой греческий нос. Прибавь к этому природный мужской шарм…

Андрей почувствовал, что до боли сжимает челюсти, пока, приглядевшись, не заметил, что Маша тоже с трудом «держит лицо» – чтобы не расхохотаться, и ему захотелось ее задушить. Видно, на его лице отразилась толика терзающих душу эмоций, потому что Маша сжалилась.

– Он похож на рыжего поросенка, – утешила его она. – Носит розовые рубашки и туфли со слегка загнутыми носами – знаешь, такой привет от Маленького Мука.

– Кто ж тебя знает… – угрюмо сказал Андрей, забрасывая ее чемодан в багажник своего старого «Форда». – Может, это у тебя с детства любимый персонаж?

– Мой с детства любимый персонаж – Шерлок Холмс, – улыбнулась Маша, щелкнув его по носу. – А по поводу клиента – не переживай. Он таких, как я, синих чулков не отражает в принципе. Вот если бы у меня была грудь третьего размера и, к примеру, копна белоснежных кудрей и силиконовые губы…

– То я бы никогда не подвозил тебя в своей машине, – продолжил уже явно развеселившийся Андрей, отказываясь представлять Машу в силиконовых грудях и губах.

– Ха! – устроилась она на сиденье рядом и взяла его руку в свою. – Подумаешь! Села бы я тогда со своими грудями и губами в твою консервную банку! Я, раз уж такое дело, передвигалась бы на каком-нибудь кабриолете!

Они просидели еще час перед вылетом в кафе в Шереметьево и ни о чем, что было для него важно на самом деле, не говорили. Маша рассказывала о своей уникальной бабке и о ее эксцентричных, но безмерно трогательных подружках. О господине Ревенкове и особняке в Царском Селе, куда забрался страннейший вор. Она даже показала ему копии, снятые с изразцов, – ничего такие, повертел их рассеянно в руках Андрей. Снимки были черно-белые, но Маша объяснила, что рисунок на плитке синего цвета.

– На нашу гжель похоже, – заметил он, возвращая ей копии. – Только у нас – цветы и птицы, а у голландцев, вишь, дети.

– Получается, у наших в деревнях все мысли испокон веков – только о райских кущах да райских птицах. Такая, видать, веселая жизнь, – задумавшись, сказала Маша.

– А голландцы что видят, о том поют? – улыбнулся Андрей, перебирая на столе Машины пальцы с коротко остриженными ногтями.

Она пожала плечами, мельком улыбнулась:

– Наверное. Надо будет узнать по приезде в Брюссель. Встретиться со специалистами.

И он уже совсем собрался спросить: а когда обратно? Когда ты вернешься? Сюда, в Москву? Ко мне? Как вдруг яростно и с особенно отвратительным перезвоном залился в кармане мобильный, и старлей Камышов возбужденно прокричал в трубку, что у них опять пожар. И опять труп.

– Где? – сквозь зубы спросил Андрей, уже снимая куртку со спинки стула.

– Гостиница «Метрополь», – со скрытым восторгом объявил рыжий, и Андрей скоро понял почему. – Это тебе не в Южное Бутово кататься. Нам уже тут сервировали от капиталистических щедрот кофе с бутербродами. С красной икрой! В общем, давай приезжай!

Андрей повесил трубку, поглядел на Машу. Она кивнула. Но не стала ничего спрашивать. А он – ничего рассказывать. Пусть летит, выясняет про «играющих человечков», про старую плитку, гуляет по Брюсселю, решил он. Пусть будет подальше от этого. И если это значит быть дальше от него – что ж. Он смирится с ее решением. И Андрей как-то совсем по-товарищески крепко ее обнял, понимая: это объятие – последнее из приятного, что грозит ему на сегодняшний день.

– Счастливого пути, – только и сказал он и вышел из здания аэропорта. И машинально принюхался, садясь в свой «Форд»: ему показалось, что здесь уже стоит сладковатый трупный запах, который не забить даже красной икрой, как ни старайся.

Он

Рыба, табак.

Цветочные луковицы (тюльпаны, конечно же!).

Голландские сыры – огромные головки в восковой оболочке размером с каретное колесо.

Кофий – божественный напиток, лекарство против «надмений и главоболений».

Белила немецкие, умбра, сурик, лазорь, черлень английская – давно окрасившие балтийские воды.

Лионские пламенеющие шелка. Тафта «помпадур» – легкая, на летние платья. Индийский вощеный ситец – не только на туалеты дамам, но и для интерьеров.

Сервиз мейсенского фарфора – весь в цветах и пасторалях. Золотые табакерки – одарять ими достойных. Золоченая же карета.

И много чего другого, но для мальчишеского воображения хватало и этих сокровищ, плывших на борту «Святого Михаила» и похороненных в 1747 году близ Науво, городка в южной Финляндии. А совсем рядом – знаменитая «Фрау Мария» с грузом бесценных полотен, заказанных императрицей для Эрмитажа и Царского Села, каждое запаковано в свинцовую колбу и залито воском. Мастера «золотого века» – Ван Бален, Герард Терборх, Ян ван Гоен, Андриан ван де Вельде, Брейгель и, возможно, Рембрандт и Вермеер – с еще не потемневшими красками, такими, каких уже не увидишь ни в одном музее мира: яркими, как в день творения. Вот что почти три столетия лежало на дне морском в потерпевшем крушение двухмачтовом флейте.

Те корабли были первыми в длинном мальчишеском списке, что не давал ему спать по ночам. Советское детство с его весьма ограниченным спектром развлечений отдавало все дождливые (и какие дождливые!) ленинградские дни на откуп чтению «Библиотеки приключений» и мечтаниям. Он уже не помнил, где прочел впервые про «Марию» и «Михаила», но долгое время эти имена отзывались загадочным эхом в ушах. По случайности ли, но его лучшим другом долгое время был Мишка Постник, а первой любовью – Маша Орехова. Он даже думал так назвать своих детей. Если, конечно, они у него когда-нибудь будут.

Родителей он почти не помнил – они погибли в автомобильной аварии: отец как раз выиграл в лотерею новый «жигуленок» и, несмотря на материны уговоры, не продал, а решил сам стать автомобилистом. Через неделю после того, как папа с приятелями обмыли права, машина вылетела в кювет, оставив мальчика круглым сиротой. Вся эта история, начавшаяся как большая удача и обернувшаяся трагедией, долгое время казалась издевательской ухмылкой судьбы, преследующей его всю жизнь.

Бабка с дедом с материнской стороны забрали мальчика к себе не без боя – отцовские родичи тоже хотели взять заботу о внуке на себя, но жили в Петрозаводске, и дед с легкостью их убедил, что парню следует воспитываться и получать образование в городе на Неве, а не в провинции мошкару собой кормить. Дед был прорабом – застраивал новьем снесенные деревни вокруг Питера и часто приносил домой найденные в земле старинные монетки. Мальчик рассматривал их с любопытством первооткрывателя: медные копейки, серебряные «чешуйки» и советские полтинники 20-х годов с кующим светлое будущее рабочим. Так, ближе к подростковой поре, у деда появился план, как отстрастить его, безотцовщину, от дворовых неприятностей. Парню нужно было хобби, и дед попросту заразил его своей болезнью – кладоискательством. Каждые выходные под бабкино ворчание они пускались на поиски сокровищ: летом – в турне по деревням Ленобласти, в межсезонье и зимой – исследовать старые чердаки.

К каждому мероприятию внук должен был подготовиться: узнать судьбу дома, который они собирались «навестить». Кто жил, когда. Предпочтение отдавалось, понятное дело, состоятельным семьям, бывшим обитателям «старого фонда». И пусть мальчик с дедом пробирались туда далеко не первыми, но находок было не счесть: тусклые самовары, побитая посуда, семейные альбомы с объеденными крысами уголками; пожелтевшие документы с «ятями»; книги с золотым обрезом и картинками, прикрытыми полупрозрачной восковой бумагой… Мальчик обожал такие походы, ждал их, всю неделю читал «по теме» и даже записался в исторический кружок при Дворце пионеров. Набрав «рухляди» – как называла это бабка, – они терпеливо ждали наступления темноты, чтобы вынести свои находки незамеченными. А разбирали, мыли и изучали их уже дома. Зимой – несмотря на бабкины вопли – прямо в комнате мальчика. Летом – в дедовом гараже. По ходу дед рассказывал ему, что вычитал о той или иной эпохе. Бывало, что найти ничего не удавалось, и тогда дед с ухмылкой говорил: что ж, НКВД постарался. Были, говорил он, люди в спецотделе, которые, кроме как поиском кладов, ничем и не занимались. Прежде нас прошлись… И все же, все же – мальчик никогда не забудет найденный им самим золотой портсигар и серебряную пудреницу в мелких камушках. Дед забрал их и отнес знакомому барыге, купив на вырученные деньги пару настоящих «левайсов» и новенький японский кассетник. Впрочем, как ни рад был мальчик подаркам, портсигара с гравировкой Ad vitam aut culpam – «На всю жизнь или до первой вины» («Видно, барышня какая ревнивая подарила», – прокомментировал дед) было все равно жаль.

Вот так и вышло, что к поступлению в вуз жребий был уже брошен и накоплены знания в самых неожиданных исторических закоулках, – и он отправился на факультет истории пединститута. Мальчика, столь редкую птицу в том девическом вузе, приняли безоговорочно. Учился он средне, романов не крутил, хоть выбор был огромен, а все свободное время посвящал тому же – поиску. Только теперь у него был доступ в научные библиотеки и архивы, а у деда, как раз вышедшего на пенсию, – уйма нерастраченной энергии. Квартира их беспрестанно пополнялась красивыми вещами, которые они хранили некоторое время, прежде чем отнести к «барахольщикам», как их называл дед.

Однако с приходом 90-х «работать» в городе становилось все сложней. Чердаки выкупались и преображались в мансарды, подвалы ремонтировались, и в них окапывались мелкие конторы. Внук с дедом частенько отправлялись в «походы» по селам и весям, и все чаще он на деда раздражался: слишком медленно тот шел, слишком быстро уставал. Но все равно у них бывали удачные дни, когда получалось откопать под домом кубышку с монетами (счастливого деда пришлось отпаивать корвалолом… А бабке с находки поставили новую челюсть). Он потихоньку умудрился собрать у себя неплохую коллекцию холодного оружия: кортики, кинжалы, шпаги, палаши… Правда, и ее пришлось распродать «на лекарства», когда дед сначала занедужил, а потом слег, как-то мгновенно усох и еще месяцем позже помер. Сделав на остаток денег, вырученных за оружие, ремонт в их с бабкой квартире, он официально устроился работать на полставки учителем в районной, ничем не примечательной школе. И, тихо ненавидя свою профессию, продолжал посвящать все свободное время истинной страсти – кладоискательству.

Однако со смертью деда удача, казалось, от него отвернулась. Кубышки, найденные в поле, оказывались уже разбитыми, а монеты растасканы мелкими грызунами; во время отпуска, что он решил провести за раскопками украинских курганов, на него наехало местное казачество и, избив, заказало «москалю» путь назад. Случилась и совсем страшная история в старом склепе, куда он сунулся уже с отчаяния и где повстречал настоящее привидение – голую бабу в длинных волосах. А вылезши поседевшим от ужаса, поклялся себе больше по могилам не шастать.

Тем временем Интернет полнился волшебными историями о чудесных находках: «рыбаки» обнаруживали на речном дне, вблизи старых мельниц, кожаные мешочки, полные николаевского золота; «кладбищенские» рассказывали о мумифицированных трупах в золотых браслетах и серьгах с каменьями; «чердачники» откапывали под слоем хлама коллекцию античных монет времен Александра Македонского… Но все это доставалось не ему! Не ему! И он тихо сходил с ума, сидел как приклеенный перед экраном компьютера и, читая хвастливые истории тех счастливчиков, худел и мучился желудком.

И вот тогда бабка решила взять дело в свои руки…

Маша

Аэропорт Завентем был тих и пустынен в это позднее время суток – ничего общего с Шарлем де Голлем или Кеннеди, где в любой час по терминалам бегали толпы туристов. Брюссель так и не стал настоящей столицей, хоть и приютил у себя Европейский парламент. Да и вся Бельгия, небольшой по российским меркам кусок земли, зажатый между Германией, Францией, Голландией и Северным морем, казалось, еще не определилась с гражданством. Половина ее жителей мечтала присоединиться к Франции и отличалась поистине средиземноморским разгильдяйством. А другая половина – Фландрия – ощущала себя частью Голландии и ей же культурно принадлежала: и языком, и старинными городами Брюгге, Антверпеном и Гентом. И, что самое главное, трудолюбием и флегматичным темпераментом. Пометавшись от Габсбургов к Франции времен Французской революции, Бельгия была создана лишь в XIX веке – смешной срок для государства. Очевидно, подумала Маша, стоя в короткой очереди к такси, потому здесь и решил обосноваться Европейский парламент. На этой территории, лишенной сильного национального колорита, иным странам – с древней историей и ярким самосознанием – легче договориться между собой.

Таксист-марокканец, услышав адрес отеля, подмигнул Маше маслянистым карим глазом, мол, знаю, и минут за двадцать домчал до центра города – площади Гранд Саблон. Гостиница, которую Маша зарезервировала через Интернет, находилась в самом начале узенькой улочки, отходящей от площади, и оказалась зажата между баром и галереей современного искусства. Оба заведения ввиду позднего времени были уже закрыты. Свет горел только за стойкой отеля, где сидел и читал седой мужчина средних лет. Заметив такси, он отложил книжку и вышел встречать припозднившуюся постоялицу. Таксист играючи вынул Машин чемоданчик из багажника, вспыхнул на прощание белозубым оскалом и, дав задний ход (на улочке было не развернуться), исчез в прохладной мартовской ночи. А служащий отеля – Седрик, представился он, – забрал Машин багаж и проводил ее на последний, третий этаж по узкой винтовой лестнице («Лифт не работает, мадам, но техник обещал прийти завтра»).

Комната оказалась под скатом крыши, с выступающими из потолка темными от времени балками. Беленые стены, льняные темно-синие занавески… Маша кивнула Седрику, дала чаевые и уже собралась закрыть за ним дверь, когда он вдруг замер на верхней ступеньке и с виноватым лицом обернулся:

– Совсем забыл, мадам. На ваше имя пришел конверт.

– Конверт? – переспросила Маша, не будучи уверенной, что правильно его поняла. – От кого?

– Обратного адреса нет. Но почта срочная. Сейчас принесу.

Маша успела вынуть зубную щетку и разложить по полкам встроенного шкафа пару свитеров и джинсов с футболками (неизменную базу своего гардероба), когда он вернулся и передал ей темно-коричневый конверт размером чуть больше обычного письма. Обратного адреса действительно не было. Но почтовая печать не оставляла сомнений: письмо прилетело из Москвы.

Маша вскрыла пакет и заглянула внутрь: вначале ей показалось, что в конверте с воздушно-пузырчатой пленкой внутри ничего нет. Она перевернула его и потрясла. И тут на прикроватный коврик упал маленький черный предмет – флешка. Маша подняла ее, на всякий случай еще раз пошарила рукой внутри конверта – пусто. Никакой объяснительной записки. Никакой подписи. Нахмурясь, Маша повертела в руках флешку. Надо узнать, что на ней. Причем желательно сейчас же. Иначе она не сможет заснуть остаток ночи. И, вздохнув, Маша вновь спустилась вниз.

Седрик сидел на своем месте все с той же тяжелой книжкой («История Фландрии» – мельком прочла Маша) и с удивлением поднял на нее глаза. Маше стало неудобно.

– Интересная? – кивнула она на книжку.

– Не очень, – признался Седрик. – Один из постояльцев оставил в номере. Я часто читаю оставленные книги. Практикую английский. Вы что-то хотели?

Маша кивнула:

– Мне нужен компьютер.

– И Интернет?

– Еще не знаю, – призналась Маша.

– Хорошо. – Седрик встал. – У нас тут есть бизнес-центр. – Он открыл дверь прямо за ресепшен.

«Бизнес-центр» оказался маленькой комнаткой с тремя допотопными компьютерами и одним принтером.

– С вас пять евро за час. – Он включил компьютер, быстро ввел пароль доступа и вышел, тактично прикрыв за собой дверь.

Маша же дрожащими от нетерпения руками вставила флешку и стала ждать, пока ее содержимое – двадцать файлов – загрузится. Файлы оказались картинками. И тяжелыми. Видимо, высокого разрешения. Она тронула мышью первую из них и кликнула. На экране медленно, сверху вниз, раскрылась первая фотография. Маша сглотнула – она уже видела это изображение. И следующее видела, и то, что за ним…

– Можно я воспользуюсь вашим принтером? – крикнула она на ресепшен Седрику и, не дожидаясь ответа, поставила документы на печать.

«Но как?! – стучала у нее в голове мысль. – Как это возможно?!»

Андрей

Когда он приехал в «Метрополь», бутербродов с икрой уже не осталось. Но труп для него сохранили – черный, страшный, обгоревший до неузнаваемости. Кроме того номера, который послужил «местом преступления», выгорело еще несколько – к счастью, никто больше не пострадал. Андрей кивнул, разрешая унести тело, привычно достал протокол и приготовился записывать. Впрочем, информации оказалось – кот наплакал. Клиент не просто заснул с сигаретой – это был явный поджог, и поджог профессиональный. Все же в отеле такого уровня с пожарной безопасностью было очень неплохо, однако смесь, в большом количестве принесенная убийцей, оказалась крайне горючей, а сигнализацию и распылители вывели из строя мастерской рукой. Пожарные уже обнаружили несколько очагов возгорания, на обугленных стенах лежал слой сажи. Пахло жареным мясом.

По словам администрации, в номере проживал некий Ван дер Пютен, голландский математик и шахматист, приехавший на проходящий в это время в Москве средней руки шахматный турнир. Приехал совсем недавно, всего пару дней назад. Завтракал в отеле, обедал и ужинал в городе. Возвращался навеселе, но еще вполне пристойно держась на ногах. На чаевые, как и все голландцы, был не щедр. Мальчик-портье – чуть раскосый, тщедушного сложения, от чего униформа отеля на нем скорее висела, – сообщил Андрею под большим секретом, что голландец в день приезда имел расширенные зрачки.

– Нос, ну, то есть ноздри, покрасневший, и губы облизывал, – возбужденно расписывал пацан. – Как пить дать кокаинит!

Андрей записал «раздраженные слизистые» и вздохнул: кокаинист. Наркотики. Иностранец. Тьфу! Просто-таки весенний букет приятностей. А самое неприятное, что еще и нет никакой уверенности, Ван ли это дер Пютен или кто другой, трагически сожженный в его номере.

– С родственниками связались? – устало спросил он у Камышова.

Тот довольно кивнул: помогла хорошенькая блондинка-администратор. Голландец был из Гааги. Тамошняя полиция нашла адрес, супругу. Женщину уже попросили найти зубную карту мужа. Должны выслать прямо на Петровку: Камышов дал им мейл Андрея.

– Ишь как! А самому слабо?

– Я по-английски плохо, – насупился Камышов.

– Ничего не знаю, – отрезал Андрей. – Выясни номер жены, дозвонись – в лучшем случае ее муж пропал. В худшем – он и есть труп. В любом из вариантов надо узнавать, каким ветром голландца занесло в Россию, преследовал ли он какие другие цели, кроме как сыграть в шахматишки, не вел ли себя «нетипично» в последнее время…

– Я вызову переводчика, – буркнул Камышов.

Андрей кивнул:

– Вызывай. И к вечеру подготовь отчет.

– А сам куда?

– Съезжу на турнир – может, оттуда ноги растут? – Он повернулся к выходу и кинул уже на ходу: – Кстати, мог бы оставить мне парочку бутербродов, эгоистичная ты свинья!

И вышел из гостиницы, не слушая жалких камышовских оправданий.

На турнир он, впрочем, так и не попал: стоял за закрытыми дверьми и смотрел в конференц-зал «Кемпински», где за многочисленными столами сидели парами, склонившись над шахматными досками, игроки. В основном лысеющие мужчины. Впрочем, имелось и несколько дам. Сбоку на стульях, напротив каждого из поперечных рядов с шахматистами, располагались, как понял Андрей, независимые наблюдатели. Одного из них он, усмехнувшись, засек за задумчивым ковырянием в носу.

Пользуясь временем, оставшимся до конца партии, Андрей прошел к администратору турнира – мужчине, похожему на мелкого грызуна, в круглых очочках, с зачесанными назад прилизанными волосами. Представившись и показав ксиву (администратор нервно вскинулся и часто закивал: окажем, мол, всевозможное содействие), попросил список участников. В «Метрополь» Ван дер Пютен заселился один, но, возможно, у него были знакомцы среди играющих. После они с Камышовым пройдут по ним частым гребнем, но сейчас Андрей искал возможного приятеля, способного пролить свет на всю эту историю со внезапным сожжением представителя столь мирной профессии.

«Алоис Вейерен, Амстердам», – прочел он и удовлетворенно кивнул. А вот, похоже, и его человек.

– Вы не могли бы оказать следствию посильную помощь? – вкрадчиво спросил он парня с зачесом. – Перевести пару вопросов?

Администратор вновь испуганно кивнул. Через десять минут шахматисты группками и по одному начали выходить из зала. Андрей внимательно присматривался к бейджикам с именами. И наконец увидел Алоиса – высокого нескладного блондина в коротковатом для него костюме. Андрей представился, и Алоис, близоруко сощурившись на капитана, осторожно протянул ему длиннопалую сухую ладонь.

– Вы, случайно, не знакомы с вашим соотечественником, господином Ван дер Пютеном? – рванул с места в карьер Андрей, и администратор залопотал, переводя с ярко выраженным американским акцентом, явно заимствованным из штатовских сериалов.

Вейерен молча кивнул и настороженно уставился на Андрея.

– Когда вы видели господина дер Пютена в последний раз?

– Вчера. На турнире. А что случилось?

– Мы еще не знаем, – уклончиво ответил Андрей. – Но ищем. Не в курсе, у него имелись друзья или, может, знакомые в Москве?