Ничья на карусели Мураками Харуки
Мужчина был худощавый и очень привлекательный, в необычной для летних Афин одежде – вечернем костюме и при галстуке-бабочке. Похоже, направлялся на солидную вечеринку. Вплоть до мелочей он являл собой точную копию мужчины с купленной в Нью-Йорке картины. На мгновение ей показалось, что произошла ужасная ошибка. Неведомым образом ее занесло в неправильное время и в неправильное место. Казалось, тело ее парит в десятке сантиметров над землей. В голове наступила полная пустота, и ей потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя.
– Привет, – улыбнулся ей мужчина.
– Привет, – ответила она по инерции.
– Вы ведь японка, верно? – поинтересовался он на хорошем английском.
Она молча кивнула.
– Я был в Японии, – промолвил он и, словно стараясь измерить тишину, расставил в воздухе пальцы, – на гастролях.
– На гастролях? – Она все еще не пришла в себя.
– Я актер. Играю в греческом национальном театре. Вы же знаете греческие трагедии? Еврипид, Эсхил, Софокл…
Она кивнула.
– Одним словом, Греция. Старина – это лучшее, что у нас есть.
Он улыбнулся и, прервав разговор, повернул длинную шею и направил взгляд за окно. Его и можно было принять только за актера. Он долго и неподвижно смотрел в окно. Такси еле ползло по запруженной автомобилями улице Стадио (был конец рабочего дня), но мужчину это, похоже, ничуть не тяготило – он рассматривал витрины и афиши за окном. Она всеми силами старалась навести в голове ясность. Наконец она втиснула реальность в жесткие рамки реальности, а воображение в жесткие рамки воображения. Но и это не помогло. Она сидела в такси посреди Афин с мужчиной с картины. Ошибки быть не могло.
За это время автомобиль преодолел Стадио, проехал по площади Синтагма и выехал на Софиас. До ее отеля оставалась буквально пара минут. Мужчина по-прежнему смотрел в окно. Ласковый вечерний ветер играл его мягкими волосами.
– Простите, – обратилась она к мужчине, – вы, наверное, направляетесь на какую-то вечеринку?
– Да, конечно, – ответил мужчина, – я еду на вечеринку. На прекрасную большую вечеринку. Будет много народу, все будут пить и развлекаться до самого утра. Но я уеду раньше.
Такси притормозило перед отелем, швейцар распахнул дверцу.
– Каро таксис. Приятного путешествия, – сказал мужчина по-гречески.
– Эфхаристо поли. Большое спасибо, – ответила она.
Проводив взглядом исчезающий в вечерней пробке автомобиль, она вошла в отель. Сумрак парил над городом, словно колышущаяся от ветра мембрана. Она поднялась в гостиничный бар и выпила три водки с тоником. В баре стояла абсолютная тишина, посетителей, кроме нее, не было, с улицы не проникал вечерний сумрак. Ей казалось, что часть ее осталась позабытой в афинском такси – на заднем сиденье едет на вечеринку с молодым актером в вечернем костюме. Остаточное явление, так бывает в первый миг, когда сходишь на землю с качающегося корабля, – тело еще качается, а земля стоит на месте.
Это длилось так долго, что она не заметила, когда качка наконец улеглась, и что-то в ней навсегда угасло. Она явственно почувствовала: что-то закончилось.
– Я как сейчас слышу его последние слова. Каро таксис. Приятного путешествия. – Она сложила руки на коленях. – Какие прекрасные слова, вы не находите? Я думаю об этом каждый раз, когда их вспоминаю. Пусть многие части моей жизни утеряны, это ведь лишь части, что-то все еще впереди.
Она со вздохом улыбнулась краешком губ.
– На этом история о «Мужчине в такси» заканчивается. That’s all – вот и все, – сказала она, – прошу прощения за долгий рассказ.
– Что вы! Было очень интересно, – хором ответили мы с фотографом.
– Эта история преподносит нам урок, – сказала она в конце, – важный урок, который можно извлечь лишь из собственного опыта. А урок вот какой: мы не в состоянии стереть что бы то ни было. Нам остается лишь ждать, пока оно само исчезнет.
На этом ее рассказ закончился.
Мы с фотографом допили вино, поблагодарили хозяйку и покинули галерею.
В тот же день я изложил ее рассказ на бумаге, но тогда его не удалось включить в статью – не хватило места. Теперь, когда его наконец удалось опубликовать в таком формате, я заметно успокоился.
У бассейна
Весной ему исполнилось тридцать пять, и он понял, что миновал свой «жизненный разворот».