И это всё – наша жизнь Метлицкая Мария

Читать тоже неохота. Подруги советуют: «Почитай что-нибудь легонькое, расслабь башку». Какое! От этого «легонького» оставшиеся мозги отсохнут и придут в полную негодность. Впрочем, и сейчас за их сохранность я не очень отвечаю… А если чтиво неплохое, качественное, то непременно наткнешься на историю об очередной обманутой и несчастной жене. Да там куда и похлеще – у героя, например, параллельная семья в течение последних двадцати лет. С тайными и вполне взрослыми отпрысками. Или – так: у героя в любовницах лучшая подруга или родная сестра страдалицы. Или вот сюжетец. Из новенького и очень популярного: муж – латентный гомосексуалист, успешный владелец серьезного журнала. Живет, бедолага, всю жизнь с семьей и всю эту жизнь мучается. Тайно влюблен в своего молодого коллегу. К нему и уходит.

Получается, что мне крупно повезло! Просто фантастически повезло, нереально! Мой муж не спал ни с моей подругой, ни с сестрой, не алкал молодого мужчину, не потел при виде подруги дочери и не сгорал в ночных ярких эротических фантазиях о страстном сексе с продавщицей помидоров в лавке на рынке – сочной дамой шестидесяти лет и шестьдесят восьмого размера. Не извращенец, стало быть, и не геронтофил.

У меня, оказывается, все крайне благопристойно! Просто сказочно, оказывается, все. Ну гульнул, слевачил, родимый, разочек. Недолго так, пару-тройку месяцев, с молодой и красивой бабенкой – кто ж откажется, кто устоит? Какой дурак? Покажите!

В первый раз в жизни, кстати. Можно с уверенностью утверждать. Гульнул и влип. Спалился, как сейчас говорят. Опять же – по неопытности. Опять плюс. Другие врут годами, и все с рук сходит. С кем не бывает? Кто ж проживает без этого жизнь? Тем более когда вместе смолоду, со студенческой скамьи. Когда мужик и не нагулялся-то досыта – учился, работал, бизнес развивал, дочь воспитывал, дом строил, семью по миру возил. Старался. Изо всех сил – старался. А тут…

Надо же ценить, матушка. Помнить хорошее. Вычленять главное. Зерна, так сказать, от плевел…

Не получается, говоришь? Ну, что ж, дело личное. Ты у нас за справедливость? Вот и живи одна. Оставайся со своим гонором и непримиримостью. Со своими идиотскими и совершенно нежизненными принципами. Со своей отжившей и устаревшей моралью. Своим категорическим непониманием жизненных реалий. Со своим параноидальным бредом: ах, только честно, и никак иначе!

Иначе, говоришь, как? А так: по-умному. Если ты – женщина, позови, встреть при полном параде, накорми изысканно. Тело – кремом, духами и – в койку. А там, уж извини, – постарайся. От души постарайся. Про лень забудь. Покажи ему все то, на что способна умная, чувственная и зрелая женщина. А то как бывало: то книжка интересная, то устала, то завтра.

А от чего ты, позволь уточнить, устала? У станка стояла в две смены? Лопатой снег разгребала? Обед на десять человек сварила?

Не от чего тебе уставать! Не от чего! И ты прекрасно об этом знаешь. И он, кстати, тоже. Он же не идиот. Просто тебе – неохота. Банально неохота.

А ему, как бы ты ни удивлялась, охота. И той соплюхе тоже вполне охота! И еще – тысячам и тысячам подобных соплюх и просто одиноким и заброшенным, тоскующим бабам.

Так что муж твой вполне пользуется спросом, и ты даже не представляешь каким!

Вот и подумай, милая! Время-то идет. И работает не в твою пользу. Явно – не в твою.

Самое ужасное в этой истории, что я начала по нему скучать. Причем регулярно. Дошла просто до кошмарного и стыдного бреда – я зарываюсь лицом в его свитер и – реву. Потом кладу этот самый свитер на его подушку и засыпаю, уткнувшись в него носом.

Стыдно самой себя. Такое не расскажешь и психотерапевту. Я, по крайней мере, ни за что бы не созналась. Наверно, это от комплексов и пуританского воспитания. И наверное, каждый человек может стыдиться не только собственных поступков, но и собственных мыслей. Мне, например, от этого неловко. Следующий этап, наверное, эротические сновидения с бывшим мужем в главной роли. Очень не хотелось бы, честно говоря.

Он не звонит – по моей настоятельной просьбе. Ловлю себя на паршивой мыслишке, что я бы не стала сильно возражать, если бы он позвонил. И мне опять противно и стыдно. Быстро я, однако, отошла.

Нет. Я не отошла. У меня по-прежнему черно на душе, и временами я его все-таки ненавижу – за его ложь, предательство и слабость. Я знала его человеком правдивым, верным и сильным. Наш счастливый брак держался именно на этих трех китах – доверии, честности и его отменных мужских качествах.

Он меня разочаровал, такого его я любить не в силах, и такой он мне не нужен – вот и все. Я любила другого человека, и любила за его достоинства. Разумеется, у него были недостатки, куча всяких недостатков. Я же не наивная дурочка и не слепая идеалистка. Но на эти недостатки можно было смело закрыть глаза – достоинства и прекрасные свойства его натуры перекрывали все остальное.

Вот и вопрос – для чего нужно идти на компромисс? Во имя чего простить и забыть? Чтобы сохранить статус? Чтобы были спокойны родные и близкие? Или для того, чтобы не провести старость в бедности и одиночестве?

На статус мне категорически наплевать. Родные и близкие со временем успокоятся и заживут своей жизнью. У Анюты, в конце концов, своя семья и свои хлопоты, и скоро хлопот прибавится.

Одиночества я не боюсь. Если признаться, одиночество я всегда любила и нахожу в нем много положительного. У меня есть родня, дочь, приятельницы. А бедность? Много мне не надо. Я не тряпичница. Две шубы мне до смерти не сносить. Квартира у меня есть – моя собственная, записанная на мое имя. Без машины я вполне обойдусь. Я и за рулем-то всего пару лет. Могу подрабатывать. Не по специальности, конечно, как специалист я давно ничего не стою. Могу стать гувернанткой, к примеру. Или продавцом в книжном магазине. Могу вязать шерстяные носки и рукавицы и продавать у метро вместе с квашеной капустой. Она у меня отлично получается – хрусткая и сочная. А что? У нашего метро торгуют вполне приличные тетки. Одна – учительница, бывшая, естественно.

Пенсия не за горами, опять же. Проживу. С голоду не помру точно. Перспективка невеселая, но и не смертельная. Или мне так кажется?

Я изложила свои соображения маме. Та долго молчала, а потом с тяжелым вздохом сказала, что она и не предполагала, что я – такая клиническая идиотка. И бросила трубку.

Вот мне интересно, в чем заключается мой клинический идиотизм? В том, что я не готова жить с человеком, которому перестала доверять? Я не вижу в этом ничего удивительного и выходящего за рамки разумного.

Я спросила у мамы, простила бы она отца. Мама – безапелляционно, ни минуты не думая, ответила:

– А ты сомневаешься? Ради детей, ради общественного мнения, ради себя. И еще – я не хотела в сквере гулять одна и обедать одна не хотела. И телевизор в одиночестве смотреть тоже. Я бы простила. Да вот папа умер. А что такое вдовство… Не дай тебе бог! Простила бы, не сомневайся!

И это при том, что моя мама всегда прекрасно зарабатывала, крепко стояла на ногах и всегда бы прокормила и детей, и себя. И у нее были и есть близкие подруги.

Напоследок мама мне посоветовала не останавливаться на квашеной капусте.

– Можешь еще печь пироги. Они у тебя неплохо получаются. У метро знаешь как пойдут? С капустой по двадцать, с повидлом по пятнадцать. Ставь тесто! – бросила она. – Только муку покупай просроченную. Так рентабельней.

Откуда такие познания? Даже интересно.

Он позвонил в одиннадцать вечера, я уже засыпала. Его свитер лежал у меня под боком. Услышав его голос, резко села на постели. Сердце билось так, что перехватило дыхание.

– Спишь? – спросил он.

Я не ответила, боялась, что выдаст срывающийся голос.

– Прости, – продолжил он.

Захотелось пошутить, что на это он точно может рассчитывать – на прощение за то, что разбудил, но я вовремя сдержалась. Какие шутки и какое кокетство?

– Что-то случилось? – хрипло спросила я.

Он, помолчав, ответил:

– Да. А ты не заметила?

– Остроумно, – отозвалась я. – А что дальше?

– Мне без тебя очень трудно. И плохо. И еще – я очень по тебе скучаю.

Я перевела дух. Так. Надо быть последовательной.

– Во-первых, – начала я, – мы договаривались, что в ближайшее время говорить на эту тему не будем. И ты мне это обещал. Во-вторых, трудно и плохо сейчас всем. Не тебе одному. Но вместе было бы еще труднее и хуже. А насчет «скучаю», – я постаралась усмехнуться, – это вообще не совсем то, что меня интересует. Это твои личные проблемы. Ты их создал, и ты с ними пытайся справиться. Я же тебе не жалуюсь на свой весьма разнообразный и широкий спектр чувств, ощущений и обид.

– Умница ты, – теперь усмехнулся он. – Все сразу – и по местам. Ловко. И я – подлец, виновник и слабак. И ты – героиня, полная достоинства. Все правильно, все так и есть на самом деле. И слово я свое не держу. Звоню вот, скулю, напрашиваюсь.

– Послушай! – перебила я. – Все имеют право на слабость. Я тебя не упрекаю. Просто я не хочу слушать про «плохо» и про «скучаю». Как-то это все смешно выглядит. Тебе не кажется?

– Да наплевать мне на то, как это выглядит! – в сердцах бросил он. – Ты, как всегда, во всем права. Просто мне захотелось тебя увидеть, понимаешь? До дрожи захотелось. Вот прости мне такую слабость!

– Спокойной ночи! – оборвала его я и, не сдержавшись, добавила: – Со своими слабостями надо уметь справляться, как и со своими желаниями. А еще – уметь держать слово. Этим человек отличается от других биологических видов.

– А еще – человеку свойственны жалость, снисходительность и умение прощать! – выкрикнул он и бросил трубку.

Я откинулась на подушку и закрыла глаза. В трубке раздавался назойливый зуммер коротких гудков. Я нажала на кнопку и бросила трубку на пол.

Дура. Кретинка. Мазохистка. Эгоистка. Ну, что там еще? А как же христианская заповедь про прощение? А как вообще жалость женская и человеческая? В смысле – к ближнему? Или хотя бы – к себе? А про самое свойственное человеку чувство – чувство самозащиты? Чтобы опять было сытно, уютно, красиво и спокойно? Чтобы опять – моря, океаны, теплые и все прочие страны? Хорошая гостиница и кофе с круассаном в парижском кафе? Новый кашемировый свитер, такой ласковый к телу, такой теплый? Я ведь такая мерзлячка! И новые сапоги, только Англия, никакой узкой и тесной Италии, только чтобы комфортно и удобно. А новая сумка? Вот здесь – точно Италия. Очень мягкая, безо всяких наворотов и цацок, на широком плечевом ремне. А еще – частные врачи, предупредительные и внимательные. Бассейн с бирюзовой водой и удобными шезлонгами. Продукты из хорошего супермаркета и с Дорогомиловского рынка. Ну там педикюр на дом, массаж. Короче, все большие и маленькие прелести, которые совсем не портят нашу жизнь.

Нет у меня инстинкта самосохранения. У всех людей есть, а у меня вот нет. Такая я сложная натура.

Сказала маме, что звонил муж.

– Ну и? – коротко спросила она.

– А никаких «ну» и никаких «и», – весело отозвалась я.

Мама прокомментировала:

– То, что ты, Ирка, дура, я поняла давно. А то, что сволочь, – недавно.

Я поперхнулась от обиды. Даже слезы брызнули.

Мама объяснила мне, непонятливой:

– Не жалеешь родного человека. Нет у тебя жалости ни на грош. Что он тебе плохого сделал? Отставим, так сказать, последнюю ситуацию. Мало хорошего было? Жалел на тебя денег, притеснял, выпендривался? Капризничал без повода, ныл, занудствовал, жаловался на трудности? Строил тебя, не давал личной свободы? Муштровал? Пил, наконец? Неужели не из-за чего пойти на компромисс? Неужели вся ваша жизнь, та, что была прежде, гроша ломаного не стоит? Или просто – твои амбиции стоят дороже? А если пропадет? Запьет и – сердце? Инфаркт, например? Возраст для мужика критичный. Вот что случись с ним – как будешь жить? Локти обкусаешь, а будет поздно.

– Ясно, – подытожила я.

– Ни черта тебе не ясно! – Мама в сердцах швырнула трубку.

Поехала к Галине. Стало стыдно – у человека такие проблемы со здоровьем, а я ковыряюсь в своей ране, болячки неподсохшие отдираю.

Галка открыла дверь в старом халате, кое-как причесанная, на ногах мужнины носки и стоптанные тапки. Тот еще видок. В квартире пыль в пять сантиметров. Пол на кухне липнет к обуви. Она шаркает, как старуха.

Пришлось засучить рукава. Прибралась, включила стиралку, вымыла посуду, сварила макароны и бросила в духовку курицу. Сестра вяло отмахивалась:

– Да брось ты это все, ни к чему.

Потом сели пить чай.

– Плохо тебе, Галь? – спросила я.

Она махнула рукой:

– А кому хорошо? Тебе вот, например, хорошо?

Я пожала плечами:

– Мне нормально.

Галина усмехнулась:

– Куда уж! – а потом добавила: – Знаешь, вот я думаю – нелепо прожила я свою жизнь. Бестолково как-то. Хозяйкой была по необходимости – надо же было мужиков кормить и обстирывать, а все это для меня как оброк, как наказание. Ненавидела эту рутину всю жизнь. Три раза в жизни пирог испекла, и то – шарлотку. Над сыном тряслась, а ничего, кроме его болезней, не видела. Только гланды и почки его меня беспокоили. Его доставала и себя изводила. А он мне как-то сказал: ты ни разу не говорила со мной о жизни. Ни разу. Понимаешь? Вот такой упрек. Учительница из меня тоже никакая. Дети раздражали, учительская – осиное гнездо. На работу ходила, как на каторгу. Вот задумалась сейчас, когда время появилось – а что я любила, от чего получала удовольствие? Ни от дома, ни от работы. Ни от секса – это уж точно. Это вообще как испытание было каждый раз. Проверка на прочность – выдержу или нет. От тряпок? Тоже нет. Может, потому, что никогда себе ничего достойного позволить не могла, а от дерьма рыночного… Сама понимаешь. С невесткой построить отношения не сумела, просто стараться неохота было. Чужая девка, с чужими привычками. На меня – волком. Не простила, что я свою квартиру не разменяла. В больнице у меня ни разу не была, бульон даже не сварила. Сын приехал с бананами и куском сыра. А мой? В смысле – благоверный? – Галина усмехнулась и запахнула поглубже халат. – Когда выходила – казалось, что любила. Что я в этом понимала? Родители говорили – «приличный человек», «приличная семья», «человек нашего круга». При чем тут круг, господи? Ведь ни разу в жизни я не обмерла от его рук, от его запаха. Ни разу сердце не зашлось. А у него все по плану. Квартира. Стенка. Холодильник. Телевизор – сначала один, большой – в гостиную. Потом маленький – в кухню. Потом копили на машину, во всем себе отказывали. Потом на ковер. На отпуск. На пальто. На сапоги. Я понимаю – все так жили. Я не об этом. Просто однажды нашла у него тайник в старой подушке. Там – все по пачечкам, резиночкой аптечной перехвачено: рублики, трешки, пятерки. Рубликов поболе – как на паперти стоял. Просто их было проще утаивать. Я ему эти пачечки в нос – а он на меня от злости, что нашла, замахнулся даже и заплакал. Представляешь? Говорит, что от обиды – он же старался. Все на семью, для семьи. Наверное. Только мне так противно стало! Не передать. Как будто вор в собственном доме. Дура я, конечно. Как я его умоляла в Европу поехать! В самый дешевый автобусный тур! А он – только Турция. Потому что там дешевле всего и все включено. Жри, пей. Кошелек можно не доставать. Он еще с собой в Москву прихватил из гостиничного ресторана в последний день. Представляешь? Сыр нарезанный, ветчину, яйца вареные, виноград. Распихивал все в чемодан и радовался, а дома вытащил и жрал, покрякивая. Как черную икру. Такое вот удовольствие от экономии. Или – от халявы. – Сестра замолчала и посмотрела в окно. А потом тихо продолжила: – Ну и эта баба, Нина Петровна… Она ведь даже на его юбилей к нам домой приперлась, не постеснялась. Зад такой, что углы шибает. Смеялась, что ее «виолончель» вся в синяках. С гордостью, надо сказать, сообщила. На голове – башня, вся в янтаре и самовязе. Духи такие, что тошнить начинает. Арабские, наверно. Обычная такая тетка, явно склонная к истерикам и экзальтации. Да, еще свою кулебяку приволокла – вы же, типа, не по этой части. Все, стало быть, про меня знает. Взглядами исподтишка с моим перекидываются. Она что-то там пробует со стола и морду кривит. А он извинительно плечиками двигает – дескать, не обессудь! Из серии – ну барахло, а не хозяйка моя благоверная, уж извини. Ну а уж когда это его завещание нашла… Вот это был удар! Что рядом с этим его жадность, расчетливость и кульки из ресторана. Все это показалось такой ерундой, все померкло. Я тогда долго думала. Пару месяцев. Выпереть его к чертям? Но он же так просто не уберется. Все начнет делить – ложки, тряпки кухонные. Квартиру разменяет. И что? Я на старости лет в коммуналку отправлюсь? Или – к маме? А здоровье уже тогда барахлило. Сяду на пенсию по третьей группе? Работать мне тяжело. Только если консьержкой к себе же в подъезд или – в соседний. Вот и подумала – а черт с тобой! Буду тебя использовать, как смогу. На него мне, в сущности, наплевать. Как мужчина он мне не интересен. Пусть Нина Петровна умиляется в полном объеме. И я на все наплевала. Ушла спать к сыну в комнату. Готовить перестала. Спрашивать его, когда он придет, – тоже. В Турцию, полагаю, с ним теперь ездит та же Нина Петровна. Мне по здоровью на юг нельзя. И интересно – не уходит ведь. В смысле – к ней, на постоянку. Сила привычки, видно. Мужики ведь боятся кардинально что-либо менять. А может, она не хочет. Будни начнутся, носки на полу. А она, судя по всему, девушка романтическая. Любит стихи Есенина и, представь, Асадова. На гитаре играет, глазки закатывает. Я на своего глянула – взгляд, как у мартовского кота, глазки масленые, и пот течет по узкому лобику. Брр. Вот тогда я поняла, как я его ненавижу! – Галина замолчала, вытерла ладонью слезы и усмехнулась: – Надо же! Плакать еще не разучилась!

Она поставила на огонь турку с кофе, отвернулась к окну. Кофе шипуче и ароматно выплюнул пену и пролился на плиту. Сестра кивнула:

– Вот. Всегда у меня так. И с жизнью – то же самое. Я не усмотрела. А она выкипела, как вот этот самый кофе. Только от кофе, в отличие от моей жизни, кроме грязи, остается аромат.

Пили кофе и опять молчали. А потом Галина сказала:

– Вот теперь ты понимаешь какими глазами я смотрела на твою проблему. Не беду, заметь! На проблему! Твоя жизнь, Ир, – это сплошной карнавал, в моем понимании. Сплошной, бесконечный праздник. Сплошные впечатления. Господи! Сколько ты всего видела! Страны, города, моря, океаны, горы. Сколько пробовала вкусных вещей! Сколько удовольствий имела от подарков и тряпок! Все себе могла позволить! Ты ведь жила полнокровной жизнью – путешествовала, отдыхала, ходила в театры. А квартира – дворец! Да еще и дача!

Дочка у тебя замечательная. А с мужем? Всю жизнь прожила в согласии и любви. Всю жизнь! Слова резкого от него не слышала. Деньгами распоряжалась как хотела.

Но самое главное – вы друг друга любили! И хотели! Это было видно по вашим глазам. Думаешь, я завидовала? Да, наверное. А что тут удивительного? А кто тебе не завидовал? Да и зависть бывает разная. Я – без злобы, без проклятий, как ты понимаешь. Только вот часто задавала себе вопрос – а почему? Вот почему так неравномерно и несправедливо? Одним – все, а другим… Осуждаешь меня? Противно?

Я покачала головой:

– Нет. Все нормально. Ты же мне зла не желала. А вопросы такие любой бы себе задавал. Так человек устроен. И я бы, наверное, на твоем месте…

– Не сомневайся, – кивнула Галина. – И ты бы тоже. Хотя ты у нас – почти святая. Это я, правда, без иронии! Ты бы не завидовала. Ты, Ириш, другая. Мне, поверь, даже стыдно было – завидовать родной и любимой сестре! Сама себе была противна! А когда у тебя случилась эта история, я вообще чуть от ужаса не померла – вот, думаю, назавидовалась!

– Брось! – остановила я ее. – При чем здесь ты! Просто от своих бед и проблем у человека кожа дубеет. Не мучайся и забудь. Пойми – я ведь думала, что моя предыдущая жизнь – не награда и не божья милость. Я считала, что все нормально. По-другому и быть не может. Вот у всех может, а у меня – нет. Такое вот слепое заблуждение наивного человека. А оказалось, что может… И знаешь, тут ничего не работает – ни чужие страдания, ни беды. Работает только твое. Твое горе, твои слезы, твои обиды. Твое разочарование. Почему со мной так? Ну разве я заслужила? Видишь, у всех все одинаково. Те же претензии и обиды на судьбу.

Сестра кивнула и проговорила задумчиво:

– И да, и нет. Можно по-всякому сказать. Ела большой ложкой – отдохни. Посиди на диете. Осмотрись. Носик опусти. Все мы, бабы, по жизни маемся. Воз свой тащим. А ты? Ну чем ты лучше нас, грешных? Можно тебя пожалеть, поахать – да. Правда, жизнь наша сволочная. Вот ведь была одна счастливица, и ее шарахнуло. Срубило, бедную, под корень. Все мужики – сво…! И этот – не святой. А как в наши годы собраться? Как не сломаться? Не девочки, поди.

И никакой он не подлец. Обычный мужик. Свежатинки захотелось, молодого мясца. Свое-то, поди, за столько лет опротивело! Нормальные дела, житейские. Пообижалась и – будя. Смотри, подберут мужика. Да что там подберут – схватят и не выпустят. Тетки-то сейчас цепкие, за любого хватаются, на все идут. А тут – не любой. Товар-то вполне ликвидный. – Сестра засмеялась, а потом тихо добавила: – Да прости ты его, Ира! Прости! Не суши себя обидой! Я вот заболела из-за этих обид – на жизнь и на него, дурня моего. А стоят они нашего здоровья? Страданий наших стоят? А ты вот подумай – а если бы он не одумался? Не решил возвращаться? Слюбилось бы с той девкой и срослось? Родили бы ребеночка, радовались жизни. Ты бы увидела их счастливые физиономии. Легче бы тебе было? Да еще бы и начались материальные проблемы – разделы, распилы. Леня твой, конечно, человек приличный… Но… От них всего можно ожидать, когда горячка любовная прижмет. Они же не головой тогда думают, а сама знаешь чем! Да еще – если эта матрешка деловой окажется. А они все сейчас деловые, не сомневайся! Такие шустрые, что тебе и не снилось! А ночная кукушка – ну, ты понимаешь! Нет, на улице ты, разумеется, не останешься. А вот в однушке в Выхино – запросто. Как нечего делать. Вот и думай, милая моя. Думай! Может, и правда – хватит? Ну хорош уже. И себя довела, и его. И мать переживает, и Анюта. Никому не на пользу, всем плохо.

Я вздохнула и улыбнулась:

– Я подумаю. Обещаю и клянусь! – Выпрямила спину и шутовски изобразила пионерский салют, продолжать разговор не было сил: – Мне пора, извини.

Сестра кивнула:

– Конечно.

У двери мы обнялись и обе замерли.

Я тихо спросила:

– Ну а ты-то как, Галка? Как все будет?

– Как есть, – жестко ответила она. – Менять что-либо и принимать решения у меня сил нет. Пусть идет, как идет. Куда-нибудь кривая вывезет! – Она попробовала улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая и кривая гримаса.

На улице было почти жарко – такая ранняя и теплая весна! Синоптики и сами удивлялись аномальной погоде. Впрочем, они всегда и всему удивляются. Словно не ученые со сложнейшими приборами, а бабки-предсказательницы. Все у нас аномальное – и погода, и страна. Аномальное и непредсказуемое.

Распахнув плащ, я быстрым шагом пошла к метро. И вдруг мне ужасно захотелось мороженого – летнего, фруктового. Съела его, надо сказать, с превеликим удовольствием, сама не ожидала. И поняла, что очень хочется мяса – большой такой и сочный кусок. И еще – жареной картошки и малосольного огурца. И что самое смешное – пива! Высоченный такой, запотевший стакан на пол-литра. Так захотелось, что я жадно сглотнула слюну.

Вспомнила, что неподалеку от метро есть небольшой рынок. Вот туда и пошла, почти побежала. Две отбивные, килограмм картошки, не забыть малосольных огурцов. Так зримо представила себе вкус этого мяса, ни с чем не сравнимый аромат рассыпчатой молодой картошки, хруст огурца. В общем, если бы не возраст, решила бы, что залетела. Даже смешно стало: на пару бы с Анютой прогуливались! Славная парочка бы вышла! Вот людей бы повеселили!

Дома я исполнила все, что хотела. Поджарила мясо – сто лет не ела жареной свинины! И картошечку туда же! Разложила огурчики, поставила тарелку с горячим. Налила в кружку пива. И – начала кайфовать! Подчистила все до крошки и откинулась на стуле. Хорошо-то как, Господи!

Подумала, что, наверное, началась следующая стадия процесса. В смысле – нервного срыва. Стадия обжорства. Такое тоже бывает. Если буду так жрать, разнесет меня – мама не горюй! В нашей семье не очень хорошая наследственность в этом смысле. Мама всю жизнь держала себя в ежовых рукавицах, а как на пенсии расслабилась – так и тут же разнесло. Ладно, маме можно, разговор не про нее, а я-то! Никогда так, пардон, не жрала. Все капусточка тушеная, курочка отварная, овощи свежие.

Ладно. Без самобичевания и стыда! Съела и съела! Значит, так было надо. Организм умнее нас. А теперь – на боковую, жирок не расплескать. С книжечкой и с шоколадкой. И идите все к черту!

Я себе сегодня нравлюсь, несмотря ни на что. Я собой, представьте, довольна.

А со мной такое бывает нечасто!

Все плохо. Все просто очень плохо. Я проснулась после тяжелого, мутного сна и уставилась в потолок. Господи, как тошно! Дура наивная! Мяса жареного захотелось! Думала – выздоровела. Просто организм измученный потребовал белка. А душа измученная? Что ей, родимой страдалице, подкинуть, чтобы она успокоилась? Я уткнулась в Ленин свитер и заревела.

Все. Хватит себя мучить. И вправду – мазохистка. Ведь все страдания можно прекратить одним махом! Просто позвонить ему. Можно даже через себя не перескакивать. Не говорить всяких там разных слов – люблю, скучаю, прощаю и т. д. и. т. п.

Просто позвонить и сказать «привет». Он умный. Он все поймет. Он всегда понимал меня с полуслова.

Сказать «привет» и спросить, как дела. А дальше – он сам. Он не станет упиваться моим унижением. Он не такой. Да и унижение ли это? Тоже большой вопрос. Он так не расценит. Он мне поможет. Спросит, что я делаю вечером, и пригласит в кафе. Встретиться на нейтральной территории будет проще, дома оба растеряемся, а в кафе он будет вести непринужденную беседу на всякие разные темы. Поговорить о чем, слава богу, есть. Попьем кофе и пройдемся по бульвару. А потом… Потом я просто скажу ему: «Пойдем домой». И он возьмет меня за руку.

Все. Все закончится. В смысле – мои муки. Да и его тоже. И все начнется. Начнется новая жизнь. Нет, не так. Просто начнется жизнь.

Я встала с кровати, пошла в ванную и долго стояла под почти ледяным душем. Потом заварила себе крепкий чай, долго пила и смотрела в окно.

Скоро начнется дачный сезон. Надо будет покупать рассаду. Подстригать кусты. Подсевать газон. Открывать розы. Господи, как я люблю возиться с цветами! Развешивать корзинки с разноцветными петуньями, копаться в земле, пикировать, пропалывать, пересаживать, удобрять. Анюта называет меня Мичуриным. На даче любила печь пироги – с ягодами и грибами. А еще мы ставили самовар, не электрический, настоящий, топили шишками. Пили на веранде долгими вечерами чай. Пахло дымком, пирогами и душистым табаком. Просто сказочные ароматы плыли над головами, обволакивая и расслабляя.

Какими мы там чувствовали себя счастливыми! Просто могли болтать о любых пустяках или – молчать. Если я засыпала, муж укрывал меня пледом и гасил свет, а сам уходил в спальню – читать. Потом я просыпалась и шла к нему, залезала под бочок в уже нагретую кровать и, зевнув, прижавшись к нему, сладко засыпала. Он обнимал меня сильной и нежной рукой.

А утром он просыпался и чмокал меня в нос:

– Вставай, ленивица! Вари мужу кофе и делай яичницу! Ишь, распустилась!

Я мотала головой и отворачивалась к стене. Он вздыхал притворно:

– Ну и наглая же ты, матушка!

Шел на кухню, сам варил кофе и жарил яйца.

Сколько же у нас было счастья! Одно огромное и сплошное счастье! Нереальное и непомерное! А он взял все это и разрушил. Разбил – на мелкие кусочки. Порезал нашу жизнь острыми осколками в кровь. Расколол – одним движением – в пыль. Растоптал сапогом с коваными набойками. «Извини, я полюбил. Врать тебе не могу. Ты этого не заслужила».

А что он делал все предыдущие годы? Не любил? А как можно полюбить, если в твоем сердце уже есть любовь? Если оно, сердце, заполнено другим человеком?

Получается, что меня он все эти годы не любил. Выходит, жил просто так, по инерции, как все, кто вместе обедает и ужинает, смотрит телевизор, планирует семейный бюджет, ходит в гости и в магазины, ездит на море. Все, кто спит в одной постели и даже исполняет супружеский долг. Все так живут. И мы, оказывается, не исключение. И у нас, как у всех. При чем тут любовь? Смешно, ей-богу! «Ты просто зашоренная дурра, – сказала я самой себе. – Взрослая тетка, скоро бабушкой станешь, а все туда же!» Леня – приличный человек. Не врал, не мотался, заразу и чужие запахи в дом не таскал. Мужчина такой настоящий! Разлюбил, мол, и точка. Врать не хочу. Мучить тебя тоже. Все, просто ухожу. И собрал чемодан. На кредитку мою назавтра после того разговора перевел крупную сумму. Утешил, так сказать. Ох, мужики! Провинился, миленький, надо ложечку медку. В цистерну с дегтем…

Сказал, что квартира – моя и нуждаться я ни в чем не буду. Низкий поклон. Нет, правда. Серьезно, без иронии. Сколько других ситуаций? Да сплошь и рядом! Олигархи делят ножи и вилки, что говорить!

Бывает. Со всеми бывает. Он тогда сказал: «И с тобой же могло такое случиться!» Я рассмеялась сначала, а потом зашлась от гнева и обиды: «Со мной? Никогда! И этим ты себя не утешай! Я – не из предателей!»

Про то, что со мной было те полгода, пока он отсутствовал и строил новое счастье, вспоминать не могу. Говорить об этом… Невозможно об этом говорить.

Он звонил на городской и молчал. На сотовый не позвонишь – определится номер. Присылал курьера с цветами. Заказывал на дом мои любимые суши. Курьеров с букетами и роллами я отсылала обратно: «Съешьте сами, цветы подарите своей девушке». Курьеры уже не удивлялись и звонили в домофон: «К вам подниматься или не стоит?» – «Не утруждайтесь, – отвечала я. – Приятного аппетита!»

Эти дурачки радовались.

А он все молчал в трубку, однажды я не выдержала: «Не надоело доставку кормить?» Он бросил трубку. Дитятко малое. Тешится дитятко, в игрушки играет. Полюблю – разлюблю, пришлю, отправлю, позвоню – подышу молча в трубку. Обхохочешься, блин!

А кому рассказать, что у меня половина волос вылезло и климакс наступил раньше времени из-за нервного потрясения, что я не сплю полгода…

Это все – мелочи жизни. Мои мелочи. И мои проблемы.

Я знаю, как выглядит ад. Ад – это я в мятой ночнушке, с всклокоченными волосами, темными кругами под глазами. Ад – это его свитер, с которым я сплю в обнимку. Еще – это мои бессонные ночи, мои слезы и полная потеря веры в человечество. Это самое страшное. Мне хочется, чтобы он прочувствовал все это хотя бы наполовину от того, что чувствую я. До конца, до дна он все равно не поймет – его не предавали.

Я не хочу на дачу. Я не хочу роз и жасмина. Пусть он отстрадает то, что ему положено по справедливости. Я не мщу, просто я за справедливость. Каждый должен платить по счетам.

А за что плачу я? За его свежий и бурный шестимесячный секс? Ну ладно. Будем добрее. Человек перенес влюбленность, испытал давно забытые ощущения, обновил кровь, получил заряд бодрости и выплеск гормонов. В конце концов, это так полезно для предстательной железы мужчин его возраста!

Я не занимаюсь дрессурой. Я не расставляю капканы и ловушки.

Я не слежу сладострастно за его страданиями.

Я просто не готова его простить!

Потому, что он – предатель.

В нашем дворе жила молодая пара – Лиза и Сергей. Такие ладные и красивые, что хотелось обернуться им вслед. С Лизой отношения у меня сложились вполне приятельские. У них родился чудесный малыш по имени Корней. Хорошая квартира, две очень приличные машины, путешествия, модные тряпки. Все атрибуты достойной и счастливой жизни.

А потом Сергей загулял. Связался с совсем юной нимфой семнадцати лет. Лиза ходила как тень. Зеленого цвета, с заплетающимися ногами и опущенной головой. Корнюша, обычно спокойный, нещадно лупил деток на площадке лопатой и палками и орал как резаный. Лиза стояла в стороне от мамашек и смотрела в одну точку. Мамашки шушукались и предъявляли ей претензии по поводу террористических актов Корнея. Лиза выдергивала сына из песочницы и уходила прочь. Потом она уехала к маме в Орел.

Сергей с нимфой плыли по тротуару. На нимфе, очень хорошенькой, кстати, переливалась сказочным блеском новенькая норковая шубка, и волосы ее переливались, и сияли глупые распахнутые глазки. Сергей тоже сиял и переливался, наполненный счастьем до краев – еще немного, и расплескает. Он бежал вприпрыжку к машине и раскрывал перед любимой переднюю дверь.

Потом нимфа пересела в Лизину машину – Лиза ушла с одним чемоданом. Нимфа гоняла по двору, резко тормозила и громко газовала. Мамки и бабки, гуляющие во дворе, ее люто возненавидели. Одна из пенсионерок сделала ей замечание, и тут нимфа – глазки, волосики, носик пипочкой, тоненькие ножки – открыла такой ротик! С таким отборным и площадным матом! Короче, заткнулись все и навсегда. Нимфа меняла наряды, сверкала бриллиантами и презирала всех вокруг. Сергей, усталый и резко сникший, таскал тяжелые сумки, букеты цветов и лечил запущенный гастрит – питался в основном заказной пиццей и острыми куриными крылышками буффало.

Потом нимфа исчезла – у него хватило ума с ней расстаться. Уезжала она шумно, грузилась в «Газель» со скандалом на весь двор, опять же с матом и проклятиями. «Газель» была полна коробок и чемоданов.

Сережа поехал за Лизой и сыном. Я уехала на все лето на дачу и четыре месяца про них ничего не знала – Лиза, уезжая в Орел, сменила мобильник. В сентябре я вернулась. Соседка сказала, что Лиза вернулась к Сергею, прожила с ним два месяца и… ушла. Куда? Никто не знает.

А вскоре Сергей поменял квартиру.

Лизу я встретила случайно спустя пару лет. Она была еще прекраснее, чем прежде. Улыбка на лице и блеск в глазах. На радостях мы зашли в какую-то кофейнюшку, и она рассказала свою историю.

Да, сошлась с Сергеем – ради сына и из-за материального фактора, чего кривить душой. Ну и еще потому, что сильно по нему скучала и любила его. Очень страдала. Корнюша плакал и вспоминал отца, у него совсем расшатались нервы, пришлось обратиться к неврологу. Вполне достаточно одной этой причины, чтобы наплевать на свою гордость и вернуться.

Сергей каялся и просил прощения – ну, понятно, все по сюжету. Был нежен, ласков, предусмотрителен и терпелив. Купил путевки в Японию – Лиза обожала Восток.

Но даже Япония, воспетая ею в мечтах, не помогла.

Продержалась она недолго. Сначала стискивала зубы и терпела бывшего любимого мужа. Старалась изо всех сил. Но однажды поняла, что так больше продолжаться не может. Не получается справиться с собой, потому что она его возненавидела! Не получилось идиллии. Спать она с ним не могла. Говорила, что все время думала о том, как он обнимал ту девку и что ей шептал, хотя в искренности его не сомневалась ни минуты и убеждала себя, что ради сына нужно терпеть, что на себя нужно наплевать. В общем, загнала себя в угол и свалилась с тяжелейшим неврозом. Месяц пролежала в профильной больнице, а когда вышла – забрала Корнея и ушла. Предварительно объяснившись с Сережей, разумеется. Он умолял не принимать поспешных решений, взывал к ее разуму, сулил прекрасное и светлое будущее – она была неумолима. Сергей купил им маленькую квартирку. Машину, в которой успела поездить нимфа, Лиза, естественно, не забрала. Сергей предлагал ей другую – она отказалась. Купила машину в кредит, сама. Отдала сына в сад и пошла работать. Образование у нее было журналистское. Устроилась на работу в серьезный журнал, быстро сделала хорошую карьеру. Было непросто, даже очень. Корнюша много болел, в садик ходил плохо. Мама жила далеко и переехать в Москву не могла. Пришлось нанять няню – для подстраховки. Сергей, конечно, помогал. Встречался с сыном – нечасто, надо сказать, а потом и вовсе женился, и у него родился ребенок.

Лизе было не до личной жизни. Приходила с работы и камнем падала в постель. Но! Она была вполне довольна своей жизнью и не совершала над собой морального насилия. И физического насилия над ней не совершали. Она была самодостаточна – не люблю это слово, но это так, – она стала хозяйкой своей жизни, сумела подняться из руин и собрать себя по осколкам. А через два года она встретила человека и крепко его полюбила, так же, как и он ее. Подробности не важны. Важно то, что Лиза была счастлива и снова научилась радоваться жизни. Муж ее прекрасно ладил с Корнеем, и они с Лизой собираются завести общего ребенка.

– А если бы я тогда не решилась? – сказала Лиза. – Не ушла бы, терпела? – Она мотнула головой, как бы стряхивая с себя тот ужас, который отчетливо себе представляла.

Конечно, мы обменялись телефонами и договорились встречаться. Жизнь закружила, и Лизу я больше не видела. Спустя время она прислала мне на почту фотографии месячной дочки. Девочку назвали Аграфеной. Что поделаешь – мода такая. И потом, чем Аграфена хуже Анжелики?

Правда, когда все это с Лизой случилось, ей было всего тридцать лет. Я это прекрасно понимаю и иллюзий на свой счет нисколько не строю.

Еще одна история, совсем непохожая на Лизину. Была у нас дальняя родственница Раечка Крошкина. Виделись мы с семьей Крошкиных нечасто – родня не близкая. Только на чьих-то свадьбах или на поминках. Раечка и Семен Иванович были замечательной парой. Жили, что называется, душа в душу. Знакомы, кстати, были еще со школьной скамьи. Семен Иванович, дядечка солидный, занимал важный пост в Министерстве лесной промышленности. Раечка не работала – не было нужды, – растила двух сыновей и вела дом. Вела, надо сказать, замечательно. Вся родня обожала ее стряпню. Летом жили на огромной даче, построенной из какого-то отменного бруса, по-моему, лиственницы. В доме не водились мухи и комары – такая вот древесина. Семен Иванович постарался. Раечка держала своих кур, огромный огород, и еще у нее был роскошный цветник. Мальчики росли вполне благополучными – родителей напрягали дозированно.

Семен Иванович считался главой семьи – бесспорно. Перед ним трепетали, и его слово было законом. Раечка, маленькая, грудастая крашеная блондинка, голубоглазая, весьма хорошенькая и похожая на немецкую куклу, мужа боготворила. Подавала ему тапки, ставила тазик с теплой водой – Семен Иванович страдал тяжелой формой плоскостопия, и у него к вечеру очень болели ноги. Раечка делала ему массаж ступней и мазала ступни кремом «Эффект». Воду, правда, из тазика не пила, но сестры ее осуждали – совсем прогнулась под своим Сеней. Раечка смеялась… «А мне не трудно! Я могу днем с книжечкой поваляться. А Сеня весь день на больных ногах. Или я его не люблю? Или мне его не за что ценить? Или не за что быть благодарной? У вас мужики пьют, денег не носят да еще и по бабам шляются. А мой Сеня? Все в семью и для семьи! Что же я – сволочь какая-то? Роднее человека у меня нет. Даже дети на втором месте», – вздыхая, сознавалась она.

Беда случилась, когда жизнь перевалила за половину и Крошкины готовились к серебряной свадьбе. Семен Иванович и Раечка пошили себе в закрытом ателье нарядные костюмы, присмотрели ресторан, и заботливый муж держал в письменном столе под бумагами бархатную коробочку с бриллиантовым гарнитуром «малинка» – подарок любимой и верной жене.

За три месяца до торжества Семен Иванович поехал в командировку в Пермь. Заселился в гостиницу для партработников и… влюбился в администраторшу Эльвиру Васильевну, даму тридцати пяти лет, пышнотелую и сочную черноглазую брюнетку с тонкой талией, нехилым бюстом и огромной, пардон, кормой. Этакая Лоллобриджида местного разлива.

Купидон беспощадно выпустил остро заточенную стрелу в не совсем здоровое сердце Семена Ивановича, и оно, сердце, сильно стало поджимать, и дыхание участилось. Ему стало ясно: вся предыдущая жизнь с милой овцой Раечкой – напрасно, абсолютно впустую прожитые годы. Эльвира была женщиной свободной. То есть мужиков было море, а вот замуж никто не звал. Да и репутация ее слегка похрамывала – на одну ногу точно.

Была она женщиной неглупой и сразу поняла, что «этот перец поведется». Ночью пришла к нему в номер, проснулись утром вместе. Вернее так – она-то еще крепко посапывала, а потрясенный Сеня сидел на ковре у ее ног и во все глаза, не отрываясь, смотрел на только что обретенную им богиню. В том, что она богиня, он не сомневался ни секунды. Эльвира сладко потянулась, и из-под одеяла показалась ее слегка перезрелая, но все еще роскошная грудь. Семен Иванович с утробным рыком набросился на нее.

– Ты как мальчишка! – томно улыбнулась она.

Лучшего комплимента мужчине под полтинник не услышать! В общем, кувыркались они все пять дней командировки. Семен Иванович похудел и подтянулся. Даже больные ноги перестали его беспокоить – Эльвира показывала ему город, и они исходили его пешком вдоль и поперек.

Но все кончается, как известно. Командировка тоже закончилась. Эльвира провожала его на вокзале, плакала и бежала по перрону за поездом.

В первый раз он из поездки не привез Раечке подарка. Всегда и отовсюду притаскивал дурацкие и нелепые сувениры в виде герба города или подарочной чашки с местной символикой. Раечка не знала, куда девать эту чушь, но исправно выставляла подарки в стенку под стекло. Потому что мужа уважала.

Семен Иванович вернулся молчаливым, ел без аппетита и смотрел в одну точку.

– Неприятности? – наконец решившись, участливо спросила верная жена.

Он зло буркнул:

– Приятности.

И надо сказать, это была чистая правда. Он не солгал. Только вот надо было понимать, как теперь с этими «приятностями» жить. И как вообще – жить. В смысле – без Эльвиры.

Спать он оставался в кабинете на диване. Запирался в ванной, включал воду и часами мурлыкал с любимой по телефону. Обсуждать тему серебряного юбилея отказывался – говорил, не до него. Слишком много работы. Раечка растерянно спрашивала:

– А как же быть?

Он бросал на нее гневный взгляд и громко хлопал дверью. Раечка принималась плакать. Он смотрел на жену с откровенной ненавистью. Другими глазами смотрел. И видел, какая она нелепая и несуразная в этом старом и тесном халате, как много у нее в волосах седины, как она причмокивает, когда пьет чай, и как противно, вытянув губы трубочкой, дует на горячий суп.

Он перестал переносить ее даже такое неназойливое общество. Стряпня жены, отменной кулинарки, была теперь ему тоже не по душе. То недосолено, то переперчено. Он бросал со стуком ложку и выходил из-за стола. Раечка скрывалась в спальне, где теперь почивала в одиночестве, и плакала. Сама удивлялась – сколько же у человека слез! Не море – океан.

Советовалась с родными – что с Сеней? Как ему помочь? Многие советовали не трогать – кризис, климакс, что-то со здоровьем. А одна умная троюродная сестра тяжело вздохнула и сказала:

– Дура ты, Райка! Баба у него! Неужели не понятно?

Как обухом по голове. Раечка села и задумалась. Стала все вспоминать и припоминать. Какая же она наивная! Ну конечно же – любовница! Сомнений почти нет. Почти. На что-то она еще слабо надеялась – совсем чуть-чуть.

А Семен Иванович мотался в Пермь. Раз в месяц – больше не получалось. Эльвира была по-прежнему восхитительна. Даже еще лучше, чем прежде.

Она шептала ему абсолютно сумасшедшие слова, о которых он и не подозревал. Он смущался – разве можно такое говорить мужчине? После скромной и сдержанной Раечки… Да что там говорить! У Семена Ивановича реально поехала крыша.

Эльвира ничего не просила: «Только ты, любимый! Только видеть тебя, дышать с тобой одним воздухом! Слушать твой голос и твое дыхание!» Как-то она сказала, что хочет посмотреть Москву. А что, вполне законное желание! Семен Иванович купил ей билет на самолет и снял номер в гостинице «Минск» на улице Горького.

Ему все эти экскурсии и просмотры достопримечательностей были, конечно, по барабану. Он бы сутками не выходил из просторного номера люкс и не вставал бы с широченной и грешной постели. Но Эля жаждала впечатлений. Сходили на Красную площадь, в цирк и Театр эстрады. В музей Эля не захотела – и слава богу! Еще ей очень понравилось обедать в ресторане гостиницы «Москва» и глазеть на Красную площадь. Она заказывала черную икру, севрюгу горячего копчения, рыбную солянку и бифштекс с жареной картошкой. Выпивала одну бутылку грузинского полусладкого.

Он слегка удивлялся ее аппетиту. А она объясняла: «Силы восстанавливаю! После тебя, любимый, я как выжатый лимон!»

И Семен Иванович опять гордился! Ох, как же он гордился! Даже краснел от удовольствия.

Еще Эля днем бегала в ГУМ и ЦУМ. Занимала очереди и звонила ему из автомата на работу. А ангорский костюм можно? А норковую шапку? А болгарский плащ? А югославские туфли?

Он горячо откликался: «Да что ты спрашиваешь? Конечно, конечно! Все, что тебе нравится!»

Еще Эле понравились золотые часики на золотом же браслетике и каракулевая шубка с норковым воротником. Под приобретенную ранее шапку-«кубанку».

Все это было куплено, разумеется. Эля уезжала счастливая. На вокзале плакала и горячо, как всегда, страстно целовала своего Сенечку.

Семен Иванович долго махал вслед уходящему поезду и медленно шел к машине.

В следующий раз, когда он собрался в Пермь к любимой, сильно, надо сказать, соскучившись, Эля ему сказала:

– Да что тебе мотаться в нашу провинцию? Лучше уж я к тебе. В смысле – в столицу.

Он слегка ошалел и испугался. Быстренько подсчитал, во что обойдется гостиница, рестораны и магазины, и испугался уже совсем не слегка. Заначка кончилась. Из зарплаты не вынешь – неудобно. Значит, залезать в долги? А вот это он ненавидел. И людей, берущих в долг, не любил и откровенно презирал.

Но – пришлось. Поехал к своему школьному другу и занял большие деньги.

А Раечка страдала и, самое главное, жалела неверного мужа больше, чем себя. Мается, бедный, мыкается, места себе не находит. Ночами на кухне дымит. А ведь у него – сердце! И давление скачет. А таблетки от давления он пить перестал – выбросил в помойное ведро. Разве в его возрасте такое выдержать? Таблетки от гипертонии и бессонницы она растворяла в теплом чае. Тихо подавала ужин, вешала в шкаф чистые, накрахмаленные рубахи, до блеска начищала ботинки и так же тихо уползала к себе. Теперь они только здоровались и прощались – жили как соседи.

В Эльвирины приезды Семен Иванович ночевал в гостинице. Жене коротко бросал:

– Не жди.

Она ничего не спрашивала, кивала и опять его жалела. Ее уговаривали пойти к нему на работу и устроить скандал. Ее уговаривали найти разлучницу и расцарапать ее наглую рожу, а заодно – и наглую рожу изменника-мужа. Кто-то советовал ей развестись и оставить его ни с чем. Все говорили ей, что она тряпка и законченная кретинка. Что подобные унижения не стала бы терпеть ни одна уважающая себя женщина.

Дети жили своей жизнью и были не очень-то в курсе.

Серебряную свадьбу не справляли. Что людей смешить? А бриллиантовые «малинки» гордо носила прекрасная Эльвира.

Сволочь, конечно, Семен Иванович. Не понимал, во что влипает. Хотя нет. Что-то в его голове начало проясняться. Правда, совсем чуть-чуть. Он прекрасно осознавал, что любимая Эля – немыслимая транжирка. Что она стала наглеть и зарываться. Но при этом оправдывал ее, как всякий любящий человек. А что она хорошего видела в своей жизни? Комнату в деревянном доме без удобств? Больную мать и пьющего отца? Соседей, считающих ее понятно кем… Не замужем, бездетная, при мужиках да еще красавица. А шубку Эльвирину новую и сережки и вовсе пережить не смогли. Дерьмом дверь измазали и крысу дохлую на порог бросили. Как она тогда плакала! Говорила, что нет ей житья в этом долбаном городе. Прохода не дают! В спину шипят: «Сука и проститутка». Из гостиницы выперли, дескать, работники с такой репутацией не нужны!

Благородный Семен Иванович предложил несчастной возлюбленной переехать в Москву. Предложил – и испугался. А как он ее устроит? Снимать квартиру накладно, про гостиницу и говорить нечего. И он поселил Эльвиру на даче. Зимой семья туда не выезжала. А на даче отопление, теплая вода, душ, туалет. И еще свежий воздух. Привез любимую с вещами, а она недовольно повела носиком: «И что я буду здесь одна делать? С белками и дятлами разговаривать?» Он растерянно развел руками.

Эля с большим трудом выдержала на даче два месяца. Встречала его со слезами и истериками.

Раечке, разумеется, донесли. Все предлагали ей помощь – поехать на дачу и выгнать за волосья «эту гадину» голую и босую. Вызвать милицию и объявить, что эта женщина живет тут незаконно и вообще – без московской прописки. Одна родственница даже предложила поджечь ночью дом. Вместе с соперницей.

Раечка никого не слушала и ничего не делала. Только по-прежнему жалела Сеню. Ей уже было все известно про Эльвиру, и она понимала, что с мужем случилась беда. Что влип он по уши, и как из этого выбираться – непонятно. У знойной брюнетки наверняка имелись далекоидущие планы.

Надо сказать, что Семен Иванович тоже начал раздражаться и даже браниться с Эльвирой – уже были пара стычек. Эльвира испугалась и притихла – возвращаться на родину ей не хотелось. И она объявила любимому, что хочет от него ребенка. Высшее проявление любви!

Семен Иванович испугался всерьез. Новорожденные младенцы, даже зачатые по неземной любви, его не привлекали. Он стал осторожнее, а Эльвира настойчивее. От осторожности и страха его мужские способности потеряли прежнюю силу. Да что там силу – у него теперь часто случались вполне реальные, такие постыдные для любого мужчины осечки. Теперь, приезжая на дачу, в койку он с порога не прыгал.

В доме никогда не было еды. Почему? Эльвира объяснила, что она не кухарка. Она – для любви и страстей. А есть порой очень даже хотелось. Эльвира вздыхала и делала бутерброды.

К лету отношения между влюбленными слегка подпортились. Эльвира все чаще обижалась, дула губки и жаждала светской жизни. Заводила разговоры про развод. Кричала, что быть любовницей для нее унизительно. Что он ее прячет на даче, как Синяя Борода.

Нет, он по-прежнему Эльвиру любил. Ну, может, не совсем по-прежнему… Она его стала заметно утомлять и раздражать, ее было слишком много. К лету пришлось освобождать дачу и снимать квартиру. Он опять залез в долги, купил Эльвире московскую прописку, предложил устроить на работу. Она отказалась – устраивала скандалы и требовала купить ей кооператив.