Игрок Брэнд Макс

Глава 1

Мустанг на полной скорости одолел подъем – его длинная шея была вытянута вперед, в то время как короткое тело прямо-таки стлалось по траве. День был тяжкий и утомительный, животное устало, однако делало все, что было в его силах, а если у мустанга остаются силы, он отдает их все без остатка до тех пор, пока наконец не валится с ног.

Итак, мустанг уже несся с горы – хлопья пены отлетали назад, облепляя влажную шкуру, на которой рельефно выделялись каждая жилка и каждый мускул. Всадник, крупный мужчина, казался еще больше и выше, оттого что сидел на такой мелкой лошади; он вел себя так, словно за ним кто-то гнался: то и дело поворачивал голову то вправо, то влево, всматриваясь в те точки, где дорога выходила на вершину очередного холма, прежде чем спуститься в долину.

Всякий раз после осмотра местности он с новой силой принимался погонять своего мустанга ударами арапника. У несчастного мелкорослого животного, обессиленного и полуослепшего, достало, однако, сил для того, чтобы шарахнуться в сторону, когда у него из-под ног выскочил кролик и помчался вверх по дороге. Всадника чуть было не выбросило из седла, однако он сумел удержаться, вцепившись в гриву мустанга и сжав коленями его бока.

К этому моменту он оказался у края густого кустарника, росшего у самой дороги. Всадник торопливо спешился. Лошадь, которая казалась мелкорослой и тогда, когда хозяин ее находился в седле, выглядела совсем крошечной: теперь, когда человек вел ее за собой в глубину зарослей, ее можно было принять за крупную собаку. Заведя лошадь в кустарник, он оставил ее там, даже не привязав, и снова вернулся к дороге. Вскоре он нашел удобное местечко, из которого мог беспрепятственно обозревать окружающую местность, оставаясь невидимым, и тут же из его уст вырвался возглас удовлетворения. Дело в том, что на гребне холма он увидел одинокого всадника, который двигался в западном направлении. Тот, что притаился в кустах, не теряя времени, начал готовиться. Было ужасно жарко, даже в открытых местах, где дул легкий ветерок; но среди кустов с редкой листвой, почти не защищающей от солнца и в то же время не дающей доступа ветру, человек чувствовал себя словно в духовке. К тому же каждый листок, каждая травинка были покрыты толстым слоем пыли, которая поднималась с дороги, когда по ней проезжали фургоны, кареты или всадники, а потом оседала на придорожных кустах. Эта пыль, потревоженная его движениями, взвилась вверх, наполнив воздух словно густым туманом, забивалась в нос, проникала под шейный платок и под рубашку, от нее щипало глаза, а струйки пота, катившиеся по лицу, превращались в темные ручьи.

Он достал грязный синий носовой платок и протер глаза, залитые потом, смешанным с пылью. После этого, не обращая внимания на палящие лучи солнца, которые, проникая сквозь жилет и рубашку, немилосердно жгли его спину, он неторопливо снял с плеча ружье и пристроил его между ветвями так, чтобы держать под прицелом дорогу. Проделав это, он сосредоточил все свое внимание на всаднике.

Последний уже миновал вершину холма, когда тот же самый кролик, которого вспугнул первый всадник, выгнав из норы, снова перебежал через дорогу. Отличный черный конь, на котором ехал второй всадник, не шарахнулся в сторону, но остановился на месте, насторожив уши. Его хозяин никуда не спешил. Он, по-видимому, ничего не имел против того, чтобы передохнуть и спокойно насладиться ветерком, который нес приятную прохладу с востока на вершины гор; помимо этого, с верхушки холма открывался прекрасный вид на широкий полукруг, который начинался от кряжа Санта-Инес на севере и доходил до обширного беспорядочного скопления холмов и остроконечных вершин на северо-востоке, носящих общее название Команчские горы, а затем на юг, уже по ту сторону узкой желтовато-коричневой ленты Мирракуипа-Ривер, несущей свои воды на юго-запад по глубокому каньону, где, словно ровные морские волны, тянутся лысые вершины хребта Диггер. Какое странное сочетание разноязыких названий в одном и том же пейзаже! Но с другой стороны, ведь и испанцы, и индейцы, и американцы – все они оставили в этом краю свой след. Как раз в центре дуги находится Сан-Пабло, белостенные дома которого разбросаны по обоим берегам Мирракуипа-Ривер.

Этот старый испанский город внезапно снова начал расти после двухсотлетней спячки. Вокруг белых стен появилась широкая серая полоса, словно толстая кожура, покрывающая белую внутреннюю оболочку апельсина. Там теснились каркасные дома, наскоро построенные, для того чтобы в них могли разместиться вновь приехавшие люди, вперемежку с палатками из выгоревшей на солнце парусины и лачугами из некрашеных сосновых досок. Ибо Сан-Пабло вторично посетила удача.

В глубине Команчских гор среди хаотического нагромождения хребтов обнаружилось золото; в том же самом месяце в Диггере нашли серебро, так что маленький городок в один и тот же период времени стал средоточием желтого и белого богатства. Золотоискатели и шахтеры постоянно приезжали в Сан-Пабло за самыми разнообразными необходимыми вещами. Все караваны из фургонов непременно шли через городок, делая там остановку. Начиная с пятницы и до понедельника в город приезжали шахтеры, чтобы спустить там свое жалованье, добытые золото и серебро. Между городом и двумя шахтерскими лагерями довольно быстро установилось регулярное сообщение. Даже с большого расстояния путник мог заметить сквозь кристально чистый горный воздух темные цепочки упряжек – от десяти до двенадцати мулов на фургон, – которые поднимались вверх по противоположным склонам, волоча за собой хвосты пыли. А иногда, хотя это казалось невероятным, всадник, обозревающий окрестность с вершины горы, мог заметить, как мелькал солнечный зайчик, когда солнце отражалось в блестящей от пота спине животного.

Всадник оторвал взгляд от города, от дорог, от ближних бурых скал и дальних синих вершин и поднял глаза вверх, к бледно-голубому небу, в котором пылало солнце. Даже в воздухе шла своя жизнь. В небе, описывая широкие круги, парили орлы-стервятники; центром этих кругов была какая-то точка, чуть повыше Сан-Пабло. При взгляде на этих орлов, кружащих вокруг этой, словно фокус, точки, в голове путника возникла странная мысль: видно, в Сан-Пабло далеко не все благополучно, если эти воздушные санитары чуют чью-то близкую смерть.

Путник, однако, не принадлежал к числу людей, которые надолго задумываются над нравственными аспектами жизни. Теперь он заговорил с конем, и благородное животное выгнуло в ответ шею и насторожило уши. Спускаясь вниз по склону горы, всадник достал носовой платок, но не синий и не красный огромный платок, каким обычно предпочитали пользоваться в тех краях. Он был ослепительно бел, словно только что из прачечной, и, прежде чем воспользоваться им, всаднику пришлось встряхнуть его, чтобы расправить складки, после чего он вытер лицо, медленно и тщательно, приподняв шляпу, чтобы промокнуть пот на лбу, затем протер шляпу изнутри, стряхнул пыль с рукавов белого полотняного сюртука, а после из складок брюк для верховой езды и с начищенных до блеска сапог. Дело в том, что он сидел в английском седле и одет был так, как оделся бы любой английский джентльмен в сельской местности в очень жаркую погоду. Но лошадь у него была совсем особая – так сильно она отличалась от мустанга с огромной головой и выгнутой спиной, который нес на себе того, другого человека, затаившегося теперь в пыльном кустарнике. Лошадь, на которой ехал человек в белом сюртуке, была бы вполне на месте где-нибудь в оксфордширском имении, где джентльмены собрались на лужайке, готовые отправиться на первую в сезоне охоту на лис. Она была настоящая красавица, начиная с аккуратной гривы и до подстриженного хвоста, от нервно дрожащих ноздрей и до твердых черных копыт. Рысь у нее была легкая и изящная – как поступь кошки. А в галопе она была подобна птице – такая же изумительная легкость и быстрота движений.

Теперь она шла вниз по склону, помахивая своей аристократической головой, словно позади и не было пятидесяти миль тяжелой дороги, начавшейся на рассвете.

Ехал на ней мужчина с тонким худым лицом; ему было за тридцать – впрочем, никто не мог бы сказать, как давно он преодолел этот рубеж. Так же как и в его лошади, в нем прежде всего чувствовалось совершенное изящество и немалая выносливость, нежели просто физическая сила. Было совершенно очевидно, что седок этот рожден и воспитан не под жгучим солнцем горной пустыни, по которой он ехал теперь. У него было бледное лицо, и эта бледность особенно бросалась в глаза благодаря светлым ресницам и бровям – настолько светлым, что по контрасту с ними его серые глаза казались почти черными. А на щеках палящее солнце вызвало лишь едва заметный румянец. Глядя на его тонкие губы, слегка сжатые, на тонкий, с небольшой горбинкой нос и живые беспокойные глаза, трудно было определить, чего в нем было больше: природного нетерпения или умения постоянно держать себя в узде.

Скорее всего это был человек контрастов. Ибо если его лицо могло показаться лицом завоевателя и тирана, то, с другой стороны, он управлял своей лошадью легко и изящно, чисто по-женски, используя не столько силу своей руки, сколько неуловимое нечто, какой-то сигнал, который настоящий опытный наездник передает с помощью легкого движения пальцев даже не уздечке, а непосредственно самим нервам своего скакуна, и через нервы импульсно – его мозгу.

Всадник подъехал уже почти к самым кустам, когда увидел, как что-то сверкнуло, едва заметно, подобно тому солнечному зайчику, который заиграл на блестящей от пота спине лошади, бредущей в упряжке по склону далекой горы, только этот был несравненно ближе, у самой дороги. Так может блеснуть гладкая поверхность кварца или хорошо отполированная сталь. Подобное явление заставило бы обычного человека просто остановиться и медленно повернуть голову; однако рефлексы нашего всадника были подобны рефлексам дикого животного, который при малейшем шорохе вскакивает от сна и, побуждаемый инстинктом, кидается на врага.

Едва заметным прикосновением шпор и движением поводьев он заставил лошадь отпрыгнуть в сторону на десяток футов, а сам в тот же момент выхватил револьвер и выстрелил наугад в направлении кустов. Ответ последовал быстрее, чем эхо, – громкий резкий звук ружейного выстрела и бормотанье укрывшегося в кустах стрелка. Пуля сбросила шляпу с головы всадника, и, прежде чем она упала на землю, он выстрелил снова, на сей раз уже по определенной цели.

Из кустов, среди облака пыли, взметнувшейся в воздух, поднялся высокий мужчина. Неверными шагами он двинулся по направлению к дороге, протянув вперед руки, словно слепой, и, споткнувшись о камень, упал ничком, уткнувшись в мягкую пыль.

Глава 2

Всадник мгновенно соскочил на землю и, подняв своего врага с пыльной земли, отер сначала его лицо, а потом разорвал на нем рубашку. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что этот человек был почти мертв или, во всяком случае, умрет очень скоро.

Несчастный открыл стекленеющие глаза и с любопытством смотрел в лицо своего противника, словно ребенок, только что пробудившийся после глубокого сна.

– Каким образом ты меня обнаружил, Коркоран? – спросил он.

– Просто повезло, – ответил Коркоран. – Ты лучше скажи, каким образом ты оказался здесь, Бристоль? И что я тебе сделал?

– Вчера вечером в Юджине тебе повезло и ты раздел меня до нитки. Но разве это можно назвать везением? Не везение, а просто ловкость рук, а, Коркоран? Признайся…

– Ты думаешь, я жульничал, когда играл в карты?

– Знаю наверняка. Помоги мне остановить кровь, эта пуля…

– Бесполезно! Ты умрешь, Гарри Бристоль.

Раненый качнулся в руках Коркорана, который его поддерживал; глаза его расширились, рот приоткрылся.

– Это неправда, – произнес он наконец. – Я чувствую, это неправда. Ты лжешь, Коркоран. Ради Бога, дай мне еще один шанс. Помоги мне! Ты не допустишь, чтобы я истек кровью, как какой-нибудь…

– Спокойно! Спокойно! – уговаривал его Коркоран. – Ты уже на девять десятых покойник. Я немного разбираюсь в ранах и знаю, что тебе пришел конец.

Бристоль сглотнул слюну и поднял руку – это стоило ему немалых усилий, и на лице его при этом появилась гримаса боли.

– Мне еще нет и сорока, – стонал Бристоль. – Что я сделал, чтобы заслужить такую…

– Ты достаточно пожил, – отозвался Коркоран. – И твой сегодняшний выстрел исподтишка, твое трусливое нападение – не самый подходящий поступок, который должен завершать человеческую жизнь.

– Тебе бы проповедником быть, Коркоран, а не картежником.

– Может быть, я и стану им, когда мой ум притупится. Но до тех пор, пока у меня достаточно ловкие пальцы, я намерен жить не работая.

– Ага, все-таки признаешься! – воскликнул Бристоль. – Значит, ты вчера плутовал?

– Нет, – ответил Коркоран. – Вчера не плутовал. Для того чтобы обобрать компанию тупоголовых идиотов, подобных тебе, Бристоль, и плутовать не требуется.

Бристоль оскалился, словно злая собака, которую вдруг ударили.

– Ладно, чего уж там, – вдруг решительно сказал он. – Со мною покончено. Я это чувствую. Только дай мне напиться, прежде чем уйдешь. Дай глоток воды!

– Конечно!..

Коркоран прислонил раненого к придорожному камню, заботливо поправив на нем шляпу, чтобы солнце не било в глаза, а затем пошел за своей флягой.

Обе руки у него были заняты, когда он заметил опасность: Бристоль вытащил из-за пояса револьвер. При первом выстреле пуля просвистела около самого виска Коркорана, но прежде чем Бристоль успел выстрелить снова, Коркоран вышиб револьвер у него из руки.

– Ну и подлец же ты! – проговорил он без всякой злобы.

Умирающий пристально смотрел на своего врага.

– У этого револьвера всегда был тугой курок, – сказал он. – Если бы я прицелился в твое правое ухо, у тебя на лбу уже была бы дырка, Коркоран.

– Вполне возможно. Вот тебе вода, Бристоль.

Тот принял флягу, подозрительно взглянув на нее. Сначала подумал, что ее тотчас же отберут назад, а потом решил, что вода в ней может быть отравлена. В конце концов начал пить и осушил флягу до дна.

После этого бросил ее на землю, в пыль, которая немедленно ее поглотила. Коркоран, ни слова не говоря, поднял флягу, отер горлышко от пыли и положил на место.

– Вот и отлично, – сказал он. – А теперь скажи, что я могу для тебя сделать.

– Странный ты парень, – с трудом выговорил второй. – В жизни не видал другого такого, Коркоран!

Его враг сложил руки на груди.

– Выбирай, что тебе больше нравится, – посоветовал он. – Можешь продолжать говорить обо мне, а можешь сказать, что я могу для тебя сделать.

– Что ты можешь для меня сделать? Дай мне паспорт, чтобы меня пустили на Небеса, или научи твоим шулерским штучкам, чтобы я мог унести их с собой в ад!

– Дурак никогда не научится играть в карты, – ответил Коркоран. – Что касается паспорта на небеса, то даже ангел с крыльями не в состоянии был бы пронести тебя через ворота на небо, Бристоль, – негодяя, который стреляет из засады! Да что там говорить, когда ты через несколько минут отправишься в ад, даже черти будут тебя презирать!

Бородатое лицо умирающего скривилось в презрительной гримасе.

– Опять читаешь мораль? – сказал он. – Ну и тип ты, Коркоран! Другого такого еще поискать.

– В последний раз предлагаю, – терпеливо, без всякого раздражения сказал тот, к кому были обращены эти слова. – Скажи, нет ли какого поручения, которое я мог для тебя выполнить?

– Что я, совсем безумный, что ли? Только дурак может надеяться, что ты выполнишь свое обещание.

– Если вспомнишь то немногое, что тебе обо мне известно, то должен знать: никто не упрекнет меня в том, что я не исполнил данного кому-то слова.

– Скажи прямо: почему ты хочешь что-то сделать для меня? Что тебя заставляет? Не потому ли, что обчистил меня до нитки?

– Любезный друг, – начал было Коркоран, но потом словно передумал и начал снова: – Не буду пытаться объяснять, почему я это делаю. Скажу лишь одно: когда-нибудь случится так, что я сам буду умирать, так же, как ты сейчас, и надо мной будет стоять другой человек…

– Это ты-то, такой богатый и важный? – проговорил Бристоль, пытаясь засмеяться, однако вместо смеха из его горла вырвался всего лишь жалкий хлюпающий кашель. – Важный богатый господин? Да ты еще доживешь до восьмидесяти лет и будешь раздавать добрые советы своим внукам! Так обстоят дела в этом мире. А вот если человек честный… у него нет никаких шансов. Мир создан только для таких господ, как ты.

– Говорю тебе, – по-прежнему спокойно заметил Коркоран, – что на свете можно жить, даже имея врагов. Но до определенного предела. Я давно перешел эту границу, можно сказать, что украл у самого себя последние пять лет своей жизни. Ну и что же, когда придет мой час – когда кто-то один выстрелит мне в спину или, – горделиво добавил он, – мне придется столкнуться лицом к лицу с целой толпой, надеюсь, что они, по крайней мере, сделают для меня то, что я готов сделать сейчас для тебя.

– Что же именно?

– На каждые двадцать врагов у меня, возможно, найдется один друг. И мне, вероятно, захочется каждому из них, в знак моего расположения, кое-что послать. А кто твои друзья, Бристоль? Что бы ты хотел им передать в знак своего расположения?

– Друзья? – отозвался Бристоль. – Да мои друзья только пожмут плечами, когда узнают, что я отдал концы. Друзья? Что мне было с ними делать? Болтать обо всяких глупостях?

– Значит, у тебя нет друзей? – мягко проговорил Коркоран. – Но ведь есть же, наверное, семья, какие-нибудь родственники?

– Никого. Родители давно померли, жена – через год после того, как мы поженились. Никого у меня нет.

– Ни друзей, ни родных? Никого на свете, кто будет о тебе вспоминать, когда тебя не станет? Господи помилуй, Бристоль, подумай хорошенько, вспомни!

– У моей жены был сын, – проворчал Бристоль. – Живет он сейчас в Сан-Пабло, если только этот рыжий пащенок куда-нибудь оттуда не двинул. Вот он, возможно, и помнит, мне не раз случалось задавать ему хорошую трепку. Можешь найти его и передать, что мне больше никогда не придется его колошматить. – Губы его раздвинулись в широкую гримасу, а потом лицо свела судорога и он схватился за грудь. – Скоро мне конец, – чуть слышно прошептал он.

– Верно, очень скоро, – не стал возражать Коркоран.

– Послушай… – едва выдохнул Бристоль.

– Что?

– Да эти разговоры насчет ада и рая. Ведь такие господа, как ты, наверное, в это не верят? А, приятель?

– А ты сам-то веришь?

– Я плохо вижу, у меня все в тумане. Дай мне руку, сделай милость.

Коркоран встал на колени прямо в пыль и взял в свою руку тонкие сильные пальцы умирающего.

– Как темно, – выдохнул Бристоль, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. – Так вот, об этом деле. Право, не знаю, что и думать. Что, если бабы и детишки говорят правду? И Санта-Клаус есть на свете, и все другое? Ведь если это правда, – сколько мне придется платить, страшно представить! Ты ведь не думаешь, что это правда, а, друг?

Несчастный смотрел на своего собеседника невидящими глазами. Теперь он просил и умолял, словно нищий.

– Если это правда, – отвечал Коркоран, – то не следует терять надежды, Бристоль. Ты же знаешь, что говорят проповедники: их Бог – это Бог милосердия.

– Проповедники? Это те, что указывают, как попасть на небо? Попы, что ли? Им ведь многие верят.

– Совершенно верно.

– Вот если бы… если бы один из них был здесь. Мог ли бы он указать мне путь теперь… после всего, что я творил?

– А ты бы этого хотел?

– Подумать только, что я засну и больше никогда не проснусь! Подумать только! Превратиться в голый скелет, начисто обглоданный стервятниками! Человек, который говорил, думал, помнил, – как он может превратиться в прах, Коркоран? Как это может произойти?

– А может быть, это и не так.

– Если бы попасть в церковь… друг…

– Бристоль, церковь тебе не нужна: говорят, достаточно просто раскаяться.

– Коркоран, это правда! Вот он я! И я раскаиваюсь! Не хочу оставаться во тьме – вместе с лошадьми, собаками, коровами, Коркоран! Дай мне еще одну возможность! Еще одну возможность! Вот если бы попасть в церковь, если бы здесь был поп, проводник на небо!..

– Успокойся, друг! Очень может быть, что Господь все это время смотрит на тебя, хоть ты об этом и не подозреваешь. Может быть, он и сейчас тебя слушает.

– Коркоран, Коркоран! Ты умный человек. Что мне сказать Господу, чтобы он услышал? Что мне ему сказать? – Он вцепился в своего убийцу, с трудом выговаривая слова.

– Я… я не знаю, Бристоль, – в замешательстве пробормотал Коркоран. – Я просто не знаю.

– Он, наверное, захочет, чтобы я помолился. Коркоран, скажи мне какую-нибудь молитву!

– Я, кажется, знаю одну, Бристоль. По крайней мере, почти всю. Повторяй за мной, если хочешь.

– Нет, не так! В церкви становятся на колени. Ради всего святого, помоги мне встать на колени!

И вот, сгибаясь под тяжестью умирающего, Коркоран помог Бристолю встать на колени и поддерживал его слабеющее тело.

– Повторяй за мной: «Отче наш, иже еси на Небеси…»

– «Отче наш, – шептали непослушные губы Бристоля, – иже еси на Небеси».

– «Да светится имя Твое».

– Что это означает, Коркоран? Как может имя светиться?

– У нас нет времени на объяснения. Просто повторяй слова. Если есть на свете Бог, он знает, что твои слова идут от сердца.

– «Да светится имя Твое!» – шептал Бристоль.

– «Да приидет царствие Твое; Да будет воля Твоя на земли и на небеси».

– «Да приидет царствие Твое», – выдохнул Бристоль. – Боже всемогущий! Дай мне еще только один шанс! Не такой уж я подонок! «Да будет воля Твоя на земли и…»

Тяжелое тело Бристоля выскользнуло из рук Коркорана и легло на дорогу. Гарри Бристоль испустил дух. Коркоран поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен и внимательно посмотрел на умершего.

– Очень странно, – сказал себе Коркоран. – Если мне придется еще раз участвовать в подобном деле… я, возможно…

Он поднял голову и увидел, как по голубому куполу неба пролетело легкое белое облачко и скрылось из глаз.

Глава 3

Обычным местопребыванием шерифа округа Сан-Пабло был город Юджин, где обосновалась вся администрация округа. Другие шерифы в подобных обстоятельствах предпочли бы находиться подальше от линии криминального фронта, который все больше набирал силу в Сан-Пабло. Но вот Майк Нолан чисто по-детски имел обыкновение относиться к любому делу серьезно. Данную проблему он обдумал со своей обычной обстоятельностью. На это у него ушла целая неделя, после чего он велел своей жене собирать вещи. Вместе со всем своим имуществом он двинулся в Сан-Пабло, и в один прекрасный день его упряжка показалась на главной улице города, окруженная зловещим облаком молчания.

Сан-Пабло не выслал ему навстречу приветственную делегацию. Прямо говоря, в Сан-Пабло он был никому не нужен. У города были свои дела, которые занимали все его время. В числе этих дел, к примеру, было и такое: он освобождал от лишних денег легкомысленных и доверчивых шахтеров, попадающих в город, чтобы провести время весело и с шиком. Сан-Пабло предоставлял им и веселье и шик. Постоянный обильный поток золота и серебра притекал в город, оседая в карманах горожан, и они не хотели, чтобы им в этом кто-то мешал.

Вот почему они сразу взялись за дело и в первый же день послали к шерифу Олли Хейнса, чтобы тот с ним поговорил. Олли начал с обычным для него красноречием, держа в каждой руке по кольту, однако ему не удалось высказать все, что он собирался сообщить. Шериф высказался первым, и для Олли «наступило вечное молчание».

Сан-Пабло, однако, не унывал. Он осмотрелся и подтянул свои резервы. В числе этих резервов нашлись два человека, известные не только как рыцари ножа и пули, но и как люди, начисто лишенные щепетильности, когда дело касалось нападения исподтишка. Это были Крис Ньюсон, за которым числилось немало краж скота и дюжина убийств, и Хенк Лоренс, прославившийся скорее как убийца, нежели как вор.

Эти двое нанесли визит шерифу довольно неожиданно, как раз в тот момент, когда он расседлывал лошадь в сарайчике, служившем конюшней для его упряжки. Шериф получил небольшую рану в левую руку. Крис Ньюсон скончался на месте; Хенку Лоренсу ночью удалось уползти, и он умер в поле. Его нашли на следующее утро.

Поскольку город не взял на себя ответственность за это подлое трусливое нападение, то есть никто не взялся хоронить негодяев и вообще никто не обратил на случившееся никакого внимания, шериф погрузил их тела на свою тележку и нанял трех мексиканцев, чтобы они вырыли могилу. На похоронах, которые состоялись без участия священника, присутствовал почти весь город. Речь над могилой произнес шериф. Она была коротка, однако, по мнению обитателей Сан-Пабло, достаточно красноречива.

Вот что сказал шериф:

– Джентльмены, нет никакого сомнения в том, что вы можете со мной расправиться. Целый город, конечно, сильнее, чем один человек. Но пока вы будете этим заниматься, вполне возможно, пострадает кто-нибудь из вас. Кроме того, если вы меня убьете, перед вами встанет более серьезная проблема. Как только со мной что-нибудь случится, губернатор вызовет войска, и к вам прибудут парни из милиции штата. Уж они сумеют с вами справиться. Итак, друзья, подумайте и решите, что вам делать. Все. Засыпайте могилу, ребята.

И он отбыл, в то время как мексиканцы засыпали землей грубо сколоченные гробы.

Сан-Пабло удалился для размышления, поливая свои мозги контрабандным виски, и пришел к заключению, что лучше пока оставить все как есть, как бы скверно ни было это «пока». На шерифа больше никто не покушался, ему было дозволено жить и действовать. Когда он совершал аресты, ему никто не препятствовал, при условии, что этих арестов будет не слишком много, и он постарался, чтобы их действительно было немного.

Он писал губернатору:

«Наводить порядок в Сан-Пабло рано, время еще не пришло. Город «гуляет». Для того чтобы усмирить буянов, понадобилось бы не менее тридцати разборок, во время которых погибнет много хороших людей. Примерно через месяц наступит похмелье, и когда у них начнет как следует болеть голова, я начну сажать, кого нужно, за решетку и наведу порядок с такой быстротой, что у этих смутьянов просто закружится голова. Именно это я собираюсь сделать, о чем и сообщаю.

А сейчас, как мне кажется, лучше всего повременить и дать им возможность повариться в собственном соку. Сейчас у меня две, а то и три тысячи парней, которые любят поиграться оружием, непрерывно пьют и, дай им только повод, тут же превратятся в разъяренную толпу и с удовольствием линчуют своего шерифа.

Дайте мне время, позвольте поступать, как я считаю нужным. Я нечасто произвожу аресты, зато сажаю самых опасных, в основном настоящих убийц. Мелкая рыбешка пока гуляет на свободе. Они палят друг в друга, избавляя штат от расходов на пулю или веревку, а также на бесплатное содержание в тюрьме».

Таково было мнение шерифа, которое разделял и губернатор. Ему было известно, что корреспонденты газет были счастливы, что имеют возможность писать о таком прелестном и примитивном местечке, как Сан-Пабло. Пройдет еще немало недель, прежде чем они обрушатся на власти штата за попустительство.

Таково было положение вещей. Шерифу же с каждым днем становилось все страшнее. И с каждым днем жители города все больше убеждались, что стоит им расправиться с шерифом, как они тут же окажутся лицом к лицу со стоглавым чудовищем – законом. Кроме того, шериф понимал, что за его спиной стоит законопослушное население Сан-Пабло, не слишком многочисленное, но всегда готовое оказать ему поддержку. И даже головорезы-одиночки, промышляющие с помощью оружия вокруг границы, начинали инстинктивно понимать, что они бессильны против организованных действий большой массы людей, которые решили безоговорочно подчиниться руководству властей, – совершенно так же, как дикари, дивясь дисциплинированному войску, одновременно презирают его и боятся.

Именно в этот период карьеры шерифа Майка Нолана к нему в контору явился незнакомец чуть выше среднего роста; однако он был так хорошо сложен и все его поведение было исполнено такого достоинства, что он производил впечатление человека рослого, пока рядом с ним не становился кто-то по-настоящему высокий. У него были выразительные серые глаза, очень светлые брови и ресницы.

Шериф посмотрел на него с удивлением, которое было вызвано не внешностью незнакомца, а тем фактом, что ему вообще удалось оказаться в Сан-Пабло и благополучно проехать по его шумным улицам, где шатались буйные толпы пьяных гуляк. Шериф просто не мог понять, как это могло произойти. Его привело в изумление и то, что с десяток хулиганов, которые постоянно отирались вокруг его дома и офиса, не воспользовались возможностью отпустить в адрес незнакомца пару-другую язвительных замечаний. Ибо даже сам шериф, манеры которого были безукоризненны с точки зрения кодекса Запада, чувствовал, что его губы невольно складываются в улыбку.

Улыбка, однако, так и не появилась. В облике вошедшего человека было что-то такое, что этому помешало. Свой хлыст он держал в руках так, словно это был не хлыст, а скипетр. Голову он нес так высоко и горделиво, словно был хозяином всего городка Сан-Пабло и словно весь дом шерифа со всем, что в нем находилось, тоже принадлежал ему. Вот так вошел этот незнакомец к шерифу Майку Нолану.

Стоя в дверях, незнакомец снял белый шелковый платок, который был повязан вокруг шеи, встряхнул его, аккуратно сложил и спрятал в карман. Затем снял шляпу, вытер лоб другим платком, несколькими ловкими округлыми движениями отряхнул пыль со своего платья и только тогда предстал перед шерифом Ноланом.

Шериф с изумлением увидел перед собой человека, по виду которого никак нельзя было сказать, что он долгие часы провел под палящим солнцем. Все в нем говорило об изяществе, а сапоги были начищены и зеркально блестели до такой степени, что, глядя в них, можно было бриться. Самым же удивительным оказалось то, что, когда он снял шляпу, волосы его не были спутаны и растрепаны и не мокры от пота после долгого пребывания в седле, а, напротив, аккуратно причесаны и разделены безукоризненным пробором. И в то же время лошадь у коновязи, на которой приехал этот странный человек, вся была покрыта красной пылью Юджина и серой грязью остальных миль долгого пути. Эти детали, на описание которых ушло столько времени, шериф заметил, бросив лишь один взгляд, на который не потребовалось и секунды. После этого он указал пришедшему на стул.

– Меня зовут Томас Нейсби Коркоран, – представился незнакомец.

Шериф порылся в памяти. Где-то в самой ее глубине шевельнулось это имя. Оно маячило далеко, на самом горизонте. Точно сказать он не мог. Тем временем с удивлением про себя отметил, что отчетливо выговоренное незнакомцем имя отнюдь не казалось неуместным. И шериф решил, что в его краях, к западу от Миссисипи, ни один человек, кроме этого, не смог бы представиться полным именем, состоящим из семи слогов, – его немедленно подняли бы на смех. И в то же время он понял, что к этому человеку никак нельзя было обратиться, назвав его Том Коркоран. Его нельзя было назвать и Томасом Коркораном. Обращаясь к нему, нужно было назвать его полное имя, произнося его ясно и отчетливо, – Томас Нейсби Коркоран.

– А я Майк Нолан, – представился шериф и протянул руку.

Рука его сразу же упала вниз, а челюсть выдвинулась вперед. Что ни говори, а шериф был ирландцем, и в нем мгновенно вскипела кровь: дело в том, что незнакомец не сделал ни малейшей попытки пожать протянутую Ноланом руку.

– Прежде чем мы станем друзьями, – проговорил Коркоран, – мне кажется, вам следует кое-что обо мне узнать, шериф, например, чем я занимаюсь, каков мой бизнес.

– Бизнес свой можете оставить при себе, – раздраженно отозвался шериф. – Я не собираюсь ни о чем вас расспрашивать.

– Мой бизнес, – сказал тем не менее Коркоран, – карты.

Голубые, близко посаженные глаза шерифа, словно у бультерьера, при этих словах широко раскрылись. Они никак не отвечали первому впечатлению, которое у него сложилось об этом человеке. Нолан готов был поспорить на крупную сумму, что незнакомец – один из новых шахтовладельцев, тех самых дельцов с Востока, которые скупили крупные пакеты акций рудников и приисков в Команчских горах. Он кивнул Коркорану, не очень себе представляя, что делать дальше, смущенный из-за допущенной ошибки и все еще не остывший от нанесенного оскорбления; теперь, однако, он начал понимать, почему Коркоран поступил именно так.

– Играть, полагаю, собираетесь честно? – спросил шериф, не скрывая насмешки.

– Я самый бессовестный шулер, – ответил Коркоран, – когда играю с шулерами. Но уверен, что я самый честный игрок, когда играю с честными людьми. И тем не менее, – продолжал он, прямо глядя в глаза шерифу, – прежде чем открыть свое дело в Сан-Пабло, я решил, что следует зайти к вам и познакомиться.

Глава 4

Шериф удивился, и в то же время все это показалось ему весьма забавным.

– Похоже, что-то новенькое, – признался он. – Провалиться мне на этом месте, я никогда не слышал, чтобы человек говорил о своем бизнесе так, как это делаете вы. Может быть, вы хотите предложить мне стать вашим партнером, Томас Нейсби Коркоран?

– Если бы вы согласились, – отозвался этот удивительный Коркоран, – мы бы стали богатыми людьми уже через полгода.

– Это почему же? – спросил шериф.

– Потому, – ответил Коркоран, – что у вас репутация честного человека, а у меня – мозги шулера. Если соединить то и другое вместе, получится нечто вроде философского камня.

– Интересно, что это за камень такой? – поинтересовался шериф.

– Прошу прощения, хочу сказать, что если бы мы работали вместе, то могли бы превращать камень в золото. Но забудем об этом. Я не такой идиот, чтобы пытаться вас купить, шериф.

Нолан оценил этот тонкий комплимент, и ему стало приятно. Одно дело, когда тебя хвалят за честность другие честные люди, и совсем другое, когда даже воры признают за тобой это качество. На душе шерифа окончательно потеплело. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не улыбнуться.

– Ну хорошо, Коркоран, – сказал он значительно мягче. – Вы, конечно, человек сомнительный. Однако, надо отдать вам должное, действуете вы прямо. Итак, вы приехали в Сан-Пабло, чтобы здесь работать, верно?

– Такова моя основная цель.

– Ну хорошо, а почему вы пришли ко мне?

– Потому что мне удивительно везет в карты. Понимаете? Я подозреваю, что пройдет совсем немного времени, и до вас начнут доходить разные слухи. Обо мне будут говорить, что я жулик, мошенник и прочие неприятные вещи. Но когда эти слухи дойдут до ваших ушей, шериф, я хочу, чтобы вы подумали дважды и не сразу безоговорочно им поверили.

Шериф еще раз внимательно на него посмотрел. Затем сбросил с исцарапанного стола ноги в сапогах со шпорами и с грохотом поставил их на пол, наклонившись вперед, к собеседнику:

– Скажите мне одно, Коркоран: вы готовы вступить в драку с нашими крутыми парнями?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, шериф.

– Все очень просто, приятель. Вполне возможно, что раньше вам приходилось играть в мирных условиях и вам не грозила опасность. А вот в Сан-Пабло придется встретиться с весьма серьезными джентльменами, Коркоран. Они не остановятся перед тем, чтобы выхватить револьвер. В этом городе люди частенько предпочитают разговаривать с помощью кольта. Чтобы подсчитать количество разборок и перестрелок, понадобилась бы счетная машинка.

– Благодарю вас, – склонил в поклоне голову Коркоран. – Рад был услышать эту информацию относительно вашего города. – Он смотрел на шерифа так спокойно и невинно, что у того снова потеплело на душе, на этот раз от жалости.

– Коркоран, – сказал он, хлопнув себя по колену. – Сдается мне, ты хороший парень.

– Это очень любезно с вашей стороны, шериф.

– И мой тебе совет: садись на свою лошадь, как бы она ни устала, и уноси ноги из Сан-Пабло. Уезжай отсюда, а не то тебе будет очень плохо.

Коркоран хмуро смотрел в пол.

– Если же останешься здесь, – серьезно продолжал шериф, – даю тебе три часа, дольше твоя жизнь в Сан-Пабло не продлится.

– Что вы имеете против меня, шериф?

– Решительно ничего, если не считать покроя твоих штанов. Тебя подстрелят уже за одно то, что твои карманы набиты носовыми платками.

При этих словах Коркоран вздохнул и покачал головой.

– Думаю, вы совершенно правы, шериф, – согласился он. – Но какая жалость, что в мире столько грубых и жестоких людей.

– Я приберу их к рукам, если только повезет, – отозвался честный шериф. – У меня своя игра, Коркоран. В один прекрасный день эти негодяи дождутся, что я их всех арестую, и почувствуют, как я положу им руку на плечо. А покуда уезжай из Сан-Пабло, пережди, пока здесь станет поспокойнее.

– Есть затруднение…

– Какое же?

– Прежде чем я отсюда уеду, я должен выполнить одно поручение.

– Может быть, я могу сделать это за тебя, приятель, а?

– Очень любезно с вашей стороны, – сказал Коркоран, – но дело, видите ли, в том, что поручение это исходило от умирающего человека.

– Правда? А могу я поинтересоваться, от кого именно?

– Я должен найти пасынка Гарри Бристоля.

– Этого рыжего чертенка? Ты имеешь в виду сына Джулии Керн?

– Должно быть, вы правы, – улыбнулся Коркоран. – Именно этого мальчика я и должен отыскать.

– Сдохнуть мне на этом месте, ему бы больше пристало быть сыном, чем пасынком Гарри Бристоля, уж больно он похож на этого старого черта. В жизни не встречал такого мальчишки. Дай ему только подрасти, и он станет грозой всей округи.

– А может быть, он исправится, когда немного повзрослеет? – заметил Коркоран.

– Это он-то? – фыркнул шериф. – В его натуре нет никаких задатков, которые помогли бы ему исправиться. Ничего хорошего, ни капли! Он мучит кошек ради того, чтобы послушать, как они вопят от боли; избивает ребятишек чуть не до смерти, пока они не запросят пощады. Сущий волчонок, иначе его и не назовешь.

– Правда? Меня очень интересует такая порода, – заметил Коркоран. – Кроме того, я уже говорил, что у меня поручение к этому мальчику от его отчима.

– Ты, кажется, говорил, что Гарри Бристоль умирает?

– Уже умер.

Шериф свернул самокрутку и медленно прикурил.

– С чего начинается, тем и кончается. Этот Бристоль только и делал, что нарывался на неприятности. Вот и допрыгался. Скажи, а как это случилось? Напился и ввязался в драку?

– Нет, он затеял драку, если можно так сказать, совершенно трезвым. Просто залег в засаде, поджидая человека, который ехал в Сан-Пабло.

– Вот подонок! Ну и что, промахнулся?

– Путешественнику посчастливилось, он заметил, как сверкнуло солнце на стволе его ружья, он и убил Гарри Бристоля.

– Вот дьявол! Но Бристоль, Коркоран, был отличным стрелком, рука у него была чертовски…

– Совершенно верно, – перебил его Коркоран, – но даже у лучшего из стрелков бывают неудачные дни. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти юного Керна?

– Этого чертенка? Не знаю, где он может быть. Ищи, где какая драка или свара, там найдешь и рыжего Вилли; он непременно окажется заводилой.

Коркоран направился к двери.

– А пока, – сказал он, – тысячу раз вас благодарю, шериф.

– Одну минутку, Коркоран. Ты, случайно, не знаешь имени этого джентльмена, который убил Гарри Бристоля, избавив полицию от необходимости его повесить?

– Знаю, – сказал Коркоран. – Это сделал я.

С этими словами он вышел на улицу.

Шериф некоторое время сидел неподвижно, глядя на дверь, словно все еще видел перед собой фигуру этого человека. В Сан-Пабло царила тишина. Время от времени слышалось журчание суетливой речонки Мирракуипы, и взгляд шерифа медленно скользнул по скалистым вершинам хребта Диггер.

– Сдохнуть мне на этом самом месте, – проговорил наконец шериф, – если я не вел себя как последний дурак.

Он вышел из офиса и стоял на веранде, наблюдая за тем, как Коркоран едет по улице на своем черном скакуне, который деликатно перебирал ногами, словно танцуя, – как будто бы перед ним шел военный оркестр. Всадник свернул в боковую улицу и скрылся из глаз, а шериф перешел на другую сторону, присоединившись к кучке зевак и бездельников, которые собрались возле лавки Куинела. Они поздоровались с ним без всякого энтузиазма, и он обратил внимание на их непривычное молчание.

– Что новенького, ребята? – спросил шериф.

– Новостей особых нет, – отозвался парень, что стоял ближе всех. – Старик Кертис продал свой участок в Команчах.

– Вы видели этого господина, который явился сегодня в город?