Корабль Иштар Меррит Абрахам
Теперь берег был совсем рядом. Опустился ярко-синий парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, рулевой резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев, овевающих палубу своими листьями, походили на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризалита. На них висели огромные гроздья цветов, в форме лилий, пламенно-алых.
Медленно, все более медленно плыл корабль. Он вполз в широкую расщелину, которая рассекала остров почти до его середины. Берега расщелины пестрели многоцветными кратерами, и Кентон теперь увидел, что это просто поля цветов, росших как бы глубокими круглыми амфитеатрами. А сверкающие вспышки оказались птицами – птицами всех размеров, маленькие не больше стрекозы, а у самых больших крылья как у кондоров с высоких Анд. Большие и маленький, все они летали на ярких крыльях бабочек.
Остров дышал ароматом. И в нем не было ничего зеленого, кроме изумрудного сверкания птичьих перьев.
Мимо них скользила долина. Все медленнее мели палубу ветви деревьев. Корабль проскользнул в устье оврага, в конце которого водопад обрушивал дождь жемчужин в золотой бассейн, обрамленный папоротником. Послышался звон цепи, упал якорь. Нос корабля развернулся, прорезал листву, уперся в берег.
По трапу спустились женщины Шарейн, неся на головах большие корзины. Шарейн смотрела им вслед с глубокой грустью. Женщины мелькнули меж цветов, усеивавших рощу, все тише и тише звучали их голоса, совсем стихли. Шарейн, опустив подбородок на белые руки, впивала в себя землю широко раскрытыми тоскующими глазами. Над ее головой, над серебряным полумесяцем, по которому струились рыже-золотые волосы, парила птица – птица из сверкающих бриллиантов и блестящей синевы, с звоном волшебных колокольчиков. Кентон видел слезы на ее щеках. Шарейн заметила его взгляд и гневно отвернулась. Повернулась, как будто хотела уйти, потом уныло спряталась за цветущими деревьями своей галереи, где он больше не мог видеть, как она плачет.
Женщины вернулись с корзинами, полными добычи: фруктами, похожими на тыкву, пурпурными и белыми, большими гроздьями тех стручков, которые он ел, когда оказался на корабле. Они занесли свой груз в каюту и вышли с пустыми корзинами. Еще не раз они уходили и возвращались. Наконец они унесли не пустые корзины, а мехи для воды. Их они наполнили водой у водопада. Несколько раз приносили они мехи, полные водой, на своих плечах.
И вот они еще раз отправились на берег, на этот раз без ноши; весело спустились с борта, скинули свои легкие одежды и бросились в воду. Как водяные нимфы, плавали они и играли, а перламутровая вода ласкала, гладила их изысканные округлости – цвета слоновой кости, теплого розового цвета, мягкого коричневого. Наконец они выбрались из пруда, в цветочных венках и с охапками водяных лилий в руках, неохотно поднялись на борт и исчезли в каюте.
Теперь за борт спустились люди Кланета. Они тоже носили грузы на корабли, выливали воду в баки.
И снова началось движение на корабле. Загремели цепи, поднялся якорь. Вверх и вниз взметнулись весла, отводя корабль от берега. Вверх взлетел синий парус. Корабль развернулся, поймал ветер, медленно поплыл по аметистовым отмелям Быстрее заработали весла. Золотой остров уменьшался, превратился в шафрановое облачко на горизонте, исчез.
Корабль шел на парусах.
Все дальше и дальше – куда, в какой порт, этого Кентон не знал. Сон за сном шел корабль безостановочно. Огромная чаша серебряного тумана, краем которой был горизонт, то расширялась, то сужалась – туман то сгущался, то чуть рассеивался. Им встречались бури, но они их выдерживали; ревущие шторма сменяли серебро тумана расплавленной медью, чернотой, более глубокой, чем ночная тьма. Неожиданные порывы бури грозили молниями, страшными и прекрасными. Эти молнии напоминали осколки огромных призм, разбитые драгоценные радуги. Бури мчались на ногах громов. Гром звучал металлически, как звон колоколов; ураганы из бьющихся цимбал сменялись дождями многоцветных пламенеющих жемчужин.
И постоянно море вливало в Кентона силу через весло, как и пообещал Сигурд, переделывая его, преобразовывая, превращая его тело в машину, такую же закаленную и гибкую, как рапира.
Между снами Сигурд пел ему песни викингов, неспетые саги, забытые эпосы севера.
Дважды посылал за ним черный жрец допрашивал, угрожал, соблазнял – напрасно. И каждый раз с еще более мрачным лицом отправлял его обратно к цепям.
Сражений бога и богини больше не было. И Шарейн во время сна рабов не выходила из своей каюты. Бодрствуя, он не мог повернуть головы, не рискуя навлечь на себя бич Зачеля. Поэтому он часто поддавался сонному рогу – какой смысл бодрствовать, если Шарейн скрывается?
И вот наступил момент, когда он, лежа с закрытыми глазами, услышал чьи-то шаги. Он повернулся, лицом прижимаясь к спинке скамьи, как будто в беспокойном сне. Шаги остановились возле него.
– Зубран, – это голос Джиджи, – этот человек превратился в юного льва.
– Да, он силен, – согласился перс. – Жаль, что сила его тратится здесь, перегоняя корабль от одного скучного места в другое.
– Я думаю так же, – сказал Джиджи. – Сила теперь у него есть. И есть мужество. Помнишь, как он убивал жрецов?
– Помню ли я? – в голосе перса больше не слышалась скука. – Как я могу забыть? Клянусь сердцем Рустама, это забыть невозможно! Для меня это первый глоток жизни, кажется, за столетия. Я у него в долгу за это.
– К тому же, – продолжал Джиджи, – у него есть верность. Я рассказывал тебе, как он защитил своей спиной человека, который спит с ним рядом. Этим он мне еще больше понравился.
– Прекрасный жест, – сказал перс. – Может, для изысканного вкуса чересчур цветистый. Но все же – прекрасный.
– Мужество, верность, сила, – размышлял барабанщик, потом медленно, с оттенком веселья в голосе, – и хитрость. Необычная хитрость, Зубран: он нашел способ закрыть уши для сонного рога – и сейчас он не спит.
Сердце Кентона остановилось, потом начало биться сильнее. Откуда барабанщик знает? Знает ли он на самом деле? Или только догадывается? Он отчаянно пытался сдержать нервы, заставлял себя лежать неподвижно.
– Что! – воскликнул перс недоверчиво. – Не спит! Джиджи, ты бредишь!
– Нет, – спокойно ответил Джиджи. – Я незаметно следил за ним. Он не спит, Зубран.
Неожиданно Кентон почувствовал прикосновение к своей груди, к сердцу руки. Барабанщик усмехнулся, отвел руку.
– Он к тому же осторожен, – одобрительно сказал он. – Он мне немного верит, но только немного. И тебя он знает недостаточно, Зубран, чтобы довериться тебе. Поэтому он лежит тихо и говорит себе: «Джиджи на самом деле не знает. Он не может быть уверен, пока я не открою глаза». Да, он осторожен. Но смотри, Зубран, он не может заставить кровь отхлынуть от лица, не может замедлить ритм сердца до сонного.
Он снова усмехнулся.
– А вот и еще одно доказательство его осторожности: он не сказал своему товарищу, что рог не имеет над ним власти. Слышишь, как храпит длинноволосый? Он-то уж точно спит. Мне это нравится – он знает, что тайна, разделенная двоими, уже не тайна.
– Он кажется мне спящим. – Кентон почувствовал, как перс склоняется к нему, сомневаясь.
Усилием воли он держал свои веки закрытыми, дышал регулярно, спокойно. Долго ли они будут стоять тут?
Наконец Джиджи нарушил молчание.
– Зубран, – негромко сказал он, – подобно тебе, мне тоже наскучил черный жрец и эта бесплодная борьба между Иштар и Нергалом. Но, связанные обетом, ни я, ни ты не можем сразиться с Кланетом, не можем причинить вред его людям. Неважно, что обеты вырваны у нас хитростью. Мы их дали – и они действуют. До тех пор, пока Нергал через своего жреца правит на своей палубе, мы не можем сражаться с ним. Но, предположим, Кланет больше не правит, что чья-нибудь рука отправила его к его темному хозяину?
– Это должна быть могучая рука! Где в этих морях мы найдем такую руку? И если найдем, как убедим выступить против Кланета? – насмехался перс.
– Я думаю, она здесь, – Кентон снова ощутил на себе руку барабанщика. – Мужество, верность, сила, быстрый ум и осторожность. У него все это есть. К тому же – он может пересекать барьер.
– Клянусь Ариманом! Верно! – Теперь я хочу дать еще один обет. Обет, к которому ты присоединишься. Если цепи этого человека будут… разорваны, он легко сможет пробраться к Шарейн, легко вернет свой меч.
– Ну, и что тогда? – спросил Зубран. – Ему все же нужно будет встретиться с Кланетом и его сворой. А мы не сможем помочь ему.
– Да, не сможем, – согласился барабанщик. – Но мы не будем и мешать ему. Наши клятвы не заставляют нас воевать на стороне черного жреца, Зубран. На месте этого человека – если бы мои цепи были разорваны – и меч снова у меня – я нашел бы возможность освободить спящего рядом товарища. Он, я думаю, смог бы удержать свору, пока этот волчонок, который больше не волчонок, а взрослый волк, сразился бы с Кланетом.
– Что ж, – с сомнением начал перс, а потом с большим воодушевлением продолжал: Я хотел бы видеть его свободным, Джиджи. По крайней мере хоть что-то нарушит это проклятое однообразие. Но ты говорил об обете.
– Клятва за клятву, – ответил Джиджи. – Если его цепи будут сломаны, если он вернет себе свой меч, если мы не будем помогать Кланету справиться с ним и если он убьет Кланета, станет ли он товарищем тебе и мне, Зубран? Вот что меня интересует.
– Почему он должен давать такую клятву? – спросил Зубран. – Разве только мы сломаем его цепи.
– Вот именно, – прошептал Джиджи. – Если он даст такую клятву, я сломаю его цепи.
Кентон почувствовал надежду. Но потом сомнение. Не ловушка ли это? Уловка, чтобы мучить его. Он не станет рисковать… и все же… свобода!
Джиджи склонился к нему.
– Верь мне, Волк, – тихо сказал он. – Клятва за клятву. Если согласен, посмотри на меня.
Ему предлагают кости. Он не знает, фальшивые ли они, но нужно бросать. Кентон открыл глаза, посмотрел прямо в близкие мигающие бусинки. И снова крепко закрыл, возобновил спокойное дыхание, снова будто крепко спал.
Джиджи со смехом распрямился. Кентон слышал, как эти двое поднялись по ступеням из ямы.
Снова свобода! Может ли это быть? И когда Джиджи – если это правда и не ловушка – когда Джиджи разорвет его цепи? Он лежал, разрываясь между надеждой и холодным сомнением. Может ли это быть правдой?
Свобода! И…
Шарейн!
11. ДЖИДЖИ РАЗРЫВАЕТ ЦЕПИ
Недолго пришлось ждать Кентону. Едва прозвучал в следующий раз сонный рог, как Кентон почувствовал прикосновение к своему плечу. Длинные пальцы дернули его за ухо, приподняли веки. Он смотрел в лицо Джиджи. Кентон вытащил пробки из ушей, которые помогли ему не поддаться рогу.
– Вот как ты это делаешь. – Джиджи с интересом осмотрел их. Он присел на корточки рядом.
– Волк, – сказал он, – я пришел поговорить с тобой, чтобы ты узнал меня немного получше. Я мог бы посидеть рядом с тобой, но кто-нибудь из этих проклятых жрецов может рыскать близко. Поэтому я сяду на стул Зачеля. А ты повернись лицом в мою сторону и прими тот обманчивый сонный вид, который я столько раз наблюдал у тебя.
Он поднялся со скамьи.
– Зубран сейчас с Кланетом, спорит о богах. Зубран, хоть и присягнул Нергалу, считает его подчиненным Аримана, персидского бога тьмы. Он также убежден, что эта борьба между Иштар и Нергалом за корабль не только лишена оригинальности и изобретательности, но и вкуса – ничего подобного его собственные боги и богини не сделали бы или если бы сделали, то гораздо лучше. Это бесит Кланета, что, в свою очередь, веселит Зубрана.
Джиджи встал и осмотрелся.
– Однако, – продолжал он, – на этот раз Зубран спорит, чтобы держать Кланета и особенно Зачеля подальше от нас, пока мы говорим: в таких спорах Кланет часто за аргументами обращается к Зачелю. Я сказал им, что не выношу таких разговоров и буду сидеть на месте Зачеля, пока спор не кончится. А он не кончится, пока я не вернусь, потому что Зубран умен, о, очень умен и ожидает, что наш разговор приведет в конечном счете к освобождению его от его скуки.
Он искоса взглянул на белую палубу.
– Так что не бойся, Волк, – он привстал на коротких ногах. – Только следи за мной. Я предупрежу тебя, если понадобится.
Он, раскачиваясь, пошел к сидению надсмотрщика и сел на него. Кентон, повинуясь, сонно повернулся, положил руку на скамью и голову на руку.
– Волк, – неожиданно сказал Джиджи, – есть ли в том месте, откуда ты пришел, куст под названием чилкор?
Кентон смотрел на него, поставленный в тупик вопросом. Но у Джиджи, должно быть, была причина спрашивать. Слышал ли он о таком растении? Он порылся в памяти.
– Листья у него вот такого размера, – Джиджи расставил пальцы на три дюйма. – Он растет только на краю пустыни и очень редок – к сожалению. Послушай, может, ты знаешь его под другим названием? Может, вот что тебе поможет. Нужно растереть его почки, перед тем как они раскрываются. Потом смешать с сезамовым маслом и медом, добавить немного перегоревшей слоновой кости и намазать голову, как пастой. Потом тереть, тереть, тереть – вот так, так, так – он показал это на своей лысой сверкающей голове.
– Спустя немного, – продолжал он, – начинают расти волосы; они прорастают, как зерно под весенним дождем, и вот скоро – о, чудо! – лысый купол оброс. И вместо того, чтобы отражать свет, на нем играют новые волосы. И мужчина, который был лыс, снова прекрасен в глазах женщин!
Клянусь Надаком Козлиным! Клянусь Танит, подательницей радости! – с воодушевлением воскликнул Джиджи. – Мазь отращивает волосы! Как растут от нее волосы! Они выросли бы и на дыне. Да, даже на досках, если натереть их этой мазью, отрастут волосы, как трава. Ты уверен, что не слыхал об этом растении?
Борясь с изумлением, Кентон отрицательно покачал головой.
– Ну, что ж, – печально сказал Джиджи – Все это делают почки чилкора. И вот я их ищу, – он испустил могучий вздох, – я, который снова хотел бы быть прекрасным в женских глазах.
Он снова вздохнул. Потом одного за другим потрогал спящих рабов концом хлыста Зачеля – даже Сигурда.
– Да, – прошептал он, – да, они спят.
Его черные глаза подмигнули Кентону, лягушечий рот улыбался.
– Ты думаешь, зачем я говорю о таких обыденных вещах, как растения, волосы и лысые макушки, в то время как ты закован в цепи, – сказал он. – Что ж, Волк, это вещи вовсе не обыденные. Именно они привели меня сюда. А не будь я здесь, разве у тебя была бы надежда на свободу, а, подумай? Нет, – сказал Джиджи. – Жизнь – серьезное дело. И все ее части серьезны. И поэтому никакая ее часть не может быть обыденной. Отдохнем немного, Волк, чтобы ты мог постигнуть эту великую истину.
И снова, одну за другой, он перетрогал спины спящих рабов.
– Так вот, Волк, – продолжал он, – теперь я расскажу тебе, как оказался на этом корабле из-за чилкора, его воздействия на волосы и из-за моей лысой головы. И ты увидишь, что от них зависит и твоя судьба. Волк, когда я был ребенком в Ниневии, девушки находили меня исключительно привлекательным.
«Джиджи! – кричали они, когда я проходил мимо. – Джиджи, милый, Джиджи, дорогой! Поцелуй меня, Джиджи!»
Голос Джиджи стал нелепо меланхоличным; Кентон рассмеялся.
– Ты смеешься, Волк, – заметил барабанщик. – Что ж – мы теперь лучше понимаем друг друга
И его глаза озорно блеснули.
– Да, – сказал он – «Поцелуй меня!» – восклицали они. И я целовал их, потому что считал такими же привлекательными, каким они считали меня. И по мере того как я рос, эта взаимная привлекательность возрастала. – Ты, несомненно, заметил, – самодовольно сказал Джиджи, – что я человек необычный. Но когда я перешел от отрочества к зрелости, самой большой моей красой стали волосы. Длинные, черные, завитые в кольца, они падали мне на плечи. Я заботился о них, смачивал благовониями, и нежные маленькие сосуды радости, которые любили меня, переплетали ими свои пальцы, когда моя голова лежала у них на коленях. Они наслаждались ими, как и я.
А потом я заболел. И когда оправился, мои прекрасные волосы исчезли.
Он замолчал и снова вздохнул.
– В Ниневии была женщина, которая пожалела меня. Именно она смазала мне голову мазью из чилкора, рассказала, как готовить эту мазь, показала растущие кусты. После многих лет… ммм… взаимного влечения… я снова заболел. И снова потерял волосы. Я тогда был в Тире, Волк, и, как мог быстрее, вернулся в Ниневию. Но когда я вернулся, добрая женщина уже умерла, а буря покрыла песком то место где росли кусты чилкора, которые она мне показывала.
Он испустил чудовищный вздох. Кентон, очарованный, в тайне забавляющийся рассказом, не мог предвидеть подозрительного взгляда после этого меланхоличного излияния. Это уже казалось перебором.
– И тут, прежде чем я смог продолжить поиски, – торопливо продолжал Джиджи, – пришло известие, что женщина, которая любила меня – принцесса, – находится на пути в Ниневию, чтобы повидаться со мной. Какой стыд я испытал и какую боль! Я не мог встретиться с ней со своей лысиной. Никто не любит лысого мужчину.
– Никто не любит толстяков, – улыбнулся Кентон. Говорил он, как ему показалось, на своем языке; во всяком случае барабанщик не понял.
– Что ты сказал? – спросил он.
– Я сказал, – серьезно ответил Кентон, – что для человека с такими превосходными качествами, как ты, утрата волос должна иметь не больше последствий, чем потеря одного пера из хвоста любимой птицы.
– Забавный у тебя язык, – флегматично заметил Джиджи. – В нем так много можно сказать в нескольких словах.
– Ну что ж, – продолжал он. – Я действительно расстроился. Я мог бы спрятаться, но боялся, что воля моя окажется недостаточно сильной, чтобы укрываться долго. Она была очень красива, эта принцесса, Волк. К тому же я знал, что если она узнает, что я в Ниневии, то найдет меня обязательно. У нее были светлые волосы. А между блондинками и брюнетками есть разница – брюнетки ждут, когда к ним придут, а блондинки сами ищут встречи. А в другой город отправиться я не мог – в каждом городе были женщины, восхищавшиеся мной. Что мне оставалось делать?
– Почему ты не надел парик? – спросил Кентон, настолько заинтересованный теперь рассказом Джиджи, что даже забыл о цепях.
– Я говорил тебе, Волк, что они любили играть моими волосами, продевать пальцы в мои локоны, – свирепо ответил Джиджи. – Может ли парик остаться на месте после такого обращения? Нет, если женщины так любят, как любили меня – Нет! Нет! Я расскажу тебе, что я сделал. И тут ты увидишь, как связаны мои утраченные волосы с тобой. Верховный жрец Нергала в Ниневии был моим другом. Я пошел к нему и попросил с помощью волшебства вырастить мне снова волосы. Он возмутился, сказал, что его искусство не для таких пустяков.
Именно тогда, Волк, я начал сомневаться в истинных возможностях этих жрецов. Я видел, как этот жрец совершал магические обряды. Он создавал привидения, от которых поднимались мои волосы – когда они у меня еще были. Насколько легче для него снова отрастить мне волосы, не тревожа привидения. Я ему так и сказал. Он еще более возмутился, сказал, что имеет дело с богами, а не с цирюльниками!
Но я уже понял. Он просто не мог этого сделать! Тем не менее я решил его использовать и попросил спрятать меня, чтобы принцесса меня не нашла, и чтобы я, слабовольный, сам не мог пойти ей навстречу. Он улыбнулся и сказал, что знает такое место. Он посвятил меня в последователи Нергала и дал опознавательный знак, по которому, как он сказал, меня узнает и хорошо примет некто по имени Кланет. И взял с меня клятвы, которые нельзя нарушить. Я весело дал их, считая их временными. Его друга Кланета я счел жрецом какого-нибудь отдаленного храма. В эту ночь я спокойно уснул, а проснулся, Волк, – здесь!
– Это была дурная шутка, – гневно прошептал Джиджи. – И как бы пожалел о ней тот жрец из Ниневии, если бы я мог найти к нему дорогу.
– И вот с тех пор я тут, – резко добавил он. – Моя клятва Нергалу не дает мне пересечь барьер и перейти на ту палубу, где есть маленький сосуд радости, по имени Саталу, который я с радостью взял бы в руки. И я не могу покинуть корабль, когда он пристает к берегу в поисках пищи и воды – ведь я искал убежища, из которого не смог бы уйти к своей принцессе.
– Клянусь Тиамат из пропасти – я нашел такое убежище! – печально воскликнул он. – И клянусь Белом, покорившим Тиамат, я устал от этого корабля не меньше Зубрана!
– Но если бы я не был здесь, – добавил он как бы вдогонку, – кто бы снял с тебя цепи? Куст, потеря волос, любящая принцесса и мое тщеславие – все это привело меня на корабль, чтобы я смог освободить тебя. Из таких нитей ткут боги наши судьбы.
Он наклонился вперед, вся злость исчезла из мигающих глаз, в выражении лягушечьего рта – нежность.
– Ты мне нравишься, Волк, – просто сказал он.
– И ты мне нравишься, Джиджи, – все опасения Кентона были забыты. – Очень нравишься. И я тебе верю. Но Зубран…
– Не сомневайся в Зубране, – выпалил Джиджи. – Его тоже обманом заманили на корабль, и он еще больше меня хочет освободиться. Когда-нибудь он расскажет тебе свою историю, как рассказал я. Хо! Хо! – рассмеялся барабанщик. – Вечно ищет нового, вечно устает от известного – таков Зубран. И такова его судьба – оказаться в новом мире и найти его еще хуже старого. Нет, Волк, не бойся Зубрана. С мечом и щитом будет он стоять рядом с тобой – пока не устанет даже от тебя. Но и тогда он сохранит верность.
Он помрачнел, всматривался, не мигая, в Кентона, заглядывал, казалось, в самую душу.
– Подумай как следует, Волк, – прошептал он. Шансы будут против тебя. Мы двое не сможем помочь тебе, пока Кланет правит на палубе. Возможно, ты не сумеешь освободить своего длинноволосого соседа. Тебе придется драться с Кланетом и двадцатью его людьми, а может, и с Нергалом! И если ты проиграешь – смерть – после долгой, долгой пытки. Здесь, прикованный к веслу, ты по крайней мере жив. Подумай!
Кентон протянул к нему руки в наручниках.
– Когда ты освободишь меня от цепей, Джиджи? – все, что он спросил.
Лицо Джиджи прояснилось, черные глаза сверкнули, он распрямился, золотые кольца в заостренных ушах заплясали.
– Теперь же! – сказал он. – Клянусь Сином, отцом богов! Клянусь Шамашем, его сыном, и Белом-громовержцем – теперь же!
Он просунул руки между талией Кентона и большим бронзовым кольцом, обвивавшим ее, потянул кольцо, будто сделанное из замазки, разорвал наручники на руках Кентона.
– Бегай на свободе, Волк! – прошептал он. – Бегай на свободе!
И, не оглядываясь, пошел к лестнице из ямы и начал подниматься по ней. Кентон медленно встал. Цепи спали с него. Он посмотрел на спящего викинга. Как освободить его? И как, если это удастся, разбудить его до прихода Зачеля?
Он снова осмотрелся. У основания высокого сидения надсмотрщика лежал его сверкающий нож, с длинным лезвием, тонкий нож, который уронил Джиджи – для него? Он не знал. Но знал, что ножом можно попробовать снять цепи с Сигурда. Он сделал шаг к ножу…
Сколько прошло времени до второго шага?
Его окутал туман.
Сквозь туман он видел, как задрожали фигуры спящих гребцов – стали похожи на призраки. И он больше не видел нож.
Он потер глаза, посмотрел на Сигурда. И увидел призрак!
Посмотрел на борта корабля. Они таяли у него на глазах. Он успел заметить сияющее бирюзовое море. И тут же оно – испарилось. Его не было. Оно перестало существовать!
Кентон плыл в густом тумане, пронизанном серебряным светом. Свет исчез. Теперь его несло через тьму полную ревом ветров.
Чернота исчезла! Сквозь закрытые веки он ощутил свет. И больше он не падает. Стоит, качаясь, на ногах. Он открыл глаза…
Он опять находился в своей комнате! Снаружи доносился шум уличного движения с Авеню, подчеркнутый сигналами автомобилей.
Кентон подбежал к маленькому кораблю. Кроме рабов, на нем виднелась только одна крошечная фигура – игрушка. Кукла, стоявшая на полпути к яме, с раскрытым ртом, с кнутом в руке, в каждой черте полное недоумение.
Зачель, надсмотрщик!
Кентон посмотрел в гребную яму. Рабы спали, весла были подняты…
И вдруг он увидел себя в длинном стенном зеркале! И стоял, с удивлением рассматривая себя.
Тот, кого он увидел, не был тем Кентоном, которого унесло отсюда на грудь загадочного моря. Рот его затвердел, глаза стали бесстрашными и острыми, как у ястреба. На широкой груди выдавались мускулы – не застывшие – грациозные, гибкие и твердые, как сталь. Он согнул руки – мышцы волной пробежали под кожей. Он повернулся, разглядывая в зеркале спину.
Ее покрывали шрамы, залеченные рубцы бича. Бича Зачеля…
Зачеля – игрушки?
Игрушка не могла нанести эти шрамы!
И игрушечное весло не вызвало бы к жизни эти мышцы.
И вдруг мозг Кентона проснулся. Проснулся и наполнил его стыдом, горящим стремлением, отчаянием.
Ярость сотрясала его. Он должен вернуться! Вернуться раньше, чем Сигурд и Джиджи узнают, что его нет на корабле.
Долго ли он отсутствовал? Как бы в ответ на его мысль начали бить часы. Он считал. Восемь ударов.
Два часа его собственного времени провел он на корабле. Только два часа? И за эти два часа произошло столько? Его тело так изменилось?
Но что случилось на корабле за те две минуты, что он находится в своей комнате?
Он должен вернуться! Должен…
Он подумал о предстоящей схватке. Можно ли взять с собой пистолеты, если он вернется – если сможет вернуться? С ними он справился бы с любым количеством жрецов. Но они в другой комнате, в другой части дома. Он снова посмотрел на себя в зеркале. Если его увидят слуги… такого… Они его не узнают. Как он сможет им объяснить? Кто ему поверит?
Они могут помешать ему вернуться – вернуться в комнату, где стоит корабль. Его единственная возможность вернуться в мир Шарейн.
Он не смеет рисковать, выходя из комнаты.
Кентон упал на пол, схватил тоненькую золотую цепочку, свисавшую с корабельного носа – такой маленькой она была, такой тонкой на этом игрушечном корабле.
Всей своей волей он устремился к кораблю. Вызывал его. И приказывал ему.
Золотая цепь шевельнулась в его пальцах. Она увеличивалась. Он почувствовал сильный рывок. Все толще делалась цепь. Она поднимала его. Снова ужасный рывок, разрывающий каждую мышцы, каждый нерв и кость.
Ноги его повисли.
Страшные ветры дули вокруг – на короткое мгновение. Исчезли. Их место занял шум волн. Он почувствовал, как его обдает брызгами.
Под ним летело лазурное море. Высоко изгибался нос корабля Иштар. Но не игрушечного корабля. Нет. Зачарованный корабль, символом которого была игрушка настоящий корабль, на котором удары тоже настоящие и на котором ютится смерть – смерть, которая, может быть, именно сейчас ожидает его, приготовясь к удару!
Цепь, на которой он висел, уходила в швартов, раскрашенный, как гигантский глаз, между стеной носовой каюты и концом носа. За ним вздымались и опускались большие весла. Гребцы не могли его видеть: они сидели спиной к нему, а отверстия, через которые проходили весла, были плотно закрыты кожей – это защита от постоянных брызг. Не могли его видеть и с черной палубы из-за изгиба борта.
Медленно, молча, рука за руку, как можно плотнее прижимаясь к борту, он начал подниматься по цепи. Вверх к каюте Шарейн. Вверх к маленькому окну, которое вело в ее каюту с маленького участка палубы сразу за изогнутым носом.
Медленно, еще медленнее полз он; через каждые несколько звеньев останавливался, прислушиваясь; добрался наконец до швартова; перенес ногу через фальшборт и упал на маленькую палубу. Подкатился под окно, прижался к стене каюты, скрытый теперь от всех на корабле, скрытый даже от Шарейн, если она выглянет в окно.
Сжался здесь – в ожидании.
12. ХОЗЯИН КОРАБЛЯ!
Кентон осторожно поднял голову. Цепь проходила через отверстие швартова, обвивалась вокруг грубого ворота и крепилась к тонкому двойному крюку, больше похожему на цепляющую кошку, чем на якорь. Очевидно, хотя контроль над рулевым оборудованием, мачтой и гребной ямой находился в руках черного жреца, женщины Шарейн следили за якорем. Кентон с некоторым беспокойством посмотрел на дверь, ведущую во внутреннюю каюту, где размещались девушки. Впрочем, решил он, маловероятно, чтобы кто-нибудь из них вышел, пока корабль движется под парусом или на веслах. В любом случае придется рискнуть.
В открытое окно над собой он слышал голоса. Послышался полный презрения голос Шарейн.
– Он разорвал цепи, как и обещал, и бежал!
– Но, госпожа, – это Саталу, – куда он мог деться? Сюда он не пришел. Откуда мы знаем, что не Кланет взял его?
– Ошибиться в гневе Кланета нельзя, – ответила Шарейн – И в том, как он избил Зачеля. И то, и другое не поддельны, Саталу.
Итак, черный жрец избил Зачеля; само по себе это уже хорошая новость.
– Послушай, Саталу, – сказала Шарейн, – к чему спорить? Он стал силен. Он разорвал цепи. И бежал. И тем самым доказал, что он трус. Я так его и назвала, но никогда в это не верила – а теперь верю.
В каюте наступило молчание. Потом снова заговорила Шарейн.
– Я устала. Луарда, иди наружу, следи за дверью. Вы, остальные, отправляйтесь спать – или делайте, что хотите. Саталу, расчеши мне волосы, потом можешь тоже идти.
Снова молчание, на этот раз долгое Потом голос Саталу:
– Госпожа, ты почти спишь. Я ухожу.
Кентон ждал, но недолго. Подоконник, если бы он встал на палубе, пришелся бы ему на уровне подбородка. Он осторожно подтянулся, заглянул внутрь. Взгляд его упал вначале на алтарь с сверкающими жемчужинами и бледными лунными камнями, свернутыми молочными кристаллами. У него появилось ощущение, что алтарь пуст, лишен обитателей. В семи маленьких хрустальных сосудах не горели огни.
Тогда он взглянул вниз. Почти непосредственно под ним находилось изголовье широкого дивана слоновой кости с золотыми арабесками. На диване лежала Шарейн, лицом в подушки, одетая только в тонкое шелковое покрывало и в свои золотые волосы. Она плакала, плакала, как женщина с разбитым сердцем.
Плакала – о нем?
Он увидел блеск сапфира, блеск стали. Это его меч – меч Набу. Он поклялся, что возьмет этот меч сам, а не из ее рук. Меч висел над самой ее головой; ей нужно только поднять руку, чтобы схватить его.
Он опустился, нетерпеливо дожидаясь, пока прекратится плач. Он чувствовал к ней любовь – или вожделение. Но как ни искал в сердце, не чувствовал жалости.
Скоро всхлипывание прекратилось, затихло. Немного погодя он снова просунул голову в окно. Шарейн спала, повернувшись лицом к входу в каюту, на длинных ресницах еще видны слезы, но дышала она ровно и спокойно.
Кентон ухватился за подоконник и подтягивался, пока его плечи и грудь не оказались в каюте. Тогда он перегнулся в поясе. Одной руки коснулся мягкого ковра на полу каюты. Соскользнул неслышно, держась ногами за подоконник. Медленно, как акробат, опустил ноги, лег во всю длину у подножия постели Шарейн.
И снова ждал. Ее ровное дыхание не изменилось. Он поднялся на ноги. Подкрался к двери, ведущей во внутреннюю каюту. Оттуда доносились негромкие голоса. Он увидел засов, бесшумно задвинул его. Теперь кошки в клетке, подумал он, улыбаясь.
Осмотрел каюту. На низком стуле лежал небольшой шелковый платок, рядом – другой, длинный, похожий на шарф. Он взял маленький и искусно сделал из него кляп. Потом взял длинный и испытал на прочность. Тяжелый и прочный, то, что нужно, подумал он. Но этого недостаточно. Он снял со стены занавес.
На цыпочках подошел к изголовью дивана. Шарейн беспокойно зашевелилась, как будто почувствовала на себе его взгляд, как будто начала просыпаться.
Прежде чем она смогла открыть глаза, Кентон раскрыл ей рот и сунул шелковый кляп. Потом, прижимай ее своим весом, приподнял ее голову и прочно обвязал рот длинным шарфом. Все так же быстро связал ей руки.
Гневно сверкая глазами, она попыталась выкатиться из-под него, ударить его коленями. Он сместился, лег поперек ее бедер, связал ноги вторым куском ткани, снятым со стены.
Теперь она лежала неподвижно, глядя на него. Он насмешливо послал ей поцелуй. Она повернулась, попыталась упасть на пол. По-прежнему бесшумно он снял еще один занавес и плотно укутал ее. И наконец привязал к дивану.
Не обращая на нее больше внимания, он прошел к внешней двери. Ему нужно как-то заманить девушку по имени Луарда в каюту и сделать такой же беспомощной, как ее хозяйка, такой же бессловесной. Он чуть-чуть приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Луарда сидела рядом, спиной к нему, глядя на черную палубу.
Он отошел, отыскал еще один кусок шелка, сорвал со стены еще один занавес. Маленький кусок превратил в кляп. Потом опять чуть приоткрыл дверь, прижал губы к щели и высоким женским, насколько сумел, голосом позвал:
– Луарда! Тебя зовет госпожа! Быстрее!
Она вскочила. Он отшатнулся, вжался в стену рядом с дверной рамой. Ничего не подозревая, она открыла дверь, вошла и на мгновение остановилась, широко раскрыв рот, при виде связанной и беспомощной Шарейн.
Это мгновение и нужно было Кентону. Одной рукой он схватил ее за горло и придавил. Свободной рукой сунул ей в рот кляп; в тот же момент ногой притворил дверь. Девушка в его руках извивалась, как змея. Он сумел удержать ее рот закрытым, пока не обмотал ей голову занавесом. Она царапалась, пыталась обвиться вокруг него ногами. Он крепче затянул шелк, начал душить ее. Когда она перестала бороться, он связал ей руки. Положил на пол и связал, как Шарейн, по рукам и ногам.
Теперь она лежала беспомощно, как и ее госпожа. Кентон поднял ее, понес к дивану, закатил под него.
Только теперь он взял свой меч. Постоял возле Шарейн.
В ее горящих глазах не было страха. Только гнев, но не страх.
Кентон негромко рассмеялся, прижался губами к ее перевязанным губам. Поцеловал гневные глаза.
– А теперь, Шарейн, – смеялся он, – я иду брать корабль – без твоей помощи. И когда я возьму его, вернусь и возьму – тебя!
Он подошел к двери, открыл ее, осмотрелся.
На черной палубе сидел на корточках Джиджи, упираясь лбом в барабан, длинные руки бесцельно свисали. В его позе было отчаяние, от которого Кентону захотелось заплакать. Но вид головы Зачеля быстро заставил его забыть об этом желании. Он видел эту голову над низкими перилами, которые отделяли палубу Шарейн от гребной ямы.
Кентон присел, так чтобы голова надсмотрщика не была видна – в такой позиции и Зачель его не увидит. Привязал меч к поясу. На четвереньках отполз от двери каюты. Он видел, что в каюте, где спят девушки Шарейн, тоже есть окно. Но двери прямо на палубу нет. Чтобы попасть туда, они должны пройти через первую каюту. Но если они что-нибудь заподозрят и обнаружат, что из дверь закрыта, они, несомненно, выберутся через окно. Что ж, опять придется рисковать; он надеялся, что большую часть необходимого проделает прежде, чем они что-то заподозрят.
Если бы он смог застать Кланета врасплох, ударить быстро и молча, тогда с остальными они с викингом справились бы быстро, и тогда пусть женщины делают, что хотят. Они не смогут ни помочь, ни помешать. Будет слишком поздно.
Кентон распластался на палубе, подполз под окно, прислушался. Теперь голоса не слышались. Медленно он приподнялся, заметив, что это место скрыто от надсмотрщика мачтой. Продолжая осторожно поглядывать на безутешного Джиджи, Он подтянулся и заглянул во вторую каюту. Здесь было восемь девушек, все они спали, кто на груди друг у друга, кто на шелковых подушках. Он протянул руку и бесшумно прикрыл окно.
Снова лег и мимо стены каюты пополз к правому борту. Перелез через фальшборт. Повисел на руках, отыскивая ногой цепь. Потом ухватился за цепь и повис на ней. Цепь тянулась вдоль борта. Он пополз по ней. Добравшись до конца, снова ухватился за фальшборт.
Теперь мачта находилась непосредственно против него, он добрался до места, с которого собирался нанести первый удар. Он прижался подбородком и, как змея, перелез через перила. Снова лег и лежал неподвижно у фальшборта, пока дыхание не восстановилось.
Отсюда он видел Джиджи – и когда он так лежал, голова Джиджи рывком поднялась с барабана, его глаза заглянули прямо в глаза Кентона. Уродливое лицо выразило крайнее изумление и сразу же стало равнодушным, неподвижным. Он зевнул, встал. Заслонив глаза от солнца, стал пристально всматриваться в море, как будто увидел там что-то.
– Клянусь Нергалом, Кланет должен об этом узнать! – сказал он. И, переваливаясь, пошел к черной каюте.
Кентон подполз к краю ямы. Он видел, как Зачель встал и смотрит в море, отыскивая, очевидно, то, что возбудило интерес барабанщика.
Кентон прыгнул в яму. Одним прыжком он оказался у мачты. Надсмотрщик резко обернулся. Он открыл рот, чтобы крикнуть, и опустил руку к поясу, где у него висел короткий кинжал.
Меч Кентона свистнул в воздухе.
Отрубленная голова Зачеля соскочила с плеч, с раскрытым ртом, с раскрытыми глазами. Еще несколько мгновений тело надсмотрщика стояло, из перерезанных артерий била кровь, рука все еще держалась за кинжал.
Потом тело Зачеля начало клониться.
Сонный рог выпал из-за пояса. Кентон перехватил его. Колени Зачеля подогнулись, и он упал.
Со скамей гребцов не донеслось ни звука, ни вскрика; все они сидели, раскрыв рты, неподвижно держа весла.
Кентон принялся искать на поясе надсмотрщика ключи, чтобы освободить Сигурда. Нашел, снял их, вынул кинжал из стынущих пальцев Зачеля и побежал по узкому проходу к викингу.