Всевидящее око Байяр Луи

6

28 октября

На следующий день я нарушил обет трезвости. День начался, как и все дни великих падений, с благих намерений. Я ехал домой, чтобы забрать кое-какие вещи, и что, как вы думаете, оказалось у меня на пути? Ступеньки, ведущие к таверне Бенни Хевенса. Вывод о том, что меня привела сюда сама Судьба, напрашивался сам собой. Разве у меня не пересохло во рту? Разве Коня тут не ждет охапка вкусного сена? Разве не здесь собираются цивилизованные люди?

И даже когда переступил порог принадлежащего Бенни «Красного дома», я и тогда не собирался пить. Может, только съесть гречневую лепешку миссис Хевенс. И выпить стаканчик ледяного лимонада. Но Бенни приготовил свой знаменитый флип[24] – он уже погрузил горячий утюг в смесь взбитых яиц и эля; в воздухе плавал аромат жженого сахара, а в очаге пылал огонь, и я не заметил, как оказался на табурете у стойки, и хозяйка уже нарезала жареную индейку, а Бенни наливал флип в оловянный кувшин. Я снова был дома.

Справа от меня – Джаспер Магун, бывший помощник редактора «Нью-Йорк ивнинг пост». Он (как и я) уехал из города из-за состояния своего здоровья, и сейчас, всего пять лет спустя, оглохнув на одно ухо и полностью ослепнув, скатился до того, что упрашивает людей прочесть последние новости, выкрикивая их ему в левое ухо. «Ярмарка в Масонском зале… Еженедельный отчет о смертях… Полезный сироп из сарсапареля[25]…»

В углу – Эшер Липпард, священник епископальной церкви[26], который едва не свалился в море у берегов Мальты; в порыве исправления он стал одним из основателей Американского общества содействия воздержанию… пока его не унес другой порыв. Сейчас он – преданнейший пьяница и воспринимает выпивку с той же серьезностью, что священник – миропомазание.

За соседним от него столом – Джек де Виндт; он в самой гуще судебного процесса по своему иску, в котором утверждает, будто изобрел пароход раньше Фултона. Стал местной легендой по двум причинам: за все платит русскими копейками и поддерживает только обреченных кандидатов: Портера в семнадцатом году, Янга в двадцать четвертом, Рочестера в двадцать шестом… Говорили, если где-то тонет корабль, на него непременно взберется де Виндт. Он непотопляем, как пробка, и всегда с радостью заявляет, что, как только Фултон отдаст ему причитающееся, он найдет Северо-западный проход[27] – и уже сейчас подыскивает собак.

И еще – сам Бенни, пастух этих стриженых овец. Невысокий, далеко за тридцать, со взмокшими от пота черными волосами, ртом старика и глазами молодого. Человек гордый: пусть он обслуживает лодочников и бездельников, но зато всегда в крахмальной рубашке и галстуке-бабочке. Хотя, по мнению большинства, Бенни всю свою жизнь прожил в долине Гудзона, в его речи иногда проскакивает тягучий провинциальный говор.

– Послушай, Лэндор, я рассказывал тебе о папаше Джима Донегана? Он был деревенским могильщиком. Одевал мертвецов к похоронам в лучшие одежды, повязывал им галстуки…. В общем, когда моему приятелю Джиму требовалась помощь с галстуком, его папаша говорил: «Джим, ляг вот на кровать и закрой глаза, лады? Да, и еще сложи руки на груди, вот так». Точно говорю, иначе он своему сыну помочь не мог – тому нужно было сначала лечь. И он никогда не задумывался о том, как человек смотрится сзади – ведь у мертвых задницу никто не видит.

Коктейлей, сервируемых в лучших заведениях Манхэттена, у Бенни Хевенса не найти. Здесь есть чистые виски и бурбон[28], благодарствуем, ром и пиво, ну а тем, кто уже немного не в себе, за бурбон вполне сойдет рутбир[29]. Но не думай, Читатель, что наш Бенни так же прост, как его окружение. Он и его жена (о чем они с гордостью расскажут вам) – единственные граждане Соединенных Штатов, которым закон запрещает ступать на территорию Вест-Пойнта. На основании того, что несколько лет назад их поймали на поставке кадетам виски.

– Конгресс должен был наградить нас медалью, вот мое мнение, – обычно говорит Бенни. – Солдаты нуждаются в выпивке так же, как и в картечи.

Кадеты склонны смотреть на ситуацию с точки зрения Бенни, и когда им становится невмоготу от жажды, они отваживаются на риск и бегут в заведение Хевенса. А если такого шанса у них нет, всегда есть Пэтси, буфетчица Бенни; она под покровом ночи доставляет груз прямиком в Вест-Пойнт. Такой способ предпочитают бльшая часть кадетов, так как Пэтси не считает зазорным, как они говорят, добавить к счету саму себя. Вполне возможно (и не думайте, что мы не делали ставки), что наша Пэтси открыла дорогу к женским тайнам как минимум двум десяткам кадетов. Хотя кто может сказать наверняка? Пэтси рассказывает обо всем, только не о самом действе, и, не исключено, всего лишь подстраивается под существующее у людей представление о буфетчице. Играет девицу такого типа, созерцая свою игру с большого расстояния. Если честно, могу поручиться, что она отдает себя только одному мужчине, и едва ли он будет хвастаться этим перед кем-то.

Вот она, появилась из буфетной; черные глаза и батистовые панталоны. Шляпка чуть маловата, бедра чуть великоваты (на чей-то вкус).

– Ангел мой! – вполне искренне крикнул я.

– Гас, – ответила она.

Голос у нее ровный, как стол, но это не остановило Джека де Виндта.

– О, – простонал он, – я голоден, как волк, мисс Пэтси.

– Гм, – сказала она. – Гм. – Провела руками по глазам и исчезла в кухне.

– Что ее так печалит? – спросил я.

– О. – Слепой Джаспер мрачно покачал головой. – Не суди ее строго, Лэндор. Она потеряла одного из своих мальчиков.

– То есть?

– Ты, наверное, слышал, – сказал Бенни. – Парень по фамилии Фрай. Однажды отдал мне непромокаемое одеяло за две порции виски. Естественно, не свое. В общем, бедняга на днях повесился… – Бросив взгляд вправо и влево, он наклонился ко мне и самым громким шепотом добавил: – Знаешь, что еще я слышал? Стая волков вырвала у него всю печень. – Он выпрямился и принялся с особой тщательностью вытирать кружку. – А, да что я тебе рассказываю! Ты же побывал в Вест-Пойнте.

– Бенни, а где ты это услышал?

– Сорока одна на хвосте принесла.

Чем меньше городок, тем быстрее разносятся вести. А Баттермилк-Фоллз просто крохотный. Даже его жители чуть меньше ростом, чем в среднем по стране. Если не считать огромного торговца жестью, который заглядывает в город дважды в год, я определенно являюсь самым высоким в округе.

– Уж больно эти сороки болтливы, – сказал Слепой Джаспер, уныло кивая.

– Послушай, Бенни, – сказал я, – ты сам с Фраем когда-нибудь разговаривал?

– Раз или два, вот и всё. Бедняге нужна была помощь с коническими сечениями.

– О, – сказал Джек, – сомневаюсь, что ему нужна была помощь именно с коническими сечениями.

Он, возможно, сказал бы еще что-нибудь, но тут опять вышла Пэтси, на этот раз с блюдом лепешек. Стыд вынудил нас замолчать. Только когда она шла в футе от меня, я осмелился потянуть ее за подол.

– Сочувствую, Пэтси. Я не знал, что этот парень, Фрай, был…

– Не был, – сказала она. – Во всяком случае, не в том качестве.Но хотел быть, и это должно что-то значить, правда?

– Расскажи нам, – попросил Джаспер. – Что мешало тебе быть благосклонной к нему, а, Пэтси?

– Ничего такого, что он мог бы исправить. Господи, ты же знаешь, что мне нравятся темненькие мужчины. Рыжие волосы хорошо смотрятся наверху, а внизу они никуда не годятся. Это один из моих принципов. – Она поставила блюдо и нахмурилась, глядя в пол. – Не могу понять, что заставило мальчика сотворить с собой такое. Он оказался слишком юным для того, чтобы правильно все сделать.

– В каком смысле правильно? – спросил я.

– Ну как же, Гас, он же даже не смог правильно отмерить веревку. Умирал три часа, сказали они…

– Они, Пэтси? Кто эти они?

Она ненадолго задумалась, прежде чем изменить свою первоначальную оценку.

– Он. – И кивнула в сторону дальнего угла.

Угол находился дальше всего от очага Бенни, и в этот конкретный вечер его оккупировал молодой кадет. Ружье стояло у стены позади него. Кожаный кивер лежал на самом краю стола. Черные волосы пропитались птом, бледное лицо наполовину скрывала тень.

Трудно сказать, сколько правил он нарушил, чтобы прийти сюда. Покинул территорию Вест-Пойнта без разрешения… посетил заведение, где продается алкоголь… посетил вышеназванное заведение с целью выпить вышеназванный алкоголь. Естественно, эти правила нарушали множество кадетов, но они всегда делали это ночью, когда стража спит. Сейчас же я впервые видел, как Бенни впустил его при свете дня.

Он не заметил моего приближения, кадет четвертого класса По. Что было тому причиной, задумчивость или ступор, сказать не могу, но я простоял целых полминуты в ожидании, когда он поднимет голову, и уже был готов идти прочь, когда до меня донеслись тихие звуки – то ли слова, то ли заклинания.

– Добрый день, – сказал я.

По резко вскинул голову; его огромные глаза округлились.

– Ой, это вы! – воскликнул он. Едва не опрокинув стул, вскочил, схватил меня за руку и стал трясти ее. – Боже, присаживайтесь… Да, прошу вас, присаживайтесь. Мистер Хевенс! Выпивку для моего друга.

– А кто будет платить? – Я бормотание Бенни услышал, а вот молодой человек, должно быть, нет, потому что поманил меня к себе и тихо-тихо сказал: – Мистер Хевенс здесь…

– Лэндор, что он там обо мне говорит?

Рассмеявшись, По на мгновение закрыл ладонями рот.

– Мистер Хевенс здесь, в этой богом забытой пустыне, единственный близкий мне по духу человек.

– Тронут слышать такое.

Хочу внести ясность: во всем, что говорит Бенни, присутствует двойственность. Надо быть давним завсегдатаем, чтобы улавливать и то, что сказано, и комментарии на сказанное, если учесть, что и одно и другое говорится одновременно. По не был таким завсегдатаем, поэтому он поддался порыву повторить все, уже громче:

– В этом мрачном, богом забытом… логове… хищных филистеров. Единственный, и пусть меня поразит молния, если я вру!

– Я уже рыдаю, мистер По. Продолжайте.

– И его очаровательная жена, – сказал молодой человек. – И Пэтси. Благословенная… Геба гор! – Довольный столь образным сравнением, он стаканом отсалютовал той, что вдохновила его.

– Это какая порция? – спросил я, и мой вопрос прозвучал для меня в духе Сильвануса Тайера, от чего мне стало неуютно.

– Не помню, – сказал По.

У его правого локтя выстроилась батарея из четырех стаканов. Он перехватил мой взгляд, когда я их подсчитывал.

– Не мои, мистер Лэндор. Так уж получается, что Пэтси не очень рьяно следит за чистотой. Горюет.

– Но вы, мистер По, все же кажетесь немного… под хмельком.

– Вероятно, вы имеете в виду мою пугающе хрупкую конституцию. Достаточно всего одной порции, и я уже не в себе. Две – и я шатаюсь, как боксер. Это заболевание, подтвержденное несколькими выдающимися врачами.

– Очень прискорбно, мистер По.

Он принял мое сочувствие кратчайшим кивком.

– А теперь, – сказал я, – пока вы не шатаетесь, можете кое-что мне рассказать?

– Почту за честь.

– Как вы узнали, в каком положении было тело Лероя Фрая?

Вопрос подействовал на него как оскорбление.

– Как откуда? От Хантуна, естественно. Он разносил новость, как городской глашатай. Возможно, кто-нибудь вскоре вздернет и его.

– Вздернет и его, – повторил я. – Надеюсь, вы не хотите сказать, что кто-то вздернул мистера Фрая?

– Я вообще ничего не хочу сказать.

– Поведайте мне вот что. Почему вы считаете, что человек, вынувший сердце у Лероя Фрая, – поэт?

Этот вопрос был совершенно иного рода, поэтому кадет сосредоточился. Отставил стакан. Поправил рукава мундира.

– Мистер Лэндор, – сказал он, – сердце – это символ, иначе оно бесполезно. Забери символ, и что останется? Горстка мышц, представляющая не больший интерес, чем мочевой пузырь. Забрать у человека сердце – значит сосредоточить внимание на символе. Кто лучше подходит для такого дела, кроме поэта?

– Поэта, мыслящего до ужаса буквально, как мне кажется.

– О, мистер Лэндор, вы же не станете делать вид, будто этот акт дикости в буквальном смысле не отозвался в глубинах вашего разума. Позвольте очертить свой круг ассоциаций. В первый момент я подумал о Чайльд-Гарольде[30]: «И сердце, хоть разбитое, живет»[31]. Следующая мысль была об очаровательной песне лорда Саклинга[32]: «Прошу, верни мое мне сердце, ведь взять твое я не могу». Учитывая, как мало для меня значит религиозная ортодоксальность, вызывает удивление то, что я очень часто обращаюсь к Библии: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже»… «Сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже»[33].

– Тогда нам, мистер По, стоит поискать религиозного маньяка.

– Вот! – Он стукнул кулаком по столу. – Символ веры, вы об этом? Давайте вернемся к латыни: он начинается со слова credo, которое произошло от существительного cardia, означающего «сердце», да? Только, конечно, у «сердца» нет категории состояния в английском. Поэтому мы переводим credo как «верую», хотя буквально это означает «кладу свое сердце» или «отдаю свое сердце». Короче говоря, дело не в том, чтобы отрицать существование тела или выходить за его пределы, а, скорее, в том, чтобы отчуждать его. Такова эволюция мирской веры. – Мрачно улыбаясь, он откинулся на спинку стула. – Поэзия, другими словами.

Возможно, По заметил, как дернулись уголки моего рта, потому что он, кажется, тут же усомнился в своих умозаключениях… а потом вдруг рассмеялся и постучал себя по виску.

– Забыл предупредить вас, мистер Лэндор!.. Я сам поэт. Следовательно, склонен думать как поэты. Ничего не могу с собой поделать, видите ли.

– Еще одно заболевание, да, мистер По?

– Да, – не моргнув глазом, заявил он. – Я намерен пожертвовать свое тело науке.

Я тогда подумал, что он наверняка хорошо играет в карты. Потому что умеет мастерски блефовать.

– Боюсь, я нечасто обращаюсь к поэзии, – сказал я.

– А с какой стати? Вы же американец.

– А вы, мистер По?

– Я художник. То есть родины не имею.

Ему очень понравились эти слова. Он дал им повращаться в воздухе, как подброшенной монете.

– Что ж, – сказал я, вставая. – Благодарю вас, мистер По. Вы очень помогли.

– О! – Он ухватил меня за руку и вынудил сесть. (Сколько же силы в этих тонких пальцах!) – Вам наверняка захочется взглянуть на кадета по фамилии Лафборо.

– Почему, мистер По?

– Вчера на вечернем построении я случайно заметил, что он сбился с шага. Он постоянно путал «налево» и «кругом». Это указало мне на сознание, работающее в отвлеченном состоянии. Кроме того, его поведение в столовой сегодня утром было не таким, как обычно.

– И о чем это нам говорит?

– Ну, если б вы были знакомы с ним, то поняли бы, что он болтает больше, чем Кассандра, причем с тем же эффектом. Его, видите ли, никто не слушает, даже его ближайшие друзья. Сегодня же он не нуждался в слушателях.

Чтобы подкрепить свои слова, По накину на лицо невидимую вуаль и замер, погруженный в размышления, изображая Лафборо. С одной только разницей: он просиял в одно мгновение, как будто кто-то бросил в него спичку.

– Кажется, я не упоминал о том, что Лафборо когда-то был соседом по комнате Лероя Фрая. До того, как между ними случилась ссора, природа коей остается неизвестной.

– Странно, что вы знаете об этом, мистер По.

Ленивое пожатие плеч.

– Наверняка кто-то мне рассказал – а как еще я мог узнать? Людям нравится откровенничать со мной, мистер Лэндор. Я происхожу из древнего рода франкских вождей. Еще на заре цивилизации нам было оказано большое доверие; и это доверие всегда оправдывалось.

И снова он с вызовом откинул голову – я заметил этот жест еще там, в саду суперинтенданта. Он готов был храбро встретить любую насмешку.

– Мистер По, – сказал я, – прошу меня извинить. Я все еще пытаюсь получить представление о том, кто приходил и уходил из академии, но вас, как мне кажется, по всей вероятности, где-то ждут.

Он дико посмотрел на меня, как будто я вырвал его из горячечного сна. Резко отодвинул стакан и, вскочив, выдохнул:

– Который час?

– Ох, сейчас посмотрю, – сказал я, вынимая часы из кармана. – Двадцать… двадцать две минуты третьего. – Молчание. – Дня, – добавил я.

В его серых глазах стал разгораться какой-то огонь.

– Мистер Хевенс, – громко произнес он, – я вынужден буду расплатиться в следующий раз.

– О, у вас, мистер По, всегда следующий раз…

Со всем возможным спокойствием он водрузил кожаный кивер на голову, застегнул пуговицы из желтой латуни, схватил ружье. Не задумываясь – пять месяцев кадетской жизни оставили на нем свой отпечаток. А вот с ходьбой получилось по-другому: он шел с величайшей осторожностью, словно перешагивал через русло ручья. У двери остановился и с улыбкой сказал:

– Дамы. Господа. Желаю вам хорошего дня.

И вышел.

Не знаю, что заставило меня пойти за ним. Я должен был бы подумать, что меня озаботило его благополучие, но, вероятнее всего, он стал для меня незаконченной историей. И я пошел… сразу вслед за ним… И когда мы приблизились к каменным ступеням, я услышал размеренный топот, доносившийся с юга и быстро приближавшийся.

По уже бежал на звук. Добравшись до самого верха, обернулся, одарил меня кривой улыбкой и поднес палец к губам, а потом выглянул из-за вяза, чтобы выяснить, что происходит на дороге.

Сначала зазвучала знакомая дробь барабанов, потом сквозь стволы деревьев стали видны силуэты. Кадеты шли строем в две шеренги, взбираясь вверх по длинному склону холма, и, судя по их виду, половину дневного марш-броска они уже преодолели. Шли медленно, подавшись вперед и согнувшись под тяжестью вещмешков. Они были так измучены, что даже не поворачивались в нашу сторону, просто шли мимо. Только когда они почти скрылись из виду, По последовал за ними, постепенно сокращая разделявшее их расстояние. Пятнадцать футов… десять… и вот он уже присоединяется к хвосту колонны, уверенно вливается в ряды и вместе с отрядом переваливает через гребень холма. Он ничем не отличается от своих товарищей, если не считать немного напряженной осанки и еще вот этого: прощального взмаха руки.

Я несколько мгновений смотрел им вслед, не желая разрушать воспоминание о нем. Потом пошел обратно к таверне – и оказался там как раз в тот момент, когда преподобный Липпард говорил:

– Я и сам подался бы в армию, если б знал, что буду регулярно там выпивать.