Не ты Резник Юлия
— Я хотела тебе сказать, чтобы ты не делала глупостей и держалась за своего Диму, а то знаю я молодежь. Хвостом вертите, перебираете! А он к тебе, между прочим, хорошо относится. С ним жить можно, будущее строить. Не принц, конечно, староват, не о таком ты, наверное, мечтала, но…
— А разве ты знаешь, о ком я мечтала, мама?
— Вот только не надо этого, Мария! Я тебе добра хочу, а ты снова за свое! Послушай, Дима богат и влюблен! Так пользуйся тем, что он запал на твою молодость!
— По твоему выходит, что во мне его больше нечему заинтересовать.
— Ты понимаешь, о чем я говорю!
— Нет, не понимаю, — честно призналась Мура, у которой разговор с матерью отнял последние силы. — И понимать не хочу.
Мура отложила трубку, которая жгла ей руку, и, ничего не видя перед собой, уставилась на экран висящего на стене телевизора. Достало ее это все! И мать, и болячка, как на грех приключившаяся! На работу хотелось. Отвлечься. Нырнуть с головой в расписание Самохина, организацию встреч и телефонные переговоры, да так, чтобы все мысли прочь. Но Дима, настаивающий на её полноценном лечении, запретил ей об этом и думать. Он вообще очень серьезно отнесся к болезни Маши. Как если бы с ней не банальная простуда случилась, а что-то, действительно страшное. Почему-то она представила, как Самохин будет над нею трястись, когда она забеременеет. И так тепло на душе стало, так сладко! Потому что для нее это только в радость будет. Потому что над ней никто никогда не трясся, а это оказалось удивительно, невообразимо, фантастически прекрасно! Маша знала, что Дима не может понять, почему она каждый раз едва не плачет от его заботы, но как объяснить ему все, что на душе творилось — не представляла. Даже годы спустя ей было стыдно сознаваться в том, что её никто не жалел, не дул на коленки и не целовал ободранные ладошки. Как будто она сама была в том виновата.
Маша отбросила взмокшие волосы на спину и заставила себя улыбнуться. Все в прошлом. Главное, что теперь жизнь наладилось… Что в ней, наконец, появился Он! Любящий ее и любимый.
Воспользовавшись отсутствием надзирателя, в должности которого Самохин подрабатывал последние дни, Мура, крадучись, пробралась в ванную. Он запрещал ей мыться! Видите ли, с температурой не положено! А ходить неделю с немытой головой и вонять — это, значит, можно! Это — всегда пожалуйста… Маша бубнила про себя и досадовала, но внутри у нее все сжималось, с радостью принимая даже такое гипертрофированное и чрезмерное внимание. Душ взбодрил и придал силы, чистые, ароматные волосы — подняли настроение. К себе в комнату Маша вернулась, беззаботно напевая. Телефон дробно теленькнул.
— Сева? Привет!
— Привет. Как дела? Я писал тебе…
— Да, извини! Я видела, но не смогла ответить. Приболела немного.
— Что-то серьезное?
— Да нет, простуда, но чувствовала я себя отвратно. Так, что ты хотел?
— Ты знаешь…
— Сев, ты опять за свое? — устало вздохнула Маша. Она была растеряна. И не понимала, как реагировать на его признания и намеки. Мура ясно дала понять, что между ними ничего быть не может, она была честна. Однако в то же время ей льстило, что такой парень, как Сева, всерьез верил в то, что в нее влюблен. Это тешило самолюбие той забитой девочки, которой Маша была еще совсем недавно, и она солгала бы, если бы сказала, что признания Богатырева оставляли ее равнодушной. Другое дело, что дальше этого она ни за что бы не позволила себе зайти. Потому что у нее был Самохин. Потому что Маша его любила. Всем сердцем. Остро, до легкой боли в груди.
— Опять, — притворно раскаялся он, — ничего с собой не могу поделать. Слова, будто лезвия, рвутся из глотки. Знаешь, как больно их глотать вновь и вновь?
— Сева… — невольно голос Маши стал тише. Она растерялась, на самом деле не понимая, что тут можно было сказать.
— Я представляю тебя с ним и…
— Сева, не надо!
— Я убить его готов, веришь?
— Прекрати! Я не хочу этого слышать. За что ты так?
— Не могу, не могу больше! Ты не отвечала, а я с ума сходил!
— Прости… Но это неправильно, понимаешь? Ты… если, правда, любишь, когда-нибудь меня поймешь.
— Подожди! — как будто чувствуя, что она уже готова отключиться, выпалил Всеволод, — подожди… — на несколько секунд он замолчал, будто бы обдумывая свои дальнейшие слова, или собираясь с силами, — Я понимаю… Просто… Черт! В общем, сегодня первый выпуск шоу по ящику.
— Ух, ты, круто! Поздравляю!
— Да не с чем еще… Хотя и обещали шепнуть в конце, кто пройдет дальше…
— Вау…
И снова тишина, а потом его хриплые торопливые слова:
— Если пройду в финал, нас на некоторое время изолируют, оградят от контактов извне… Ну, ты в курсе этих чертовых правил!
— Да.
— Просто знай, что я тебя люблю. Возможно, неумело и неправильно. Но… Бл*дь! Это тяжело, знаешь ли…
— Сев…
— Ладно! В ж*пу! — голос Богатырева наполнился злым отчаянием, Маша приложила руку к колотящемуся что есть силы сердцу.
— Зачем ты так? — шепнула она.
— А, не бери в голову! Если оно тебе и даром не надо, что толку тогда вываливать это все?
— Я не хотела тебя обидеть. Пойми же… не то, чтобы даром не надо, я… просто не могу ответить тебе взаимностью. Так что…
— Ладно, — отвечает тихо, — ладно… пока.
— Сев…
— Не надо, Мура… Давай… До встречи.
Отложив телефон, Маша устало растерла глаза. Кому, как не ей, было знать, насколько ядовита любовь без взаимности? Кому, как не ей, было знать, сколько боли в ней кроется, сколько муки? А потому ей болело! И было безумно жаль… Севу, себя, того, что могло быть между ними, но так и не случилось… И того, что произошло в итоге.
И снова зазвонил телефон! Так бывает — порой он днями молчит, а в какой-то момент, будто бы сбесившись, трезвонит каждые две минуты.
— Привет, Маруська…
— Привет…
— Как ты себя чувствуешь? Какие планы на вечер? Терафлю или Колдрекс?
— Ни то, ни другое! Я полностью здорова и требую развлечений!
— Вот как? И даже справка от врача имеется?
— О том, что я требую развлечений? — поддела любимого Маша.
— Нет, о том, что здорова!
— Дим… Мне, правда, намного лучше…
— Ладно, тогда говори, чего бы ты хотела?
— Я бы очень хотела домой. К тебе, к нам… Съесть ужин, посмотреть Севкин кастинг, который ты прошляпил… А потом уснуть в твоих руках и проспать до обеда.
— Кастинг, говоришь? — задумчиво протянул Самохин.
— Да, все, что угодно!
— Ну, жди тогда, скоро буду!
Даже себе потом Мура не могла объяснить, что это было. Смотрела то в Димины серьезные глаза, то на огромный экран, по которому уже шла реклама — и действительно не понимала, какого черта случилось. Все шло замечательно, ей нравилось шоу, в котором Севка принимал участие, и даже Самохин не слишком скучал, расслабленно наблюдая за происходящим. А потом на экране появился Всеволод, и все покатилось прямехонько к черту. Она уж не знала, то ли он специально все так преподнес, то ли сценаристы постарались на славу, но факт оставался фактом — Сева на всю страну признался ей в любви. В то время, когда на экране мелькали кадры, отснятые во время интервью Муры, за кадром звучал его хриплый, берущий прямо за душу голос.
— Участие в шоу — моя последняя попытка вернуть любимую девушку. Доказать, что даже после аварии я все тот же парень, которого она любила, — резюмировал он.
Маша нервно сглотнула, а Самохин, хлопнув себя по коленям, встал.
— Не расскажешь, что это было? — спросил он, задумчиво потирая запястье.
Глава 27
— Если бы я сама понимала… — растерянно пробормотала Мура. — Он… он мне не говорил ничего такого, Дима.
— О том, что любит — не говорил? — вскинул бровь Самохин.
— Нет… Об этом говорил… Но не так же!
— А почему ты мне ничего не сказала?
— О чем?
— О том, что он к тебе питает чувства. И о том, с чего это все началось.
Маша отвела взгляд, обхватила себя руками, не в силах найти себе место и нужные слова.
— Потому что это было давно. Потому что сейчас это не имеет значения… И потому что мне было мучительно стыдно. — В конце предложения ее голос скатился в тихий свистящий шепот.
Самохин подобрался.
— А стыдно почему? Что стыдного в дружбе? Вы ведь дружили? Или… я чего-то не знаю?
Это было, наверное, глупо. Спрашивать о таком. Ведь никогда раньше Диму не волновало прошлое женщин, которые время от времени появлялись в его жизни. Он был прогрессивным человеком и все понимал. Но тут… Это ведь его Машка! И его сын. За которого тоже душа болит. Парадокс. Одной частью сознания хочется удавить щенка за все, что он сделал, встряхнуть со всей силы и проорать — так нельзя! А с другой… утешить хочется, прижать к себе. Потому что этот малолетний придурок запутался, потому что ему наверняка больно. А боль ребенка, каким бы он ни был, и родителям боль. Всегда.
— Я была влюблена в Севу. Еще в школе…
— А Сева был влюблен в тебя? У вас были отношения?
И снова здорова! Он повторяется… И непонятно, что смешнее — сам факт отношений в школе или его вопросы о том. Детский сад!
— Нет. Тогда вокруг него вились такие красотки, что он… он даже на меня не смотрел.
Самохин скрипнул зубами:
— И ты этого стыдишься?
- Нет… не в этом дело. Однажды… однажды Сева очень некрасиво со мной поступил.
Непроизвольным жестом Маша растерла почти исчезнувшие шрамы на запястье. Дима опустил взгляд на ее тонкие руки. Сглотнул, опасаясь продолжать разговор.
— Что он сделал? — спросил через силу.
— Опоил меня… и использовал, ну…
Сердце Димы пропустило удар. Он понимал и не понимал одновременно. Маша была девочкой — совершенно определенно. Так каким образом? Черт!
— Я была невменяемой, когда он сделал это, — добавила Мура, как будто он этого и сам не понял. При этом она не оправдывала себя. Просто сухо констатировала факты.
— Он тебя изнасиловал?
Самохин не знал, на чем держится, и откуда берутся силы продолжать разговор. В голове стоял звон, будто кто-то играл на его до предела натянутых нервах. Ему казалось — еще немного, и с ним случится удар.
— Нет-нет, я не сопротивлялась. Я была под кайфом, и мне казалось, что если я это сделаю — он уж точно меня полюбит. Глупость такая… — Маша отвернулась к окну. Самохин смотрел, как взволнованно поднимаются и опускаются ее хрупкие плечи, и гадал, чем для них обернется этот нелегкий разговор.
— Мой сын имеет какое-то отношение к твоей попытке самоубийства?
Маша сжалась, словно в попытке исчезнуть, самоустраниться от этой беседы:
— После того минета… Сева вышел на баттл. Ну, ты знаешь, как это у рэперов… Ему закинули дисс насчет меня… Все знали, что мы ушли вместе. А Сева подхватил тему, сведя свою читку к тому, что я классная соска. На тот момент для меня это стало последней каплей. Глупая я была. И вины Богатырева в том точно нет. Не злись на него… Он раскаялся, и извинился даже.
— Ты его защищаешь? — возмутился Самохин, преодолевая разделяющее их расстояние.
— Нет. Просто все действительно в прошлом. Он в прошлом.
— Похоже, Сева так не считает.
Дима повернул Муру к себе и крепко обнял, прижался всем телом, сожалея о том, что не встретил эту девочку раньше, и не уберег.
— А мне все равно, Дима. Я хочу в кои веки побыть эгоисткой. Можно? — Маша откинулась в руках любимого мужчины, шаря взглядом по его нахмуренному лицу. Она не переживет, если он изменит свое мнение о ней. Она просто не переживет!
— Можно, — согласился Самохин, закрывая глаза, — тебе все, что угодно, можно!
Он целовал рыжие волосы Маши и старался не думать о том, что она ему рассказала. Она только его была, и тот факт, что Сева осквернил ее рот, для Димы ровным счетом ничего не менял. Только дикую злость будил. Трудно поддающуюся контролю.
— Я люблю тебя, Дима. Только тебя… Навсегда.
А он не сомневался! Он ей верил безоговорочно! И теперь становилось понятным, зачем Сева затеял тот слив. Он действительно хотел Машу подставить. Значит, она дала ему от ворот поворот. Значит, не было шансов играть по-честному. А ведь не хотелось верить. До последнего не хотелось верить, что его сын такое… дерьмо. Самовлюбленное, эгоистичное дерьмо, которое привыкло брать все, что захочет. А дальше — трава не расти.
— Прости меня.
— За что? — удивилась Мура.
— За то, что мой сын такой. За боль, которую он тебе причинил.
— Ты не виноват, Дима… К тому же Севка давно не тот избалованный мальчик. Он многое понял. Переосмыслил. Ты можешь гордиться им…
Дима хмыкнул. Он не знал, как ей рассказать правду о сыне. О том, как тот хотел ее подставить. Не хотел рушить Машкину наивную веру, не хотел тушить правдой мягкий свет ее глаз.
— Гордиться… Он на всю страну моей женщине в любви признается. Это как?
Маша немного расслабилась в руках Самохина. Короткий смешок слетел с ее губ. Испугавшись этого неуместного, как ей казалось, веселья, Мура уткнулась носом в колючую Димину шею.
— Знаешь, думаю, его подбили сценаристы… У них там в почете такие истории. Они делают рейтинги передачи. Я только сейчас поняла, почему мне задавали столько наводящих вопросов! — вдруг осенило Муру.
— На интервью? — Самохин перевел взгляд на телевизор, по которому возобновили показ Севкиного шоу.
— Ага, — широко распахнув глаза, кивнула она. — Вот гады! Наверняка они и Севу облапошили!
Самохин устало прикрыл глаза и мягким жестом вернул рыжую голову Муры себе на грудь. Осторожно провел по ее шелковым волосам, успокаиваясь. Он не верил в то, что телевизионщики могли обмануть его сына. Скорее, тот был в курсе событий и не мешал их развитию. Всеволод вел себя как зарвавшийся, утративший контроль муд*к. Вот мало его в детстве били. Нет, Самохин мог понять отчаянные попытки сына вернуть любимую девушку. Закон «в любви все средства хороши» никто, наверное, не отменял. Но… Даже при таком раскладе он просто обязан был учитывать интересы Маши. Иначе… это не любовь уже. Прихоть, патология, болезнь… Самообман, под соусом которого подается собственная блажь. Каприз, с которым пора заканчивать, пока он еще чего не будь не отчебучил… Но для этого нужно кое в чем убедиться. Еще раз. На всякий случай, чтобы потом не жалеть. Ей не жалеть…
— Маша…
— Да?
— Посмотри на меня… Давай, присядем.
Маша удивленно моргнула, неуверенно кивнула головой и, послушно усевшись на диван, настороженно уставилась на Самохина.
— Давай кое-что проясним.
— Давай.
— Я люблю тебя. Очень.
— И я тебя очень люблю, — мягко улыбнулась Маша.
— Не спеши. Послушай, пожалуйста… Мне сорок.
Взяв паузу, мужчина задумчиво провел ладонью по заросшей щетиной щеке. Самохин прекрасно понимал, что пришло время озвучить сомнения, от которых он так долго открещивался. Пришло время быть честным. Перед собой, Маруськой и, как ни странно, собственным сыном. Вот, чего уж не ожидал… Вскинул взгляд — Маша с тревогой наблюдала за его метаниями. Неловко как-то хмыкнул. Не любил он разговоры разговаривать, а тут надо.
— Это не так сладко, Маш, когда с мужиком такая разница в возрасте. Ты что? Девчонка совсем. Без детства нормального, без юности… Севка мне как-то сказал, что ты ничего в этой жизни не видела, а он может тебе показать. Действительно может…
Маша вытаращилась на Самохина:
— Это когда вы меня обсуждали?
— Да, было дело. Он ведь за тебя бороться вздумал. Со мной… Вот так вот.
— Глупость какая, Дим! Я ведь Севе все насчет нас объяснила! И как это вообще… бороться? Зачем?
— Как-как… Всеми доступными средствами, впрочем, я сейчас не об этом.
— Ничего не понимаю, — не отпуская взгляда Самохина, Маша растерянно затрясла головой.
— Мне сорок. Он — молод. И, если говорить откровенно, намного больше подходит тебе.
— Ты что… Ты от меня отказываешься?
Маша вскочила, Самохин поднялся за ней, поймал за руки и обняв, что есть силы, прошептал в волосы:
— Нет, глупая, никогда! Я… просто хочу убедиться, что ты все взвесила, Машка. Подумала о будущем. О том, что будет, когда тебе сорок, а мне уже шестьдесят… О том, что со мной тебе будет спокойно… и только. А Сева… он может предложить тебе совсем другую жизнь. Жизнь, более подходящую для такой молоденькой девочки. Интересную жизнь… Выступления, гастроли, звездный статус… То, чего я никогда не смогу тебе дать. Молодость, в конце-то концов… Я не хочу, чтобы, когда я уйду, ты доживала жизнь в одиночестве. — Самохин говорил, и говорил, слова колючками застревали в горле, и он, превозмогая себя, через силу выталкивал их наружу. А она молчала. Смотрела на него широко распахнутыми, наливающимися солью глазами и молчала. Растерянная, сбитая с толку.
— Но я люблю тебя, — прошептала зачем-то, слизывая слезы с губ.
— Вот и хорошо, моя девочка… Ну, а плачешь чего?
Мура не знала ответа. Пожала плечами и еще сильнее вжалась телом в Самохина. Ей было так страшно! Не передать. В голове звенела его последняя фраза. Она не могла понять, куда он собрался уходить? Когда? Зачем? И как она без него? Маша вроде и понимала, о чем говорил Дима, и не понимала! И Сева… Зачем он все время о нем вспоминал? Какое он к ним имел отношение? Она ведь ясно дала понять, что все в прошлом, так почему же сейчас её любимый мужчина так настойчиво сватал ей сына? Как будто ему уступал…
— Так, ладно… Поздно уже, а ты болеешь…
— Нет! Не болею… Мне лучше уже.
— Все равно… Давай отдыхать. Измучил я тебя, и сам измучился.
— Мы… мы же вместе, Дима? Скажи, что ничего не изменилось?
— Абсолютно. Я люблю тебя…
Но даже после слов Самохина Маше не стало легче. Они оба не спали в ту ночь.
Утром, несмотря на все протесты Димы, Мура засобиралась на работу. Не могла она без него оставаться, хотя, вроде бы, и утрясла в голове слова, сказанные им накануне. Осознала, что он, в общем-то, о ней беспокоился. И оценила. Поняла его страхи и опасения, хотя нисколько не сомневалась в собственном выборе. Дима был старше, да. Но, хоть убей, с ним не было скучно. Как он не понимал, что она никогда бы не променяла время, проведенное с ним, на что-то другое? Ей нравилось, что у Самохина было чему поучиться, ей нравилась его жесткая хватка в бизнесе и редкая человечность. Ей гораздо интереснее было сидеть рядом с ним на деловых переговорах, чем за барной стойкой в любом, даже самом популярном, клубе. Он говорил о каких-то звездных статусах, но почему-то не понимал, что единственный статус, который ей по-настоящему нужен — это статус его любимой жены, друга, партнера по жизни…
После больничного Муре довольно долго пришлось настраиваться на работу, разбираться в разложенных на столе документах и разгребать завалы в почте. Маша так закрутилась в своих заботах, что на обед ее пришлось выгонять. Диме, конечно же. И все было хорошо, пока Галочка из отдела логистики не прошла мимо нее с полной тарелкой тушеной капусты. Мура сглотнула — раз, другой. Но лучше не стало. Тогда, осторожно промокнув вмиг покрывшиеся бисеринками пота виски, она медленно встала из-за стола и двинулась прочь из зала. Глубоко дыша, пешком поднялась на свой этаж. Закусив подрагивающую губу, приложила ладонь к абсолютно плоскому животу, нисколько не сомневаясь в том, что стало причиной ее странного недомогания. Прижалась лбом к двери в кабинет, давая себе передышку.
— И ты это так оставишь? Спустишь ему с рук? — донесся до Маши знакомый голос.
— Не спущу. Как раз думаю, что с ним делать. Вот ты бы как поступил на моем месте?
— Не знаю, Дима. Не знаю. Севка не мог не понимать, чем это все может для тебя обернуться. Значит, сознательно по больному бил. Ты Маше своей рассказал?
Сердце Маши подпрыгнуло куда-то к горлу и бешено в нем забилось.
— Нет. Не хочу, чтобы она волновалась. Она искренне верит, что этот придурок исправился…
На дрожащих ногах Маша отошла от двери и, ничего перед собой не видя, пошаркала к лестнице. Ее голос дрожал, когда прошептала:
— Сева? Ты где? Нам нужно срочно поговорить!
Глава 28
Сева гипнотизировал взглядом шприц с чистейшим афганским героином. Вчера, захлебнувшись собственной блевотиной, от передоза скончался Лут, и боли в его сердце стало чуточку больше. Больше боли… Меньше хороших людей. Как-то так получалось, что все те, кто успели стать для него по-настоящему близкими — уходили. Терялись в лабиринтах жизни или гибли в ее тупиках, оставляя его наедине с пустотой. Сева поднес шприц к до отвращения яркому солнцу и зачарованно на него уставился. Теплый приятный медовый цвет… Золотая доза. Даже звучит красиво. Романтично… если не знать, что за этим стоит. Перевернул шприц, наблюдая, как крошечные пузырьки воздуха поднимаются вверх. Это так просто… Взять и вмиг оборвать… жизнь, кайфанув напоследок. Оставив после себя… Что? Память? Богатырев хмыкнул. Соль в том, что ни х*ра он после себя не оставит! Ни х*ра. Даже памяти… Кто о нем вспомнит через месяц? А через год? Через десять лет? Мать? Отчим? Отец? Сомнительно. После всего дерьма, что он наворотил. Или же… смерть заставит их его простить?
Громкий стук в дверь прервал размышления парня. Он медленно встал, воздух с отвратительным звуком вырвался из-под протеза, образуя необходимый вакуум. Сдохнуть бы, погрузившись в блаженную тишину, которую даже голос совести не нарушит… А он какого-то хрена идет открывать!
Мура застыла на пороге, бледная и какая-то осунувшаяся. Выходит, не врала, когда сказала, что болела. Она вообще никогда не врала. В отличие от него самого. Поднял взгляд, окинув ее тонкую фигуру. Красивая. Настолько красивая, что сдохнуть просто. Аккуратная вся такая, ладная. Дорогая. Вот ведь в бедноте жила, а все равно дорогая. Прет из нее это. Порода, непонятно откуда взявшаяся. Класс. С такой женщиной хочется быть. Завоевывать ее. Вот он и воевал… как умел, воевал. Придурок.
— Проходи, — Сева толкнул дверь чуть сильней, а сам отступил на шаг в сторону. Взволнованным жестом Мура обтерла руки о дорогой шелк красивого платья. Переступила порог. Зыркнула на его протезы, которые абсолютно не скрывали короткие свободные шорты, и перевела взгляд выше. На голую, забитую аж до самой шеи, грудь.
— Чего смотришь? — сглотнул Всеволод.
Маша покачала головой:
— Пытаюсь понять тебя, и не понимаю.
— Ты это о чем?
— О тебе. О твоих дерьмовых и подлых поступках.
— Значит, смотрела сюжет? — Сева провел по макушке, приглаживая растрепанные волосы и, развернувшись, побрел в комнату. На душе было так хреново — хоть вой. Наверное, он ее впустил, чтобы по традиции выслушать сторону обвинения, перед тем как вынести себе приговор. — Идущий на смерть приветствует тебя…
— Ты это о чем? — насторожилась Мура.
— Да так, не бери в голову.
Сева прошел через гостиную и, сложив руки, замер у окна. Мура же остановилась в дверях.
— Ты мне можешь объяснить, зачем?
— Чтобы тебя вернуть? — криво улыбнулся Всеволод.
— И слитые файлы? Тоже для этого? — Маша закусила губу и обхватила себя руками.
— Был шанс, что он подумает на тебя.
— И что? Выкинет из своей жизни, а ты подберешь? — голос Муры неожиданно зазвенел. Слезы — хрустальные колокольчики. — Или передаст в руки полиции?
Сева вскинул взгляд, который до этого отводил:
— Он бы так не поступил.
— Да… Не поступил бы. Дима очень благородный.
— В отличие от меня. Ты ведь это хочешь сказать? Ну, и к черту. Что толку обижаться на правду? Он — безусловно, идеал. А на детях, говорят, природа отдыхает.
— Я этого не говорила!
— Но подумала!
— Нет! Хотя поводов — хоть отбавляй…
Сева отвернулся к окну, сжимая в кулаки руки. Комнату наполнила тишина. Вязкая, как зыбучий песок. И такая же колючая. Маша сделала несколько шагов. Устало опустилась в кресло. Не находя слов, не понимая, зачем вообще пришла, растерянно осмотрелась. Она сердцем чувствовала, что им жизненно важно поговорить, высказаться, вскрыть нарывы, но… Она не знала, что это будет так тяжело. Взгляд скользнул по столу, лежащей на нем дешевой зажигалке, столовой ложке и пятикубовому шприцу и взмыл вверх:
— Это… что? Севка? Это что такое? — она встала, на негнущихся ногах сделала еще пару шагов, — ты колешься?! Совсем больной? Крыша уехала?
Непонятно, что на нее нашло! Маша как будто взбесилась. Ее колотило от ужаса и черного удушающего отчаяния. Она толкала его руками в грудь и, как заведенная, повторяла одни и те же вопросы.
— Эй… Перестань. Тебе будет больно… Перестань, Мура! Я не наркоман!
— Тогда что это? Что? Думаешь, я совсем идиотка?
— Да перестань же ты! Какая тебе разница, что со мной?! — взорвался Богатырев, резко отталкивая Машу от себя. — Тебе плевать на меня! Вам всем плевать! Скажешь, нет?
— Нет! — заорала Маша. — Нет… — добавила уже тише.
Они стояли друг напротив друга, переплетаясь взбешенными взглядами, и жадно хватали ртом кислород. Поток кондиционированного воздуха приподнял рыжие волосы Муры, и они танцевали между ними, то взмывая вверх, то опускаясь на ее аккуратную грудь.
— Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Потому что я никогда не поверю, что это ты настоящий. Даже наивной восьмиклассницей я не могла влюбиться в такое дерьмо.
Сева закрыл глаза кистью одной руки, съехал ею по лицу и закусил синие от витиеватого узора костяшки. Обычный вопрос, но в нем столько всего. Так много, что он боится ответить.
— Что нашло? Не знаю… Время подпирало. Ведь, если бы меня взяли в проект, я был бы надолго от тебя отстранен. А отец не упустил бы этого шанса.
Мура кивнула. Переступила с ноги на ногу, так и не разобравшись, как ей к этому всему относиться.
— Ты хотя бы понимаешь, какими проблемами мог обернуться твой поступок?
Сглотнув, отчего кадык проехался по горлу, оживляя вытатуированного на нем змея, Сева кивнул:
— Да. Прости…
— Ты не у меня должен просить прощения. У Димы.
Взгляд Всеволода снова взмыл вверх:
— Я не могу.
— Можешь. И сделаешь это. Тот Сева, которого я знала и любила, сделал бы точно…
Их взгляды встретились. Зеленый и серый.
— Значит, без вариантов… Шансов нет?
Мура медленно покачала головой из стороны в сторону:
— Нет. Но они тебе и не нужны.
— Много ты понимаешь…
— Много. И ты поймешь. Потому, что это очевидно, Сева.
— Для меня — нет.
Читать бесплатно другие книги:
