Не ты Резник Юлия
— И че? — повторил вопрос хозяин квартиры.
Сева откинулся головой на спинку дивана и снова затянулся.
— Я ее хейтил страшно, после всего. Ну, типа… она во всем виновата. Если бы я тогда не узнал, что эта дура вскрылась, ни х*я бы не было, бро. Я бы на своих двоих по земле ходил… А так, к ней ведь летел.
— Вскрылась? Из-за тебя? — осоловело моргнул глазами Лут.
— Так сказали. Вроде как, из-за того, что я на баттле вкатил тему об этой телке. Нелестно, мать его, отозвался. Соской назвал, или что-то типа того, а она, вроде, недотрога, и все такое.
— Зашквар.
— Кто ж его знал, что она такая планочная? Я ее вообще в первый раз видел… А она, оказывается, на меня запала давно. Прикинь? И тут любовь всей ее жизни — х*як! Вот подруга и слетела с катушек.
— Угу!
— А я, когда узнал, здорово вмазанный был. Мне это таким романтичным показалось, — заржал Всеволод, — ну, типа, это же круто, когда по тебе кто-то реально так сохнет. До соплей зеленых. Ну, я и поехал к ней, Дон Жуан хренов…
— Слушай, а ты знаешь, сколько этот Жуан телок перетр*хал? — отвлекся Лут.
— Не-а… — затянулся Сева.
— Говорят, до х*ра. Мне бы так… Ну, так, и чё тёлка? — без всякой паузы вернулся к предыдущей теме дилер.
— Тёлка? Да ниче так. И не виновата она ни в чем. Это я теперь уж я догнал.
— А кто виноват?
Сева растерянно моргнул. Под всем, что он употребил, сосредоточиться было непросто.
— Виноват? Да сам, кто ж еще? Эта х*ета мне в обраточку прилетела, — потому что, бро, существуют вещи, за которые всегда приходится платить. Хочешь ты этого, или не хочешь. Этот, — Сева закатил глаза к потолку, — не спрашивает. Это, мать его, закон равновесия. Иначе мы давно бы все сгинули, сожрав сами себя.
Лут нахмурил белесые брови. Покосился сначала на Севу, потом на пакетик с дурью.
— Че? — удивился Богатырев.
— Эта шмаль, по идее, должна по-другому действовать, а тебя чет накрыло не по-детски, бро.
Сева равнодушно кивнул и уставился в одну точку. Вообще-то он решил завязать с наркотой. Но его жизнь была настолько хр*новой, что та стала единственной возможностью почувствовать эту самую ср*ную жизнь. Ощутить хоть что-то, вместо удушающей разъедающей изнутри кислотой безнадеги. Богатыреву было всего двадцать два! Ему бы девок тр*хать, да треки писать, высекая свое имя в истории отечественного шоубиза… А он — по больницам год, второй — по психологам. И ни черта ведь не помогает, ни черта! Только фантомная боль в оторванных конечностях. Только адское жерло депрессии, из которой не получается выбраться. Ни самому, ни с гребаной помощью шринков. Что они могли ему посоветовать из того, что Сева не знал? Ничего? Абсолютно! Потому что на нем, казалось, отработали все возможные приемы терапии! Он уже сам, кого хочешь, мог бы проконсультировать, не хуже дедушки Фрейда и всех его дер*мовых адептов! Но… не помогало. Совсем. Он чувствовал бы себя мертвым, если бы не непрекращающаяся агония боли.
В очередной раз затянувшись, Богатырев передал косяк Луту и опустил веки, мысленно возвращаясь в события вечера. Мура. Глупая девочка, совершенно невольно ставшая для него роковой. Сколько ночей Сева провел, мечтая о том, как бы сложилась его жизнь, не помчи он к ней, весь такой благородный, в больницу? Она вены вскрыла — невелика потеря. Сейчас и не разглядишь под фенечками и модной красной ниточкой, повязанной на запястье, а он… Он получил охренеть какое увечье. Несовместимое с жизнью, вообще-то. Выкарабкался каким-то чудом! Только лучше бы сдох! Мура… Ее облик стерся из памяти, но стоило только увидеть в коридоре родного универа — сразу понял — это она. По взгляду, который Машка каждый раз отводила в сторону, по тому, как неуверенно она сутулила плечи. Вся такая чистенькая недотрога… Вот и ему помогла, когда с протезов слетел. Добренькая. Не вспомнила, что из-за него счеты с жизнью пыталась свести. Благородная, бл*дь. Интересно, а есть шанс, что она до сих пор по нему сохнет? Это он сейчас для суч*к — некондиция, но… может, если по любви, то и выгорит что-то? Что-то светлое, чистое, настоящее… Всеволод так этого хотел. Чтобы с ним… по желанию, а не за деньги, которые он платил всяким шлюхам, когда припекало. Чтобы его по-настоящему хотели. Даже таким обрубком.
Биф1– (beef) вражда между рэп-исполнителями, тусовками, лейблами, сопровождающаяся диссами и зачастую разборками вживую.
Дисс2 — трек, направленный на другого исполнителя или на кого-либо, что-либо с целью «опустить его». В подобных треках практикуется нецензурная речь, брань в сторону оппонента и его близких, угрозы, шутки ниже пояса и прочее.
Глава 7
— Привет.
— Привет, — пробормотала Маша, бросив на Богатырева косой взгляд из-под ресниц.
— Готова?
Мура пожала плечами:
— Перечитала вчера конспект.
— На тебя это не похоже, — заметил Всеволод, вытягивая ноги вперед. Теперь-то Маша понимала, что таким образом он не бросал вызов всем окружающим. И не пытался что-либо им доказать. С протезами только так и можно было сидеть. Вот и весь вызов.
— Откуда тебе это знать?
— Ну, говорили всякое… — размыто пояснил парень, не таясь, изучая Муру. А та стушевалась, и если бы не злость, взявшаяся неведомо откуда, вряд ли бы она что-то ответила, а тут нашлась:
— Кто говорил? Мои бывшие одноклассники? Ты больше слушай этих уродов. Они и не такое расскажут.
— Скажешь, что врут?
— В моем случае — в девяноста девяти процентах случаев.
— Так ты не отличница?
— А тебе какая разница, я не пойму?
— Шкурный интерес, — криво улыбнулся Богатырев, — ты-то хоть конспект перечитала, а у меня и того не было.
— Хочешь сказать, что, если бы конспект был, ты бы озаботился подготовкой?
Сева хрипло рассмеялся, запрокинув голову:
— Точняк. Один хрен, даже не открыл бы. Скучно это все — сил нет.
Ну, это такое дело, конечно. Может, и скучно. Только, чтобы получить образование, можно было и потерпеть. Лично Мура очень рассчитывала заполучить приличную должность со временем, и как-то по жизни подняться. Хотя Богатыреву, конечно, на этот счет можно было не париться. Ему мама с папой до конца дней все обеспечили.
— Зачем тогда восстановился?
Сева скосил на нее взгляд и перевернул свой найковский снепбек козырьком назад.
— Чтобы делать хоть что-то, Мура… Чтобы сдвинуться с мертвой точки, куда меня завело все это дерьмо, — парень кивнул вниз и отвернулся. Хотя Маша тоже отвела взгляд. Ей было невыносимо жаль. Она всю ночь, после их встречи, и все последующие дни не могла избавиться от картинки его изувеченных ног перед глазами. Это невозможно было осмыслить. Ту боль, которую он, должно быть, терпел… Боль не только физическую, но и душевную, сопряженную с крушением всех надежд, всех планов, которые любой человек его возраста строил на перспективу. Все это рухнуло прямо парню на голову. Придавило тяжестью несбыточного, новыми проблемами и страшной реальностью, под которую теперь ему нужно было подстраиваться. Как он смирился со всем? Как принял? Свыкся ли с тем, что так вышло? Или до сих пор проклинает тот день, который все изменил?
— Ты мог бы сосредоточиться на творчестве, — внесла робкое предположение.
— Мог бы. Если бы… Черт! Ты себе можешь представить рэп-звезду ампутанта?!
Маша поежилась. Свыкся? Да ни черта! Горечь прожигала Севу изнутри и вырывалась наружу, задевая своими искрами всех вокруг. Должно быть, его близким приходилось очень нелегко.
— Но ты же можешь стоять на сцене.
Богатырев хмыкнул:
— В том-то и дело, что только стоять.
— А от рэпера много и не требуется. Топчись себе потихонечку, руками маши, как у вас заведено!
Маша не была уверена, что поступает правильно. В одном она не сомневалась — жалости Сева не принял бы. Вполне возможно, что сейчас лучшая тактика в разговоре с ним — это вызов! Ну, ей, по крайней мере, казалось так.
— Руками махать? — дернул кончиком рта.
— Ага, жестикулировать, — Мура качнулась телом из стороны в сторону и помахала перед лицом Богатырева ребром ладони, потом отвела руку вниз и немного в сторону, прижав безымянный палец к ладони, сделав пару классических жестов, характерных для свободного флоу.
— У тебя неплохо выходит, — заметил Сева, с интересом наблюдая за Мурушкиной.
— Могу дать пару уроков, — стушевалась она, сплетая пальцы в замок.
— Почему нет? Можно после экзамена куда-нибудь забуриться…
— О, нет. Извини. Я потом на работу.
Кто бы мог подумать, что спустя два года Мура откажет Богатыреву в свидании? Никто? А вот, как случилось. И главное, ведь не ёкало ничего. Абсолютно. Будто это не по этому человеку она так долго убивалась, будто не им болела. И что виной — прошедшие годы, или чувства к другому мужчине — не имело значения. Главное, что она на многое теперь смотрела иначе. И на себя, прежнюю, тоже…
— Понятно, — зло фыркнул Богатырев. И эта злость почему-то ей по нервам проехалась, как наждаком.
— Что тебе понятно? — уточнила Мура.
— Ой, все. Типа, ты сама не знаешь.
— Не знаю.
— Отмазки лепишь эти тупые! Думаешь, я их схаваю? Как же вы все затр*хали со своей жалостью!
Сева повысил голос, и на них стали оглядываться другие ребята, которые, кто где мог, повторяли билеты.
— Какие отмазки, Сева? Какая жалость? Тут меня жалеть надо. Лето на дворе, а у меня — то учеба, то работа. Я бы, может, с радостью куда-нибудь забурилась, да только… на работу надо. Ага. Я уже повторяюсь.
Бросив на нее подозрительный взгляд, Сева провел ладонями по коленям. Пульс на его шее бился так сильно, что дракон, изображенный на ней, казался живым. Пугающее зрелище, если честно.
— То есть ты… не пытаешься от меня отделаться… и все такое?
Глядя в пол, Мура покачала головой:
— Не пытаюсь, Сева. Конечно, моя детская влюбленность осталась в далеком прошлом, но зла я на тебя не держу. И не вижу причин, по которым мы не могли бы общаться.
— Только общаться?
— Как я уже сказала, все остальное — в прошлом.
— А если бы у меня были ноги…
— Ничего бы не поменялось! — перебила парня Мура.
Богатырев ничего не ответил, только еще раз хмыкнул. И практически тут же в коридоре мелькнула светленькая макушка Лизетты. Мура встала и пошла к ней навстречу, дабы избежать очередных разборок подруги с Богатыревым. А то, мало ли, вдруг той не понравится, что они дышат с ним одним воздухом на двоих?
Экзамен в тот день Мура сдала на четверку, однако ее такая оценка вполне устраивала. Это мать, когда Маша училась в школе, за любые оценки, кроме «отлично», её убивала, а теперь Муру только хвалили. И дед, и Иван, которому она сообщила о результате по телефону. И знала ведь, что иначе не будет, но все равно каждый раз удивлялась, что ей больше не нужно соответствовать чьим-то запросам в ожидании подачки в виде еще одной дозы любви. Неправильной любви, суррогатной. Но в детстве Мура этого не понимала. И все сильнее укоренялась в мысли, что ради этой пресловутой любви что-то кому-то непременно должна. Ей тогда не приходило в голову, что родительская любовь, как и любая другая, должна быть бескорыстной, возможно, даже иррациональной. Она старалась стать лучшей во всем! А потом робко несла в кулачке свои достижения. Щедро делилась ими. Но… их всегда было мало. Всегда…
Подавленная, с испорченным настроением Мура поехала на работу. Самохин даже поболеть нормально не мог. Несколько дней — и все. Уже скачет по офису, как сайгак. Нет, так-то, конечно, лучше. Спокойнее. Работа у Дмитрия дома ее расслабляла. Совершенно невольно Машины мысли уносились куда-то прочь от накладных и писем, от договоров и смет. И разговоры они вели какие-то странные. Философские… И несло ее в этих беседах куда-то совершенно не туда.
Маша заварила зеленый чай, просмотрела оставленную ей работу и принялась разгребать со стола. Подшивать письма, регистрировать ответы…
— Добрый вечер.
— Добрый вечер, Дмитрий Николаевич, — стараясь не показать своего удивления, кивнула Мура. Не то, чтобы Самохин с ней не здоровался раньше, но обычно это происходило на бегу. Быстрый кивок головы — вот и все приличествующие случаю церемонии.
— Как прошли выходные?
— Эээ… Нормально.
— Как свидание?
— Свидание?
— Ну, ты же в пятницу на свидание ходила? Или я что-то попутал…
— Наверное, — покачала головой Маша, ошарашенная вопросом начальства, — мы с подружкой ходили в клуб, — добавила торопливо, уткнувшись в разложенные на столе документы.
— И как? Понравилось?
— Клуб, как клуб…
Клуб, как клуб. Ответ, как ответ! А он — дурак дураком, нашел, о чем разговаривать. А главное, с кем? С собственной секретаршей! Девчонкой двадцати лет от роду. Сидит, ничего понять не может, и стесняется — даже кончики ушей покраснели. Думает, небось, какого хрена он к ней привязался — старый дурак. Самому бы узнать. Чего бомбануло так сильно? Как-то не любил он поговорку «седина в бороду — бес в ребро», да и, наверное, мало она к нему, сорокалетнему, относилась. Не дед, уж точно. На пике формы. Когда и хочется, и можется, и вообще — вся жизнь, считай, впереди. Только у нее эта жизнь с двадцатью годами форы, как минимум. Всего-то.
— Что хоть за клуб, приличный?
Она вскинула взгляд. Моргнула недоуменно.
— Нормальный. Они сейчас взялись организовывать рэп-баттлы. Ну, знаете… Интересно было.
Вот. Говорит же… Пропасть между ними. Шириной в двадцать лет. Рэп-баттлы ей интересны. А он бы и не знал, что это за зверь такой — рэп-баттл, если бы собственный сын этим дер*мом всерьез не увлекся. Вот, с кем бы Мурушкина нашла общий язык. А он в этой теме весьма поверхностно плавал — только Севины треки слушал несколько раз.
Невольно Самохин хмыкнул, перенес вес с одной ноги на другую и, злясь на себя, развернулся, чтобы, к чертям собачьим, покончить с этим идиотским, никому не нужным разговором. Неосторожным движением смел со стола дырокол. Маша резко наклонилась, чтобы его поднять. А он присел. Невольно их лица оказались на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга. Дмитрий резко втянул в себя воздух, и его натуральным образом повело. Под наркотой, наверное, так себя чувствуешь. Когда хочется еще и еще. Вдыхать ее нежный изумительный тонкий аромат. Слизывать его вкус, втирать в себя. Маша подняла темно-рыжие ресницы, оголяя немного испуганный, беззащитный взгляд, взволнованно облизала губы. И все… Будто тормоза отказали. Он жадно набросился на ее рот. Сместился с пяток, на колени, принимая более устойчивую позу, и дернул девушку на себя. Острые холмики ее груди прошлись по его телу, распространяя по венам импульсы похоти. В мозгу будто что-то взорвалось. Дима толкнулся языком внутрь сладкого рта, легонько прикусил губы. Ладони зарылись в мягкие волосы, не позволяя девушке отстраниться. Пальцами одной руки Дмитрий гладил нежный затылок и шею, второй действовал намного более бесцеремонно, сминал бедра, оглаживал маленькую попку. Самохин набросился на Машу с такой жадностью, что не сразу понял, что ее ответные ласки — ничуть не уступают в своем напоре. На мгновение он отстранился. Поймал ее расфокусированный, потерянный взгляд, провел по воспаленным искусанным губам большим пальцем. А девчонка тянулась за его лаской, как привязанная. Неумело, но так искренне, что у него все сомнения летели в тартарары. И разложить ее хотелось прямо здесь. На ковре в приемной. Но что-то удерживало от спешки. Возможно, интуитивное понимание того, что с ней так нельзя. Как-то не по-человечески это было и грязно…
Самохин нехотя отстранился. Не удержавшись, провел костяшками по девичьей груди, чувствуя, как замирает ее дыхание.
— Пойдем, — просипел, поднимаясь, и протягивая ей руку.
— К-куда?
— В какое-нибудь нормальное место. Не клуб, — пошутил, не то чтобы удачно.
— А… как же работа, Дмитрий Николаевич?
Самохин фыркнул. Посмотрел на Муру с намеком, покачал головой:
— Ну, какая работа, Маша? Пойдем… будем думать, что мне с тобой дальше делать.
Глава 8
Маша его удивляла. Наверное, именно поэтому он и стал к ней приглядываться более внимательно. Увлекательный это процесс — узнавание. Завлекательный сам по себе, а с ней — тем более. В ней глубина какая-то нереальная — заглянешь — ахнешь. В ней чистота, к которой невольно начинаешь стремиться.
— Ну, ты еще долго копаться будешь?
— Бумаги только соберу… — говорит, а сама на него не смотрит. Стесняется. А Самохин кайфует, пожирая взглядом легкий румянец, разливающийся по ее лицу.
— На кой тебе они в ресторане?
Маша все же поднимает взгляд. И там тоже такое… Сплошное противоречие. Головоломка. Кротость и вызов, покорность и бесшабашная готовность к бунту. Невинность и дикий огонь, цвета ее шевелюры.
— Не в ресторане, Дмитрий Николаевич. Я потом… дома все доделаю. А утром Людмиле Васильевне завезу.
— Это с чего такой трудовой энтузиазм?
— С того. Мне работу потерять не хочется, как бы то ни было… Ресторан — это, конечно, хорошо, но не стабильно как-то. В этом плане супермаркет под домом и собственные деревянные в кошельке — для меня намного более предпочтительны.
Самохин хмыкнул, уже с весельем наблюдая за ее дальнейшими сборами. Смешная она. Прямая. Бесхитростная. Но это не глупая наивность и простота. Скорее, стойкая жизненная позиция, которая его по-настоящему в ней восхищала. Он и сам был такой. Прямой, как рельса. На самом деле — это почти что дзен — иметь возможность говорить то, что думаешь.
Она и правда собрала пачки бумаг, сунула в свою безразмерную сумку и выжидающе на него уставилась. Самохин опять улыбнулся.
— Пойдем, — кивнул головой в сторону выхода.
Дима не любил пафосные заведения. Чувствовал себя в них некомфортно и нарочито, даже поесть нормально не мог, у него складывалось стойкое ощущение, что за ним кто-то пристально наблюдает. Поэтому Машу он повез в местечко попроще.
— Здесь утка вкусная. И шашлык.
Маша кивнула и, полностью положившись на его выбор, стала разглядывать все кругом.
— Красиво… — заметила, отпив воды из бокала. А потом неосознанным движением потрогала кончиком языка небольшую ссадину на нижней губе. Ему тут же захотелось повторить за ней это действие. Запрокинуть голову, зарыться в мягкие (теперь он знал) шелковые пряди и ласкать ее рот, тонкую шею и аккуратную грудь. Интересно… у нее и на ней веснушки?
Наверное, было что-то такое написано у него на лице… Потому что Маша слишком резко опустила бокал на стол. Несколько капель упали на белоснежную скатерть, но этого никто не заметил. Они смотрели исключительно друг на друга.
— Что же мне с тобой делать? — удивленно покачал головой Самохин.
— А какие есть варианты? — не спасовала Маша, вызвав его тихий смех.
— Самые разные, но в них во всех дело заканчивается в постели. Как тебе такое?
Мура пожала плечами, теребя тонкими пальцами бахрому на скатерти. Откашлялась.
— Неплохо. Но почему сразу заканчивается? Вы не допускаете мысли, что как раз с этого момента и начнется все самое интересное?
Самохин задумчиво откинулся в кресле. Он-то как раз допускал. И это, признаться, пугало.
— Не попробовав, мы не узнаем, ведь так?
Девушка кивнула, и улыбнулась подоспевшему официанту. Приветливая, добрая, немного зажатая. Мог ли он мечтать о такой девочке в том мире, котором жил? Да никогда. А тут — как подарок, ценность которого Дмитрий прекрасно понял, да только как им распорядиться — не знал. Весь его прошлый опыт к этой девушке вряд ли был применим. Он не мог представить, как они трах*ются раз в пару недель, а после разбегаются каждый по своим делам до следующей встречи в постели. Не мог он представить и того, как откупится от Маши какой-нибудь безделушкой, когда она надоест. Если… если в принципе такое может случиться.
— Расскажи что-нибудь о себе, — попросил Дима, потому что действительно было интересно, как такое чудо возникло. Откуда?
— Мне двадцать, учусь в политехе на экономическом. Оканчиваю второй курс. Вот и все, что так с ходу приходит на ум…
— Я так понимаю, живешь ты с родителями?
— Нет. С дедом. С родителями… с родителями у меня не самые лучшие отношения, Дмитрий Николаевич.
— Дима. Давай уже заканчивать с этими церемониями. По крайней мере, наедине.
— Дима, — улыбнулась девушка, согласно кивая.
Красивая. Неброская, но красивая. Как картина, на которую чем дольше смотришь, тем больше подмечаешь деталей.
— А что не так с родителями?
— Да… Не повезло мне.
— Выпивают?
— Нет. Бог миловал. Просто… некоторым людям дети даются совершенно напрасно.
Самохин кивнул. Она не вдавалась в подробности, но, исходя из их предыдущих с ней разговоров, Дима приблизительно понимал, что к чему. Выходит, прав он был изначально. Не будет с Машей легко. Возможно, и начинать не стоит, чтобы лишней боли не добавлять. Ни ей, ни себе.
Маша отвернулась к окну и неосознанным жестом снова потерла запястье. Поддавшись порыву, Самохин перехватил ее ладонь и, сдвинув в стороны фенечки, выругался.
— Зачем? — спросил только, растирая большим пальцем тонкие практически невидимые линии.
— Да по глупости детской.
— По глупости не вскрываются.
— По глупости и не такое делают. Благо, поумнела.
Он на это надеялся. Тер ее шрамы пальцем, будто хотел их соскоблить с кожи, и размышлял о том, что могло заставить ребенка пойти на такое. Ей же двадцать всего, а рубцы практически стерлись, значит, давно дело было…
— Все равно, глупая.
— Да, — сморщила нос, — кто ж после такого умной назовет? Только знаешь, что? В прошлом этом все. И вообще… так странно с тобой вот так разговаривать.
— Как, так?
— На равных. Удивительно. Все в один момент — вжик! — Маша сделала пальцем круг и снова уткнулась в тарелку.
— Ну, ты, вроде как, и не против? — вдруг засомневался Самохин, — или, если я чего-то не понял, ты так и скажи. А если за место боишься — так ты это брось. Я грешное с праведным не путаю…
— Нет… Я… меня все устраивает, — мягкая ладошка Маши легла поверх его сжатого кулака и осторожно его погладила. — Если бы вы мне не нравились, я бы никуда с вами не пошла. И никакая работа не заставила бы меня сделать это.
Он стиснул челюсти. Накрыл своей рукой ее руку. Сдавил. Даже себе не признаваясь в том, какое испытал облегчение.
— Ешь тогда. Худющая…
— А вы мне о себе расскажите.
— Мы же на «ты» уже?
— Привычка, — робко улыбнулась Мура. Самохин кивнул:
— Да нечего особенно рассказывать. Мне сорок, живу работой. Есть сын. Проблемный. Но тебя это не будет касаться, так что не переживай.
Было странно вот так о себе рассказывать. Немного по-детски даже, но ведь и Маша не так давно из детского возраста вышла. Вот тебе и прелесть связи с малолеткой. Дмитрий улыбнулся краешком губ. Все же циника в себе победить не так просто. Привык он как-то к товарно-денежным отношениям. А тут… Даже немного терялся. А может, всему виной стремительность развития событий? Он как-то даже не понял, как это случилось. Не переварил, не утряс в себе. Порыв — вжух, и она уже рядом. На расстоянии вытянутой руки. И могла ведь и под ним уже очутиться, что-то он не заметил, чтобы Маша противилась. Низ живота обожгло. Член в штанах дернулся, стоило только вспомнить, как охр*ненно было ее целовать.
Самохин поморщился. Такой стояк, да без возможности разрядиться — абсолютно ненужное неудобство. Но ведь, какого-то хрена, он решил не спешить! А теперь, что прикажете, включать заднюю? И что он будет тогда за мужик? Не малец ведь. Потерпеть может. А покуда цветочки носить, да за ручку держаться — зудел чертов циник внутри. Но с его речами Дима поступал, как Одиссей с сиренами. Уши не затыкал, но слушал без влюбленности. Еще и отгавкивался про себя. Мол, а что? Можно и цветочки. Для разнообразия. Для такой-то девочки. И почему-то даже этот скептичный засранец затыкался, когда о ней заходила речь.
— А я и не переживаю, — повела плечами Маша, пристально его разглядывая.
А Самохин отчего-то смутился. Рожи своей помятой, бритвы несколько дней не знавшей. Что она в нем только нашла? Ведь не в бабках была причина. Встроенный счетчик в глазах Дима сразу бы увидел. Научился со временем. Это поначалу только его любая прожженная девка облапошить могла, потому как он, в силу внутренней простоты, и представить не мог, что вокруг столько желающих себя продать подороже. А потом жизнь научила. Обжегся однажды, но оно того стоило! Умнее Самохин стал — факт. Не сказать, что больше не велся на красивых да продажных баб, но хоть о правилах игры был наслышан. А потом и они надоели. Настоящего захотелось. Как та, что сейчас перед ним. Вот, если бы еще не такая молоденькая…
— Вот и хорошо. Сын… в общем, больная тема, — поморщился Дима.
— Я уже поняла, что вам… — Самохин вскинул бровь, Маша испуганно рассмеялась и сквозь смех добавила: — тебе не давали с ним видеться.
— Так и есть. У него даже отцом не я записан… По глупости да по молодости залетели. А девочка непростая была. Вот… и попал я под раздачу. С первого курса поперли, в армию загремел… Тесть несостоявшийся постарался. Тогда, в восемнадцать — ребенок не казалось мне такой уж большой проблемой. Я думал только о том, как бы собственную жизнь не проср*сть. А Вику родители на аборт хотели отправить, но та уперлась. А потом познакомилась со своим будущим мужем. Ну, и обтяпали все…
— А ты?
Самохин пожал плечами:
— Да что там я? Говорю же, в восемнадцать я на все смотрел по-другому. Свою вину не снимаю. Может быть, можно было что-то сделать по горячим следам… А я не смог.
— Ну, ты же его не по доброй воле бросил…
Самохин кивнул, а потом настороженно вскинул голову:
— Постой… Ты случайно с дедом не потому ли, что…
— Нет-нет. Я с родителями до недавнего времени жила… Хотя, может, лучше бы было в детдоме. А вот мой брат… ну, тот, который в одном с тобой доме живет… его мать оставила. И, знаешь, я порой завидую, что он не знал ее крепкой материнской любви, — криво улыбнулась Мура.
Вообще-то раньше она всегда стеснялась говорить о своем детстве. Но совсем недавно девушке на глаза попалась статья, в которой автор призывал людей делиться своими проблемами и страхами, а не таить их в себе. И действительно, вскрыв гноящиеся с малолетства нарывы, стало как будто бы легче. Не то, чтобы Мура теперь кричала о том, что внутри, на каждом углу, но в ее окружении появились люди, с которыми ей хотелось быть откровенной, с которыми искренность давалась легко. И Дима был одним из таких.
Прошлое потихоньку отпускало Машу, а жизнь на глазах налаживалась. Один ужин с Самохиным чего стоил! Не ошиблась она в нем. Ни на грамм. Так и думала, что он таким окажется. Уютным каким-то, без тараканов. Одна беда — не решил мужик, что будет с ней делать! Зато Мура уже все на десять лет вперед расписала. Ей-то, главное, было его внимание на себя обратить, а дальше… она своего не упустит! Должно же ей хоть раз повезти в этой жизни?! Должно!
Незабываемым было все: и вечер, и разговоры, возможно, немного странные разговоры, которые их совершенно не напрягали. Дима искренне интересовался ее жизнью и осторожно делился подробностями своей. Время летело незаметно, поездка до дома — так вообще — один миг.
— Ну… До завтра тогда… — нерешительно протянула Маша, шаря рукой по двери в поисках ручки. — Спасибо, что подвезли… подвёз…
— Угу… подвёз.
Он положил конец ее неловкости одним движением. Медленно-медленно занес руку, едва касаясь, очертил скулу, мазнул по шее и спустился вниз. Маша резко втянула воздух… и, казалось, навсегда разучилась дышать. Одно движение — а у нее голова кругом, и огонь по всему телу. Вот тебе и холодная!
— Дииим… — выдыхает, дрожа всем телом, пьянея от того, что может его назвать вот так… по имени. Его! Великого и ужасного Самохина. Того, о ком так долго мечтала! Невероятно! Целовать его, не стесняясь, гладить руками крепкую грудь, царапать короткими ногтями затылок, шептать что-то бессвязно, тая под его настойчивыми руками.
Глава 9
Происходящее было каким-то чудом. Маша не могла уснуть. Ночь, сомкнувшая город в своих объятьях, пялилась в окна желтым взглядом уличных фонарей и не давала забыться сном. Или мысли о Самохине не давали. Муре казалось, что всю свою жизнь она шла к нему. Спотыкалась на кочках, обходила глубокие мутные лужи, падала и вставала, и снова шла. Подчиненная ходу времени, направляемая ритмом жизни, шла… Сама не зная, куда и зачем. А теперь поняла. Вот он — тот, кого она так долго искала. Тот, чья любовь станет для нее наградой за бесконечные километры пути. За бессонные одинокие ночи и болезненное осмысление нелюбви.
Возможно, такие выводы кому-то показались бы слишком поспешными. Но Маша не считала, что торопит события. Любовь — она ведь так и приходит. Встреча с тем самым подобна вспышке, от которой искры летят во все стороны, и ускоряется сердцебиение. Да… Сердце стучит! Сердце колотится, сердце морзянкой отбивает депеши и направляет их в мозг — это он! И нет никакой возможности игнорировать эти посылы, и смысла нет… Это то, чего избежать не удастся. Это то, что уже случилось. Это то, что стоит принять, как данность, гостеприимно впустив в себя…
— Выпей хоть чаю, Машута… Все на бегу у тебя!
Маша кивнула головой, выхватила у деда полную кружку чая, отпила. Кипяток обжёг язык, на глаза набежали слезы. Пот моментально выступил над верхней губой и на висках.
— Не, не лезет. Жарко ведь… — покачала головой, отставляя от себя обжигающую пальцы кружку.
— Целый день ведь голодная будешь! — недовольно покачал головой дед.
— Я в универе что-нибудь перехвачу. Ну, все… Я побежала!
— Удачи!
— Спасибо! — уже практически из-за двери прокричала Мура.
Ей оставалось сдать всего пару зачетов и один экзамен. И все — свобода. Пожалуй, впервые Машу радовал не сам факт окончания сессии, а то, что случится после. Она уже прокручивала в голове, как выйдет на работу к Самохину, как они бок о бок будут трудиться, обмениваясь только им понятными взглядами и жаркими поцелуями. А потом еще эта командировка… Интересно, у них будут разные номера? Наверное, да. Сплетни им совершенно ни к чему. А ведь так хотелось, чтобы уже свершилось… главное.
— Привет!
— Привет, Сев. Как ты?
Удивительно, но сейчас Богатырев не вызывал в ней абсолютно никаких эмоций. Все, что случилось когда-то, теперь покрылось толстым слоем пепла. Возможно, это был пепел ее самой. Прежней. Наивной и глупой. Той, вместе с которой растворились и ее чувства к Севе. Испарились, словно их не было вовсе.
Обида ушла, и за ней, как привязанная, подалась прочь из сердца боль.
— Неплохо, — обаятельно улыбнулся парень, — вчера накидал новый трек… Хочу доработать его нормально… Что-то мне подсказывает, что он может неплохо выстрелить.
— Оу, круто. Рада за тебя.
— Хочешь послушать?
— Эээ…
— Или на студии зачекиниться?
— Ну, у меня работа, а тут еще сессия…
— Да брось! Посмотришь, как мы делаем ветер!
Читать бесплатно другие книги:
