Шоссе Линкольна Тоулз Амор
– Дачес, все нормально. Ложись там, а я лягу с Билли. Думаю, нам не мешает отоспаться.
Эммет пошел дальше, но через несколько шагов обернулся.
– Вам с Вулли надо переодеться. Он себе что-нибудь подберет в шкафу отца. Они примерно одинакового размера. Вещи для себя и для Билли я уже упаковал, а ты возьми что хочешь из моего шкафа. Там еще пара школьных сумок, можете воспользоваться.
– Спасибо, Эммет.
Он пошел дальше, а я вернулся в его комнату. Слышно было за дверью, как он умывается, а потом идет к брату в комнату.
Я лежал и смотрел в потолок. Самолетиков надо мной не было. Только трещина в штукатурке, вяло огибавшая потолочную лампу. Но в конце долгого дня этой трещины достаточно, чтобы запустить твои мысли неведомо куда. И то, как огибала эта трещина лампу, вдруг напомнило мне излучину реки Платт около Омахи.
Ах, Омаха, я помню тебя хорошо.
Это было в августе сорок четвертого, через полгода после моего восьмого дня рождения.
Тем летом отец участвовал в разъездной труппе, якобы для сбора средств на войну. Шоу называлось «Звезды варьете», но с таким же успехом могло называться «Кавалькадой бывших». Начинал его жонглер-наркоман, которого пробирала трясучка ко второй половине номера, за ним выходил восьмидесятилетний комик, забывавший, какие анекдоты он уже успел рассказать. Отец выступал с попурри из знаменитых шекспировских монологов – как он именовал его, «Двадцать две минуты мудрости на всю жизнь». В бороде большевика, с кинжалом за поясом, он медленно поднимал голову и взглядом искал на правом балконе первого яруса царство высших идей. И начинал: «Но что за свет мелькает в том окне?..», «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом…», «Как знать, что нужно? Самый жалкий нищий в своей нужде излишком обладает…»
От Ромео к Генриху, к Лиру. Тонко скроенная последовательность от романтического юноши к созревающему герою, к бестолковому старику.
Насколько помню, турне началось с театра «Маджестик» в славном городе Трентон, Нью-Джерси. Оттуда мы направились на запад, вглубь страны, к огням больших городов, от Питтсбурга до Пеории.
Последней остановкой были недельные гастроли в театре «Одеон» в Омахе. Затесавшееся между вокзалом и кварталом красных фонарей импозантное здание в стиле ар-деко не сообразило стать кинотеатром, когда еще была возможность. В поездках мы чаще всего останавливались вместе с остальными артистами в гостиницах, предназначенных для людей нашего сорта – разных беглецов и торговцев Библией. Но в финальной точке турне – дальше приглашений не было, – отец заселялся в самый роскошный отель города. С тростью Уинстона Черчилля он подходил к столу портье и голосом Джона Барримора просил проводить в номер. Выяснялось, что отель заселен полностью, а номер для него не был забронирован. С негодованием, подобающим человеку его статуса, он восклицал: «Что такое? Не забронирован? Да ведь сам Лайонел Пендергаст, генеральный менеджер «Уолдорф Астории» (мой близкий друг), заверил меня, что в Омахе нет лучшего места для ночлега, и лично звонил в вашу контору, чтобы забронировать для меня номер!» В итоге дирекция признавалась, что президентский апартамент свободен, и папаша снисходил, заметив, что он человек простых привычек, но президентский апартамент вполне его устроит, и благодарю.
Расположившись, этот человек простых привычек вовсю пользовался предоставлявшимися благами. Вся одежда, до последнего шва, отправлялась в прачечную. Приглашались в номер маникюрши и массажисты. Посыльные отправлялись за цветами. В нижнем баре в шесть часов всех угощали напитками.
Тогда, в воскресенье, в августе, наутро после финального выступления отец предложил выехать на природу. Его ангажировали на несколько выступлений в денверском «Палладиуме», и он захотел отпраздновать это пикником на берегу извилистой реки.
Когда мы спускались с багажом по черной лестнице, отец подумал, что стоит дополнить наше празднование представительницей прекрасного пола. Например, мисс Мейплз, приятнейшей молодой дамой, которую Мефисто, косоглазый фокусник, ежевечерне распиливал пополам во втором отделении. И кого же мы встретили в переулке, с чемоданом в руке, как не эту спелую блондинку, о которой только что шла речь.
– Ура! – сказал отец.
Каким же восхитительным оказался день!
Мисс Мейплз устроилась на переднем сиденье, я сзади на открытом, и мы поехали в большой городской парк на берегу реки Платт, где трава была пышная, деревья высокие, и вода блестела под солнцем. Накануне вечером отец заказал пикник: жареного цыпленка, холодную кукурузу в початках. Он даже стянул скатерть прямо из-под нашего завтрака (попробуй-ка так, Мефисто!).
Мисс Мейплз, которой было не больше двадцати пяти, наслаждалась обществом моего папаши. Смеялась всем его шуткам и душевно благодарила всякий раз, когда он наливал ей вина. И даже краснела от комплиментов, позаимствованных у Барда.
Она привезла портативный проигрыватель, и мне было поручено менять пластинки и наставлять иголку, а они шатко танцевали на траве.
Было отмечено, что полный желудок притупляет ум. Наблюдение в высшей степени справедливое. Потому что, когда мы побросали бутылки в реку, убрали проигрыватель в багажник и тронулись, и отец сказал, что нам надо на минуту заехать в ближний городок, у меня это не вызвало вопросов. И когда мы подъехали к каменному зданию на холме, и отец попросил меня подождать с молодой монахиней в одной комнате, пока он разговаривает с монахиней постарше в другой, я опять не увидел в этом ничего странного. И только выглянув случайно в окно и увидев, как папа стремительно отъезжает от дома, а голова мисс Мейплз у него на плече, я понял, что меня кинули.
Девять
Эммет
Когда Эммет проснулся, пахло жареным беконом. Он не мог вспомнить, когда последний раз просыпался от этого запаха. Уже больше года его будила в шесть пятнадцать жалоба горна и возня сорока ребят. В любую погоду им давалось сорок пять минут на душ, одевание, уборку постелей, завтрак – и в строй. Проснуться на нормальном матрасе, на чистых простынях и в запахе бекона – это было так непривычно, так неожиданно, что Эммет не сразу понял, откуда взялся бекон и кто его жарит.
Он повернулся набок и увидел, что Билли нет, а часы на тумбочке показывают девять сорок пять. Ругаясь вполголоса, он вылез из постели и оделся. Он надеялся въехать в город и выехать до того, как люди выйдут из церкви.
В кухне друг против друга сидели Билли и Дачес, а у плиты стояла Салли. Перед ребятами были тарелки с яичницей и беконом, а на середине стола – корзинка с печеньем и банка клубничного варенья.
– Какое угощенье тебя ждет! – сказал Дачес, увидев Эммета.
Эммет подвинул стул и посмотрел на Салли. Она подняла кофейник.
– Салли, тебе не обязательно было для нас готовить.
Вместо ответа она поставила перед ним кружку.
– Вот тебе кофе. Яичница будет готова через минуту.
Она повернулась и пошла к плите.
Дачес еще раз откусил от печенья и покачал головой.
– Я объездил всю Америку, Салли, а такого печенья еще не пробовал. В чем твой секрет?
– Нет в нем никакого секрета.
– Если нет, то должен быть. И Билли сказал мне, что ты сделала желе.
– Это не желе, а варенье. А варю его всегда в июле.
– Варит целый день, – сказал Билли. – Ты бы видел ее кухню. На всех столах корзинки с ягодами и пять фунтов сахара, и варится в четырех кастрюлях.
Дачес присвистнул и опять покачал головой.
– Это, может быть, и старомодное занятие, но с того места, где я сижу, кажется, что оно стоит усилий!
Салли отвернулась от плиты и поблагодарила его с некоторой церемонностью. Потом посмотрела на Эммета.
– Ты готов уже?
И, не дожидаясь ответа, поднесла еду.
– Нет, правда, напрасно ты утруждалась, – сказал Эммет. – С завтраком мы бы справились, и в шкафу много джема.
– Учту на будущее, – сказала Салли и поставила тарелку.
Потом отошла к раковине и принялась отмывать сковороду.
Эммет смотрел ей в спину. Билли спросил его:
– Ты когда-нибудь был в «Империале»?
Эммет повернулся к брату.
– А это что? «Империал»?
– Кинотеатр в Салине.
Эммет, наморщив лоб, посмотрел на Дачеса, и тот сразу внес ясность.
– Билли, твой брат не бывал в «Империале». Я бывал, и другие ребята.
Билли кивнул, но продолжал о чем-то думать.
– Вам надо было просить разрешения на кино?
– Тебе не так разрешение требовалось, как… инициатива.
– А как же вы уходили?
– О! Разумный вопрос в тех обстоятельствах. Салина не совсем тюрьма. Вышек с часовыми и прожекторов там нет. Это скорее как учебный лагерь в армии – бараки среди полей, столовая и мужики постарше, в форме, которые орут на тебя, когда идешь слишком быстро, если не орут, что идешь слишком медленно. У этих, в форме – сержантов, так сказать, – свои казармы с бильярдом, радио и холодильником, полным пива. И в субботу, когда гасят свет, а они пьют и гоняют шары, ты с ребятами вылезаешь из окна в душевой и дуешь в город.
– Это далеко?
– Не очень. Если рысью по картофельному полю, через двадцать минут ты у реки. Река чаще всего мелкая, по колено, переходишь вброд, в трусах, и попадаешь в город к десятичасовому сеансу. Можешь взять пакет попкорна и бутылку ситро и смотришь фильм с балкона, а к часу ночи ты уже на койке, и никто ничего не знает.
– Никто ничего? – с оттенком восхищения повторил Билли. – А как ты платишь за кино?
– Может, сменим тему? – предложил Эммет.
– Конечно! – сказал Дачес.
Салли, вытиравшая сковороду, со стуком поставила ее на плиту.
– Пойду застелю кровати, – сказала она.
– Тебе не обязательно стелить, – сказал Эммет.
– Сами не застелются.
Салли вышла из кухни, и слышно было, как она поднимается по лестнице.
Дачес посмотрел на Билли и поднял брови.
– Прошу извинить, – сказал Эммет, встав из-за стола.
Пока он поднимался по лестнице, слышно было, что брат и Дачес завели разговор о графе Монте-Кристо и его чудесном побеге из тюрьмы на острове – обещанная смена темы.
Когда Эммет вошел в отцовскую комнату, Салли быстрыми четкими движениями застилала постель.
– Ты не предупредил, что будешь с приятелями, – сказала она, не поднимая головы.
– Я сам не знал, что буду с ними.
Салли быстро взбила подушки и положила к изголовью.
– Извини, – сказала она, протиснувшись мимо Эммета в дверь, и направилась в его комнату.
Эммет вошел за ней следом – она смотрела на кровать, уже застеленную Дачесом. Он даже слегка удивился такой аккуратности, но Салли – нет. Она стянула покрывало и простыню и с той же ловкостью постелила заново. Когда она занялась подушками, Эммет взглянул на часы на тумбочке. Было почти четверть одиннадцатого. Рассиживаться некогда.
– Салли, если ты хочешь что-то сказать…
Салли остановилась и посмотрела ему в глаза – впервые за утро.
– А что мне сказать?
– Правда, не знаю.
– Вот это правильно.
Она расправила подол и шагнула к двери, но он стоял у нее на пути.
– Прости, не поблагодарил тебя в кухне. Я просто хотел сказать…
– Знаю, что ты хотел сказать. Потому что сказал. Что мне не надо было пропускать утреннюю службу в церкви, готовить вам завтрак. И обед вчера вечером готовить. Это очень трогательно, но к твоему сведению, сказать, что ты напрасно хлопотала, – не то же самое, что выразить благодарность. Совсем не то же самое. И неважно, сколько магазинного джема у тебя в шкафу.
– Так вот в чем дело? В этом джеме? Салли, я совсем не хотел принизить твое варенье. Конечно, оно лучше этого джема в шкафу. Но я знаю, какого труда тебе это стоило, чтобы потом скормить нам целую банку. Понимаю, был бы праздник какой-нибудь.
– Если тебе интересно знать, Эммет Уилсон, я радуюсь, когда мою стряпню кушают мои друзья и родные, пусть и не в праздник. Но может быть – может быть, – я подумала, что ты и Билли напоследок полакомитесь моей стряпней перед тем, как отправитесь в Калифорнию, не сказав мне ни слова.
Эммет закрыл глаза.
– Подумать, так мне повезло еще, – продолжала она, – что твоему другу Дачесу хватило ума рассказать о твоих планах. Иначе пришла бы завтра утром с колбасой и жарить оладьи, а есть их некому.
– Прости, что не собрался сказать тебе. Не потому, что скрывал. Я говорил об этом вчера твоему отцу. Он сам поднял эту тему – сказал, что, наверное, лучше всего нам с Билли сняться с места и где-нибудь начать жизнь заново.
Салли посмотрела на Эммета.
– Отец мне сказал. Что вам надо уехать и начать все заново.
– Коротко и ясно.
– Да, замечательный же план.
Салли прошла мимо Эммета и направилась в комнату Билли. Там лежал Вулли и дул в потолок, пытаясь привести в движение самолетики.
Салли подбоченилась.
– А ты кто такой, интересно?
Вулли посмотрел на нее изумленно.
– Я Вулли.
– Ты католик, Вулли?
– Нет, я в епископальной церкви.
– Тогда что ты делаешь в постели?
– Не знаю, – признался Вулли.
– Одиннадцатый час утра, и у меня куча дел. Так что на счет пять я застилаю постель, с тобой или без тебя.
Вулли выскочил из-под одеяла в трусах и с изумлением наблюдал, как Салли заправляет постель. Он почесал макушку и увидел в двери Эммета.
– Привет, Эммет.
– Привет, Вулли.
Вулли, прищурясь, посмотрел на Эммета, и вдруг лицо его осветилось.
– Там бекон?
– Ха! – сказала Салли.
А Эммет спустился по лестнице и вышел во двор.
Радуясь, что он наконец один, Эммет сел за руль «студебекера».
С тех пор, как выехал из Салины, он ни минуты не был наедине с собой. Сначала он ехал с директором, потом сидел в кухне с мистером Обермейером, потом на веранде с мистером Рэнсомом, потом Дачес и Вулли, а теперь – Салли. Сейчас ему одного хотелось, одно было нужно: привести в порядок мысли. Куда бы они с Билли ни решили отправиться – в Техас, в Калифорнию или еще куда, в голове должна быть ясность. Но, повернув на шоссе 14, он поймал себя на том, что думает вовсе не о будущем их маршруте, а о своем разговоре с Салли.
«Правда, не знаю».
Так он ответил ей, когда она спросила, о чем, ему кажется, она думает. И, строго говоря, он не знал.
Но угадать было бы не трудно.
Он вполне понимал, чего может ожидать Салли. Когда-то он, может быть, и дал повод для ожиданий. Так бывает с молодыми: раздувать пламя взаимных ожиданий, пока ход жизни не выявит их. Но Эммет, с тех пор как отправился в Салину, не давал ей повода чего-то особенного ожидать. Когда от нее приходили посылки – с домашним печеньем и городскими новостями, – он не отвечал ни словом благодарности. Ни по телефону, ни запиской. И перед возвращением домой не предупредил о скором приезде, не попросил прибраться в доме. Подмести, или застелить кровати, или оставить кусок мыла в ванной, или яйца в холодильнике. Ни о чем не попросил.
Почувствовал ли благодарность, увидев, что все это она сделала сама ради него и Билли? Конечно. Но быть благодарным – это одно, а быть обязанным – совсем другое.
Он подъезжал к пересечению с Седьмым шоссе. Если свернуть там направо и вернуться окольным путем по дороге 22D, то можно въехать в город, минуя ярмарочную площадь. Но какой смысл? Площадь все равно будет там, минует он ее или не минует. Уедет он в Техас или в Калифорнию, или еще куда, она все равно там будет.
Нет, объезд ничего не изменит. Может быть, вообразишь на минуту, что случившееся не случилось. Поэтому Эммет не только проехал поворот, но и сбавил скорость до двадцати миль в час перед ярмарочной площадью, а потом остановился на левой обочине, где ничего иного не оставалось, как на эту площадь сосредоточенно поглядеть.
Пятьдесят одну неделю в году площадь выглядела точно так, как сейчас – четыре пустынных акра под сеном, набросанным, чтобы прибить пыль. Но в первую неделю октября она пустой не будет. Тут будет музыка, народ и огни. Будет карусель, будет игрушечный автодром, будут раскрашенные будки тиров, где сможешь испытать свою меткость. Будет большой полосатый тент, и под ним с надлежащей торжественностью будут совещаться судьи и присуждать голубую ленту за самую большую тыкву и самый вкусный лимонный торт со взбитым кремом. И будет загон с трибунами, где будут тянуть трактор и накидывать лассо на телят и тоже присуждать голубые ленты. А дальше в глубине, за продовольственными ларьками, под яркими лампами – состязание скрипачей.
И надо же, чтобы Джимми Снайдер выбрал место и время для драки рядом с продавцом сахарной ваты в последний день ярмарки.
Когда Джимми бросил первую фразу, Эммет подумал, что тот говорит с кем-то другим – он был почти не знаком с Джимми. Эммет был на год младше, общих уроков у них не было, в командах с Джимми он не играл, соприкасаться им было негде.
Но Джимми Снайдеру знакомства и не требовалось. Он любил наехать на человека, знакомого, незнакомого – все равно. И неважно, за что. Может быть, за то, как ты одет, за то, что ты сейчас ешь, за то, как твоя сестра перешла улицу. Да за что угодно, лишь бы достать тебя.
В стилистическом отношении Джимми оформлял свои наезды в виде вопросов. С невинным лицом он задавал первый вопрос, не обращаясь ни к кому конкретно. И если в больное место не попадал, на первый вопрос отвечал сам и задавал другой, залезая поглубже.
«Смотри, до чего трогательно», – сказал он, увидев, что Эммет держит Билли за руку. – Нет, вы видали что-нибудь трогательнее?»
Тут Эммет понял, что речь о нем, но решил не обращать внимания. Ну, держит он маленького брата за руку посреди ярмарки. А кто не держал бы шестилетнего мальчика посреди толпы в восемь часов вечера?
И Джимми попробовал другой заход. Сменив, так сказать, передачу, он удивился вслух, почему это отец Эммета не участвовал в войне – потому ли, что принадлежал к категории 3-С, дававшей отсрочку фермерам? Насмешка показалась Эммету странной, учитывая, сколько мужчин в Небраске освобождалось от службы по этой статье. Такой странной, что он даже остановился и обернулся – и это была первая его ошибка.
Теперь Джимми завладел его вниманием и ответил на вопрос сам.
«Нет, – сказал он. – Чарли Уотсон не получил бы 3-С. Потому что не сумел бы и траву выращивать в райском саду. Наверное, у него была статья 4-F».
Тут Джимми покрутил пальцем у виска, показывая, что у Чарли Уотсона голова не в порядке.
Дразнилки были почти детские, но Эммет невольно стиснул зубы. Его уже бросило в жар. Но он еще чувствовал, что Билли тянет его за руку – то ли потому, что хотел скорее на конкурс скрипачей, сейчас начинавшийся, то ли в свои шесть лет уже понимал, что ничего хорошего не выйдет из разговоров с такими, как Джимми Снайдер. Но оттащить брата Билли не успел: Джимми шуточку продолжил.
«Нет, – сказал Джимми, – не мог он по 4-F. Слишком глуп для сумасшедшего. Я думаю, не воевал потому, что он 4-E. Как там? Отказавшийся по морально-религиозным…»
Джимми не успел сказать «убеждениям». Эммет ударил его. Ударил, даже не отпустив руку брата, – без замаха, прямым – и сломал Джимми нос.
Но умер Джимми, конечно, не из-за сломанного носа. Он упал. Он так привык язвить безнаказанно, что не ожидал удара. Он попятился, взмахнув руками. Зацепился каблуком за скрученные провода, упал навзничь и ударился затылком о шлакоблок, державший оттяжку шатра.
Согласно медицинской экспертизе, Джимми ударился об угол шлакоблока с такой силой, что в затылке образовалась треугольная вмятина глубиной в дюйм. Он впал в кому, дышать продолжал, но силы у него постепенно уходили. Через шестьдесят два дня жизнь из него ушла окончательно, и семья продолжала уже бесцельное дежурство у его койки.
Как сказал директор колонии: «Подлая игра случая».
Известие о смерти Джимми принес семье шериф Питерсен. До сих пор он не торопился выдвинуть обвинение – ждал, что будет с Джимми. А Эммет, между тем, хранил молчание, не видя смысла в том, чтобы излагать свою версию событий, пока Джимми борется за жизнь.
Но приятели Джимми не молчали. Они говорили о столкновении часто и подробно. Они говорили об этом в школе, у стойки с газированной водой, в доме у Снайдеров. Рассказывали, как вчетвером шли к тележке с сахарной ватой, и Джимми случайно столкнулся с Эмметом и даже не успел извиниться: Эммет сразу ударил его по лицу.
Мистер Стритер, адвокат Эммета, уговаривал его выступить в суде и изложить свою версию событий. Но чья бы версия ни возобладала, Джимми Снайдера было не воскресить. И Эммет сказал мистеру Стритеру, что не хочет судиться. И первого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года Эммет, полностью признав вину, был приговорен судьей Скомером к восемнадцати месяцам в специальной исправительной колонии для несовершеннолетних на ферме в Салине, штат Канзас.
Через десять недель эта ярмарочная площадь заполнится людьми, думал Эммет. Поставят шатер, сколотят сцену, и люди снова соберутся посмотреть на состязания, поесть, послушать музыку. Эммет включил скорость; его немного утешало то, что к началу ярмарки они с Билли будут за тысячу миль отсюда.
Он остановил машину на лужайке сбоку от суда. В воскресенье открыто было мало магазинов. Он заехал к Гандерсону и в магазин стандартных цен и истратил двадцать долларов из отцовского конверта на всякую всячину для дороги на запад. Положив пакеты в машину, он пошел по Джефферсон-стрит к библиотеке.
В главном зале за V-образным столом сидела немолодая библиотекарша. Эммет спросил, где найти ежегодники и энциклопедии; она отвела его в справочный отдел и показала на полки. Эммет чувствовал, что она присматривается к нему, пытается припомнить лицо. Эммет не бывал в библиотеке с детства, но она могла узнать его по разным причинам – потому хотя бы, что фотография его не раз появлялась на первой полосе местной газеты. Первый раз – школьный снимок рядом с фотографией Джимми. Потом Эммета Уотсона сопровождают в полицию для предъявления обвинения. Потом Эммет Уотсон спускается по лестнице суда после слушания. Продавщица у Гандерсона присматривалась к нему точно так же.
– Помочь вам найти что-то конкретное? – спросила библиотекарша.
– Нет, мэм. Я найду.
Библиотекарша вернулась на свое место, а Эммет снял нужные тома, положил на стол и сел.
Большую часть пятьдесят второго года отец Эммета боролся то с одной болезнью, то с другой. Весной пятьдесят третьего он никак не мог отделаться от гриппа, и доктор Уинслоу направил его в Омаху для анализов. Через несколько месяцев отец написал Эммету в Салину, что он «снова на ногах» и «почти оклемался». Тем не менее он согласился еще раз съездить в Омаху, сделать какие-то новые анализы «по ихнему докторскому обыкновению».
Эммета не обманули ни шпилька в адрес медиков, ни нарочито простонародные заверения отца. К ним отец всегда прибегал, сколько себя помнил Эммет. Утешал, что сев хорошо прошел, что урожай зреет хороший, утешал объяснениями, почему мать вдруг делась неизвестно куда. И Эммет был достаточно взрослым, чтобы понять: путь к выздоровлению редко вымощен повторными визитами к специалистам.
Всякие сомнения в прогнозе касательно мистера Уотсона отпали августовским утром, когда он встал из-за завтрака и на глазах у Билли упал без сознания. За этим последовала третья поездка в Омаху, уже в санитарной машине.
Тем вечером Эммета позвали в кабинет директора колонии – звонил доктор Уинслоу. И план у Эммета начал оформляться. Вообще-то план уже не первый месяц жил где-то в подсознании, но теперь обозначился – в разных вариантах по времени и масштабу, но всегда за пределами Небраски. Осенью состояние отца все ухудшалось, а план постепенно обретал четкость. В апреле отец умер, и все стало ясно – как будто жизненные силы его перелились в жизненный план Эммета.
План был простой.
Как только Эммета отпустят из Салины, они с Билли соберут вещи и отправятся к большому городу – куда-нибудь, где нет силосных башен, комбайнов и ярмарочной площади, – и там на деньги, оставленные отцом, купят дом.
Дом не роскошный: три или четыре спальни, одна или две ванные. Хоть в колониальном стиле, хоть в викторианском, пусть каркасный, пусть под гонтом. Важно – чтоб запущенный.
Потому что купят его не для того, чтобы обставлять мебелью, приобретать посуду, увешивать картинами, тем более заполнять памятными вещами. Они купят дом, чтобы отремонтировать его и продать. А чтобы свести концы с концами, Эммет наймется к местному строителю. И вечерами, пока Билли делает уроки, Эммет будет приводить дом в порядок, постепенно, шаг за шагом. Начнет с крыши, если требуется, и окон, чтобы защититься от непогоды. Потом займется стенами, дверями и полом. Потом багетом, перилами, шкафами. Когда приведет дом в порядок, когда окна будут открываться и закрываться, лестница не будет скрипеть и в каждом уголке чистота, – тогда и только тогда они дом продадут.
Если сделать все как надо – купить правильный дом в правильном районе, не пожалеть трудов, то, рассчитывал Эммет, первой же продажей он удвоит свой капитал – потратит его на покупку уже двух запущенных домов и повторит все снова. Только на этот раз, отремонтировав два дома, один он продаст, а другой сдаст внаем. Если не расслабляться, полагал Эммет, то через несколько лет он накопит достаточно, чтобы уйти с работы и нанять одного или двух подручных. Тогда он будет ремонтировать четыре дома и собирать арендную плату с восьми. Но никогда, ни при каких обстоятельствах не возьмет он в долг ни цента.
Помимо усердной работы, рассудил Эммет, есть еще одно необходимое условие для успеха – крупный конгломерат, который будет еще расти. С этой мыслью он отправился в маленькую библиотеку Салины и, раскрыв в восемнадцатом томе «Британской энциклопедии» таблицу, переписал следующее:
Когда Эммет открыл статью о Техасе, он не потрудился прочесть даже первые абзацы с кратким описанием истории штата, его хозяйства, культуры и климата. Он увидел, что с 1920-го до 1960-го года население больше чем удвоилось, – и этого ему было достаточно.
Но из тех же соображений стоило посмотреть другие быстро растущие штаты страны.
И в библиотеке Моргена Эммет вынул из бумажника тот листок и положил на стол. Затем открыл третий том энциклопедии и добавил вторую колонку.
Рост Калифорнии так удивил Эммета, что он даже прочел первые абзацы. Оказалось, что экономика штата растет по разным направлениям. Прежде штат был сельскохозяйственным гигантом, но война сделала его ведущим строителем кораблей и самолетов; Голливуд стал всемирной фабрикой грез; порты Сан-Диего, Лос-Анджелеса и Сан-Франциско – самыми большими торговыми воротами Америки. По прогнозам только за пятидесятые годы население Калифорнии должно вырасти на пять миллионов – в полтора раза.
Идея, что они с братом найдут мать, была и вчера безумной, а сегодня тем более, учитывая этот рост населения. Но если Эммет намеревался ремонтировать и продавать дома, то Калифорния была бесспорным выбором.
Эммет убрал листок в бумажник, а энциклопедию вернул на полку. Но, вставив третий том на место, он снял двенадцатый. Стоя, открыл статью «Небраска» и пробежал глазами страницу. И отметил с мрачным удовлетворением, что с тысяча девятьсот двадцатого до тысяча девятьсот пятидесятого года численность ее населения держалась на уровне 1,3 миллиона человек, и в текущем десятилетии не ожидалось ни одним человеком больше.
Эммет поставил том на место и пошел к двери.
– Ты нашел, что искал?
Пройдя мимо стола справочной, Эммет обернулся к библиотекарше. Она подняла очки на темя, и Эммет понял, что неправильно оценил ее возраст. Едва ли ей было больше тридцати пяти.
– Нашел, – сказал он. – Спасибо.
– Ты брат Билли, да?
– Да, – сказал он, слегка удивившись.
– Я Элли Матьессен. Догадалась – вы очень похожи.
– Вы хорошо знаете брата?
– Он проводил здесь много времени. По крайней мере, пока тебя не было. Твой брат любит хорошие истории.
– Это да, – с улыбкой ответил Эммет.
И, уже выйдя за дверь, добавил про себя: «к добру или к худу».
Когда Эммет вышел из библиотеки, перед «студебекером» стояли трое. Того, что справа, высокого, в ковбойской шляпе, он не знал. Слева стоял Эдди, старший брат Дженни Андерсен, а посредине – Джейкоб Снайдер. По тому, как Эдди пинал тротуар, Эммет видел, что ему не хочется здесь быть. Увидев Эммета, высокий толкнул Джейкоба в бок. Джейк поднял голову, и Эммет понял, что ему тоже не хочется здесь быть.
С ключами в руке Эммет остановился в нескольких шагах от них и кивнул обоим знакомым.
– Джейк. Эдди.
Они не ответили.
Эммет подумал попросить прощения у Джейка, но Джейк пришел не за этим. Эммет уже просил прощения и у Джейка, и у остальных Снайдеров. Просил после драки, потом в полиции и, наконец, на ступенях суда. Снайдерам от его извинений проку не было, не будет и сейчас.
– Я не хочу неприятностей, – сказал Эммет. – Я хочу сесть в машину и уехать.
– Я не могу тебе позволить, – сказал Джейк.
Наверное, он был прав. Они разговаривали всего минуту, а вокруг уже собирались люди. Несколько рабочих с ферм, вдовы Уэстерли и два мальчика, болтавшиеся на лужайке суда. Если закончится служба в церкви Пятидесятницы или в конгрегационалистской, народа станет еще больше. Что бы ни произошло дальше, папаше Снайдеру это станет известно, так что Джейку оставался только один способ довести эту их встречу до завершения.
Эммет положил ключи в карман и стоял, опустив руки.
Незнакомый заговорил первым. Он прислонился к двери «студебекера», сдвинул шляпу назад и улыбнулся.
– Похоже, у Джейка к тебе одно незаконченное дело.
Эммет посмотрел ему в глаза, потом повернулся к Джейку.
– Если незаконченное дело, Джейк, давай закончим.
Джейк как будто не знал, с чего начать, как будто гнев, которого он ожидал, который должен был испытывать все эти месяцы, вдруг ушел. Тогда, по примеру брата, он начал с вопроса.
– Ты думаешь, ты хорошо дерешься, Уотсон?
Эммет не ответил.
– Может, ты вроде боксер – когда бьешь без причины и без предупреждения?
– Причина была, Джейк.
Джейк подступил на полшага, чувствуя, что злость в нем поднимается.
– Говоришь, Джимми хотел первым тебя ударить?
– Нет. Он не пытался меня ударить.
Джейк кивнул, стиснув зубы, и подступил еще на полшага.
– Так любишь ударить первым – что ж ты меня не ударишь первым?
– Я не хочу тебя бить, Джейк.
Джейк посмотрел на Эммета, потом посмотрел в сторону. На двух приятелей он не смотрел. На зрителей, стоявших позади, не смотрел. Он смотрел куда-то в пространство. А потом, повернувшись, ударил Эммета прямым правой.
На Эммета он не смотрел, когда бил, – кулак только задел скулу, вместо того чтобы попасть в подбородок. Но задел чувствительно, так что Эммет качнулся и ступил вправо.
Все шагнули ближе – Эдди, незнакомец, зрители, даже женщина с коляской, только что подошедшая. Все – кроме Джейка. Он не двинулся и смотрел на Эммета. Эммет вернулся на прежнее место, по-прежнему не поднимая рук.
Читать бесплатно другие книги:
