Слева молот, справа серп Шахназаров Михаил

– Виктор Матвеич, это его слова. Он сам сказал, что иногда ему кажется понятным язык лосей, бобров и филинов.

– Но зачем это было выносить в заголовок? Чем тебе не угодил этот лесник?

– По-моему, вы утрируете, Виктор Матвеич. Ну не предложил даже чаю выпить, это ладно. А в остальном все нормально.

– Понятно. Зато, если бы он предложил выпить водки, ты бы эту клоунаду с фото и заголовком не сотворил. Вот Андрюша Марьин. Вот молодец! Взял отличное интервью у Софии Ротару. Она ему календарик с автографом подарила в благодарность. И читать его работу приятно. Начал исправляться парень. А у тебя все через жопу.

– Стараюсь не отставать от курса Родины.

– Знаешь, почему ты сейчас так говоришь, Рома? Потому что времена изменились. Теплее стало, вольготнее. А еще ты пользуешься моей добротой и уважением к твоему таланту. Но и у доброты есть граница. В случае с тобой добро и вправду наказуемо. Рома, скоро я уезжаю в отпуск.

– Слышал, что на озеро Балатон, Виктор Матвеич. Мечтаю туда попасть.

– Попадешь. Если дурить перестанешь, обязательно попадешь. Рома, не дай бог мой приезд омрачит новость о твоей очередной выходке. Это будет не последней каплей. Это будет последней Ниагарой. Но накроет она тебя.

Марьин перепачканными пальцами пытался заменить ленту на пишущей машинке. Матерком поминал производителей.

– Взгрел Матвеич за этого лося Вуцанса?

– Взгрел и тебя в пример поставил. Любитель Вески и Ротару… А еще сказал, что в отпуск отчаливает.

– И хорошо. Вернется отдохнувшим, добрым.

– Он этот момент упомянул. Сказал, что не дай бог я омрачу его приезд какой-нибудь очередной выходкой.

– Ты, Ромка, может, и не омрачишь. А вот Гвидо это сделать вполне способен.

– Вырос бы у него хер таким же большим, как рога у этого хмурого лесничего, – мечтательно произнес Рома.

К вечеру Ригу накрыли тяжелые тучи. На уставший от жары город упали первые капли дождя. В крохотном баре звучал голос Джо Дассена и пахло хорошим кофе. Зоя с грустной улыбкой смотрела на мокрую брусчатку мостовой.

– О чем думаешь, Зоюшка?

– Думаю, Ромка, почему ты все никак взрослеть не хочешь.

– Может, не дано. А может, просто не хочу. Ты про случай с рогатым егерем?

– Да хотя бы и про него.

– Зой, ну не мог я это фото не поставить. Меня даже внутренний голос убеждал – не надо. По слогам убеждал, представляешь? А я возьми да поставь.

– Терпеливый он у тебя, Ром, – внутренний голос. Подсказывает, а ты его посылаешь куда ни попадя, да еще над ним и хохочешь.

– Зой, а как здесь жить без смеха?

– А кто сказал, что нужно жить без смеха? Просто ты возвел клоунаду в степень. Может, на сцену тебе? Красив, пишешь хорошо, актерскими способностями не обделен.

– Зоя, я же максималист. А второго Райкина или Хазанова из меня не получится. – На самом деле у Ромы была задумка стать юмористом. – А потом… Соблазнов много. Поклонницы, гастроли, банкеты…

– Ты и без сцены бегать на поводу у соблазнов успеваешь. А ведь, наверное, я бы тебя другим и не любила, Ромка, – Зоя с улыбкой подмигнула. – То есть не собираешься ты взрослеть?

– Не-а, не собираюсь. Но ты представь, как мне тяжело помирать будет, ежели до старости доживу. Тело дряхлое, а в душе мальчишка. Все будут говорить, что пожил свое, а мне за их слова станет обидно.

– Рома, заканчиваем некрологические темы и едем домой заниматься сексом.

Так же стремительно пролетел еще один месяц после начала плана «Б». Шнапсте и на сей раз оказался предупредительным – он позвонил. Хузин держал трубку на почтительном расстоянии от уха. До Марьина доносились обрывки фраз: «Вы, бл. дь… на БАМ, суки… посидите на баланде… затесавшиеся в ряды ВЛКСМ предатели… у меня хер отвалится… Бог есть…» Хузин нежно гладил гипсовый бюст Ленина. Марьин зубами соскребал краску с карандаша, переходя на покусывание резинки. Наконец раздались короткие гудки, и трубка была впечатана в пазы аппарата.

– Завтра едем на редакционное задание. По легенде. Здесь не появляемся, – порешил Рома. – Гвидо прискачет ранним утром. Глюкоза не оказала положительного действия на развитие полового органа Гвидо Шнапсте. Аминь.

– На какое задание? Все равно не отвертимся. Я же слышал почти весь разговор. И я не хочу в зону, Рома. А уж тем более на БАМ. И из-за кого? Из-за какого-то халдея и твоих способностей к актерству и авантюрам. Шестьсот шестьдесят пропитых рублей не стоят моей свободы, Рома. Шестьсот шестьдесят рублей не стоят слез моих девочек!

– Почти дьявольское число. Мы бы выкрутились, Андрюха… Если бы взяли шестьсот шестьдесят шесть целковых, то непременно выкрутились бы. А так на нас обиделись и Бог, и дьявол. Первый за две шестерки, а второй за нерешительность дорисовать третью. Это нас, Андрей, и погубило. Мы стали заложниками адской нумерологии. И помочь может только одно. В буфет! В буфет! В буфет!

– Рома, ты законченный идиот!

Андрей пришел домой за полночь. Света вновь заикнулась о пределах терпения и несчастном ребенке, растущем без отца. Марьин отвел жену на кухню. Медленно опустился на колени, щедро оросил слезами пол. До этого момента он клялся три раза. Когда повязывали алый галстук, вручали комсомольский билет и пытались ограбить, пригрозив «финкой». В пионерию он верил. Комсомольский билет приравнивал к автобусному проездному. Бандитам не соврал – денег не было, часы лежали в ремонте. Андрей клялся жене, что если и не бросит окончательно, то значительно сбавит обороты. Света поверила, увлажнила щеки. Близость принесла удовлетворение только ей. В финале супруга воскликнула: «Ух! Какой же он у тебя большой, Андрюша! Какой большо-о-ой!» Марьин тут же вспомнил о Шнапсте и растоптал в себе удовольствие.

Рома ночевал у Зои. Поглаживая ее животик, говорил о надвигающейся грозе. Вспоминал библейские заповеди, цитировал Некрасова и пел под гитару баллады Высоцкого. Повторял, что он законченный неудачник и пропойца. Но вопрос Зои «Что случилось?» остался без ответа. Медленно сползая с девушки, он предложил ей выйти за него замуж. Зоя ответила, что это все водка, и отвернулась к стене.

Гвидо Шнапсте заснул ближе к восходу солнца. Пробудившись от перезвона трамвая, вызвал такси. Водитель, внимательно изучив лицо клиента, поинтересовался, все ли у того в порядке. Гвидо ответил, что порядок будет наведен.

Откинувшись на спинку кресла, Зоя обмахивалась журналом «Крестьянка», перебрасываясь короткими фразами с корректором Аней. Неожиданно возникший перед столом приемной посетитель напугал обеих. На голове – колтун из волос, в глазах ярость. Стиснутые кулаки прижаты к бедрам:

– Где эти два подонка? Где вестники зла, подлости и обмана?!

– Вы, собственно, о ком? – спросила Зоя.

– О мерзавце Хуйзине и скотине Марьине! Об этом адском дуэте аферистов.

Как писалось выше, люди не в себе были частыми гостями редакции. Но столь агрессивных визитеров Зоя припомнить не могла.

– Во-первых, не Хуйзин, а Хузин. Шуточка пошловата и может иметь последствия. Во-вторых, не подонки и негодяи, как вы изволили выразиться, а известные журналисты и уважаемые в городе люди. И в-третьих. Милиция реагирует на наши звонки оперативно. Без задержек она на них реагирует.

– Я еще раз спрашиваю, дамочка! Где они?! Где эти двуногие шакалы, гиены, падальщики?

– Товарищи Марьин и Хузин находятся на редакционном задании. Хотите точнее? Собирают материал про успехи кекавской птицефабрики.

– А-а-а… Ищут очередную стекляшку с лекарствами. Конечно! Мои деньги уже пропиты! Нужно отыскать еще какого-нибудь наивного чудака!

– Я не знаю, о какой стекляшке идет речь. Судя по поведению, вы говорите о водке, которой перебрали. И лекарства вам попить определенно стоило бы. Кажется, про милицию прозвучало отчетливо и ясно.

Шнапсте попытался умерить пыл:

– Хорошо-хорошо… давайте обойдемся без милиции. Тогда проводите меня к главному редактору.

– Виктора Матвеевича на месте, к сожалению, нет. Он находится на отдыхе.

– Тогда проводите к исполняющему обязанности.

Замещал главного редактора Иосиф Валерьевич Шиндельман – человек с бугристой залысиной и карими глазами, в которых вечно читался вопрос. Свой творческий путь он начинал в заводской многотиражке. Писал стихи о фрезеровочных станках, промасленных робах и любви к Родине. Иногда выдавал скучные фельетоны про столовую предприятия и несознательных токарей, поклоняющихся портвейну «Агдам». Два раза Шиндельмана подкараулил нетрезвый пролетариат. Но Иосиф помнил о «звездном часе», и, как оказалось, не зря. Одно из стихотворений заметили наверху. Психоделический соцреализм зацепил функционера, воспитанного на творчестве рифмовщиков-энтузиастов.

Иосифа заметили и перевели в «молодежку». Нащупав первую ступень, он помчался по карьерной лестнице со скоростью опытного спринтера. Гордился метеорологическим псевдонимом Тимофей Февральский. Любил нахваливать стервозную жену и мудрое партийное руководство. Когда в кабинет зама ворвался Гвидо, Иосиф Валерьевич сочинял стихи к детскому утреннику припозднившегося с рождением сына Виталика. Кивнув головой, Шнапсте уверенно подошел к столу. Без разрешения схватил деревянную линейку и, медленно расстегнув ширинку, приспустил джинсы. Резко сняв трусы, Гвидо, приладил геометрический инструмент к эрегированному члену и заорал:

– Видите?! Нет, вы видите?! Он так, бл. дь, и не вырос!!! Не вырос, понимаете?! Он остался таким, как и был! Он еще и морщится, находясь в состоянии покоя! Знаете, как он морщится?! Ужасно! – Гвидо состроил отвратительную гримасу. – Он морщится, как младенец, который не хочет есть кашку. Десять сантиметров! Десять несчастных сантиметров – и никакой надежды на взлет! Деньги, здоровье, бессонные ночи – и никакого прогресса!

– Остановитесь! Остановитесь, человек! – Вечный вопрос в глазах исполняющего обязанности сменил ужас.

– Останови-и-тесь, – передразнил Гвидо. – Вы когда-нибудь привязывали к своему херу жгут? Один конец к дверной ручке, а второй к члену? Нет?! А я привязывал.

Иосиф Натанович побледнел и начал сливаться с голубоватой стеной кабинета. Под очками захлопали черные густые ресницы. Первым желанием Шиндельмана было снять телефонную трубку и набрать две цифры. 01, 02, 03 – ему было все равно. Но, пытаясь взять себя в руки, заместитель передумал – вдруг не успеет? На столе покоились предметы, способные нанести ощутимые увечья – ножик для резки бумаги, такой же гипсовый бюст Ильича, как в кабинете Марьина с Хузиным. Довершала экспозицию бронзовая фигурка партизана с автоматом ППШ. Последний состоял сплошь из острых углов, за что в редакции статуэтку нарекли «дикобразом». Иосиф Натанович старался предугадать ход дальнейших событий. Если этот внезапный псих схватит бюст или ножик, можно метнуть ему в башку застывшего в металле воина. Шнапсте застегнул «молнию». Попытка вновь приблизиться к столу была остановлена театральным жестом. Шиндельман обратил к надвигающемуся Гвидо вспотевшую ладонь:

– Остановитесь, молодой человек! Остановитесь во имя всего святого и присядьте! Одним неразумным поступком вы можете сломать себе всю жизнь. Остановитесь!

Гвидо занял место на одном из стоящих у стены стульев.

– А теперь давайте разберемся в ситуации, – решил взять на себя роль психотерапевта Шиндельман. – Только что вы показали мне половой член. Поступок, нужно сказать, более чем странный. И потрясали вы им безо всякого чувства стыда. Мне вот, допустим, и в бане как-то неудобно порой.

– Знаете, и мне тоже неудобно! В бане, в постели, на пляже. Везде неудобно. Потому как он маленький и не хочет расти. Мне даже перед самим собой неудобно, когда я захожу в туалет.

Голос Шиндельмана стал мягче:

– Ну, он же у вас не ребенок. Почему же вы думаете, что он должен расти? Вам сколько лет? Кстати, вы не представились, – сыпал вопросами Иосиф Натанович.

– Мне тридцать два года. А зовут меня Гвидо Шнапсте. Гвидо Рихардович Шнапсте. Родился в Риге, закончил 23-ю школу. Всегда и везде на хорошем счету.

– А меня зовут Иосиф Натанович Шиндельман. Или Тимофей Февральский. Это мой творческий псевдоним. И мне уже пятьдесят шесть, уважаемый Гвидо. Но вот какая закавыка. У меня он тоже не растет. Я про детородный орган. И смею заметить, не растет довольно-таки продолжительное время. А все потому, что процесс его эволюции закончился, когда мне стукнуло семнадцать. Половой член мужчины – это не волос, не ноготь и не молодой подосиновик, товарищ Шнапсте, – Шиндельмана потянуло в осенний лес. – Позволю себе задать вам вопрос. Вас давно преследует навязчивая идея о том, что ваш «друг» должен тянуться ввысь, подобно озорному весеннему стеблю?

– Какая навязчивая идея?! Какие, в жопу, стебли? – опять вспылил Гвидо. – Вы что думаете? Вы думаете, я сумасшедший, да?! Думаете, я стою на учете в клинике? Вы ничего не понимаете! Мне не помогли уколы этих прохвостов! Этих негодяев, позорящих честь комсомола. Пенис не прибавил ни на миллиметр! А деньги ушли. Растворились в пробирке с отвратительного цвета жидкостью. Я прыгал голый, жрал капусту и чеснок, не занимался любовью с женщинами и не пил. Но он так и не вырос!

– Хорошо-хорошо… Но почему вы не пошли в больницу? К тем самым негодяям, которые делали вам инъекции? Там есть старший медперсонал. Образованные, ответственные товарищи с большим опытом работы. Расскажите о проблеме врачам, и они сделают организационные выводы. Хотите, я позвоню и вызову врачей? Они быстро приедут, и вы им все объясните. И потом… Вы говорите – деньги. В нашей стране бесплатная медицина, и мы можем привлечь мздоимцев к ответу по всей строгости нашего советского закона.

– Похоже, вы ни черта не понимаете, товарищ Шиндельман. Или строите из себя наивного дурачка. А может, вы вообще заодно с этими прощелыгами? Сейчас я постараюсь все вам объяснить. Не врачам, а именно вам. Открыть глаза на то, с кем вам приходится работать.

Гвидо опустился на стул. С минуту потерев ладонями коленки, начал рассказывать. На протяжении всего повествования Шиндельман хватался за голову и сыпал междометиями.

В эти минуты Андрей и Рома с грустными лицами опорожняли массивные керамические кружки пивного бара «Zem Ozola» («Под дубом»).

– У меня дурное предчувствие, Ромка. А предчувствия меня редко обманывают. Этот жонглер тарелками нам всю жизнь поломает.

– Хватит ныть. Максимум – схлопочем по выговору. Да и Матвеич у нас не без чувства юмора. Позлится, наорет, а в душе ему все равно смешно будет. Нужно на время немного сбавить обороты с водочкой и показаться ему сознательными парнями, вставшими на путь исправления. Выдадим несколько хороших репортажей. А еще можно взять шефство.

– Над кем?

– Например, над какой-нибудь страдающей паркинсоном бабушкой. Или над хулиганистым мальчиком, у которого родители алкаши. А лучше над сбившейся с пути гулящей девушкой.

– Забавно. Алкаши возьмут шефство над отпрыском алкашей… Я Свете уже поклялся. Встал на колени и дал клятву. Сказал, что сразу, может, и не брошу, но дозы уменьшу значительно.

– Звучит как обещание наркомана. Дозы… Значительно уменьшишь дозы и помрешь со скуки. А потом и я в ящик сыграю. Я буду не в силах видеть картину мучений моего друга. Конечно, пить нужно меньше. А на время, может, и вообще стоит завязать. Но как снимать напряжение?

– Культурным досугом, – предложил Андрей.

– Хорошо. Допустим, можно поехать в Межапарк. С фальшивыми улыбками посмотреть на дурно пахнущих животных, покормить конфетками обезьянок. На катамаранах можно покататься. Но в Межапарке, даже сейчас, пивом разве что в сортирах и комнате кривых зеркал не торгуют. Да и надоест каждые выходные туда таскаться. Есть вариант с Юрмалой. Но это вообще гнездо разврата. На запах сосен и самцов слетаются шалавы со всего Союза. Я тут недавно подсчитал. Из детей разных народов у меня не было только казашки, таджички и азербайджанки. Даже с туркменкой посоревновался в выносливости. И все благодаря всесоюзной здравнице. В театре тоже буфет. Даже два. Идти трезвым на хоккей – преступление.

– Рома, если так рассуждать, то лучше вообще умотать на хутор. Но там ты начнешь гнать самогон. А ведь можно самолетики клеить и раскрашивать, как это делал Соломатин. На курсы какие записаться. Или марки начать собирать.

– Марки в этой стране собирают три категории людей. Идиоты, подпольные миллионеры и коллекционеры. Первые покупают то, что в цене только падает. Профили Володи лысого, серии из жизни фауны и флоры, серии с космонавтами и велосипедистами. Вторые старательно увеличивают капитал. Третью категорию к здоровым людям не отнесешь. Будут голодать, но дорожить коллекцией ценой в яйцо Фаберже. Мы с тобой не идиоты, Андрюша. И богаты мы разве что духовно.

– Рома, пойду я позвоню в редакцию. Неспокойно мне как-то. Нужно обстановку узнать.

Вернулся Андрей расстроенным. Походил он в такие моменты на понурую дворнягу. Попросил официанта принести двести граммов водки и бутерброды.

– Шнапсте сидит в редакции. Уже полчаса изливает душу в кабинете Февральского. Зоя раз пять у меня спросила, что мы натворили. Кое-что ей подслушать удалось через дверь. Халдей сумму назвал. А еще говорит, что у него аллергическая реакция на жизнь, лиловая жопа, половое бессилие и желание уйти в мир иной с кирпичом на шее.

– Последнее стало бы спасением и для нас, и для него. И себя мучает, и нас, и свою жопу, Андрюш. Грех, конечно, такое говорить, но мир с уходом Шнапсте ничего не потеряет. А может, и приобретет.

– Господь с тобой, Ром. Совсем спятил? Бога побойся. Сам развел его на деньги, а теперь смерти желаешь.

– Но он бессовестно лжет. Про бессилие, желание утопиться и аллергию на жизнь. На чеснок у него аллергия. Хочет вернуть эти несчастные шестьсот шестьдесят рублей. Халдеи не привыкли терять. У них в башке калькулятор, способный только на операции «сложить» и «умножить».

– Так, может, вернем деньги, Ромка? – неуверенно выговорил Андрей.

– Вернем? А с каких это накоплений мы их вернем, интересно?

– Ну… Составим график. Будем платить по сто рублей в месяц. Через полгодика рассчитаемся. Подарим ему на память что-нибудь. Годовую подписку, там, или путевку в санаторий «Кемери». Можно абонемент на хоккей.

– А может, всей редакцией на «жигуль» этому дебилу скинемся? Или на путевку в Геленджик? Ничего я возвращать не собираюсь. Мы с тобой таким, как он, в кабаках чаевых на две «Волги» оставили.

Шиндельман внимательно выслушал историю Гвидо. Рассказ тянул на фельетон и уголовное дело. Второго Иосифу Натановичу не хотелось. Марьина с Хузиным он воспринимал неоднозначно. Писали они, по его мнению, хорошо, увлекательно. Вне зависимости от состояния, в котором пребывали. Но их безмерное уважение к спиртному Февральского раздражало. А еще Шиндельману очень не хотелось формулировки «бросили тень на печатный орган ЦК ВЛКСМ». Скандал такого уровня мог лишить хлеба не только разбитную парочку. Под угрозу попадала карьера всего руководства издания. А вне журналистики Иосиф Натанович себя не видел. И супруга Иосифа Натановича тоже не видела мужа вне журналистики. Жены Шиндельман страшился больше цензоров и обличенных властью антисемитов. Льготы, премии, загранпоездки… Иосиф пребывал в растерянности. На него давно не выплескивалось столько отрицательных эмоций. Измерение полового члена линейкой, сбивчивая речь угнетенного проблемой Гвидо. Рассказ о ненависти к чесноку, прыжкам голышом, уколах и гимнастике. Иосиф Натанович взялся спасать ситуацию:

– Эх… Что тут скажешь? Шок, Гвидо… просто шок. Одни из лучших перьев редакции – и такая безобразная выходка, улетевшая за все рамки дозволенного. А вот посмотрите, с чего все началось. Откуда выросли ноги этой омерзительной истории? Правильно, из благодатной почвы для всего мерзостного. Из страны, где процветают наркомания, мужеложство и прочий разврат. Эту Голландию можно смело обнести колючей проволокой. Одна сплошная тюрьма. Ваш друг моряк вернулся из Роттердама с журналом. Да я более чем уверен, что ему чуть ли не насильно этот журнал впихнули. И не сомневаюсь, что впихнули бесплатно, опоив каким-нибудь заморским дурманом. Это же провокация. Гнусная порнографическая провокация. И журнал, скорее всего, тоже был порнографического содержания. Ну какое уважающее себя издание будет писать об увеличении детородного органа? Провокация, Гвидо! А ваш друг на нее поддался, утратил бдительность и, сам того не осознавая, решил найти доверчивых людей. Гвидо, вот какая субстанция является лишней в организме человека?

– Вы это к чему клоните, товарищ Шиндельман?

– Я ни к чему не клоню. Я говорю об аппендиксе, который удаляется операбельным путем. Все остальное в человеческом организме неприкосновенно. Если не болит, конечно.

– У евреев и мусульман кое-что тоже не болит. Но ведь режут.

– Гвидо, мы сейчас говорим не о традициях мировых религий. И если вам интересно, то я атеист. Так вот, я продолжу. Все остальное должно развиваться, расти. Но естественным путем. Возьмите людей. Великаны, середняки, а есть и люди совсем небольшого росточка. Они поглощают морковку, висят на турниках. Но это не всем помогает. Так и с половым органом. У кого-то он вырастает до внушительных размеров, а у кого-то останавливается в развитии. Но ведь сколько можно привести метафор! Говорят, Наполеон был невысокого роста, а ведь чуть было не завоевал весь мир. Он вырос как военачальник, – ляпнул Шиндельман.

– А вот у меня не вырос!!! Понимаете, не вырос!!! И Наполеон Бонапарт был не х. ем, а полководцем. А я не собираюсь при помощи своего хера побеждать в Бородинском сражении и порабощать весь мир! И что за намек на людей, висящих на турниках и поедающих морковку? Кролика эти скоты из меня уже сделать попытались. Теперь вы будете стараться превратить меня в зайчика? – кричал Шнапсте.

– Гвидо, прошу вас. Ну будьте чуток выдержаннее. В сложившейся ситуации крики не помогут. Скажите, а ведь у вас наверняка есть жена?

– Нет. У меня нет жены. Но я уже продолжительное время встречаюсь с женщиной. Если вас интересует, бывает ли у нас интимная близость, то отвечу – бывала. Ведь эти садисты запретили мне даже любовью заниматься.

– Прекрасно! Великолепно!

– Что тут прекрасного и великолепного?

– А то, что у вас есть любящая женщина. И любит она вас не за какие-то сантиметры плоти. Она любит вас за ум, за вашу внешность и сильные мышцы! За умение трудиться на благо Родины. А вы? Простите, конечно же, за сравнение, которое напрашивается само собой, но… вы ведь любите свою женщину не за узость или ширину ее полового органа.

– У нас здесь не урок анатомии, товарищ Шиндельман. И вам не кажется, что для человека, занимающего солидную должность, вы задаете откровенно пошлые вопросы?

Гвидо было не пронять пафосными речами. Не завербованные комитетом официанты трудились исключительно на благо своего кармана. Шнапсте к тому времени стать сексотом не успел.

– Товарищ Шиндельман! Я потерял немалые деньги и здоровье. У меня бессонница. О боли в ягодицах помогает забыть только работа и пенталгин! А вы говорите о любви и благе Родины. Но не о людях, которые Родину позорят. И ведь какие люди! Уважаемые в народе люди – журналисты. Авангард комсомола.

– Вот по комсомольской линии мы их и накажем. И по комсомольской, и по материальной. То есть «тринадцатая зарплата», премии, талоны на книги, путевки в дружественные нам страны. Мы просто не можем оставить поступок Марьина и Хузина безнаказанным. А вам нужно быть осторожнее. Не поддаваться на провокации моряков, охмуренных дутыми благами Запада. Не ставить эксперименты над своим организмом.

– Эксперименты?! Я ставлю эксперименты? Это ваши подчиненные превратили меня в подопытного! Теперь я понимаю, почему мне нужно было пожирать этот отвратительный чеснок с капустой и скакать по комнате нагишом. Чтобы они могли надо мной поизгаляться. Потешить свое остроумие: «Мы просаживаем его «капусту» в ресторанах, а он давится листьями настоящей». Верх цинизма и человеческой подлости. А если бы я умер? Аллергия на препарат, удушье, невыносимые муки. И ведь никого бы не нашли. Только мое холодное, истощенное тело с лиловой жопой.

– Ну к чему такие ужасные картины рисовать, товарищ Шнапсте? Во-первых, вы не умерли и продолжаете здравствовать, и это уже огромный плюс. Во-вторых, виновники ваших страданий известны, и к делу не нужно подключать милицию. А виновные, как я уже сказал, понесут самое суровое наказание. Простите за выражение, но мы их так морально отдрючим, что и лица, и жопы лиловей вашей будут.

– Но мне от этого не легче, товарищ Шиндельман. Кто мне вернет деньги? Как мне после такой отвратительной выходки ваших подчиненных верить людям? Я морально растерзан. И морально, и материально, и физически. Я уже чувствую себя инвалидом в свои еще достаточно молодые годы.

– Гвидо, я расскажу вам историю. Может, она немного изменит ваш взгляд на случившееся и заставит видеть мир по-другому. Мой отец – фронтовик. Закончил войну в звании майора, награжден орденами и медалями. – Шиндельман погладил статуэтку партизана. – Он дошел до Берлина. Повидал, сами понимаете, на много жизней вперед. Во время тяжелейшего боя один из его солдат получил очень серьезное ранение. Осколок снаряда угодил рядовому в пах. Думали, не выживет – мысленно прощались. Но благодаря врачам военно-полевого госпиталя и настоящему чуду он выжил. Правда, вред здоровью все же был нанесен непоправимый. Домой воин вернулся без мужского достоинства. То есть с достоинством вернулся, но без полового члена. А дома его ждала любящая супруга. И ведь не отвернулась она. Не выставила за дверь фронтовика-инвалида. А могла… Вскоре у них ребенок родился на радость всему селу. Договорились, чтобы биологическим отцом стал друг их семьи. Воспитали прекрасного сына. А вы говорите о сантиметрах, об увеличении. И ведь таких случаев было много, уважаемый товарищ Шнапсте. Да, сейчас не война. Но поверьте, Гвидо… строить отношения с женщиной исключительно на длине того, о чем мы с вами говорим… это большая ошибка. Очень большая ошибка. Да и пословицу можно вспомнить. Как говорят издревле, мал да удал!

История была правдива, но местами. Ребенок у тяжелораненого имелся еще до войны. Никакого биологического отца для нового чада искать не пришлось. Бывший артиллерист узнал об измене жены и повесился в сарае. По мнению Шиндельмана, обращение к героике могло повлиять на Шнапсте. Он ошибался: его рассказ лишь усугубил мучения официанта.

– Так, может, мне прямо сейчас пойти ампутировать гениталию и стать кастратом? Смотришь, голос прорежется! Из официантов в певцы переквалифицируюсь. А потом и женюсь. Святое ведь дело. И сразу после свадьбы попрошу свидетеля отыметь мою жену в туалете ЗАГСа. Подумаешь, человек без органа! Зато есть жена, ребенок. Образцовая советская семья! Не правда ли, товарищ Шиндельман?

– Гвидо, не нужно ничего обрезать. То есть отрезать. Ничего, кроме аппендицита, как я уже говорил. Вот что мы сделаем. Совсем скоро из отпуска вернется главный редактор. Как он появится, я тут же вам позвоню. Виктор Матвеевич человек серьезный, влиятельный. И он этот вопрос решит. И не из таких ситуаций выходили.

Покидая редакцию, Гвидо извинился перед Зоей, но добавил, что история найдет ужасное для Марьина с Хузиным продолжение. Иосиф Натанович гонял языком таблетку валидола. Теперь надеялся и он – на то, что приедет Матвеич, разберется, спасет репутацию газеты. Марьин с Хузиным возместят ущерб и отвернутся от бутылки. Забавный случай будут вспоминать со смехом. Думать о других вариантах Шиндельману не хотелось.

Прохладу бара Андрей с Ромой покидать не спешили. На улице влажное пекло. Дома ждут дубли привычных сцен. Света обвинит Андрея в нарушении клятвы. Зоя станет истерить, докучая расспросами. Поутру вызовет немного остывший от визита Гвидо Шиндельман. Хузин воззвал к силе воли и предложил допить водку, взять еще кувшин пива, а потом расходиться по домам. Андрей неохотно согласился. Домой он отправился пешком. Купил Свете кремовую розу с длинным стеблем. Из распахнутых окон доносились обрывки популярных мелодий. Андрей любовался загорелыми ножками рижанок и думал о том, что он по-доброму завидует беззаботности Ромы. В подъезде Марьин разжевал четвертинку мускатного ореха и на выдохе открыл дверь квартиры. Скандала удалось избежать. Света забыла, когда Андрей последний раз дарил ей цветы.

А на Рому с порога обрушился Зоин гнев. Потом она долго ревела. Умоляла быть честным и серьезным. В обмен на исповедь Хузин попросил налить пива. Рассказ в лицах удался. Зоя слушала и хохотала, закрывая лицо изящными ладошками. Сказала, что нужно поставить официанта на место. Вспомнила, что ее бывший любовник времен дефиле имеет связи в мире криминала. Уговаривала обратиться к нему. У Романа случился приступ ревности к прошлому. В эти мгновения желание становилось острее. Подхватив Зою на руки, Рома понес ее в спальню. После душа завернутая в полотенце Зоя решила не согласиться с Шекспиром: «Рома, Шекспир сказал, что алкоголь повышает желание, но принижает возможности. Рома, это не про тебя. Пока не про тебя». Утром по дороге в редакцию они строили догадки. Чем закончится вся эта история с Гвидо? Как отреагируют главный и его зам?

Шиндельман решил сыграть на паузе. Вызвал Хузина с Марьиным ближе к полудню. По лицу Иосифа Натановича настроение определялось сложно. Поначалу он сделал вид, что не заметил вошедшую в кабинет парочку, и продолжал увлеченно стучать по клавишам. Не отрываясь от машинки, неожиданно задал вопрос:

– Вчера меня посетил товарищ Шнапсте. Знаете такого?

– Приходилось общаться, Иосиф Натанович. Наизабавнейший, я вам скажу, экземпляр, – после небольшого промедления ответил Рома.

Шиндельман оторвался от сочинительства и подыграл:

– И вправду забавный. А в чем его забавность, по-вашему?

– Одержим идеей, о которой и говорить в вашем присутствии стыдно, Иосиф Натанович. Тот еще чудик.

Набрав в легкие воздуха, Шиндельман заорал:

– Этот забавный чудик вчера потрясал передо мной своим слаборазвитым хером!!! И не только передо мной… Но и перед этим товарищем тоже.

Иосиф Натанович указал пальцем за спину, думая произвести на гостей двойной эффект: над его креслом висел портрет Феликса Дзержинского.

– Гвидо Шнапсте человек явно неадекватный, Иосиф Натанович. Ну ладно перед вами потрясал… Но как можно было это показывать Феликсу Эдмундовичу?! Да еще и бюст Владимира Ильича у вас на столе, – не думая, лепетал Андрей.

– А-а-а! То есть мне можно показывать все что угодно? И кукиши, и кулаки, и слаборазвитый отросток. Прекрасно! Наконец-то вы раскрылись. Могильщики своего же таланта! Пьяницы и выжиги! – громыхал Шиндельман. – Кстати… Знаете, как называют ваш отдел коллеги? Марьина Хузя – по аналогии с Марьиной Рощей. То ест не отдел, а натуральный притон. С выпивкой, картами и бабами. Но это частности. Да и не проймешь вас уже – докатились. У меня к вам всего один вопрос. Всего один вопрос, на который вы должны мне дать правдивый ответ. Шнапсте говорил правду?

– А что, собственно, говорил этот умалишенный разносчик триппера и котлет из хлеба? – спросил Рома.

– Хузин, своими похабными остротами будешь потешать бесчисленных подруг и собутыльников! Но отнюдь не меня. Шнапсте утверждает, что вы продали ему препараты, способные увеличить половой член. Что заставили есть капусту, чеснок и прыгать нагишом по квартире. Еще и гимнастика. Член у него так и не вырос, на овощи аллергия, по ночам он не спит. А продали вы ему лекарства за баснословную сумму. Так… Любоваться вашими физиономиями мне недосуг. Я задаю вопрос, вы на него отвечаете и убираетесь из кабинета вон. Вы действительно продали Гвидо Шнапсте инъекции, которые, по вашему мнению, увеличивают размер мужских органов?

– Органы у нас и так безразмерные, Иосиф Натанович, – кивнул на портрет Дзержинского Хузин. – В увеличении не нуждаются. Но если серьезно… Шнапсте частично говорит правду. Поддался на невинный розыгрыш и сделал из него настоящую трагедию.

– Отлично! Великолепно! Если частично, значит, правда все сказанное этим несчастным. И он наверняка еще что-то недоговорил. А теперь пошли вон из кабинета! И ждите приезда Виктора Матвеича. С трепетом душевным ждите! И пишите, больше пишите! Для вас сейчас это единственное спасение. Кстати, а что было в ампулах, которые вы задвинули этому несчастному?

– Гонадотропин, Иосиф Натанович. Гормон, который лососям начали колоть. Для того, чтобы они икру метали порезвее. Новейшая разработка латвийских ученых.

– Что-что, Марьин? Вы продали Шнапсте препарат, который произвел революцию в рыбной промышленности СССР? А если бы он перепродал его иностранным шпионам?

– Какие шпионы, Иосиф Натанович, – вступил Рома. – Нам его в институте подарили. Этот гормон по всему миру известен. Просто его в жопу лососю колоть никто, кроме наших ученых умов, не додумался.

– Хузин, у лосося нет жопы. Так же как у человека нет жабр, плавников и хвоста. А у некоторых особей нет и мозгов. Зато задницы и у вас, и у Шнапсте в наличии. Но если один дурак нашел на нее приключения по своей дурости, то вы на это шли вполне сознательно.

– Иосиф Натанович, мы же не виноваты, что Гвидо не начал нереститься.

– Ну ничего. Как бы у вас по приезде Виктора Матвеича период нереста безо всякого гонадотропина не начался.

К вечеру была готова статья о птицефабрике «Кекава». В хозяйство друзьям ехать было недосуг. Рома позвонил руководству. В уме он задавал себе вопрос: почему яиц на прилавках в достатке, а посиневших не то от холода, не то от стыда куриц «выбрасывают» только по праздникам? Спросил о показателях главного технолога Солвиты Аболтыни. Про нее Марьин с Хузиным писали полтора года назад. Оказалось, Солвита продолжала числиться в передовиках и даже улучшила рекорд яйценоскости. Через полчаса номер фабрики набрал Андрей. Попросил к телефону Аболтыню. Заявил, что по заданию редакции они с Хузиным пишут еще один посвященный хозяйству материал. Задал несколько вопросов. Лежа или стоя спят куры? Сколько яиц в год отправляется в холодильники рижан и сколько – на отбраковку? Есть ли польза от толченой яичной скорлупы? Как правильно делать гоголь-моголь? Рома взял на себя прямую речь, Андрей лепил интервью. Фотографию женщины отыскали в архиве.

На столешнице заплясало колесико. Телефонный звонок раздался, когда Марьин выигрывал рубль и двадцать копеек. После наскоков Шнапсте трубку друзья снимали по очереди. Ответил Хузин. Тонкие губы растянулись в улыбке. Рома подмигнул Андрею:

– Звонил «тепленький» Малютка Джоки. У него есть сто тридцать рублей. Вернее, было. Тридцатник он уже где-то пропил. Ждет на углу Горького и Дзирнаву.

– Не знаю, как насчет Бога, а вот справедливость и счастье точно есть. Я позвоню Свете, скажу, что нас отправили на семинар в Даугавпилс. А ты договорись с Юрой. Такси для нас на сегодня роскошь.

– Ты же клялся, Андрюша.

– В моменты стресса клятвы просят дать им отдохнуть.

Редакционный водитель Юра немного поартачился, но, узнав о перспективах вояжа, пошел заводить машину. Света пожелала Андрею удачи и скорейшего возвращения. Зачем-то сказала, что все равно им гордится. Белая «Волга» плавно заскользила по Вантовому мосту. Колонки ожили голосом Высоцкого:

«Эй, ты, недостреленный, давай-ка на укол…»

Малютка Джоки раскачивался, облокотившись о фонарный столб. Андрей с Ромой выскочили из машины поддержать нетрезвого друга. Выглядел Йозеф непрезентабельно: застегнутая на все пуговицы почти белая рубашка, мятые черные брюки, заляпанные очки. В бородке поблескивал хвостик шпроты. Взглянув на сжатый в правой руке портфель-«дипломат», Марьин с удивлением спросил:

– Ты зачем портфель к руке проволокой примотал, Джоки?

– Там ценный груз… Могут ограбить. Грабят обычно детей, женщин и пьяных. Так что я в категории риска. И это вовсе не «дипломат», а чемоданчик вселенского изобилия. В нем водка, копченая несушка, карбонад и сырки «Дружба». Дружба – фройндшафт! Дружба – фройндшафт! – заскандировал Колодяжный во весь голос.

Размякшего Малютку быстренько погрузили в машину. По салону разнесся запах копченостей, пота и горячительных выхлопов. Поморщившись, Юра справился о маршруте. Рома настаивал на поездке в Юрмалу или Сигулду. Андрея тянуло в бар «Мелодия». Неожиданно Малютка Джоки пустил слезу и жалобно заканючил:

– Я хочу к жене. Я так давно не видел мою любимую Ядвигу.

– У тебя уже год как нет жены, – напомнил Марьин.

– Она есть!!! Она будет всегда! И не смей так больше говорить… Как будто она умерла. Я хочу к моей пампушке Ядзе.

– Джоки, она уже полгода давит матрасы с другим самцом, – решил ударить по самолюбию Хузин. – Она тебя не достойна. Ни морально, ни физиологически не достойна. Ты только представь эти ужасающие картины. Он мнет ее грудь, берет ее сзади. Как собачку берет, как кошечку. А она в эти моменты стонет, и они оба празднуют победу над тобой.

– Рома, ты сука… Все равно она любит только меня. И сзади она не любит. Она любит сбоку и на кухонном столе. Если мы сейчас не поедем к Ядвиге, то вечер можно считать законченным. Буду жрать в одиночестве курицу и запивать ее водкой.

– Скорее, наоборот, – поддержал разговор Юра.

– Тебя же на порог не пустят, Джоки, – привел суровый довод Андрей.

– Значит, будем ломать дверь.

Переубедить Малютку Джоки было невозможно. Через пять минут авто притормозило у высокой «сталинки». Бывшую супругу Колодяжного решили навестить всей компанией. У Ромы созрел план по проникновению в квартиру, одобренный смешками друзей. Звонок сыграл что-то из мировой классики, послышалось шарканье. Дверь открыл высокий мужчина в полосатом халате и домашних тапочках в крупную клетку. Натянутая на голову банная шапочка делала его похожим на купальщика начала века, не хватало обтягивающего трико в сине-белую полоску. Новый избранник Ядвиги красил волосы хной и, судя по выражению лица, был недоволен, что его оторвали от этого занятия. В правой руке хозяина жилища тлела сигарета. Увидев пьяного Малютку, мужчина пришел в ярость. Но Рома не дал ему выдавить и слова:

– Срочно впустите нас! Простите, но не знаю, как вас зовут, товарищ.

– Его зовут Вася, – промямлил Йозеф. – Но вот посмотри на него, Ромка. Больше бы ему подошло имя Арнольдик. Или Рудольф, к примеру. Директор автосервиса не должен быть Василием. Мы тебя переименуем, бутуз великовозрастный.

– Если вы сейчас не закроете рот этому алкашу, я за свои действия не отвечаю, – пригрозил Василий.

– Васюнчик, к нам гости? – раздался из кухни приятный женский голос.

– Ой, мусики-пусики! Он еще и Васюнчик. Васюнчик-х. юнчик. Котяра ты откормленный! – не унимался Йозеф.

Андрей ладонью прикрыл неуемному другу рот. Рома вновь взял инициативу на себя:

– Впустите нас, Василий! Мы не шутим. Каждая секунда дорога. По нашим следам идет «комитет»!

Мгновение – и вся компания оказалась в большой прихожей. Ядвига, приложив к губам наманикюренные пальчики, начала молиться по-польски. Василий принялся истово креститься и целовать нательный крестик.

– Молятся они, бля… Ядзя, ничтожны мольбы твои. Ты ведь мне жизнь загубила. И твои, Вася, тоже ничтожны, – ткнул пальцем в грудь Василия Йозеф. – Потому как на святое ты посягнул. Ты сломал мне жизнь и замедлил карьерный рост. Сейчас придут товарищи, предъявят удостоверения с тремя золочеными буквами, и это будет реквием по тебе, Вася. У-у-у, щеки-то отъел какие. На бурундука из мультика похож. Вот придет сейчас КГБ по твои бурундучьи щечки.

Андрей, Рома и Юра еле сдерживали смех. Один тер нос, второй кашлял. Юра попросился в туалет. Василий пришел в себя:

– Почему «дипломат» примотан проволокой к руке этого пьяного идиота, и что в нем находится?

– Василий, все еще можно спасти, – вступил Рома. – Только не нужно кричать и нервничать. В портфеле… В портфеле находятся доллары, выпущенные казначейским двором Соединенных Штатов Америки. В «дипломате» настоящая американская валюта, Василий.

Ядвига облокотилась о стену. Медленно сползла, вытянув перед собой стройные, загорелые ножки. Рома заметил, что под халатом нет трусиков. Выронив сигарету, Василий бросился запирать дверь на все замки. Рома с Вадимом волокли тяжеленную тумбочку старинной работы. Вход в квартиру забаррикадировали по всем правилам оборонительного искусства. Пригодилась даже стиральная машина «Лысьва» и тяжелый велосипед. Рома, испросив позволения Василия, затащил Малютку в спальню. Закрыв дверь, достал из портфеля водку.

– Джоки, если ты хочешь, чтобы мы поехали в Юрмалу, ты должен выпить и поспать.

– Я не хочу пить водку из горлышка. В меня так не полезет.

– Полезет, малыш, еще как полезет, – Рома поднес бутылку к губам друга. – И сны тебе хорошие присниться должны. За стенкой Ядвига. Думай о ней и засыпай.

– Рома, только разбуди меня, – словно ребенок, просил Малютка Джоки. – Я очень хочу в Юрмалу.

На кухне началась разработка плана на случай появления товарищей из КГБ. Василий предложил спустить доллары в унитаз. Хузин такой выход сразу же похоронил. Во-первых, доллары не смоются, а санузел может засориться. Во-вторых, органы перекроют канализацию и методом дедукции вычислят, из какой квартиры смывали валюту. Ядвига оказалась сметливее мужа. «Зелень» сначала сжечь, а потом уже отправить в сантехническое плавание. Марьин рассказал, что американцы печатают деньги на специальной бумаге, по которой и после «кремации» КГБ сможет определить, чем она была в прошлой жизни. Юра предложил разобрать баррикаду, честно сдать купюры и покаяться. Или совершить акт массового самосожжения, оставив предсмертную записку в стиле: «Лучше смерть на воле, чем в застенках». Его слова утонули в каскадах ненормативной лексики. Каждая идея звучала как тост: их набралось на полторы бутылки водки. Ядвига периодически выходила в прихожую, вслушиваясь в жизнь подъезда. Лай соседского пса заставил ее вновь осенить себя крестом и запричитать по-польски.

– У меня главный вопрос, – Василий навис над столом. – Откуда у вас, простых журналистов, американские доллары?

– Но-но! Не сметь! – возмутился теплеющий Марьин. – У простых… не у простых, а у известных латвийских журналистов.

– Хорошо, пусть будет по-вашему. И все же, откуда у известных латвийских журналистов целый чемоданчик валюты?

Марьин наполнил рюмки и тут же нашелся с ответом:

– Год назад Йозеф познакомился с французским коммунистом Патриком Вернье, который гостил в нашем городе. На самом деле Йозеф допустил идеологический промах. Под этим именем был внедрен агент западной разведки.

– Ядвига! – вскричал Василий. – Я же тебе говорил! Говорил, что этот подлец способен предать не только тебя, но и Родину. У него даже кличка на западный манер – Малютка Джоки! И что же было дальше?

– Дальше? А дальше мы продали Патрику фотографии и топографическую карту колхоза «9 мая», – «признался» Рома.

– Это же рыболовецкое хозяйство. Зачем западной разведке топографическая карта и снимки артели по вылову кильки и окуня?

– Там секретные доки. А что в них, мы не знаем. Но скорее всего – подводные лодки. Нам было тяжело пойти на этот шаг, но Патрик Вернье шантажировал нашего друга, – ответил Рома.

– Чем это он его шантажировал, интересно? – поинтересовалась Ядвига.

– Фотографиями порнографического содержания, – невозмутимо ответил Марьин.

– Фотографиями какого содержания? – всплеснула руками женщина.

– А вы будто и не догадываетесь, какого они были содержания, – с ехидцей произнес Хузин. – Те самые фото, что вы с ним дома на пару отсняли.

Как-то, будучи подшофе, Малютка Джоки хвастался, что снимал голую Ядвигу. На красивом лице женщины застыла гримаса. Что-то среднее между недоумением и ужасом.

– Дева Мария! Спаси этого лгуна, Пресвятая Дева Мария! – заголосила Ядвига. – Либо сомкни его уста, чтобы он не порочил имена добрые.

Рома еле слышно произнес слово «сука».

– Так вот оно что, оказывается, – взвился Василий. – А говорила, что до меня ты такого никому не позволяла, Ядзечка. А я еще, как идиот, на курсы фотографов после работы ходил.

– Я как посмотрю, вы тут времени даром не теряете, – встрял Марьин, пережевывая огурец. – Интересно, интересно было бы на семейный фотоархив глянуть. С виду – приличная советская семья, а на самом деле гнездо полового разврата.

– Да ладно, Андрюш, – решил поддержать беседу Юра. – У моего знакомого коллега по работе свою жену так же фотографировал, а потом все это в тираж и в Саратов. А там глухонемые эту прелесть в поездах продавали. Засыпалась их команда, когда проводницу за жопу взяли случайно. Супруга его ничего не знала, естественно.

– Что значит так же фотографировал? – рассвирепел Василий. – Вы что себе позволяете, ренегаты?

Фраза оборвалась с переливом звонка. Сидевшие за столом застыли. Был слышен только хруст огурца на зубах Андрея и тиканье висящих на стене часов. Ядвига, закрыв лицо ладошками, тихо заплакала. Василий поднялся из-за стола и, вновь перекрестившись, вышел в прихожую. Было слышно, как он с кем-то переговаривается через закрытую дверь.

– Кто приходил, Васюнчик?

– Юдин с верхнего этажа. У них билеты в театр пропадают. Предложил выкупить по себестоимости.

– Да какие сейчас театры?! – эмоционально бросила Ядвига. – А вообще жаль, конечно, что сходить не удастся.

– В театр точно не удастся. А вот по этапу за компанию с нами – вполне и вполне возможно, – продолжил спектакль Рома.