Слева молот, справа серп Шахназаров Михаил

– Мой мозг не микросхема. И я слышал, что от этого люди мрут.

– Не люди мрут – алкоголики.

– А по-твоему алкоголик не человек? И онкологический больной тоже не человек, да?

– Не надо спекуляций, Рома. Болезнь и распущенность – две разные вещи. Я ставлю условие. Либо ты идешь и кодируешься, либо я начинаю свою жизнь. И места в ней тебе не найдется.

– Не нужно сбиваться на пафос, Зоя. Что касается методов Довженко, то, насколько я знаю, они не признаны официальной медициной.

– Увеличение хера при помощи гормонов официальная медицина тоже наверняка не признает.

– Зоя, давай не будем вспоминать официанта и смеяться над его бедами.

– Только в том случае, если ты мне дашь слово, что закодируешься.

Рома и сам был не прочь бросить алкоголь, но Зоино условие показалось ему посягательством на свободу. И все же после недолгих препирательств он согласился.

К приезду Виктора Матвеича в редакции готовились. Проветрили все кабинеты. Украсили подоконники и столы вазочками с живыми и искусственными цветами. По коридорам, не переставая улыбаться, сновали подхалимы и стукачи. Услышав, что в коридоре затихают радостные возгласы приветствий, Шиндельман направился к Стельнову. Иосиф Натанович получил в подарок брелок с надписью «Balaton», пачку жевательной резинки для сынишки и зеленую панаму с большими полями для супруги. Заму не хотелось портить настроение шефа в первый же рабочий день. Но умолчать о поступке Марьина с Хузиным он не имел права.

– Значит, говоришь, они теперь на увеличении херов специализируются, Иосиф, – медленно выговорил Матвеич. – Во всем, гаденыши, талантливы, во всем.

– Витя, к тому, что от них всего можно ожидать, я, давно привык, – эмоционально жестикулируя, отвечал Шиндельман. – Но такого!!! Правда, и официант дебил дебилом. Притащиться в редакцию газеты с таким предложением! Он бы еще в «Известия» или «Правду» отписал. Витя, ты бы видел, как он в моем кабинете своим отростком тряс… Натурально вытащил х. й и линейку к нему, линейку давай прилаживать. У меня была мысля партизаном его по башке садануть, благо сдержался. До сих пор кажется, что это не со мной было.

– Факт. Из активных идиотов этот Шнапсте. Но ведь они вполне могли его культурненько выпроводить. Или в своем стиле, то есть – бескультурненько. Но разве можно упустить такой случай? И над идиотом поиздеваться, и денежек срубить.

– Витя, главное, что дело это можно замять. Напиши этот Шнапсте сразу заявление в органы… Ну ты и сам понимаешь.

– Я-то понимаю. Я все понимаю… А как думаешь, Иосиф, у капиталистов и вправду такие вот лекарства на вооружении имеются? Вдобавок к идеологическим инструментам, ракетам и авианосцам.

– Думаю, вполне возможно. Им ведь все равно, на чем деньги зарабатывать. На жвачке или на удлинении пенисов. А почему спросил, Вить?

– Да и сам не знаю. Просто оно, может, и жаль, что такие пилюли в наших аптеках не продаются. А то было бы чем себя занять таким охламонам, как Андрей с Ромой.

Перед тем как вызвать к себе Марьина с Хузиным, Стельнов решил побеседовать с Зоей. Убеждал повлиять на Рому, который, по словам Матвеича, является заводилой и виновником их бед. Советовал подумать над рождением ребенка. Всплакнув, Зоя со всем соглашалась. Говорила, что и ей самой все это сильно надоело. Когда дверь за девушкой закрылась, Матвеич подошел к шкафчику и, выпив рюмку «Московской», закурил. На робкий стук в дверь громко ответил: «Войдите».

– Здравствуйте, шеф! С приездом вас. А как загорели, Виктор Матвеич! – с порога восхитился Хузин. – Как Гойко Митич.

– Просто фантастически выглядите, шеф, – подхватил Марьин. – Прямо лучитесь здоровьем.

Глубоко затянувшись, Матвеич выпустил пару колечек дыма:

– Гойко Митич? Ну хорошо, не как Жан Маре. А больше ничего мне сказать не хотите?

– Еще как хотим, – начал рапортовать Рома. – Вчера вернулись из поездки на «Поезде дружбы». Читателей ждет интереснейший материал о сборе яблок. Самолично два дня отработали наравне с колхозниками и передовиками завода «ВЭФ».

– Интереснейший материал, говорите? Это хорошо, – играл на паузе Матвеич. – Это просто великолепно. И яблок собрали, и водки не пили, да?

– Вы же видите, Виктор Матвеич, – сделал удивленные глаза Марьин. – Трезвость стала нашим знаменем.

– Приятно слышать. Теперь вы, значится, знаменосцы трезвости. Момент, безусловно, положительный. А в остальном все гладко? Никаких проблем нет?

– Ну… сами понимаете. Все гладко в этой жизни не бывает. Где-то нормально, а где и не совсем.

– Это точно. Где-то жарко, а где-то и морозы. Где-то мелко, а где-то так глубоко, что и не выплыть. У кого-то есть мозги, а у кого-то их меньше. У кого-то длиннее, а у кого-то короче. Не правда ли, удлинители ху. вы?! – перешел на крик главный.

И Андрей и Рома понимали, что первый разговор с главредом будет далек от полученных в Венгрии впечатлений. На этот раз они приняли решение молчать, потому как столь серьезных провинностей за ними до случая со Шнапсте не числилось.

– И хватит изображать из себя провинившихся школяров! – продолжал кричать Виктор Матвеевич. – Вы уже взрослые люди, Хузин! Я не случайно обращаюсь именно к тебе. Марьин, а вот скажи честно, кто додумался задвинуть гормональный препарат полоумному работнику общепита? Кто додумался до такой мерзости, которая вам наверняка кажется забавной?

– Идея была общей, Виктор Матвеевич. Идея эта – плод совместных усилий, – выпалил Андрей.

– Идея, бл. дь?! Марьин, твой ответ говорит о том, что лично у тебя уже никаких идей нет и быть не может. Ты уже и мысли формулировать нормально разучился. Работа превратилась в сплошной праздник!

Опустившись в кресло, Стельнов закинул ногу на ногу. Начал нервно барабанить кончиками пальцев по коленке. Потом резко вскочил и принялся выхаживать по кабинету.

– Виктор Матвеевич, но ведь вы человек, не лишенный чувства юмора…

– Хузин, закрой свой рот!!! Юмор?! Юмор – это шутка, розыгрыш. Без последствий для себя и окружающих. И не слишком ли много юмора за последнее время?

– И здесь был розыгрыш, Виктор Матвеич, – пытался возразить Марьин.

– Не-е-т, ребятки. Здесь уже статья Уголовного кодекса, а не розыгрыш. Здесь попахивает самым настоящим криминалом. Вам самим не противно?! Ваша жизнь превратилась хер знает во что. В порнографию она превратилась!

– Так ведь и живем в порноптикуме, Виктор Матвеевич, – пробурчал Хузин.

– Что ты сказал, Хузин?! Ну-ка повтори еще раз, что ты только что сказал.

– Что мы живем в порноптикуме…

– В порноптикуме?! Совесть ты уже прогулял, негодяй! И талант прогуляешь, не сомневайся. Некоторые о таком графике работы и таких зарплатах мечтают! И не говорят, что живут в порноптикуме. Потому что видят вокруг себя не только плохое. А я идиот… Недавно говорил со своим другом, главным редактором «комсомолки». Мол, есть талантливый парень, забери в Москву. А то киснет он здесь, вырос из республиканских штанишек. А он, бл. дь, не киснет!!! Он, баран, вместо того чтобы нормально работать, удлинением х. ев занимается.

– Виктор Матвеич, ну, может, хватит оскорблять?

– Я еще ваше самолюбие жалею. Порноптикум, ты посмотри, а. Пьяные загулы, разврат, эгоизм! Вот ваш мирок, который ты очень хорошо охарактеризовал. И страна здесь абсолютно ни при чем. Вы думаете, в другом государстве вели бы себя по-другому?! Да ни в жизнь!

– На Кубе или в Северной Корее мы бы уже никак себя не вели. Там бы нас, наверное, просто расстреляли, – попытался разрядить ситуацию Марьин.

– И правильно бы сделали! Но вы же не Кубой и Северной Кореей восхищаетесь. Там ведь нет фирменного шмотья, дорогих автомобилей, аппаратуры. А там, где все это есть, вы тоже на хер никому не сдались. Вы и там устроили бы свой маленький порноптикум. Только вот терпеть бы его никто не стал. Волчий билет в зубы – и хорошо, если мусор доверят убирать. Там, как и везде, уважают профессионалов и работяг, а не распиз. яев, у которых вторая профессия – портить людям жизнь. Порноптикум, оказывается… Да вы совесть потеряли! Другой бы на моем месте давно вас из редакции выпер. Еще бы и антисоветчину навесил. Но вы хорошо помните пословицу о том, что добро наказуемо. Поэтому добро от других людей принимаете за норму, а делать его вам недосуг.

– Вас послушать, так мы просто два живых сгустка всего отрицательного, – робко возмутился Рома. – Сеятели зла и никчемные люди.

– Не нужно мне приписывать того, чего я не говорил, Хузин! Но на данный момент вреда от вас больше, чем пользы. А вы не подумали, что, если Шнапсте взбредет в башку написать заявление в милицию, головы полетят не только у вас, но, возможно, и у ваших товарищей? И что это будет отличной платой за мое хорошее к вам отношение. Вы об этом подумали?!

– Виктор Матвеич, мы виноваты и обещаем, что впредь такого больше не повторится, – выпалил Рома.

– Хузин, тебе самому не забавно?! Знаешь, о чем ты сейчас думаешь? О том, как поскорей выйти из этого кабинета и пойти в буфет. Мол, покричал Матвеич, потопал ножками, да и ляд с ним. Жизнь на его воплях не заканчивается.

– Мы так не думаем. Сами понимаем, что это уже предел.

– Жаль, Рома… Жаль, что я вам обоим уже не верю. А теперь внимательно слушайте. Каждому по выговору. Но пока без занесения. О тринадцатой зарплате можете и не вспоминать. Как и о допинге, без которого вы жизни не мыслите. С сегодняшнего дня запах алкоголя приравнивается к грубейшему нарушению трудовой дисциплины, которое повлечет за собой увольнение. И это я вам обещаю клятвенно. Далее. На коленях, по-пластунски, на карачках… Как угодно, но ползите к Шнапсте и умоляйте его вас, идиотов, простить. Сколько вы ему должны?

– Шестьсот шестьдесят целковых, Виктор Матвеевич, – отрапортовал Марьин.

– В кассе взаимопомощи возьмете половину суммы. Оставшуюся часть договоритесь гасить постепенно.

– Спасибо вам огромное, Виктор Матвеич.

– Я еще не договорил, Хузин. От меня отправляетесь оформлять недельный отпуск за свой счет. Чтобы мои глаза вас семь дней не видели. И запомните: через неделю на работу возвращаются не два клоуна, а два журналиста. Свободны.

Из кабинета Матвеича Рома с Андреем вышли подавленными. Они не предполагали, что Стельнов мог быть таким резким и грубым. Быстро оформив отпуск и кредит в кассе взаимопомощи, позвонили Шнапсте. К телефону никто не подошел.

Для вторника в Межапарке было многолюдно. У входа на главную аллею ждал пассажиров экскурсионный автопоезд, составленный из переделанных микроавтобусов «РАФ». Желающих прокатиться до павильонов ВДНХ было немного. Тянулись змейки очередей от касс зоопарка. Малыши упрашивали родителей купить сахарных петушков и шарики на резинке из обернутых фольгой опилок.

– В детстве всегда просил родителей петушка сахарного купить, – вспомнил Рома.

– Покупали?

– Редко. Матушка твердила, что их алкоголики делают.

– Не знала, что ее любимый сын пополнит их ряды, – со смехом продолжил Андрей.

– Сдается мне, что пора из этих рядов выходить, – серьезно ответил Рома.

– Тяжко будет без кира. Но не знаю как ты, а я себя алкашом не считаю, Ром.

– Это и есть первый признак алкоголизма. Я ведь себя тоже не считаю.

– Не… мы все же больше пьяницы. И как ты из сплоченных рядов собрался выскакивать?

– Зоя сказала, что скоро в Ригу приезжает ученик нарколога Довженко. Пойду кодировать мозг.

– Сходи-сходи. А я на результаты посмотрю. Выпьешь после этой кодировки – и на кладбище.

– Много про этот метод слышал?

– Предостаточно. У Светки подруга живет в Кременчуге. Отвела брата на кодировку. И тоже к ученику Довженко. Брательник ее два месяца терпел. И что-то у него с бабой не заладилось. Ну он взял и накатил.

– Помре братик?

– Хуже. На всю жизнь долбо. бом остался и с кишками проблемы заимел.

– А может, он по-своему счастлив. Ухаживают за ним, кормят, жалеют.

– Не надо мне такого счастья. Слушай, а давай Гвидо наберем. Договоримся на вечер – деньгу передать.

– Завтра наберем, Андрюш. Сегодня отдохнем, а завтра с ним и встретимся. День хороший, и вечер портить не станем.

Отдыхающие добрели до причала на берегу Киш-озера. По дороге купили пива. Взяли напрокат водный велосипед с мятыми и наспех закрашенными гондолами. Скрипя несмазанной цепью, посудина отчалила от небольшого бетонного мола. Потягивая пиво и жмурясь от яркого солнца, Рома с Андреем неспешно крутили педали. Метрах в пятидесяти от берега конструкцию тряхнуло. Велосипед намертво встал.

– Кажется, мы на мель сели, – спокойно произнес Рома.

– Вот же везуха! Чуть ли ни на середине озера мель отыскать.

– С нашим везением мы в этой луже могли и на айсберг напороться, Андрюш. Но знак дурной.

– Ты знаешь, Ром, – плаваю я плохо. Пусть спасателей шлют. И хватит про дурные знаки.

Сняв легкие туфли, Хузин закатал джинсы. Осторожно ступил на проглядывающий в воде песок и, резко толкнув катамаран, запрыгнул обратно. Мимо проплывали две зеленых лодки. Отдыхающие с интересом наблюдали за операцией по спасению плавсредства.

– Может, после водной прогулки в зоопарк сходим? Обезьянок конфетками покормим, – предложил Андрей.

– Хватит на сегодня культурной программы. Если в зоопарках что-то случается, то для посетителей непременно с увечьями или летальным исходом.

– А если пойдем в шашлычку – наверняка много выпьем.

– Ты думаешь, Матвеич просто так нас в отпуск отправил? Нет, Андрюша. Он человечный. Знает – сразу бросить нам удастся вряд ли. Тем более после такого мощного разноса на ковре. Вот и дал нам возможность недельку погулять.

На веранде небольшого кафетерия было шумно. Подвыпившие юноши эмоционально обсуждали спортивные новости. Галдела небольшая цыганская семейка. Женская компания громко восхищалась похождениями неизвестной Верки. Дожевав последний кусок шашлыка, Андрей отыскал в кармане двухкопеечную монету и отправился звонить домой. Обратный путь от автомата до кафе он бежал. Увидев несущегося по аллее друга с испуганным лицом, Рома привстал.

– Ромка… Ром, за мной приходили. Светка ревет вовсю. Говорит, что обыск был в доме.

– Значит, не за тобой одним приходили. Просто у меня дома никого нет. Вот тебе, Андрюша, и тот самый пи. дец, который пообещал Шнапсте.

– А я тебе говорил!!! Говорил, чем эта авантюра закончится.

– Она еще не закончилась. И не говорить нужно, а думать.

– Уже думаю, Рома. Может, в бега податься?

– Куда-куда податься?! В этой стране бегать удавалось только революционерам. Да и то не всем.

– А какую статью нам клепать будут, как думаешь?

– Думаю, что хорошую.

– Бл. дь, можно хоть в такие моменты не шутить?! – заорал Андрей. – Можно нормально ответить?

Отдыхающие удивленно поглядывали на покрасневшего, громкоголосого блондина. Рома хранил спокойствие:

– Я не работник прокуратуры. Откуда мне знать, какую статью нам предъявят? Мошенничество, наверное.

Хузин набрал телефон редакции. Зоя, в отличие от Светы, не рыдала. Сообщила, что товарищи провели обыск в их кабинете, а в данный момент беседуют с Матвеичем. Посоветовала ехать в милицию самим и держать себя в руках.

– Зою слушаю редко, но здесь она права. Едем в ментовку сдаваться.

– А может, это комитет за нами приходил? – шепотом произнес Марьин.

– Интересуй мы комитет, они бы нас с водного велосипедика сняли. Да и какое отношение комитет имеет к таким делам? Мы же не за валюту лекарства Шнапсте продавали.

– Но ведь статью о гонадотропине зарубили. Вдруг препарат занесли в разряд секретных разработок?

– Даже если и занесли, он весь в ягодицах этого полоумного.

– Оно верно. Но выпить еще надо, Рома. Может статься, что водку мы в следующий раз лет через пять увидим.

– Это да. Зато сэкономим. И по деньгам, и на здоровье.

«Московская» казалась вкуснее обычного. Друзья аппетитно закусывали хрустящими маринованными огурчиками и бутербродами с рыбным паштетом. Мысленно Рома настраивал себя на благой исход. Думы Андрея были далеки от оптимизма. Он и не припоминал, когда в последний раз испытывал такое чувство страха.

– Ромка, а мы ведь сейчас на трамвай, да?..

– Можем и на такси шикануть.

– Я не про то. Конечная остановка шестого трамвая аккурат напротив следственного изолятора. Символично, правда?

– Очень. Практически от ворот зоопарка к дверям следственного изолятора. Его, кстати, обезьянником называют.

– Я не это подразумевал. Здесь жизнь, Ром! Праздник здесь! Карусели, водные велосипеды, шашлыки, тот же зоопарк. А мы сейчас поедем туда, где она заканчивается, понимаешь?

– Понимаю. Но и там жизнь. Мой сосед Коля Реденко, которого я знаю со второго класса, отсидел девять лет за убийство. До зоны он знал алфавит и песню из передачи «Спокойной ночи, малыши». После отсидки цитировал Байрона, мог поспорить с некоторыми постулатами Фрэнсиса Бэкона и Сенеки.

– Рома, мне иногда кажется, что ты и вправду полный долбо.б. И не надо мне про массу свободного времени в зоне, которое дает шанс пополнить пробелы в образовании. Про режим, который укрепляет здоровье. Не надо, Рома! Мне ближе вот эта жизнь. Без клетки и прогулок по расписанию.

– Андрюш, не рано ли ты сдаваться собрался? Нас ведь могут сегодня же и отпустить. Не такие мы особо опасные.

– А если не отпустят?

– Есть еще два варианта. По закону нас могут держать в изоляторе трое суток. По их истечении либо отъезд в централ на все время следствия, либо подписка о невыезде.

– Теперь я начинаю понимать людей, которые там на шнурках вешаются и вены заточенными ложками вскрывают.

– Угу. Выказывая таким образом любовь к своим женам и детям. Возьми себя в руки, Андрюша. Вешаются и вены режут убийцы, насильники и другие товарищи, которым светит пятнаха или «вышак».

Переполненный трамвай медленно скользил по накаленным рельсам. В открытые окна врывались струи теплого ветерка. Из конца вагона слышались распевы Африка Симона и чье-то неумелое подпевание. Взявшись за поручни, Андрей с Ромой молча раскачивались в такт движению вагона. Упитанная бабулька в сарафане веселенькой расцветки, улыбнувшись, решила полюбопытствовать:

– Никак на свидание собрались, красавцы?

– В тюрьму, бабуль, – ответил Рома.

– Шутники. Кто же в тюрьму сам едет? В тюрьму, в нее забирают.

– Несознательных забирают. А сознательные сами сдаются, – вздохнул Рома.

– Никак и вправду чего натворили?

– Если бы вы хоть изредка подходили к стенду «разыскиваются», таких вопросов бы задавать не стали. Просто… Нельзя всю жизнь от правосудия скрываться. Хоть какие-то остатки совести и у нас, рецидивистов, имеются.

Поминая святых угодников, старушка привстала и с трудом протиснулась к выходу. Марьин с гримасой неудовольствия покачал головой. Вагоновожатый объявил конечную остановку, и трамвай медленно притормозил у стен старинного желтоватого здания. Выпрыгнув на брусчатку, Рома закурил.

– Я же говорил, символично. Конечная остановка, – грустно усмехнулся Андрей. – Как говорила моя бабушка: «Остановка Дерезай – кому надо, вылезай». Эх…

– Послушай, символист. Повторяю: не нужно пессимистических страданий. Это всего-навсего следственный изолятор, а не тюрьма и не зона. Если повезет, как я уже говорил, проведем здесь три дня.

– А если не повезет? Рома, понятие везения с нашей жизнью несовместимо. Кому рассказать, не поверят. Напороться на мель, крутя педали водного велосипеда. Хорошо, на планере полетать не удумали.

– Еще успеем. И не перебивай, пожалуйста. Всю вину я беру на себя.

– Так нечестно, Рома.

– Я же просил не перебивать. Честно, Андрюша. Все честно. У тебя Света, малышка растет. Это раз. Нам не нужно формулировки «преступление в группе» – это два. Говори, что да, мол, все происходило на моих глазах, но я был категорически против.

– Рома, но я же не гондон какой. Я же не последняя сволочь, Рома.

– Андрюша, иногда побыть сволочью и гондоном необходимо. Я имел в виду, побыть в шкуре сволочи и гондона. Пойми, если нам пришьют группу, мы можем вполне осязаемые срока выхватить. Зато спать ты будешь с чистой совестью. Но на нарах. И, возможно, долго. Да и, если вспомнить начало всей этой истории, ты ведь с самого начала действительно всей этой афере противился.

За стеклом дежурки сидел молоденький сержант. Иссиня-черные волосы, маслянистые карие глаза и нос с горбинкой выдавали в нем кавказца.

– Нас искали, – нагнувшись к окошку, сообщил служивому Рома.

– Лично я никого не искал, – решил пошутить южанин. – И если мы кого-то ищем, то обязательно находим.

Цинизм системы юноше был не чужд.

– А нас вот не нашли. Потерялись мы.

– Если вы сюда пошутить пришли, то зря.

– Послушайте, товарищ сержант. За нами сегодня приходили ваши коллеги. Хотели арестовать. Но нас попросту не оказалось дома. Фамилии наши Хузин и Марьин.

Сержант привстал, захлопнул форточку и снял трубку с аппарата без номеронабирателя. Тут же на ступенях появился конвоир, приказал сложить руки за спину и следовать за ним. Коридор выглядел уныло. Обшарпанные стены, растрескавшаяся штукатурка на потолке, выходящие во двор зарешеченные окна. Арестантов завели в небольшую комнату и приняли по описи все ценные вещи и деньги. Шнурки и ремни тоже пришлось снять. К гардеробу добавились наручники. Подвал, где вскоре оказались друзья, выглядел еще мрачнее коридора. Тусклые лампы бросали свет на железные двери, и те выглядели зловеще. Первым новое жилище обрел Хузин. Напоследок бросил Марьину короткое «держись» и тут же получил замечание от сопровождающего верзилы. Стоящую в камере вонь брезгливый Рома тут же отнес к одному из орудий пыток. Дверь за спиной неприятно лязгнула. В метре от входа над бетонным полом возвышался деревянный настил, левее чернела дыра параши. У стены, поджав ноги, сидел прилично одетый лысоватый мужчина лет сорока. Лицом он напоминал боксера. Вздернутая кнопочка перебитого носа, канадская челюсть и пронзительный взгляд исподлобья. Прежде чем задать вопрос, выдержал долгую паузу:

– Первоходок?

– Он самый. Ромой зовут.

– Владимир, – представился сосед. – Статья?

– Я больше на газетных специализируюсь.

– Журналист?

– Еще вчера им был, во всяком случае.

– Значит, Игореху Демушкина знать должен. Из вашей братии.

– Знаю, конечно. Раньше у нас трудился. После развода зачем-то в «вечерку» перешел. На прошлой неделе с ним общались. Говорит, что повесть заканчивает.

– Верно. Все правильно гутаришь. Игореха писать мастак, – усмехнулся Владимир. – А жинку его бывшую как звать?

– Валентина ее зовут.

– Ха! И тут ты прав.

– А ты проверяешь, что ли?

– Не проверяю, а желаю удостовериться. Так за что свинтили?

Рома начал рассказ об истории с гонадотропином. Но на этот раз он вел повествование без азарта и попыток художественно оформить историю.

У Андрея в соседях оказались молодой наркоман и гомосексуалист, пытавшийся утопить любовника в пруду. Ему грозило сразу две статьи – за мужеложство и покушение на жизнь человека. Постояльцы и интерьеры заведения произвели на Марьина столь гнетущее впечатление, что первые несколько минут он не мог вымолвить и слова. После знакомства и короткого разговора с обитателями темницы Андрей сжался калачиком и отвернулся к стене. Глаза наткнулись на грубо выцарапанную надпись «сдесь драчил на Тоньку Саша». Молитв Марьин не знал и мысленно обращался к Богу, сочиняя собственные. Он думал о Свете и дочурке. Но как ни пытался внушить себе мысль, что скоро их увидит, у него ничего не получалось.

Под смех сокамерника Хузин закончил историю о Шнапсте и гормоне. Удостоверившись, что Рома не «наседка», решил поведать о своих приключениях и Владимир – известный в криминальной среде Володя Васильев по кличке Холодильник. Хузин, естественно, этого не знал. За плечами Холода было два срока. Но несмотря на это, он сумел снискать уважение даже в милицейских кругах. За принципиальность, твердый характер и дар рассказчика. Все друзья и знакомые Вовы, не переставая, говорили, что в нем умер великий актер и оратор. Но в Холодильнике жил и великий авантюрист. Володя справил себе два милицейских мундира. Один украшали погоны с капитанскими звездочками, второй был на одну ступень иерархической лестницы выше. В дополнение сделал и два «помидорных» удостоверения с золоченым гербом и буковками МВД СССР на имя капитана Карпенко и майора Горохова. И в городе появилась жесткая и непримиримая пара борцов с подпольными видеосеансами. На дело Холод брал своего подельника, Юру Аверченко, носящего погоняло Бормотун. У Володи была небольшая агентурная сеть, за вознаграждение докладывающая о местах сбора любителей запрещенного кинематографа. Перед первым рейдом Владимир нервничал. Но через несколько минут понял, что дверь обычной квартиры – это тоже выход на сцену. Юра сохранял спокойствие. Нервов, как, впрочем, и мозгов, у него попросту не было. Нажав на белую кнопку звонка, Холодильник хорошо поставленным голосом произнес фразу, которая не раз расстраивала и его самого:

– Откройте, милиция!!!

В дверном проеме возник полноватый мужчина с отечными глазами и прикрывающим залысину начесом из нескольких редких прядей.

– У нас все нормально, – попытался уверить «майора» хозяин жилища. – Милицию не вызывали.

– А сейчас мы посмотрим, насколько у вас все нормально.

На этих словах Бормотун отодвинул товарища в сторону, и парочка вошла в квартиру. В небольшой задымленной комнате с плотно задвинутыми занавесками сидело человек пятнадцать. Лица киноманов были сосредоточенны и подернуты испугом. Телевизор показывал «Сельский час».

– Это же надо, а! Никак сбор передовиков колхозного труда? Сколько лет живу, а коллективный просмотр столь интересной передачи вижу впервые. Или это кассета видеомагнитофона ее крутит?

Холодильнику вспомнились просмотры «Ленинского университета миллионов» в зоне. Те же ряды стульев, только «прически» и одежда у всех зрителей одинаковы.

– Да это… Просто друзья собрались. Выпиваем немного под телевизор.

– Андрей Юрьевич Глазков, – медленно выговорил Холодильник. – И что же вам спокойно не жилось-то, а? Хороший ювелир, уважаемый в городе человек, семьянин. И при таких добродетелях сесть в тюрьму.

– Товарищ майор, машины вызывать для арестованных? – спросил Бормотун.

– Я все скажу, товарищ капитан. Еще не время, – отчеканил Холодильник.

На лбу Глазкова выступила испарина. Облизывая сухие губы, он нервно тер влажные ладони.

– Товарищи, это ко мне друзья пришли видео посмотреть. Ничего противозаконного.

– Ничего противозаконного? – взвился Холодильник. – А ну-ка включите видеомагнитофон. А мы посмотрим, что законного у вас имеется на видеокассетах.

Дрожащая рука дотронулась до кнопки воспроизведения. Комнату огласили стоны сладострастия. На экране белый мужчина вдавливал в кровать негритянскую женщину, грубо овладевая ею сзади.

– Мало того что порнография, так еще и с идеологическим подтекстом. Капиталист унижает половым насилием изможденную негритянку. – Холодильник почувствовал, что возбудился. – И выключите вы эту мерзость, в конце концов, товарищ Глазков! – заорал «майор».

На экране появился комбайнер, пересыпающий из ладони в ладонь золотистые семена пшеницы.

– А вы что притихли, каратисты-онанисты? – обратился грозный милиционер к зрителям. – Деньги семей, деньги жен и ребятни тратите вот на это непотребство? Пропаганда Запада интереснее, чем фильмы наших прославленных режиссеров?

– Так я вызываю машины, товарищ майор? – вновь задал вопрос Бормотун.

– Думаю, пора, товарищ капитан. Факт преступления налицо.

– Подождите, товарищ майор! Христом Богом прошу, подождите! – вскричал, чуть не плача, Глазков. – Можно вас на минуточку?! Всего на какую-то одну минуточку.

– Можно. Но не думаю, что эта минуточка вас спасет. А вот годы, проведенные в изоляции, может быть, и исправят. Капитан Карпенко, присмотрите за товарищами, сохранностью аппаратуры и кассет.

От Глазкова «представители закона» уезжали с почти новым видеомагнитофоном «Panasonic», пятью сотенными и пакетом кассет, которые они с удовольствием крутили поздними вечерами. Рейды стали регулярными и приносили Холодильнику отличную прибыль. Его удивляло, что зачастую сеансы устраивали люди, которые трудились на хлебных местах и вполне могли довольствоваться «леваком» на работе. На визите к такому человеку Холодильник и прокололся. Сеня Лайкин заведовал мясным магазином и был человеком со связями. Манера поведения двух офицеров милиции показалась ему странной. Сеня безропотно расстался с видяшником «Sharp», сторговался на триста рублей и уже на следующий день обратился к знакомому полковнику. Ни капитана Карпенко, ни майора Горохова, по информации высокопоставленного товарища Сени, в МВД Латвийской ССР не числилось. Разъяренный завмаг принес в органы кассету, которую, по обыкновению, вертел в руках Холодильник. Пальчики совпали с картотекой. Почувствовав неладное, Володя на несколько дней переехал к любовнице. О том, что за ним приходили, по телефону сообщила жена. Вова запил. Но даже водка не могла убить в нем любовь к искусству. В одну из ночей он решил, накинув форму, проинспектировать работу отделения милиции. Дежурство нес старший сержант. При виде вошедшего «майора» вскочил и отдал честь.

– Как дежурство, товарищ старший сержант?

– Без происшествий, товарищ майор, – отрапортовал младший по званию.

– Как семья, дети? Хорошо ли питаетесь? Не обижает ли начальство?

– Никак нет. Что вы… И семья нормально. Спасибо, что интересуетесь. Спасибо за заботу.

Холодильник подошел к доске с ориентировками и неожиданно заорал:

– Но тогда почему?! Почему вы до сих пор не поймали этого негодяя? Почему эта криминальная сволочь еще ходит по улицам нашего прекрасного города? – тыкал в свое фото пунцовый Володя.

Дежурный сбивчиво извинялся, обещал исправиться. Таких визитов было два. Может, Холодильнику надоело играть в «прятки». Или просто не хватало очередной порции адреналина. Воскресным вечером он изрядно выпил у своего друга. Когда было уже за полночь, вызвал такси, чтобы отправиться к любовнице. Уговорам остаться не внял. Подъехал таксомотор, Холодильник махнул на посошок больше половины стакана. Назвав водителю адрес, тут же уснул. Таксист довез клиента до места назначения, но разбудить так и не смог. Будучи человеком, воспитанным в советских традициях и эти традиции почитающим, он привез Вову в ближайшее отделение милиции. Пробудившись, но не протрезвев, Холодильник требовал вернуть мундир и наказать виновных.

После того как Володя закончил свой рассказ, армии почитателей его таланта прибыло.

– А как думаешь, Володь? Сколько нам с товарищем впаяют? – спросил Рома.

– Сложно сказать. От следака зависит многое, от адвоката. Иногда зайдешь в кабинет, а там сидит упырь, у которого срок уже по глазам читается. И плохо, если молодой. Эти за лычки борются, как голодные псы за кость обглоданную. И дела бывают разные. Дадут сверху указание на пятерик упечь, значит, все следствие и суд превращаются в пустую формальность. Это же машина. И сбоев она не дает. А вот ежели вас через три дня отсюда турнут, значит, Боженька шанс дал. Значит, можно побороться. Плюс в том, что накололи вы не государство, а какого-то идиота. А так можно было бы и не сомневаться, что следующая остановка, как и у меня – централ.

Пока Рома с Андреем привыкали к темнице, в квартире Зои шло небольшое совещание. За столом сидели жена Марьина, Малютка Джоки и Зоя. Света то и дело обмакивала щеки платочком с ландышами. Нервно стряхивала пепел с длинной сигареты Зоя. Малютка Джоки запивал водку томатным соком. Призывал сохранять спокойствие и надеяться на лучшее.

– Андрюшенька, он такой впечатлительный, такой беззащитный, – причитала Светлана. – Он вообще для жизни не приспособлен. А для жизни в тюрьме так и подавно.

– Что значит «не приспособлен»? – возмущался Малютка. – Те, кто для жизни не приспособлен, давно умерли. А остальным неприспособленными и родиться не дано вовсе. И люди ко всему приспосабливаются лучше любых насекомых. И к жизни в Антарктиде, и к космическим перегрузкам, и к времяпровождению в тюрьме.

– Вот и мой ко всему так приспособлен, что прибить иногда хочется, – процедила Зоя.

– Девочки, сейчас главное – успокоиться. Главное, не поддаваться упадническим настроениям.

– Йозеф, я тебя умоляю. Хватит говорить комсомольскими лозунгами. Нужно что-то делать, – Зоя плеснула в свою рюмку.

– Я же не волшебник! Они всего несколько часов назад ступили на новый этап своей жизни.

– Типун тебе на язык, – всхлипнула Света. – Нашел новый этап.

– Света, этапы бывают и короткими. Надеюсь, это про них. Завтра же я попытаюсь что-нибудь сделать.

– А я с хорошим адвокатом свяжусь. Есть у меня одна знакомая, – добавила Зоя.