Тропа ведьм. Слезы навий Геярова Ная
– Вот теперь точно только молиться! – раздался рядом голос Данки.
«Молиться?» – Аглая судорожно попыталась вспомнить хоть одну молитву.
Рыкнул, заметив ее, соглядатай. Тимир скосил глаза. Попытался вырваться из хватки другого беса. И почти в тот же момент крикнул громко Радомир:
– Эй, чешуйчатая, что, только с девками биться могешь? А ну-ка, с нормальным мужиком попробуй! – И ударил мечом, рассекая стылый ночной воздух.
Монстр рыкнул, обернулся на главу, усмехнулся:
– Да будет тебе с кем силой мериться.
А позади Радомира и правда плавно опускались трое бесов. Соглядатай повернулся к Аглае:
– А это что у нас? Молиться вздумала? Это хорошо, это правильно. Помолись перед смертью!
Аглая уже никого не видела, только жуткую морду соглядатая.
– Господи… – А дальше? Она всхлипнула. Вытерла лицо рукой, на ладони остался кровавый след. Совсем рядом вскрикнул от боли Тимир. Раздался хруст костей, и взвыла от смертельной боли Ника.
– Святые небесные, услышьте!.. – Голос подруги надрывом разнесся над Древом, и кровь ее пошла горлом.
Бес глумливо заржал. Аглая сглотнула слезы, прощаясь с жизнью. Теплые багровые капли стекали по лицу, капали на землю.
– Силы небесные, силы земли и всего сущего, не оставьте… – продолжила начатое Никой. И как будто ощутила, как от лежавшей на земле умирающей Ники серебристыми нитями потекла к ней сила. Проникла в тело, затянула оставленную нечистым кровоточащую рану на лице.
Морда беса изменилась, поплыла во взоре Аглаи. И мир тут же замер, перестал существовать. Ярким солнечным светом вспыхнуло вокруг. Серебристыми переливами заиграли крыши деревни. Дикий вой бесов разлился по округе. Аглая его не слышала. В груди разлилось давнее, забытое, теплое чувство. И голос бабушки, доносимый издалека:
– Жрецы богам молятся, те их слышат, я же только слово знаю. Вот помолится жрец, и будет урожай, я же только просить могу у мира вокруг, у природы. Вставай, голубушка, поднимайся. Утро пришло, солнышко! Аля, вставай! Услышали боги жреца, тебя природа услышала! Принял тебя мир здешний! Сплелись силы! Вставай, поднимайся, солнышко ясное! – Но ноги не слушаются. Свет сжигает все вокруг, весь мир, то, что было и будет. Так хорошо в нем, хорошо и спокойно. Вот, значит, что такое смерть! – Поднимайся, голубонька моя!
– Мне хорошо, бабуля, я не хочу вставать.
– Аглая!
Звон в ушах, разбивающий солнечный свет на миллион осколков.
– Аглая! – Тихон тряс ее за плечи, стирая с морщинистого лица слезы. – Вставай, Аглая!
Она проморгалась:
– Где все?
Тихон махнул рукой. Шмыгнул носом, прижимая к себе хорька.
– Вставай, – протянула ей руку Данка. – Уходить вам пора.
– Куда уходить? Что произошло?
Тихон бросил вопросительный взгляд на Данку, та вздохнула:
– Сила выплеснулась…
– Тимир!
Данка покачала головой:
– Ты! Дар в тебе. Жаль, не переданный.
Аглая, не понимая, смотрела на Данку.
– Нет времени объяснять… – та не договорила.
– Жива? – Радомир отстранил Данку, упал на колени перед Аглаей. Провел по ее лицу окровавленной рукой. – Прости!
Тихон схватил было его руку. Но тот отстранил старика:
– Не обижу.
Взял Аглаю на руки и понес к спешно собирающемуся обозу, положил на теплые шкуры.
– Селяне очухаются, разбираться не будут. С нашим приходом бесы явились… Они бы просто отдали нас… а теперь…
– А Ника, Тимир, где они?
Радомир бросил на Аглаю сочувственный взгляд и, опустив голову, отступил.
Аглая попробовала приподняться и не смогла, спину ломило. В голове стоял гул.
– Ника, – сипящим голосом позвала Аглая, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Ответом стал тяжелый вздох Тихона, усевшегося в ее ногах.
Глава девятая
Сквозь сумрачное небо не пробивалось солнце. Тяжело била о камни колесами телега. Столь же смурые охотницы ехали рядом с обозом, понурив головы. Марья не смотрела на Аглаю, но той и не нужно было видеть ее лицо. Один из охотников лежал в соседней телеге, уже никогда он не увидит света. Там же рядом с погибшим лежал Тимир, бился в горячке, до Аглаи долетали стоны и вскрики. Радомир подъехал всего раз, кивнул охотнице, сидящей рядом с Аглаей, та покачала головой. Глава понукнул гнедого и отъехал в начало обоза. Марья проводила его тяжелым взглядом, но догонять не стала.
Аглая смотрела в лицо лежавшей рядом Ники. Бледное, безжизненное лицо. Ника все еще сжимала в руке тонкий кинжал. Жуткий оскал запечатлелся на ее лице. Аглая не плакала. Не могла. Осторожно вытащила из рук подруги кинжал, прижала его к груди.
– Не жиличка, – прошептала Тихону одна из охотниц. И от этих слов Аглае захотелось выть, но ком в горле не позволял.
– Должна выжить, – шептала она в лицо Ники. – Ты должна выжить, – гладила по слипшемуся от крови ежику волос.
Хорек жалобно тыкался в колени Аглаи.
– Пойду я Тимира посмотрю, – шепнул Тихон, спрыгнул и посеменил к другой телеге.
– Не довезем до Нугора! – не сдержалась подъехавшая Марья.
Аглая бросила на охотницу злой взгляд:
– Обязательно довезем. Она сильная. А там знахари есть, вылечат!
– Ты и сама дар имеешь, – укорила та. – Вон силы-то сколь выплеснула, все бесы испарились, будто и не было, так чего ж не вылечишь?
Аглая отвернулась. Если бы только Марья знала, как неистово молилась она всю оставшуюся ночь. Как пыталась вспомнить хоть что-то из бабушкиных заговоров. Или почувствовать то светлое, теплое, что струилось через нее в Древе. Как заливала студеной водой последние собранные Талой травы и вливала в холодные губы Ники. И вспоминался прощальный завет Данки: «Верь, в тебе сила…»
Она верила и молилась. Но, видимо, не права была добрая хозяйка.
– Нет в ней знаний. Сила есть, а знаний нет, – вставил вернувшийся Тихон, залезая в телегу. – Да и не каждый знающий тут возьмется. Ишь, как порвали. – Он коснулся тяжело вздымающейся окровавленной груди Ники. Та вдруг судорожно выдохнула и открыла глаза:
– Где Тимир?
– В соседней телеге! – Аглая схватила руку Ники, начала тереть, дыша на холодные пальцы. Тихон охнул. Аглая скинула с себя плащ, подсунула под голову Ники, та попыталась благодарно улыбнуться, но лицо тут же исказила мучительная гримаса:
– Жив?
Аглая отвела взгляд:
– Да… пока…
– Алька, ты его до Обители доведи! Именно ты… Без тебя ему никак… – горячо зашептала Ника и выгнулась от боли.
– Что ты говоришь? – Слезы наползли на глаза. – При чем здесь Тимир? Ты должна поправиться! Будет он жрецом или нет, мне все равно!
– Алька, ты мне обещай! Тимира доведи! Он обязательно должен…
Аглая уронила голову на плечо Нике.
– Ты не плачь. Все будет хорошо со мной, с тобой. Мы домой вернемся… Главное, Тимира… – не договорив, смолкла. Глаза подернула пелена.
Аглая вцепилась в руку Ники.
– Не надрывайся так, – тихо шепнул Тихон. – В горячке она. Ни ты, ни я помочь не можем… – Он внимательно смотрел в лицо умирающей. – И никто уж не может…
Аглая уткнулась в хоря. Затряслись плечи от безмолвного плача. Зверек жалобно запищал. Тихон сидел ссутулившись, перебирал пальцами остриженную бороду, искоса поглядывая на Нику, и тяжело вздыхал.
«Не послушалась Данку. Испугалась. Ох ты ж, девочка. Вот оно как обернулось».
Порывшись в суме и не найдя ничего съестного, Аглая выпила остатки воды из фляжки и прикрыла глаза. Ника больше не приходила в себя. Тихон метался от нее к Тимиру. В конце концов, устав, наказал одной из охотниц протирать парня влажной холстиной и сел рядом с Аглаей.
– Ешь, иначе как женихаться будешь! – бросила к ногам полбуханки Марья. – Женишок-то уж извелся! Ты бы пришла, приголубила.
– Да коли бы ты сама почаще привечала, может, и женихаться бы не полез! – не выдержав, бросила в лицо охотницы Аглая.
Та покрылась пятнами, прикусила губу, хлестанула коня и ускакала вперед обоза. Вслед ей послышался смешок оставшейся у телеги охотницы. Мужики удивленно посмотрели, покрутили у виска и продолжили тихий разговор.
– Понеслась, шельма. – Тихон разломил хлеб, протянул Аглае. – Поешь, и правда вся осунулась.
Аглая взяла хлеб, отломила кусочек, сунула под нос хорю. Тот возмущенно пискнул, поморщился и спрыгнул с телеги.
– Этот голодным не останется, – кивнул вослед Тихон, протягивая Аглае фляжку с водой.
Она сделал глоток, поперхнулась.
– Эт ты вся в думах! – постучал ее по спине Тихон.
– Не могу я не думать. Как же это получается? Там была сила. Я ведь чувствовала, как свет поднимается, как дар растет… А теперь? Ничего нет.
– То не дар. А выплеск силы. Да только им излечить нельзя. Тут знания нужны, какой заговор сказать, откуда дар черпать да как его оборачивать. Где к свету повернуться, а где тьме поклониться. О том ты ничего не знаешь. Вот и не можешь подругу свою излечить да от мучений избавить.
– Бабушка знала заговоры… Почему мне не передала знаний своих?
– Может, берегла, – пожал плечами домовой. – А может, случая не выдалось… А оно вишь как обернулось. И нужно бы, а нет теперь… А сила… Что сила? Она на твою защиту встала…
– А если я хочу знать!
Тихон забрал из рук Аглаи флягу, закрутил крышку:
– Можно и знать…
Аглая подобралась, уставившись на старика.
– Вот только нужно ли? Это же не игрушка. Ты Нику исцелишь, на ноги поднимешь, а далее? Тебе с даром и знаниями теми жить. Нужно ли?
– Нужно!
Телега подпрыгнула на ухабе, подкинув Аглаю, она ухватилась за край, но пристального взгляда от Тихона не отвела. Он вздохнул:
– Светлая ты душой и сила светлая, а вот дар пробивается нечистый. Будто намешал кто. А может, так сложится, что выбирать придется… И выбирать не для себя.
Аглая вцепилась в руку Тихона:
– Скажи как, а там сама решу!
– Есть в Велимире Храм ведьм. Место странное, открытое только для ведьм. Слышал, хранит он все истории каждой ведьмы всех миров. Никто, кроме одаренных, попасть в сие место не может. Так вот, если дар в тебе ведовской, то в Храме том можешь получить то, что по роду завещано, да не получено.
– Храм ведьм! – зачарованно прошептала Аглая и тут же спохватилась. – А если дар не ведовской? Бабушка знахаркой была… Не видела я, чтобы она черные заговоры творила или горести людям приносила.
Тихон поежился:
– Если не ведовской, то и не попадешь. Не дано… Не пустят. Место-то к чужим неприветливое…
От напряженного голоса Тихона стало зябко. Аглая вцепилась в руку домового:
– Кто не пустит? Что за место такое? Что там?
– Схрон, – подсказала внимательно слушавшая их охотница. Конь от резкого голоса дернул узду и испуганно захрипел. Она похлопала его по шее, успокаивая. Тихон цыкнул на охотницу. Та только усмехнулась. – Пусть знает, коли хочет. Простой люд в те местности нипочем не пойдет.
– Кладбище?
– Оно самое. Во Времена Ухода, когда исчезли все ведьмы, некуда было цветок положить, некому было дань отдать. Вот и отправились души маетные туда, откуда истоки пошли. К Храму. Местный люд, что поблизости проживал, думал задобрить умерших, начавших по селеньям скитаться. Могилы соорудили, кресты поставили. Да куда там! Поселения с тех мест снялись. А могилы пустые так и остались…
– А где же тела?
– Так нет их. Поговаривают, кто из ведьм успел, те за грань ушли. Сама Верховная жрица по пятам за ними шла, проклятие за собой неся. Кто не успел, где их проклятие нагоняло, там и оставались лежать… А кто где – одним богам известно. Так и вышло, что неприкаянные, неупокоенные, вот они и ходят вокруг Храма, – продолжила охотница. – Наши охотники в те земли забредали. Говорят, сами видели, что неспокойное место, проклятое, там не то что ночью, днем вой мертвых слышно.
Аглая поежилась. Охотница улыбнулась:
– Но наших мужиков слушать только. Они ж на мертвых как бабы пугливые. Но места там жуткие, и хоть зверья заповедного полно, а наши туда не суются. Было дело, отправились четверо, хорошие охотники, сызмальства лук да меч в руках держали. – Она помолчала. – Один только вернулся, еле откачали. – Посмотрела в сторону главы, тяжело вздохнула.
Тихон погладил бороду:
– Недаром со Времен Ухода места те обходят стороной.
– И то верно. Но ведь как оно пошло, со Времен Ухода и нет желающих силу ведовскую получить! – глухо прошептала охотница. – Кому хочется в темницах у Китара гнить.
– Да брось ты! – встрял Тихон. – Оно и некому идти! Кого в темницы-то?..
Аглая не слушала домового, вся устремившись к охотнице:
– В темницах?
– А то ж? – ехидная ухмылка скользнула по лицу охотницы. – Все в Велимире ведают: со Времен Ухода ищет правитель ведьм. Бывало, появится на поселке знахарка, так соглядатаев сбежится… – Женщина покачала головой. – Посуетятся, повынюхивают и пропадут. В знахарях-то силы, почитай, никакой: кто травкой лечит, кто зверем оборачивается. Силы их даже для обычного наговора не хватит. Их и жрица не тронула проклятием. И Китару они без надобности. А ищет он именно ведовской силой одаренных. А откуда тем взяться? Кто ушел, а кто не успел, скитается душой неприкаянной… А ежели кто и появится, так будет бежать куда подальше.
– Зачем Китару ведьмы? – Аглая вопросительно посмотрела на охотницу.
– А то невидаль. Ненавидит он всех ведьм! За предательство Верховной! – и глаза ее нехорошо сверкнули на Аглаю. – Предала она его, к другому ушла, вот он и намерен уничтожать весь их род под корень.
– Да не глупи! – вспыхнул Тихон. – Сколько уж лет с того прошло! Давно и позабылась история, быльем поросла…
Охотница сощурила глаза:
– Отчего ж тогда соглядатаи на Древ напали? Уж не за вашей ли ведьмочкой пришли? – Кивнула на Аглаю, пришпорила коня и отъехала ко второй охотнице.
– Разве ж я ведьма? – Аглая вопросительно посмотрела на Тихона.
Тот отвел взор.
– Тихон. – По телу прошел озноб. – Скажи, во мне ведовской дар?
Тихон не ответил. Ника внезапно выгнулась дугой и издала дикий, полный смертной боли вой.
Тимира трясло. Не просто трясло, а лихорадило. Все тело то сводило судорогой, то вытягивало так, что казалось, сейчас лопнут напряженные мышцы. Иногда его касалась морщинистая рука Тихона, вытирала выступивший на лбу пот, и тогда становилось легче. Домовой подсаживался ближе, рассказывал байки. Прибегал проведывать хорь. Устраивался над головой, тяжко, почти по-человечески вздыхал. Его хотелось убить. Задушить собственными руками. Хорь смотрел участливо. Лапой лоб трогал. Оторвать лапу, чтобы не тянул к лицу. Однако, когда теплая зверушка прижималась холодным мокрым носом к щеке, становилось легче. Тимир переводил взгляд к соседнему обозу. Там, покачиваясь, сидела Аглая. Вся посеревшая от горя, в потемневших глазах невыплаканные слезы. Стройная беззащитная фигурка. А сколько света она излила в Древе. Свет так и тянет к себе. Манит. От ее вида разгоряченное тьмой сердце Тимира остывает. Но свет ее гаснет, исчезает под тяжестью горя. Тимиру хотелось что-то сказать, прижать к себе и успокоить. И станет легче не только ей, но и ему.
Свет. Как же не хватает ему света! Он невесело усмехнулся.
– Худо тебе совсем, – голос Ники сочувственный.
Тимир покосился, усмехнулся через силу:
– Да ты тоже не бодрячком выглядишь.
– Душно, – прошептала Ника.
Улыбка сползла с лица Тимира. Он глянул, рядом, кроме него и Ники, никого. Хорь сбежал к Аглае. И Тихон ушел. Марья рядом с Радомиром, по красному лицу главы видно – разговор нехороший. Охотницы неподалеку прислушиваются. Все им интересно, а уж личная жизнь главы… Не повод ли для досужих сплетен?
А Ника – вот она, рядом, слишком бледная. Идет, едва касаясь ногами тропы. Прикоснулась ладонью к его лбу, откидывая его разметавшиеся спутанные волосы. Плетет их в косу.
Холод ее руки пробежал по венам, заставил сердце биться сильнее.
– Верховная? – Тимир бросил взгляд на соседний обоз. Позвать? Сказать? И снова посмотрел на Нику.
– Верховная, – подтвердила та.
– Не избавиться.
– А был ли выбор?
– Ты сама пустила.
– Она обещала.
– Ты веришь?
– Потому я здесь. Защити Аглаю.
– Не могу. – Тимир лежал, вцепившись руками в подстилку, не веря разговору. Всяко ожидал, но то, что так… – Кто я против нее?
– Сможешь, если станешь жрецом, – уточнила Ника.
– Не позволит, – бледными губами прошептал Тимир.
Она смотрела на него. Тимир отворачивался. Нельзя в лицо смотреть. Ей нельзя. Не сейчас. Мощи у него нет противостоять. И откуда только силы такие? Ведь едва жива лежит, а вот же стоит… И как может? Это ведь не она силы давала, а ей!
Он все-таки взглянул. И тут же задохнулся. Неживая.
Живая та, что на повозке, укрываемая Аглаей. А здесь… навья. Черная, с белыми зрачками глаз. На ступени между жизнью и смертью. Что она видит на грани? Будущее? Прошлое? Все, что видит настоящая тьма. И хозяйкой ей может быть только истинная по предназначению ведьма. Темная, сильная, сливающаяся воедино с самой той тьмой.
По коже прошли ледяные мурашки.
Ника смотрит на него, будто прожигая. Видит? Видит.
Но понимает ли, кто она, кем была при жизни? Нет.
– Что ты видишь? – Пальцы мнут подстилку, холодеют, взгляд не в силах оторваться от смертного лика.
– Многое… Разве можно начертанное говорить. Негоже…
– Скажи!
– Знать истину право имеет лишь тот, кто в смерть идет добровольно. Или от предназначения отказывается. Ты хочешь знать?
– Нет. – Тимир пытался отвернуться, все еще смотря на нее, чувствуя, как откидывается голова и дыхание становится прерывистым. – Я дойду до Обители, – слабея с каждым словом. – Я сделаю все…
Она улыбнулась.
Затряслась от судорог соседняя телега. И Тимир точно знал, что на ней начала биться в агонии та, что еще минуту назад была Никой.
Голос Аглаи донесся далеко и затянул в плаче:
– Ника-а!
Остановился обоз, пронесся мимо Радомир на хрипящем гнедом, а следом за ним, понукая коня, раскрасневшаяся, с воспаленными глазами Марья.
И тут же тоскливый и полный горести вой разнесся над дорогой.
Аглая гладила руку Ники и, не в состоянии сдержать слез, шептала успокоительные слова.
Слезы лились на лицо подруги. Ника распахнула глаза. Не ее, а пронзительно-синие, с темными прожилками. Глянула на Аглаю жалобно. И веки закрылись. Тело выгнулось, прошла по нему судорога. Лицо стремительно побледнело.
– Помирает! – выдохнула подъехавшая Марья. Спрыгнула с коня. Схватила выгибающуюся в агонии девушку за руки. – Чего стоим? Снимайте ее, всю повозку разнесет!
Тело Ники выгнулось, послышалось, как затрещали ребра. И она тут же рухнула назад, затряслась. Мужские руки подхватили, кто-то из охотниц успел выложить на землю холстину. Радомир держал за плечи вырывающуюся, голосящую Аглаю. Марья бросила на них усталый, полный разочарования и боли взгляд и опустилась над бьющейся в предсмертной агонии девушкой.
– Ника-а! – в голос завыла Аглая. Та распахнула глаза, на секунду ставшие глубокими карими, Никиными. По щеке стекла одинокая слеза. Ника содрогнулась, устремив невидящий взгля в серое небо, и замерла. А небо в ответ грохотнуло, разряжаясь по всему горизонту огненным сполохом зарницы.
Глава десятая
Рассветные лучи, розовые с красным, скользили по редким пегим облакам. И только на горизонте, в черной полосе уходящей грозы, еще полыхали молнии. В приоткрытое окно дворца Нугора доносились крики ранних торговцев и зычные голоса стражей:
– Лицо покажи! В телеге чего?
– Как чего? Товар! Ярмарка нынче! – зло бурчали торговцы.
Никогда ранее в Нугоре не проводились поголовные допросы, обыски, не останавливали купцов прямо на улице. Изменились времена. Сам Нугор за последнюю неделю изменился, простой люд старался носа из дома не казать. Купцы злились, совсем не шла торговля. А ведь многие приехали издалека. Почитай, весь торговый север Велимира собрался. Завтра открытие ярмарки, то ли еще будет! Карах сидел на ступени рядом с троном. Нервно сжимал в руках корону, былой символ власти. Вот только ли власти? Горожане от каждого шарахаются. Купцы смотрят недобро. А чего им радоваться? Полный город соглядатаев. И отменить ярмарку он не может. Люд ехал, ждал, столько надежд положил. А здесь? Досмотры, подозрения. Смотрит на бесчинство соглядатаев Карах, а сделать ничего не может. На люди глаза показать стыдно, вроде и правитель Нугора, а слово молвить не в силах. Да и как? Кому? Темному жрецу Китару? Только если совсем уж неумный, и на народ наплевать, и на себя. За ночь сотрут с лица земли Велимирской. Был Нугор – и не станет.
А на столе бумага лежит с редкой печатью красной да с черным вензелем…
Карах расстегнул верхнюю пуговицу рубахи. Душно, хоть и утро раннее, прохладой послегрозовой тянет, а дышать нечем. Знает он этот вензель. Стоит ослушаться, как тот оживет, потянется, лапы растопырит… Ох, не вовремя… Не раньше, не позже. Подождал бы недельку Китар, там и ярмарка бы закончилась. А народ, он чего… Поди объясни ему, если и сам не знаешь, кого ищут и за что им такие печали. Народ ропщет, в сторону двора косится. Да и где видано, чтобы в самом граде Нугоре соглядатаи, как у себя в Хладе, рыскали. А правитель молчит, во дворце отсиживается. А что он сделать может? Вон указ с вензелем злополучным на столе лежит. Кроваво переливается, тьмой отсвечивает. А то как же, на крови да черной магии сотворен. Под ним Карах, как под оковами пудовыми, ни шага сделать, ни слова сказать. Только во дворце отсиживаться и остается. Он снова вздохнул, отставил корону на ступень. Для чего она такому правителю?
В дверь легонько поскреблись.
– Да входи уж…
Тонкая тень советника в длинном плаще, скрывающем фигуру, скользнула и застыла посреди залы.
– Негоже правителю… – начала вкрадчиво.
– Да брось ты, какой я правитель. Глянь вокруг, правитель народ свой защищать должен, а я сижу, слюни пускаю. На большее не способен. Стража и та на глаза не попадается, каждое указание соглядатаев выполняет.
Советник пересек залу, присел рядом, опустил голову на плечо правителю. Тот чуть улыбнулся, стянул с головы советника капюшон. Золотистые волосы рассыпались по плечам. Запустил в них руку.
– Одна ты у меня отрада, Нейла. Ни ближе, ни родней.
– Уедем, правитель. – Голос нежный, переживающий.
– Народ бросим?
– А ты нужен этому народу?
– Сам свой путь выбирал, самому ношу и нести.
Нейла прижалась сильнее. Глаза ясные, синие, что небо, смотрели с болью и сочувствием.
– Страшно мне, Карах, – запустила пальцы в жесткие темные волосы, кое-где уж посеребренные.
– Так ты баба, вот и страшно, – проговорил слова хоть и грубые, но с нежностью.
Она убрала руку. Резко выпрямилась:
– Не баба, советник. – Нахмурилась.
Он тихо рассмеялся:
– Ну, советник ты – во-вторых, а во-первых, баба, хоть и красивая…
Она поджала полные губы, синие глаза стали пасмурными.
– Приказы будут? – спросила холодно. А лицо напряженное, обиженное.
– Будут, – кивнул он, поднимаясь. – Только сначала… – улыбнулся, приблизившись. Рука властно скользнула под плащ, прошлась по тонкой кольчуге, выкованной специально для нее. Давно выкованной последним ведовским кузнецом и доставшейся ей по наследству от бабки. Знатная воительница была. И кольчуга хорошая, спасала не раз. Не просто от стрел да мечей защищая, но и от порчи черной, и от много чего темного.
Карах развязал плащ. Кольчуга снималась долго и звякнула, опадая на пол.
– Обязательно носить ее? Все пальцы изранил, пока снимал.
Нейла вывернулась в руках.
– Обязательно, особенно сейчас, – приглушенно.
Карах торопливо развязывал тесемки грубой рубахи, чувствуя, как горячие руки Нейлы скользят по телу, стягивают с него одежду.
– Торопишься, правитель. – Она едва касалась губами ладно сложенного тела.
– Я долго тебя ждал, – рыкнул он, подхватил Нейлу на руки, уложил на сброшенную тут же рубаху. Обнаженная, она вытянулась на одежде. Улыбнулась, заметив восхищение в его глазах. Карах опустился сверху. Коснулся губами разгоряченной кожи. Волна желания прошла по телу, когда ладонь скользнула между ее бедрами. Нейла глубоко выдохнула, прикрыла глаза, расслабляясь в его руках. Тонкая, словно лоза, белокожая, ее руки ярко выделялись на смуглой коже Караха.
Как же хорошо с ней, заволакивает, затягивает волной по позвоночнику, по задрожавшим от страсти рукам. Бьет пульсацией ниже живота.
Читать бесплатно другие книги:
