Хладные легионы Морган Ричард

Глава двадцать первая

Некоторое время спустя, все еще в одиночестве, но в общих чертах следуя направлению, указанному призраком, считавшим себя его матерью, Рингил натыкается на мощеную дорожку, проложенную через болото.

Глядеть особо не на что: истертый, поцарапанный белый камень, от грязи в черную крапинку, в лучшем случае пару футов шириной, почти не видный посреди болотной травы, чьи длинные стебельки растут и по обочинам, и между плитами, которыми вымостили дорожку. Рингил, мыском сапога расчистив один камень, с любопытством его изучает. Похоже на тропинки, проложенные в Луговинах в Трелейне, включая те, которые ведут к воротам его дома – или, по крайней мере, на то, как они могли бы выглядеть через тысячу лет.

Без подсказки Ишиль он ничего не заметил бы.

Он смотрит налево, потом направо, пожимает плечами и выбирает направление будто бы в ту сторону, где на горизонте виднеется огонек костра, похожий на небрежный росчерк пера. Внутри него словно оттаивает кусок льда, сочится водой: Рингил смутно осознает, что доволен таким поворотом. Идти теперь легче, сырая почва под ногами не прогибается при каждом шаге. Шаги по твердому и устойчивому камню отдаются звоном, и хотя по обеим сторонам дороги время от времени возникает паутина, она не приближается и не пересекает тропу.

Зато в конце концов он находит черепа.

Десятки – может, сотни – ухмыляющихся черепов усеивают болото слева и справа от дороги. Каждый насажен на низкий пенек, серый и потрескавшийся от старости. Сотня с лишним пар глазниц, расположенных на одном уровне, промытых насквозь холодным ветром, обозревает болотный горизонт. Если бы не безупречная строгость часового в каждом пустом взгляде, это могли бы быть необычные надгробия в честь павших в давно забытой битве – воинов некоей расы, предпочитающей после смерти любимых не закрывать их лица грудами холодных камней.

Но это не надгробия.

Рингил неохотно останавливается там, где один из черепов виднеется в двух шагах слева от тропы. На нем еще есть волосы – давно мертвые седые пряди ниспадают, прикрывая одну глазницу, словно магическим образом выпрямленная паутина. Он садится на корточки, убирает волосы с лица, касается кости и аккуратно давит на пожелтевший висок. Тот не поддается. Череп намертво приделан к пню, в точности как когда-то еще живая голова. Он уже видел такое – это олдрейнское колдовство; излюбленная тактика, которую Исчезающий народ пускал в ход против людей, пытавшихся бросить им вызов. Ситлоу однажды сказал ему, что головы будут жить вечно, если пенькам хватит воды.

Значит, здесь когда-то случилась засуха, либо прошло так много времени, что разум Рингила отказывается даже мимоходом это осознавать.

«Или Ситлоу тебе солгал».

Он выпрямляется, скривившись. Эту гипотезу ему не хочется принимать во внимание. Ситлоу – олдрейнский военачальник, кровожадный, жестокий и гордый, осененный мелькающими молниями, воплощение мифов о двендах, сражающий любых врагов с бесстрастным равнодушием – с этим, да, с этим Рингил может жить. Но Ситлоу-двенда, бессовестный и неразборчивый в средствах, словно какая-нибудь сладкоголосая шлюха из портовых трущоб…

Ладно. Значит, миновала целая пропасть времени, из-за чего даже колдовство олдрейнов наконец ослабло и потеряло власть над силами разложения.

Звучит логично, да – вот он и отыскал выход из тупика. Теперь можно расслабиться.

Наверное, ему не удалось отыскать Ситлоу в Серых Краях, потому что какой-то огромный… качающийся… механизм, что-то вроде неохватных кометных орбит, про которые Грашгал пытался ему рассказать бессонной ночью накануне битвы на побережье Раджала, или… нет, погоди-ка, все куда проще. Это… взлетело крыло некоей громаднейшей временной-ветряной мельницы и снова унесло Исчезающий народ прочь; открылся провал шириной в множество сотен тысяч лет, и олдрейны со всеми своими хитростями необратимым образом остались на дальней стороне.

«Что бы ты отдал, Гил, чтобы на самом деле в это поверить?

А что бы ты отдал, чтобы отказаться от этой идеи?»

– Эй, Эскиат. Собираешься вечно стоять тут и хныкать?

Рингил резко оборачивается, не веря своим ушам. Каменный круг вспыхивает вокруг него, словно гранитная молния, въевшийся рефлекс – раз, другой, в такт с внезапно ускорившимся пульсом.

– Эг?

Определенно, он самый. Знакомая, широкая как бочонок грудь, железные талисманы проглядывают в спутанных седеющих волосах. Грубое обветренное лицо расплылось в улыбке. Над плечом торчит копье-посох, словно маячащий сзади долговязый старый приятель. Эгар каким-то образом обзавелся стальным зубом и шрамом на подбородке, которого Рингил не припоминает, но в остальном перед ним тот же Драконья Погибель, живее всех живых – стоит на тропе в той стороне, откуда Рингил пришел, с виду не более материальный, чем камни, которые то появляются, то исчезают между ними двумя.

– Эгар?

Маджак хмыкает.

– Знаешь, когда ты оказываешься по шею в дерьме, всегда появляется кое-кто другой, чтобы тебя вытащить?

Рингил слабо взмахивает рукой.

– Я не…

– Да что ты? – Эгар делает шаг вперед и хватает его за плечи. Сильные пальцы степного кочевника впиваются в мышцы, оставляя синяки. – И все равно выглядишь дерьмово, Гил. Хочешь знать правду? У тебя вид пони, которого десять дней гнали галопом и почти не кормили. Тот, кто едет на тебе верхом, должен подумать об отдыхе.

Мелькает мысль о Даковаше, и он быстренько выкидывает ее из головы. Нету ее, нету, честное слово – хоть проверяй.

– Никто на мне не едет, – тянет он.

– Надо же, какая новость. – Драконья Погибель прижимает его к себе в сокрушительном медвежьем объятии, которого Эгар в настоящем мире себе не позволил бы. Рингил кашляет для пущего эффекта, и маджак его отпускает. Отдалившись на более привычное расстояние вытянутой руки, широко улыбается. – Рад тебя снова видеть, Гил.

– Ага, я тоже. – Как с Шендом и Ишиль, он знает, что лучше не вступать в разговор, но ничего не может с собой поделать. Он устал от отчужденности и устал стоять в стороне. Что ж, пусть теперь его друзьями станут призраки. – Что ты здесь делаешь?

Драконья Погибель пожимает плечами.

– Да просто решил пройтись с тобой чуток.

Рингил успевает заметить, как морщинистый лоб маджака хмурится: эта версия его старого друга пытается отыскать воспоминания, которых в Серых Краях у него не может быть. «Как я сюда попал, что это за место, что было раньше?» Рингил проклинает себя за несдержанность и быстро ищет повод отвлечься. Он замечает на груди Драконьей Погибели тонкую серебряную цепочку, на которой после их объятий слегка покачивается какой-то плоский предмет.

– А это что такое? – Протянув руку, он берет штуковину в ладонь. – Я и не знал, что ты из мужчин, которые носят медальоны.

– Э-э-э, ты же сам его мне дал, дружище.

Рингил моргает. Сплющенный диск – монета в три элементаля, с изображением лица Акала Великого, потускневшая от времени. Концы цепочки к ней припаяны, и, похоже, сама монета сильно пострадала в ходе превращения в медальон. Когда он жил в Ихельтете, такие кругляши бывали у него в руках не реже, чем он эти самые руки мыл. Но чтобы подарить один Эгару? Нет, он такого не помнит.

«Да ладно тебе, Гил. Не занимайся ерундой. В Серых Краях не нужно заморачиваться на деталях. И спутников не надо расспрашивать слишком тщательно. Или задаваться вопросом, какие они на самом деле.

А также куда все это тебя приведет».

Он отпускает руку, и монета возвращается на грудь Драконьей Погибели. Торс маджака внезапно делается более темным и твердым, похожим скорее на кривой ствол дуба, чем на человеческую плоть. Будто перед Рингилом одушевленная статуя, а не живое существо.

Он сдерживает дрожь. Натянуто улыбается. Хлопает этого как бы Эгара по мощному плечу, которого не постыдился бы и тролль.

– Значит, хочешь со мной прогуляться? Тогда иди следом.

– Ага, умел бы я ходить как ты, зарабатывал бы себе на жизнь, участвуя в представлениях мадам Аджаны.

Старые глупые шутки – всегда лучшие. Но от услышанного Рингилу будто вонзается колючка в глаз, и он, быстро отвернувшись, моргает, взмахом руки указывая на то, что простирается вокруг тропы.

– Видел черепа?

– Да уж. Гребаные двенды.

В воспоминаниях Рингила мелькает Ситлоу: прохладный на ощупь и великолепный, с очами, полными знаний, в которых можно утонуть.

– Ага, – соглашается он. – Гребаные двенды.

Конечно, он теряет Эгара, как и остальных, не успев пройти с ним и пару миль. На этот раз все происходит медленнее, Драконья Погибель то исчезает, то появляется вновь, как свеча на сильном сквозняке, будто где-то за пределами этого неба, похожего на серый шатер, бушует шторм, и короткие злобные порывы ветра время от времени прорываются внутрь. Это длится какое-то время, степной кочевник исчезает, а потом внезапно возвращается, словно решив что-то сказать напоследок, будто не может определиться, безопасно ли оставлять Рингила одного в этом месте.

– Слушай… тот драконий кинжал, который я тебе подарил, все еще с тобой?

Рингил хлопает себя по рукаву, под которым спрятано оружие.

– Не теряй его, это хороший клинок.

– Знаю.

Рингил не сопротивляется происходящему – а что еще можно делать в Серых Краях? Он сохраняет выверенное спокойствие и ведет беседу, будто ничего особенного не происходит, замолкая, когда остается в одиночестве, и вновь подхватывая нить разговора, как только Эгар появляется вновь.

– Да, ты говорил про шамана Полтара.

– Старый хрен сам напросился, Гил. Если я не вернусь туда и не выпущу ему кишки за то, что он сделал, то кто?

– Может, он им надоест. Если не сумеет вызвать дождь весной, или когда степные упыри опять нагрянут, невзирая на все его пляски с трещотками.

– Никто уже не пляшет с трещотками, Гил. Это романтические бредни, выдуманные неведомым засранцем-писакой для какой-нибудь пьесы про «благородных дикарей из степи», которые часто ставят в этих ваших театрах. Ну, честное слово, до жути надоело видеть, как чернильные душонки, ни разу в жизни не разжегшие походного костра, вещают об испытаниях и невзгодах, выпавших на долю воинов с железными мускулами, и…

И он исчезает.

Рингил остается в обществе уходящей к горизонту безликой тропы и ветра.

Он идет вперед.

Драконья Погибель возникает снова, продолжая идти, и хмурит брови в попытке что-то вспомнить.

– И о чем же я говорил?

– О трещотках. Слушай, я же видел – это было в Ишлин-ичане, – как шаман водил трещоткой над больным ребенком. Длиннющая такая, с костяными погремушками на конце.

– Так ведь это Ишлин-ичан, мать его. Они нарочно выделываются перед гостями из Империи, чтобы те раскошелились. Все равно что на рынке Стров в Трелейне. Такое нельзя принимать всерьез, – голос Эгара вдруг делается далеким, словно между ними закрылась невидимая дверь. – Поверь мне, ни один уважающий себя скаранакский шаман не станет…

И он опять исчезает.

В конце концов промежутки между его появлениями становятся все более длинными и зияющими пустотой, превращаются в непрерывное отсутствие, и Рингил останавливается посреди тропы, словно признавая, что Драконья Погибель ушел. Он снова садится на корточки, вздыхает и смотрит на грязные камни под ногами.

Проходит немало времени, прежде чем у него появляется желание идти дальше.

Но, выпрямившись, он за что-то цепляется взглядом. Прищуривается и видит не слишком далеко накрененную конструкцию из прямых линий, черный силуэт на фоне неба. Может, последний оставшийся угловой каркас деревянного жилища, давным-давно сожранного пламенем пожара, обглоданные и почерневшие кости, одиноко возвышающиеся среди болота.

Он пожимает плечами. Цель не хуже любой другой. Есть к чему стремиться.

Их разделяет не больше пары сотен шагов. Но, приближаясь, Рингил видит свою ошибку. Это не руины дома или нечто похожее.

Это дорожный указатель.

Указатель, выкованный из темного сплава, неизвестного Рингилу; четыре стрелки отстоят друг от друга под прямым углом. Вся конструкция чуть наклонена вперед от вертикали и располагается за небольшим холмом, поросшим пучками болотной травы. Надписи на стрелках неразборчивы, соленые морские ветра и время их стерли, но Рингилу кажется, что алфавит похож на старый мирликский.

С верхушки указателя ниспадает прозрачная паутина, будто кто-то прицепил к нему треугольный парус из марли. Посреди серой ткани неподвижно висят болотные пауки размером с кулак или меньше и выпрядают нити длинными передними конечностями. Рингил чувствует легкий тычок в место укуса на животе…

– От такого не помрешь, герой, – на вдохе произносит кто-то щелкающим и скрежещущим голосом.

Еще один тычок, и Рингил понимает: то, что он принял за холм, на самом деле существо, сидящее у подножия указателя, обмотанное по самую макушку темными тряпками и такое сгорбленное, скрюченное, что трудно поверить в его способность говорить.

Затем оно поднимает голову и смотрит на Рингила.

Позже он так и не вспомнит в точности, как выглядело лицо под капюшоном. Он вспомнит лишь то, как напрягся и взглянул прямо в – «…какого они цвета? какой формы? и сколько их вообще?..» – немигающие глаза.

– Кто тебе сказал, что я герой?

Существо в лохмотьях хмыкает.

– На этой свалке нет никого, кроме героев. Тут ими смердит. Они как рыбьи головы на мусорной куче.

– Это не делает меня одним из них.

– Да ладно, – дребезжащий звук – не то смех, не то вздох; тряпье шевелится, будто существо под ним двигает удлиненными артритными конечностями. – Хорошо, давай проверим. Лицо со шрамом от предательства; меч, подаренный расой, ныне покинувшей этот мир; позади – след из трупов и темных вихрей, как полоса хлебных крошек за повозкой пекаря. Ты кого пытаешься обмануть, солнышко?

– Ладно. – Он маскирует аристократическим презрением тревожное чувство, что под тряпками неустанно снуют не две руки, а гораздо больше. – Рассчитываешь меня впечатлить? Любая карга с рынка Стров будет толковее. Может, ты и геройское будущее мне предскажешь?

– Как пожелаешь.

Внезапно из-под тряпья высовывается большой раскрытый том в кожаном переплете, и костлявые когтистые пальцы – или просто когти? – листают пергаментные страницы. Голова в капюшоне склоняется над книгой, внимательно читая, и хищные пальцы переворачивают листы.

– Вот, пожалуйста. – Голос становится издевательски звучным. – «Рингил, владелец проклятого клинка, поименованного Другом Воронов, изгнанный и блудный наследник северного дома Эскиат, подался вперед и пожал руку Законному Императору Всех Земель. На лице и в волосах изгнанника была кровь, следы битвы виднелись по всему телу, но хватка его оставалась сильной, и Император ухмыльнулся, обрадованный этой силой. „Мой благородный брат, – со смехом сказал он, – рад встрече. Ну что…“»

Наверное, Рингил фыркнул. Глазки-бусинки бросают на него быстрый взгляд.

– Нет?

– Как-то не очень верится.

– Ладно. – Страница переворачивается с сухим шорохом. – Тогда попробуем это. «Озаренный светом полуденного солнца, Рингил Ангельские Глазки с триумфом проехал под высокой аркой Восточных ворот, где велел сбросить и разломать все клетки для казней. За его спиной колонной по двое маршировали Исчезающие, и зрелище было такое чудесное, что жители Трелейна упали на колени в…»

– Исчезающие? При свете солнца?

Существо в капюшоне склонило голову набок.

– Ты прав. Это ошибка писаря. Озаренный светом Ленты, Рингил Ангельские Глазки с триумфом проехал под…

– Хватит. – Единственное слово прозвучало резко, потому что горло сдавило от внезапной и нежеланной боли.

– Это счастливый конец.

– Наплевать. Исчезающие не пойдут за мной – разве что желая перерезать мне горло. Я их предал, я предал…

Он резко умолкает, сжимая губы.

Тишина.

Холодный ветер шевелит волосы. Рингил вдруг обнаруживает, что ему больно глотать. Существо у основания дорожного указателя прочищает горло. Переворачивает страницу.

– Ладно. «Рингил Ангельские Глазки, батрак с фермы, который ныне возвысился, сделавшись магом и королем…»

– Батрак? Какой еще батрак, мать твою?!

В ту же секунду, когда Рингила настигает гнев, он хватается за рукоять кинжала из драконьего зуба. Может, дело не в гневе, просто это место и все, что с ним связано, наконец заставили его терпение лопнуть. Он резко приседает перед фигурой в лохмотьях и тыкает пожелтевшим лезвием туда, где должен – или не должен – находиться подбородок существа.

– А давай ты перевернешь страницу и просто расскажешь, как мне побыстрее выбраться отсюда.

Холм из тряпья шевелится, колышется, и высовываются руки – о да, еще шесть рук, кроме двух, что держат книгу, и все они оканчиваются когтями; эти конечности взмывают вверх и наружу, словно в непристойном кукольном представлении, и две упираются ему в спину, прямо под лопатками, давя и цепляя как крючки. Еще две щекочут мягкую плоть ниже ребер, на талии. Одна из оставшихся дружески похлопывает по плечу. Другая заползает под подбородок и приподнимает его холодным кривым когтем.

– Мне так не хочется рвать тебя на части, – с присвистом говорит существо. – Ты подаешь большие надежды.

На миг проступает каменный круг, но от него никакой пользы – тварь, с которой он сидит на корточках лицом к лицу, уже внутри этого пространства.

Рингил чувствует ее запах: смесь ароматов влажного камня, пергамента и густых свежих чернил. Так могла бы пахнуть книга, а не существо с когтистыми лапами, которое ее держит. Рингил сжимает губы, во рту у него пересохло. На миг он сосредотачивается на кинжале из драконьего зуба.

Потом опускает его.

Давление крючков на лопатки ослабевает; щекочущее прикосновение к талии исчезает. Конечности складываются и прячутся. Но коготь на подбородке остается.

– «Рингил Эскиат, – снова провозглашает голос, – сошел по трапу „Славной победы, кою никто не ждал“ и влился в яркую, буйную суматоху на причале. Солнечные блики, играющие на воде, вынудили его прищуриться. На юге половину неба занимал Мост Черного народа, словно оброненный на устье реки огромный кусок сумерек. Там было лучше, чем в миле вверх по течению от того места, где он высадился, но тенистая прохлада чувствовалась даже на расстоянии, манила и звала». Так лучше?

Рингил осторожно кивает.

– Вроде неплохо, ага, – хриплым голосом говорит он.

Коготь уходит из-под его челюсти, легко движется вдоль щеки и отодвигается прочь. Рингил пытается встать, но быстрый хлопок по плечу его останавливает. Он снова ждет. Тварь опять откашливается, хотя теперь Рингил не уверен, что у нее есть горло.

– Что ж, мерроигай о тебе высокого мнения. И мне не хотелось бы, чтобы на этом перекрестке ты подумал про меня плохо. Все в той стороне.

Одна рука костяного цвета проносится через его поле зрения, словно лезвие ножниц, и указывает направо.

– Что в той стороне?

– То, что ты ищешь, герой. Краткий отдых – и выход отсюда.

Он забыл про мерцающий огонек на горизонте.

Тот появляется вновь, ярко сияя справа от тропы, будто кто-то отдернул невидимую завесу, прикрывавшую его до сих пор. Рингил мог поклясться, что огонек был гораздо дальше. А может, дело в том, что небо – ввиду непостижимых циклов и погодных особенностей – начало темнеть, поскольку приближается здешнее подобие ночи.

Рингил идет по дороге, которая выглядит все более четкой: теперь она достаточно широка для крестьянской телеги, и он видит древние колеи там, где поколения этих самых телег оставили след. Звук его шагов порождает над болотом странное эхо, и все время кажется, что чей-то взгляд щекочет затылок, будто в любой момент зазвучат другие, поспешные шаги, перебивая его собственные, и тварь с перекрестка догонит, встанет за спиной, разинув нечеловеческую пасть, опять развернув когтистые лапы, внезапно решив, что грубость Рингила и приставленный к горлу драконий кинжал прощать нельзя…

Вместо этого широкая тропа ведет его среди руин города; продуваемые ветром террасы, полные развалин; обломки колонн; огромные покосившиеся плиты мавзолея, испещренные рядами символов, которые он не может прочитать, но при одном взгляде на их высеченные резцом стройные ряды им овладевает дрожь, которую не объяснить ни лихорадкой от паучьего укуса, ни пасмурной болотной погодой. Слева появляются ступеньки – широкие и неглубокие, от возраста истертые и похожие на неровный, оплывший воск, будто стекающие к дороге, по которой он идет. Рингил смотрит, куда они ведут, и огонек костра словно подпрыгивает, оказавшись на самой вершине и на фоне неба, которое, вне всяких сомнений, темнеет. Он слышит, как кто-то перебирает струны, люди смеются и чей-то неумелый голос пытается петь.

Он поднимается по ступенькам, идет на эти звуки, ощущая смесь облегчения и странной тоски оттого, что облюбованную призраками дорогу приходится оставить позади. А когда, достигнув вершины, он оказывается на плато из потрескавшегося белого камня, которое выглядит так, словно когда-то было полом храма с колоннами или рыночной площадью; когда видит, что посреди плато стоят повозки и весело пылает большой костер, у которого собралась компания пестро одетых мужчин и женщин, он необъяснимым образом застревает среди теней на границе площади, не в силах двинуться дальше.

Первой его замечает женщина. Она несет флягу с вином, уперев ее в бедро, вокруг костра и обратно к одной из повозок, отмахиваясь от похабных шуток мужчин, которые с веселой неуклюжестью делают вид, что пытаются ее схватить; на миг отвернувшись от огня, она видит Рингила. В тот момент, когда их взгляды встречаются, он видит себя таким, каким наверняка предстает в ее глазах: изможденным, закутанным в черный плащ и молчаливым, с эфесом Друга Воронов за спиной.

Вместо того чтобы завопить от неожиданности, она говорит:

– Хьил, у нас гости.

Рингил слышит имя, когда оно плывет над костром к своему владельцу, узнает архаичный болотный диалект наомского, на котором говорит женщина, и ощущает внезапное подрагивание в паху и беспокойство в голове. Там, на краю озаренного пламенем пространства, сидит кто-то в шляпе с широкими полями – ссутулившись, перебирая струны мандолины с изящной шейкой, что лежит у него на коленях…

Рингил щурится. «Этого не может быть… или может?»

Мандолина умолкает, последние аккорды растворяются в темноте. Разговоры вокруг костра стихают. Длинные, изящные ладони музыканта на мгновение ложатся поверх инструмента. Он медленно поднимает голову, и под широкими полями шляпы открывается лицо. Глаза блестят, отражая веселое пламя костра.

Это он. Никаких сомнений.

– Гость. Надо же. – Хьил грациозно поднимается и отдает мандолину сидящей рядом женщине. Он говорит на том же языке, что и раньше – болотном наомском с витиеватыми вкраплениями старого мирликского. Он встает, бросает взгляд на горячие искры и трепещущий воздух над костром. – К тому же еще и воин, судя по всему. Подходи ближе, славный господин. При дворе Хьила Обездоленного церемонии не в почете.

Образ, быстрый как молния: в шатре, чьи стены от горящего снаружи костра желтые как пергамент, Хьил обхватывает этими длинными гибкими пальцами член Гила и проводит кончиком языка по…

– Я об этом знаю. Ты меня не узнаешь, Князь-Оборванец?

Заслышав знакомый титул, Хьил упирается руками в бока и чуть склоняет голову набок.

– Не узнаю ли? Для этого сперва не мешало бы разглядеть тебя при свете.

Два десятка пар глаз глядят на вновь прибывшего – тем, кто сидит у костра с его стороны, для этого пришлось повернуться боком. Рингил любезно шагает вперед, не забывая держать руки на виду. От желания сделать пируэт все зудит внутри – и, странное дело, укус на животе уже не болит. Внезапно подступает смех.

Музыкант, узкобедрый и длинноногий, обходит костер, грациозно пробираясь сквозь сидящих. На его лице щетина, на подбородке виднеется крошечный шрам, который он трет, когда испытывает любопытство. Приблизившись к Рингилу, он обходит его по широкой дуге, не забывая держаться вне досягаемости клинка. Обхватывает себя руками чуть ниже груди, словно обнимает.

Трет шрам на подбородке.

Качает головой.

– Нет. Я бы запомнил это лицо. И этот здоровенный меч. Я тебя не знаю, друг.

Рингил улыбается.

– Зато я знаю тебя.

– Ну, поскольку мы тут блуждаем на серых окраинах мира, любой продрогший призрак, желающий найти место у огня, мог бы сказать то же самое. – Однако в глазах под широкими полями шляпы пляшут те же искры любопытства и неуемного озорства, которые помнит Рингил. – Убеди меня.

Рингил поднимает руку, сгибает большой палец и мизинец в кольцо, как учили. Слова из икинри’ска готовы сорваться с его губ. Он произносит их несколько резким шепотом, и слоги будто оставляют позади крошечные карманы холодного воздуха. Один из псов, лежащих у костра, навостряет уши и странно на него смотрит. Позже кое-кто будет клясться, что видел, как по древней, потрескавшейся каменной площади пробежала темная рябь. За пределами озаренного костром пространства волнуются злые тени.

Улыбка сползает с лица Хьила.

– Кто тебя этому научил?

– Ты.

Теперь беспокойство Хьила переходит на мужчин и женщин у костра. Возможно, они на каком-то животном уровне ощущают то же прикосновение, что и собака. Или все дело в том, что их предводитель внезапно сделался крайне серьезным.

– Икинри’ска – не набор трюков для дешевого представления, – тихо говорит Хьил. – Я бы не стал учить этой науке шарлатана.

– Ты сам попросил убедить тебя.

– Меня это не убедило.

– Ну ладно. В своем шатре ты держишь статуэтку женщины из белого мрамора с трещиной в голове. Примерно такого размера, очень красивая и, судя по всему, очень старая. Ты нашел ее на болотах еще мальчишкой. Забрел далеко от каравана дяди и заблудился. Странный палевый волк будто преследовал тебя, но когда ты…

– Хватит. – Хьил сглотнул. – Ты пришел из моего будущего, чтобы рассказать о моем прошлом. За тобой тянутся темные отголоски, словно вихри ила за сетью. Кто ты такой на самом деле?

– Голодный путник. И замерзший. В прошлый раз твое гостеприимство не было столь осмотрительным, Князь-в-лохмотьях.

– Это если поверить тебе на слово.

– Любой продрогший призрак, желающий найти место у огня, мог бы сказать то же самое. Да. – Рингил пожимает плечами. – Ты колдун, как сам когда-то мне сказал. Ты владеешь икинри’ска. Итак. Меня зовут Рингил Эскиат. Посмотри мне в глаза и скажи, призрак я или человек.

Он ждет.

Проходит мгновение, и Хьил, прежде чем снова посмотреть ему в глаза, бросает быстрые взгляды направо и налево, будто Рингила сопровождают телохранители. Но в конце концов князь-оборванец все же смотрит в лицо гостю и, даже если видит что-то в его глазах – или не видит, – решает об этом молчать. Вместо этого он слегка кивает, как человек, принимающий плохие новости, которых давно ждал.

– Что ж, Рингил Эскиат, добро пожаловать к моему очагу. – Хьил взмахом руки указывает на костер, и его прежнее грациозное самообладание отчасти возвращается. – Отныне мы скованы узами, как подобает гостю и хозяину.

А потом он указывает большим пальцем себе за спину с искусно разыгранной небрежностью, словно о чем-то вспомнил в последний момент.

– Но твои друзья останутся в темноте.

Рингил не оглядывается. Если Хьил-Бродяга, князь и колдун, может играть в эту игру, она по силам и ему.

Но когда новый холодок пробирается по спине, он без тени сомнений понимает, что увидит, если обернется. Он это знает, потому что уже видел, когда в лихорадочном бреду балансировал на грани сознания, лежа на мостовой в Хинерионе, окруженный предсмертными воплями людей Венджа.

Тощий мужчина с лицом в шрамах, орудующий мечом, точно косой.

Здоровяк, сжимающий в одном кулаке тяжелый кузнечный молот, а в другом – болторез с длинными ручками.

Парнишка с оскаленными, окровавленными зубами – из горла рвется рычание, а из грудины торчит арбалетный болт, словно чужеродный железный придаток.

Они стоят у него за спиной в холоде – и теперь он это чувствует, – словно молодые боги. Новейший пантеон, ожидающий рождения.

У костра было тепло.

Глава двадцать вторая

Покои рабов охранялись.

Харат кинулся обратно в укрытие, проглотив ругательство. В четырех лестничных пролетах ниже площадки, на которой они притаились, были высокие двустворчатые двери вроде тех, что вели в галерею. Через дверные ручки пропущена тяжелая цепь, и три крепких охранника сидели кружком на низких табуретах. Рядом стояли два фонаря, отбрасывая длинные, дергающиеся отблески по всему полу. Тихое бормотание на маджакском, добродушные ругательства – троица играла в кости в пыли. К дверной створке были небрежно прислонены три копья-посоха, и их тонкие, костлявые тени косо ложились на стену в свете фонаря.

– Это что-то новенькое, – пробормотал Харат. – Раньше никто так не заморачивался.

– Так бывает, когда наемные охранники лапают товар, – прошипел Эгар в ответ.

Харат смущенно усмехнулся, и Эгару захотелось его придушить. В нем проснулся зыбкий, беспокойный гнев. Благодаря этому ишлинакскому юнцу ему все-таки придется сделать то, чего он не хочет делать. Снова обагрить руки в маджакской крови, и ради чего?

«Ради чего, Драконья Погибель? Чтобы побороть скуку, от которой ты с ума сходишь? Чтобы наугад разведать, что где у противника в бастионе, служа Арчет, которая уехала из города?

Или – ох, постой, – может, все дело в зуде из-за Ишгрим, который ты никак не можешь удовлетворить, и ты подумал, что другая тонкая и гибкая наомская шлюшка-рабыня тебя отблагодарит, если…»

Он раздраженно отмахнулся от этих мыслей. Неугомонный гнев усиливался, ища выхода.

«Гребаная молодежь».

В его времена ни один маджак, подрядившийся за деньги охранять рабов, и помыслить не мог о том, чтобы прикоснуться к товару или…

«Ну да, конечно, Драконья Погибель. И братья всегда держались вместе, буйволы приходили на зов, трава была выше и зеленее, а еще никогда не шли эти долбаные дожди.

Возьми себя в руки, старик».

Он с гримасой прекратил мрачные раздумья. Вытащил один из ножей. Присел и прислушался к голосам, доносившимся из темноты внизу. Это был звонкий ишлинакский диалект.

Харат придвинул голову ближе.

– Ты же вроде говорил, что мы не будем связываться с этими парнями.

– Ты же вроде говорил, что помещения для рабов не охраняются и замок можно вскрыть гнутой булавкой.