Финансист Истон Биби

43

Мой сын родился через семь месяцев, после двадцатишестичасовых родов, двух бесполезных эпидуралей и двух бессмысленных внутривенных вливаний наркотика.

Как выяснилось, некоторые рыжеволосые генетически не воспринимают обезболивание.

«И тут повезло».

Кен все это время вел себя потрясающе. Он мгновенно реагировал на все мои требования, держал мою ногу во время потуг и наблюдал, как я исторгла из своей разрезанной вагины крошечное лысое существо, как будто в этом не было ничего особенного. Он даже сам перерезал мерзкую лиловую пуповину, которая вышла вместе с ним.

Когда Кен протянул мне младенца, я думала, что у него будут закрытые глаза, как у маленького щенка, но ничего подобного. Он поглядел мне прямо в глаза – можно даже сказать, уставился, как будто обвинял лично меня в том, что с ним только что произошло. В качестве мирного жеста я предложила ему свою набрякшую грудь. Он принял ее, но так и не отвел от меня глаз.

– Надеюсь, ты будешь офигенным, – прошептала я своему прекрасному, здоровому, настороженному и подозрительному новорожденному, – потому что больше я в жизни такого не сделаю.

Кен присел на край постели, и я уставилась на него почти так же, как наш сын на меня.

Плачет ли он? Растроган ли? Потрясен? Будет ли он хорошим отцом?

Но все мои волнения улеглись в ту же секунду, как пришли медсестры, чтобы забрать нашего сына для первого купания.

Кен ушел с ними и вернулся только через час, толкая перед собой больничную колыбельку и говоря со скоростью сто слов в минуту.

– Они позволили мне его вытереть после купания и сменить подгузник, а когда меняешь подгузник, надо не забыть подогнуть переднюю часть вниз, потому что там шрам от пуповины и… – Кен вытащил телефон и начал показывать мне фото, которые снял во время купания. – Смотри, какой он длинный. Смотри, как он тянется. Пятьдесят два сантиметра. А размер его головы проходит по девяносто девятой перцентили…

– Да уж, я заметила, когда у меня были потуги, – ухмыльнулась я, но Кен не обратил внимания и продолжил бодро перечислять все то, что я упустила за последний час.

«Господи, сколько же он говорит».

«И улыбается».

«Как-то все это странно. Почему он так странно себя ведет?»

«И он сам на половине этих фото. Похоже, он заставил кого-то снимать себя с младенцем».

«Господи, неужели Кен… в восторге?»

Кена в восторге мне удавалось увидеть только тогда, когда открывался новый футбольный сезон, да еще когда он находил на кабельном канале новый фильм с Хью Грантом. Но вот он, расхаживающий по больничной палате, сияющий и болтающий о каких-то перцентилях, пока я терпеливо жду, чтобы он отдал мне моего ребенка.

Кен не собирался стать прекрасным отцом. Он уже им был.

А мне как раз пришлось поработать над тем, чтобы стать прекрасной матерью.

Когда я вернулась из больницы, я выглядела так, словно еще была беременна. Я была в ужасе от своего родившего тела. Мне хотелось только приковать себя к тренажеру и жить на диете из теплой воды с лимоном, пока весь вес не уйдет, но я не могла. Я решила кормить грудью, а это означало, что я должна есть. Много. А потом я должна была есть, даже когда уже перестала кормить, чтобы у меня были силы бегать за ним. Каждый прием пищи – да что там, блин, каждый кусок – стал полем невыносимой битвы между желанием быть хорошей матерью и быть худой.

Но хорошей матерью я хотела быть больше.

Я начала заниматься медитацией, чтобы помочь себе сосредотачиваться на том, что действительно важно. Я узнала о благодарности. Я узнала, что вместо того, чтобы ненавидеть собственное тело, я должна быть благодарна ему за все, что оно для меня сделало. А еще в процессе этих духовных поисков я узнала, почему я вообще была такой саморазрушительной перфекционисткой; я родилась с ощущением собственной неполноценности.

Я проводила всю свою жизнь в поисках чего-то, способного заполнить это ощущение пустоты – парни, наркотики, алкоголь, сигареты, достижения, поиски идеала, пирсинг, гонки, – но ничего из этого не работало, потому что пустота не была экзистенциальной. Она не была ни эмоциональной, ни воображаемой. Она была физической.

Эта пустота была в моей матке.

Кен не хотел ни жениться, ни заводить детей, но он отодвинул свои желания, чтобы позаботиться о моих нуждах. Он открыл для меня свой дом, когда я не знала, куда идти. Он дал мне кольцо, когда мне нужна была надежность. Он поддерживал меня во время трудных лет учебы. И в какой цвет я бы ни красила свои волосы и как бы ни болела, он всегда был готов безусловно принимать меня. Кен никогда, ни разу не давил на меня, чтобы я вела здоровый образ жизни; он просто дал мне то, что заставило меня сделать это самой.

Моего сына.

На этом могло бы начаться наше «жили долго и счастливо», но, как и его мать, Мини-Кен тоже родился с чувством собственной неполноты. Едва увидев его, я поняла, что он тоже ищет ответы. Когда он рос, он с решительной улыбкой на ангельском лице сокрушал весь дом, заглядывая под кровати и во все шкафчики. Всегда в поиске. Никогда ничего не находя. Я не могла понять, чего не хватает моему умному, серьезному мальчику, пока ему наконец не исполнилось два и он не научился говорить.

– Мамапапа, – сказал он, переводя свои огромные голубые глаза с меня на Кена. – А когда придет сестренка? Она придет завтра?

Мини-Кен начал спрашивать про свою мифическую сестру каждый день. Он заходил в гостевую спальню и говорил: «Это сестренкина комната». Он рассказывал нам, что у нее светлые волосы и голубые глаза. Он говорил, что будет делиться с ней игрушками и качать ее на качелях. Он даже придумал ей прелестное прозвище – Замерзший Спайдермен.

Мне было так его жаль. Я, как никто, знала, каково это – скучать по кому-то, кого ты в жизни не видел. Я сама жила так до тех пор, пока не родился мой сын. И если мой мальчик хочет сестру, то я хочу дать ее ему.

Но Кен, конечно же, был против.

Однако, будучи верным себе, он пожертвовал ради нас своими желаниями.

Ну, и еще я пообещала ему, что если все будет хорошо, то он сделает вазэктомию.

44

– Что ты делаешь? – прищурился Кен, опираясь на косяк нашей спальни. – Сейчас три часа ночи.

Я положила кисточку от туши и повернулась к Кену, столкнув своим огромным пузом в раковину коробочку теней.

– Мне кажется, у меня отошли воды. Ну, оно пока скорее капает, чем течет, но у меня довольно сильные… – Я вцепилась в край раковины и зашипела сквозь стиснутые зубы.

– Схватки? – закончил за меня Кен.

Я кивнула с искаженным от боли лицом.

– Я позвоню, чтобы мама сейчас же приехала.

– Нет. – Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как адская боль в основании позвоночника начинает отпускать. – Не буди ее. Помнишь, как было в прошлый раз? Мы приехали в больницу в шесть утра, а ребенок родился только в восемь… – Я зажмурилась и уронила тушь, хватаясь руками за поясницу.

Кен приподнял сонную бровь.

– Давай собирай барахло. Я звоню маме и твоему врачу.

Миссис Истон приехала через полчаса, прямо в пижаме. Пока они с Кеном болтали в гостиной, я пыталась дойти от одного ее края до другого. Я улыбалась, вставляла пару слов в их беседу, делала два шага и сгибалась от боли. Вдохнуть, выругаться, моргнуть, скорчиться, выпрямиться, улыбнуться и все сначала по-новой.

– М-да, – сказала миссис Истон, с ужасом глядя на меня. – Вези-ка ты ее в больницу.

Кен помог мне забраться на пассажирское сиденье своего джипа и проехал мимо ближайшей больницы, чтобы попасть в другую, лучше. В ту, которую я заранее осмотрела и в которой заполнила все нужные для приема документы. В ту, где меня должен был ждать мой врач, как только мы ему позвоним. В которой меня ждал план моих родов на восемнадцати страницах.

Ту, которую, кажется, я так и не увижу, потому что мой младенец сейчас родится прямо тут, в чертовом «Ниссане» Кена.

У них была специальная аварийная парковка для всевозможных ситуаций, но Кен не поехал туда. Он заметил место на парковке для пациентов в чертовых ста метрах от входа и начал выгружать все, что я собрала с собой, – мою сумку, свою сумку, сумку для младенца, две обычные подушки, мою специальную подушку, мой молокоотсос, огромный мяч для упражнений, запасной экземпляр плана родов в прозрачной пластиковой папке, печенье для медсестер…

– Кен! – заорала я, успев пройти метров пять до того, как мощная схватка заставила меня вцепиться в бетонное ограждение, чтобы не упасть. Указывая на стеклянные двери впереди, я завизжала: – Тащи чертову коляску!

Кен бросил все и через секунду вернулся с креслом на колесах, санитаром и тележкой для всего нашего барахла. Я не могла стоять, но мне казалось, что я и сидеть не смогу. Так что я встала на подставку для ног, вцепилась в подлокотники и въехала в госпиталь с торчащей над сиденьем задницей.

Когда мы оказались внутри, эти сволочи за приемной стойкой заставили меня торчать там, пока Кен заполнял… еще… какие-то… бумаги.

– Я уже… а-а-а-а-а-ар-р-рх-х-х-х… это делала! – заорала я. Заорала. Прямо посреди мирного больничного фойе я орала, извивалась, а потом… Начала тужиться и кряхтеть. Господи. Это был низкий, животный звук, и он звучал так, как будто я пыталась насрать там самую большую в мире кучу. Мне было дико стыдно, но я не могла остановить эти идущие из меня звуки. – Мои бумаги… все… А-а-а-а-ы-ы-ы-ыр-р-рх-х… там! Мне нужна… Ы-ы-ы-ы-ыр-р-рх-х-х-х… Эпидураль!

Я знала, что эпидураль, скорее всего, не поможет, но в этот момент я была готова попробовать.

– Мэм, ваш доктор еще не приехал, но у нас есть акушерка, которая может помочь вам…

– Никаких акушерок. Мне нужен анестезио-о-о-о-о-о-оло-о-о-о-ог!

– Простите, мэм, но на это нет времени. Ваш ребенок уже рождается.

«Мой что-что?»

И тут они наконец откатили меня в палату, переодели в огромный бумажный халат – что было почти невозможно с головой у меня в вагине – и потом сразу отвезли меня в родовую палату, где на меня напали медсестры.

Я ничего не видела. Я не могла открыть глаза, даже если бы хотела. Боль была такой дикой и всеохватной, что я могла только сморщиться, вцепиться руками в свои бедра и орать.

Ну да, и еще кряхтеть.

К счастью, акушерка была просто какой-то чертов ангел-ниндзя, и спустя двадцать невыносимых минут она вручила мне совершенно прекрасную новорожденную девочку с огромными голубыми глазами и длинными черными ресницами. Эта малышка не пялилась на меня, как ее брат. У этой крошки вообще не было никаких забот. Она несколько раз моргнула, после чего, довольная увиденным, свернулась у моей груди, насосалась и заснула.

Я улыбнулась Кену, который выглядел страшно довольным собой.

– Отлично! – сказал он, поднимая вверх ладонь. На его измотанном лице сияла огромная улыбка.

Я поглядела на своего мужа и тихо хлопнула его по руке, стараясь не разбудить малышку.

– Ни врача. Ни эпидурали, – просиял он еще шире. – Это будут самые дешевые в мире роды!

Конец