Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо Лукьяненко Сергей

3

Выспаться Аркадию Львовичу не удалось. Печка не смогла создать в домике хоть какое-то тепло. Странно, еще лет двадцать назад они порой ночевали на даче даже зимой и вроде бы особо не мерзли…

Он проснулся раньше Визарда. Тот спал рядом, завернувшись в какие-то тряпки, тихо, свистяще похрапывая. Огонь давно погас. Зальцман тихо обулся и вышел на веранду. Было непривычно, неестественно тихо. Едва заметно моросил дождь. Что за осень… ни одного ясного дня…

Озираясь по сторонам – хоть и вряд ли кто-то еще ночевал на дачах поздней осенью, профессор философии расстегнул мятые брюки и помочился с крыльца. Вернулся в домик.

Его двойник уже проснулся. Сидел молча, напряженно глядя в окно.

– Доброе утро, – пробормотал Аркадий Львович. Смешно здороваться с самим собой…

– Плохо, – едва слышно сказал Визард.

– Что случилось?

Визард едва заметно передернул плечами.

– Кто-то нас ищет. Но я не чувствую кто.

Аркадий Львович молчал.

– Понимаешь, – вполголоса продолжил Визард, – мы все чувствуем друг друга по-разному. Вот, например, писатель. Он оперирует картинками, сценами. Может, к примеру, воссоздать нашу беседу. Девушка… просто знает.

Он закашлялся.

– Кстати, она страшнее всех, Аркаша.

– Ты же говорил…

– Ее религиозная маска? Я дурак, Аркаша. Нет ничего страшнее слепой доброты, замешенной на полной уверенности в своей правоте. Вспомни костры инквизиции и крестовые походы. Она… словно оттуда пришла. Мне надо было понять сразу – ничто не возвращается неизменным. Остается та же самая суть, но словно меняется знак.

– Это она нас ищет?

– Нет. Она далеко. Военный и писатель – тоже… Это наемник, Аркадий. Но странный наемник…

– Давай позавтракаем.

Визард кивнул. Аркадий Львович подождал минуту, но его двойник не шевелился. Вздохнув, Зальцман вытащил из угла старую сумку из кожзаменителя. Расстегнул заедающую молнию, достал палку колбасы, нож, консервную банку.

– Сколько ты будешь возиться, открывая эти кильки? – спросил Визард.

– Это шпроты.

– Не важно. Сколько минут ты будешь терзать жесть, чтобы добраться до пищи? Сколько раз порежешься соскользнувшим ножом?

– Если я правильно тебя понимаю… – Аркадий Львович выложил продукты на стол. – Тебя тревожит наша физическая слабость?

Визард кивнул.

– А на что ты надеялся вчера?

– На союз с одним из Посланников. Любым, чья победа не станет катастрофой. Он мог бы позволить нам… дожить.

– Тогда стоит с ними связаться.

– Если бы кто-нибудь захотел объединиться с нами, я бы почувствовал.

– Кому мы нужны?

Визард кивнул.

– Знание беспомощно, Аркаша. Я могу придумать сотни планов уничтожения Посланников. Хороших планов. Но осуществить даже самый простой из них…

– Будь у нас оружие…

– Тебе не двадцать пять лет, Аркадий. И ты не в Будапеште.

– Хватит напоминать мне! – Зальцман стукнул кулаком по столу. Удар отозвался болью в онемевших от холода пальцах.

– Я не осуждаю. Это ведь и я был… – Визард поднял глаза. – И раскаиваться нам не в чем. Ты верил в правоту коммунизма. Ты видел, что творила толпа на улицах. А откажись ты стрелять, дальнейшая судьба молодого еврейского диссидента была бы понятной.

– Ее бы просто не было.

– Главное даже не в дряхлости, Аркадий. Мы не можем… без приказа. Без кнута, задающего направление и оправдывающего каждый шаг. Знание, разум – лишь прислуга власти. Такова истина… Давай я тебе помогу.

Он взял у Аркадия нож. Приставил к банке, примерился, ударил по рукояти ладонью. Масло брызнуло на стол.

– А ты пока можешь вымыть руки, – бросил он Аркадию Львовичу. – Не подумай, что я брезгую самим собой, но опускаться не стоит.

4

Анна, тихонько напевая, раскладывала на тарелке бутерброды, припасенные еще вчерашним утром. Как тоскливо ей было тогда, как печально и безнадежно. Теперь все изменилось. Мир был праздником. Мир был светом и радостью. Все вокруг стало понятно и легко.

Как она могла жить раньше?

Она посмотрела на кушетку, где спала Мария. Анна сегодня не ложилась – она бы и не смогла больше уснуть. Но ему… ей… надо было поспать. Она сама так сказала. Ночью, в тишине и покое, приходит истина.

Тихонько, босиком, чтобы не шуметь, Анна подошла к тумбочке, на которой стоял чайник. В очередной раз включила его, присела рядом, терпеливо ожидая, пока Мария проснется. Замерла, не отрывая взгляда от лица на подушке. Так можно было сидеть вечно.

Мария шевельнулась. Приподнялась, посмотрела на нее, улыбнулась.

Анна почувствовала, что мир вокруг словно сжался в один центр – в этот взгляд, в эту улыбку. Все краски мира соединились воедино.

– Доброе утро, – прошептала она.

– Доброе утро тебе, сестра. – Мария выбралась из-под одеяла. Потянулась, озорно улыбаясь Анне. – Прохладно, правда?

Анна кивнула.

как она красива… как чиста…

– Ты сейчас съездишь за одеждой для меня, – сказала Мария. – А что-нибудь свое мне оставишь, чтобы не было слишком заметно…

Торопливо стянув через голову кофточку, Анна протянула ее Марии. Подумала мгновение и начала снимать колготки.

– Хватит, – решила Мария. – Только ты поспеши. Возьми такси.

Анна послушно закивала. Посмотрела на стол, потом на Марию с жалобной улыбкой.

– Спасибо, я поем. – Мария натянула колготки прямо на голое тело, стала надевать кофточку. Анна с трудом оторвала от нее взгляд. Прошептала:

– Прости…

– За что, Аня? Ничего нет постыдного в красоте. И ты красива, ведь ты – это я.

Анна замотала головой. Конечно, она была благодарна за эти слова. Но она ведь понимала – не в ней свет… не в ней спасение мира. Она лишь бледная копия, черновик, с которого сотворено чудо.

– Все хорошо, да? – спросила она.

Мария вздохнула. Анну словно резануло ножом от этого вздоха.

– Один из пришедших уже рядом. Он пришел со своим двойником, и оба они хотят моей смерти.

Анна вздрогнула.

– Не бойся, – твердо сказала Мария. – Я могу постоять за себя. Верь.

– Я верю…

– Сейчас ты съездишь домой, – повторила Мария. – Я дождусь тебя.

Шедченко сидел на кухне. Сестра суетилась, собирая что-то на стол.

– Я звонила утром, доктор сказала, что Саше гораздо лучше. Что опасность миновала… – Она торопливым, привычным движением вытерла глаза. – Ты уж извини, так нахально тебя сорвала… я ужасно испугалась. Сам знаешь, кроме как к тебе… – Она вновь всхлипнула.

– Перестань, Таня. – Шедченко досадливо поморщился. Ох как не любил он этих бабских причитаний – самообличительных и укоризненных одновременно. «Ты один в люди выбился, ты мой защитник…» – Давно мне надо было приехать. Уже забыл, как ты выглядишь.

Татьяна закивала:

– Сейчас покушаешь, и пойдем…

– Танюша… – Николай запнулся. – Прости… Ты помнишь, как я родился?

Сестра растерянно посмотрела на него.

– Ну… мне семь лет было… помню, как тебя из роддома принесли.

– Таня, у меня не было брата?

Татьяна молчала, замерев.

– Говори.

– Откуда ты узнал?

Шедченко почувствовал облегчение. Замешенное на злости и непонимании. И все же это было уже не так страшно… не так чудовищно ненормально и неисправимо, как «эксперимент»…

– Его воспитывал отец? Так? Почему вы мне не говорили?

Сестра замотала головой:

– О чем ты, Коля? При чем тут отец? Костик умер, ему еще года не было.

Костя…

– Мой брат?

– Наш брат…

Николай смотрел на сестру несколько мгновений, потом уточнил:

– Мой брат-близнец?

Лицо Татьяны выражало полное непонимание.

– Нет, о чем ты? Он был на два года тебя младше. Ты не помнил… а мама так горевала. Я старалась ей не напоминать и тебе не говорила, когда ты подрос. Сама почти забыла… прости Господи…

Николай опустил глаза.

– Извини. Дурацки вышло.

– Коля, о чем ты? Откуда ты узнал? И почему близнец?

– Случайность, Таня. Встретил человека на улице… похож на меня как две капли воды. Вот… глупость такая подумалась.

Сестра слабо улыбнулась:

– Нет, Коленька… Ты один родился.

– Какие семейные тайны открываются… случайно. – Николай потянулся к чашке. Да. Брат у него все-таки был. Но не близнец. И последняя сумасшедшая попытка не поверить летит к чертям собачьим…

Двойник сейчас, наверное, уже был в больнице. Семи утра нет, персонал еще не пришел. Он сделает то, что считает верным.

Интересно, насколько реально тело двойника? Не растает ли труп в воздухе, когда то, что заменяет копиям жизнь, уйдет навсегда?

– Я не хочу есть, – сказал он, поднимаясь. – Одевайся, Таня. Пошли.

– Коля, у нас утром плохо с транспортом…

– Возьмем машину. Да одевайся же ты! – Первый раз Шедченко закричал на сестру, с десяти лет заменившую ему мать. Таня отступила, торопливо, послушно кивая. На мгновение Николая охватил стыд.

Но на стыд времени не было.

5

Ярослав проснулся. Поезд потряхивало на стыках, в окно бил свет. Слишком яркий, невыносимо режущий. Он повернулся, посмотрел на бесконечную степь. Серо-желтые мертвые злаки, холмистая гряда вдалеке, что-то слегка похожее на проселочную дорогу. Ярослав застонал – от разламывающей голову боли, от невыносимой, бескрайней, как пространство вокруг, тоски.

– Возьми… – Слава со своей полки протянул ему облатку анальгина. – И лучше две, одна таблетка не поможет…

– Давно… проснулся?

– С полчаса.

Он жадно проглотил таблетки, запил теплой, безвкусной минералкой из открытой с вечера бутылки. Покосился вниз, на старуху. Та сидела в той же позе, что и вчера, как будто и не ложилась. Древняя и равнодушная, как сама степь.

– Ненавижу… это… – Ярослав кивнул на окно. – Здесь жить нельзя…

– И здесь живут. – Слава пожал плечами. Он, похоже, уже избавился от головной боли, но мятое лицо выдавало принятую накануне дозу.

– Это не жизнь…

– А как же твои татарские предки? – Слава усмехнулся. – Лук за спину – и вперед на лихом коне…

– Они потому и скакали, что пытались выбраться из степи, – буркнул Ярослав. – Скоро там Саксаул?

– После обеда.

– Поговори с проводником, а?

Слава кивнул:

– Мы прекрасно понимаем друг друга. Поговорю.

Ярослав валялся на полке еще минут двадцать, пряча глаза от света в грязной подушке, дожидаясь, пока схлынет боль. Слава успел сходить умыться, вернулся добродушным и посвежевшим. Пихнул его в плечо.

– Давай поднимайся. Хватит страдать.

– Я хотел бы проснуться еще раз… – прошептал Ярослав.

– Ну извини, вот этого не получится. Я не могу никуда сгинуть. Вставай.

Он спрыгнул с полки, пытаясь попасть прямо в ботинки. Слава участливо смотрел на него.

– Больше напиваться не будем, – пообещал он. – Мы должны приехать в Москву работоспособными.

– Да уж…

– Выхода у нас нет, Ярик. – Слава похлопал его по плечу. – Соберись. Я пока чай заварю, с проводником потолкую.

Человек был одет в гражданское, но выправка выдавала в нем военного.

Собственно говоря, сам он даже не считал себя человеком. Но это, по сути, такая мелочь. Миллионы живых существ в этом мире считают себя людьми, не имея на то никакого права.

Двойник Николая Шедченко шел по больничному саду, задевая ветки, роняя фонтаны холодных капель. Осень…

Он забрался в больницу через незакрытое окно туалета на первом этаже. Здесь стоял сильный запах табака, перебивавший даже неизбежную вонь. Двойник полковника вымыл руки, перепачканные осыпающимися с рамы чешуйками краски и невесть откуда взявшейся ржавчиной. Постоял, глядя на полуоткрытую дверь. В больнице стояла тишина, достойная скорее морга.

По холодному коридору он прошел к лестнице. На секунду задержался у двери в приемный покой – там о чем-то тихо разговаривали, временами негромко смеялась женщина. Двойник пожал плечами и стал подниматься на второй этаж.

…В ординаторской хирургического отделения молодая женщина, бывшая человеком не больше, чем он, подошла к зеркалу. Оправила волосы, провела холодной ладонью по лицу. Прошептала, глядя в свой отраженный лик:

– Дай мне силы…

Зеркало молчало. Оно умело лишь одно – отражать. Никогда и ничего не таилось на амальгаме, кроме истины, молчаливой, как любая правда.

Двойник Шедченко тихо открыл дверь, завешенную изнутри белой занавеской, и вошел в отделение. Помедлил, глядя на дверь ординаторской. Потом, отвернувшись, прошел в палату, которую выбрал так же легко, как нашел путь в больницу.

Юноша, бывший единственным обитателем палаты, открыл глаза.

– Привет, Сашка, – прошептал двойник Шедченко.

– Здравствуй, дядька.

– Ты как?

– Хреново. – Парень улыбнулся. – А где мать?

– Попозже подойдет. Ты здорово вырос.

– Головы это не коснулось… наверное.

– Ничего. Головой потом займешься. – Двойник Шедченко, который не считал себя человеком, коснулся его плеча с грубоватой, неумелой лаской.

– Я не верил, что ты сможешь приехать…

– Знаешь, я люблю тебя, идиота. Спи.

– А ты?

– Мне надо поговорить с врачом. – Он позволил себе странную улыбку. – Ладно, парень. Спи.

Юноша кивнул.

– Ты сразу меня узнал? – отступая к двери, спросил мужчина.

Александр Шедченко кивнул.

– Это здорово.

Мужчина вышел, плотно прикрыв за собой дверь, посмотрел на серый рассвет, вползающий в коридор через мутные окна. Шумно, не таясь, подошел к двери ординаторской, толкнул ее.

Женщина в белом халате, стоявшая у окна, молча и без удивления посмотрела на него.

– Я пришел, – сказал тот, кто не боялся считать себя нечеловеком.

6

Мария смотрела на того, кто был рожден злобой и тьмой, не отводя глаз, не произнося ни слова.

В глазах мужчины не было ничего человеческого. Только холод профессионального убийцы. О, она знала, что этот умел убивать. Он достаточно повоевал, прикрываясь приказами и красивыми словами для того, чтобы безнаказанно отбирать чужие жизни. И пусть большая часть его войн была там, на Востоке, ни одна из них не была войной за веру. Он не умел нести свет.

– Я пришел, – сказал тот, кто принял облик военного.

– Я знала, что ты придешь.

Мария заставила себя ответить. Даже этого ей необходимо любить. Но любить – не значит прощать.

– Ты сама понимаешь, что должно произойти, – сказал мужчина.

– Знаю. Ты должен покаяться – или умереть непрощенным.

Мужчина улыбнулся, словно он имел право улыбаться.

– Глупая девчонка… Ты считаешь, что несешь свет…

– Я несу свет. Но могу и лишать его тех, кто недостоин.

– Что ты сделаешь с миром, если войдешь в него, если победишь? – Мужчина медленно продвигался к центру комнаты. Мария застыла у окна.

дай мне силу…

– Я дам миру любовь.

– Мир уже не спасти любовью, девочка. Слишком часто любовь предавали, слишком часто ею оправдывали зло.

– Кто ты такой, чтобы судить о добре и зле?

– Я? Я слуга.

– Ты слуга Тьмы.

– Нет, человечества. Тех, у кого есть силы любить, но нет сил ненавидеть. Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь Сила.

– Да, не только твоя вина в этом. Но и слуга отвечает за то, что творит по приказу.

– «Слуги… повинуйтесь господам своим. Ибо то угодно Богу…» – Мужчина вновь улыбнулся.

– Лишь в тебе выбор – Свет или Тьма.

– «Свет, который в тебе, не есть ли Тьма?»