Твоя случайная жертва Соболева Ульяна

Глава 1

Три широкие, белоснежные, мраморные ступени, словно сделанные из льда, отражали потолок и стены, и меня саму, пока я поднималась в офис холдинговой компании «Сириус. Рэд. Альянс», выйдя из лифта. Я впервые оказалась в таком огромном и шикарном здании, впервые меня пригласили на собеседование в такую огромную и серьезную фирму. Сжимая в руках папку с эскизами для рекламы, я нервно кусала губы. На диванчиках в холле расположилось пять человек. Скорее всего, конкуренция здесь бешеная, и передо мной сюда пришли на собеседование куча народа. Включая вот этих. Выберут какого-то молодого, очкастого айтишника, вроде парня с косичкой на бороде и татушкой на шее, а не меня – блондинку со «смазливой физиономией» и с отсутствием «глубины», как мне сказали на прошлом собеседовании. Но самым главным аргументом был цвет моих волос.

«А почему вы удивлены, что вас не взяли. Вы девушка, да еще и блондинка».

В просторном, таком же белоснежном холле со светло-серыми диванами меня встретила миловидная девушка с очень длинными ногами, в брендовой шикарной одежде и лицом с обложки журнала. Она походила на робота – идеальная, красивая и неживая.

– Добрый день. Добро пожаловать в «Сириус. Рэд. Альянс». Вам назначена встреча?

– Да. У меня собеседование с Виктором Георгиевичем. Я от Людмилы Павловны.

– Эммм… мне это ни о чем не говорит, – ее обложечное лицо растянулось в улыбке, и припухшие губы обнажили совершенно белые зубы. Подведенные черным глаза в данном процессе не участвовали и оставались холодными и равнодушными, как у робота, – но вы садитесь и обождите. Виктор Георгиевич скоро освободится и пригласит вас в порядке очереди.

Я села на широкий, мягкий диван, посмотрела на телевизор, висящий под потолком, и взяла журнал с полочки стеллажа. Сидела я там очень долго, начала болеть спина и ягодицы. Я прошлась несколько раз по холлу, поглядывая на «робота», но та была занята какими-то звонками и металлическим голосом сообщала кому-то время встречи.

Неожиданно в холл ворвался мужчина низенького роста с блестящей лысиной и круглым брюшком. Его клиновидная борода подрагивала, когда он бросился к стойке, за которой восседала девушка-робот, и нервно рявкнул так, что та подпрыгнула на месте.

– Лера! Иван Данилович поднимается. Убери всех из холла. Быстро! Он не в духе! Все собеседования переноси. Возьми номера телефонов, эскизы, и пусть едут домой. Сейчас не до этого. В темпе, Лера, в темпееее!

– Да-да, Виктор Георгиевич, я все сделаю.

В эту секунду я поняла, что собеседования мне ждать придется еще сотню лет. Робот с миловидной улыбкой сказала, что меня наберут, и встреча состоится в другой день. Что я могу оставить свои эскизы, она передаст их Виктору Георгиевичу. Где-то слева открылись двери лифта, лицо Лерочки тут же оживилось и даже глаза заблестели. Она вся вдруг затрепетала, обратилась в слух и зрение, у нее дрогнул острый подбородок и нижняя губа. Я тоже обернулась и… мне стало не по себе. В холл вошел высокий худощавый мужчина, в черном элегантном костюме, со светлыми волосами, зачесанными назад. Его хищный профиль четко выделился на фоне белых стен. Уверенной походкой он прошел через холл, а за ним целая свита пронеслась шлейфом. И вместе они скрылись за двустворчатыми серыми дверьми кабинета. А мне показалось, что мое сердце колотится где-то в горле… и я еще не поняла почему, не осознала окончательно. Только руки похолодели и ноги. Как будто я его уже где-то видела…

– О. Мой. Бог! Что же это такое делается!

Я перевела взгляд на Лерочку, а та, прикрыв рот руками, смотрела на экран телевизора, в этот момент она окончательно выглядела живым человеком:

– Дом горит… взорвался из-за утечки газа… какой ужас!

Я перестала дышать и чувствовать себя живой. Это был мой дом. И в нем осталась моя шестилетняя дочь.

***

– Ксения Романовна, – я резко приоткрыла глаза и тут же подскочила на кушетке, увидев Дмитрия Сергеевича – врача Вари. Сон пропал мгновенно, испарился. Осталось только ощущение насыпанного в глаза песка и дикое волнение внутри.

– Операция прошла успешно – ваша дочь будет жить.

От облегчения чуть не закричала, но встретившись взглядом с доктором, поняла, что радоваться рано.

– Идемте ко мне в кабинет, поговорим.

На ватных ногах пошла следом за хирургом, оперировавшим Варю. Из ниоткуда появилась медсестра.

– Ксения Романовна, может, обезболивающего?

Я отрицательно качнула головой.

– Нет, я потерплю. Все нормально.

– Давайте хотя бы сменим повязку, – медсестра бросила взгляд на мою обожжённую руку.

– Я потом сама сменю. Спасибо за беспокойство.

Мне еще предстояло оплатить саму операцию, пребывание в больнице и расходы по лекарствам. Конечно, цены никто не озвучивал, и все условно бесплатно, но я знала, что надо искать деньги даже несмотря на то, что Дмитрий Сергеевич хороший знакомый брата лучшего друга моего покойного отца.

И я не знала, чем заплачу… все сгорело. Абсолютно все. Мои сбережения, вещи, электротовары. На счету пару тысяч и золотые сережки, и колечко с маленькими бриллиантами – подарок отца матери на свадьбу. Они стали моими, когда мне исполнилось шестнадцать. Наверное, мне придется их продать. О том, что буду делать дальше, я еще не думала. Никто не думал, что так выйдет и что из-за утечки газа взорвется здание жилого дома, пострадает столько людей.

Нам пытались говорить о помощи государства и местных властей, но мне было не до этого. Я думала только о дочери. Молилась, чтоб она выжила, а все остальное не имело никакого значения.

Мы вошли в кабинет врача, и я присела на стул, и Дмитрий Сергеевич сел напротив меня, устало снял шапочку и положил на стол. Опустил маску с лица.

– Ожоги очень серьезные, но жизненно важные органы не пострадали. Малышка сейчас введена в искусственную кому и набирается сил. Ей предстоит еще не одна операция по пересадке кожи и не один месяц на восстановление. Вам потребуются силы и…и финансы.

Я вскинула голову и стиснула пальцы в кулаки.

– Знаю, что все очень сложно, что сейчас у вас нет возможности платить. Я вас торопить не стану, Василий просил, чтоб я сделал все возможное, и я обязательно сделаю. А вы пока, – он не знал, что именно добавить, что я пока… а я пока еще не осознала до конца, что у меня нет дома и нет абсолютно ничего, кроме сумочки, с которой я ушла устраиваться на работу, документов и проездного, – вы пока поезжайте до… поезжайте отдохните и наберитесь сил. Примите успокоительное, посоветуйтесь с адвокатом, возможно, вам положена компенсация… хотя эти сволочи не выплатят ее в ближайшее время.

Меньше всего меня сейчас волновал именно этот вопрос.

– Когда Варя откроет глаза? Когда я смогу ее увидеть?

– Думаю, завтра вас ненадолго впустят в реанимацию. Я проведу вас. Сегодня ей нужен полный покой.

Он замялся, не зная, что еще сказать. А я почувствовала себя бедной родственницей, которая навязала своего ребенка незнакомому человеку, да еще и не может оплатить его услуги. Когда я ехала в скорой вместе с дочерью в неотложку, врачи говорили, что она не выживет, что с такими ожогами ее не спасут и что мне надо молиться. Я набрала Андрея Васильевича… последний раз мы говорили с ним, когда умер папа. Еще несколько раз он звонил мне на домашний, но я никому не отвечала. Когда сказала, что случилось, он тут же попросил обождать его звонка.

За Варенькой приехала частная скорая и увезла ее в ожоговый центр, где работал хороший знакомый семьи Шороховых. На сотовом было около десяти пропущенных звонков от Андрея Васильевича.

– Какая у вас группа крови?

– Вторая положительная.

– Плохо… Нам нужно делать малышке переливание, и нужна четвертая отрицательная. Что насчет отца ребенка? Скорей всего, такая кровь у него.

– Но… у Вари нет отца.

– Я понимаю… У многих на сегодняшний день нет отца, но биологические отцы есть всегда, и к ним можно обратиться за помощью. Ей понадобится донор и, возможно, не только крови. Если покупать, то… сами понимаете, какие нужны будут деньги. Лучше попытаться найти отца девочки и …

– У Вари нет отца. Я зачала ее методом искусственного оплодотворения от неизвестного донора.

Густые брови доктора слегка приподнялись. Он в недоумении посмотрел на меня. Да, я знаю, что молодая, симпатичная и могла найти себе парня… я все знаю. Это вы ни черта обо мне не знаете! Не знаете, что от одной мысли о мужских руках на моем теле меня начинает лихорадить и бросать в холодный пот.

– Ясно… что ж, тогда это лишние расходы и поиски нужного донора. Мы подумаем об этом чуть позже. Будем решать проблемы по мере их возникновения.

– Позвольте мне остаться с ней… я посплю на скамейке, я готова на что угодно – мыть бесплатно полы, выносить судно, пожалуйста…

– Только давайте без истерики, Ксения, – врач строго на меня посмотрел, – от кого, но от вас я ее не ожидал. Возьмите себя в руки. С ребёнком все будет хорошо. Да, надо время, да, нужны операции, средства, но никто не опускает руки, и вы не опускайте. Мне жаль, что вы попали в такую ситуацию. Но здесь свои правила, и позволить вам остаться я не могу, даже ради Андрея Васильевича.

– Но она такая маленькая… ей всего шесть. Она придет в себя, испугается…

– До «придёт в себя» еще есть время. Поезжайте отдохните.

Сказал, как отрезал, и подал мне стакан с водой. Я судорожно сделала несколько глотков, и мне показалось, что в горло набилась зола и пепел. Вспомнила, как пыталась ворваться в горящее здание, как чуть не сошла с ума от отчаяния, как молила Бога, чтоб он сжег меня, а не Варю, и заорала от облегчения, когда ее вынесли из здания, и врачи сказали, что она жива.

***

Когда я вышла из кабинета, мне хотелось закричать, заорать от бессилия, от ощущения полной безнадежности и понимания, что я, как загнанное в угол животное, не знаю, что мне теперь делать и куда бежать.

Зазвонил мой сотовый, и я нажала на кнопку, даже не глядя кто это.

– Ксюхааа, черт! Наконец-то! Боже! Где ты! Я увидела в новостях! Где Варя?

– Женькаааа, Женяяяя. Ты приехала?

– Нет. Не приехала. Ты плачешь? О Господи… скажи, что у вас все хорошо. Скажи, я прошу тебя.

– Не хорошо. Варя пострадала в пожаре. Светлана Аркадьевна сгорела, трое соседей с этажа мертвы. Варя чудом осталась жива… но она в тяжелом состоянии. Только что сделали первую операцию… Женяяя, там все сгорело. Все. Ничего не осталось. Даже ниточки.

– О Боже! Что я могу для вас сделать? Я переведу денег. Сама приеду скоро. Постараюсь все закончить побыстрее. Ты поезжай ко мне, у соседки возьми ключи от квартиры – она там мои фиалки поливает, я позвоню, предупрежу, чтоб она дала тебе. Не стесняйся, пользуйся там всем, вещи, деньги в тумбочке в письменном столе. Там немного, но на пару дней хватит.

Она быстро тараторила мне в ухо, а я, как отходила от онемения, я начинала понимать масштабы произошедшего, и меня начинало трясти, как в лихорадке. У нас с Варей ничего нет. Мы остались ни с чем… Но самое страшное – я могла потерять саму Варю. Смысл моей жизни, единственное, что у меня осталось на этом свете.

– Донор нужен для Вари. С четвертой отрицательной… Ума не приложу, за что браться и где искать. Голова не работает.

– Ксень… а может, отца ее поискать? Я бы могла свою Соньку попросить. Она ж знает все, и картотека у нее под рукой.

– Не надо… Не хочу знать, кто это.

– Не в данной ситуации! Не важно кто он, его всегда можно заставить или уломать помочь твоей дочери. Она сейчас самое важное.

– А если он алкаш какой-то или наркоман?

– Ну наркоманы донорами не становятся.

– Прошло почти семь лет. Все могло измениться.

– Ты ищешь причины не искать. Почему?

– Потому что ВАРЯ – МОЯ! Потому что так задумано изначально, что я ей и отец, и мать. Не хочу, чтоб какой-то… чтоб знал о ней.

– Ладно… ладно, ты успокойся, поезжай ко мне, отдохни. Я постараюсь побыстрее приехать, и мы подумаем, что делать дальше. Насчет работы ты съездила?

– Да… но не доехала. Светлана Аркадьевна…, – я вспомнила, что пожилая соседка, сидевшая с Варей, сгорела, и мне стало не по себе, слова застряли в горле, – а ведь ее больше нет. Она сидела с Варей… и Вари могло больше не быть! Женяяя, Вари могло не быть, понимаешь?

– Тшшш…тшшш, моя хорошая, понимаю. Возьми такси и поезжай. Тебе надо поспать, хотя бы час. Давай. Мы поговорим обо все утром.

Глава 2

Он снова напился… Обещал, что не будет, обещал, что мы все начнем сначала, и обманул меня. Я ждала его до одиннадцати вечера, пока не поняла, что отец не придет. Точнее, не хотела понимать, отказывалась, хотела верить, что он сможет начать другую жизнь после смерти мамы. Что вот сейчас все изменится… или, нет, вот сегодня, когда он так искренне плакал и клялся перед портретом мамы, что это последний глоток водки. Врал ей, себе и мне.

И ничего не менялось. Точнее, менялось, но ненадолго, до очередного запоя. А ведь он был совсем другим, когда не пил. У него была искренняя широкая улыбка, не было мешков под глазами и одутловатости на лице. Я бы дала ему меньше лет, даже невзирая на седину в волосах. Иногда мне снилось, что мама еще живая, и они вдвоем такие молодые и красивые держатся за руки. Смеются, оборачиваясь ко мне, счастливые. Потом я вспоминала их именно такими. Потом, когда не стало и папы…

Смерть мамы его сломала, просто убила… Ей ведь не было еще и сорока, столько планов, идей, фантазий. Мы мечтали, что поедем в Европу после ее дня рождения… Они деньги собрали. Но не поехали. Все эти сбережения на похороны пошли и на памятник. Маму сбила машина. Вот так просто, она стояла на остановке, а какая-то пьяная двадцатилетняя тварь на полной скорости вылетела с дороги на своем джипе и уничтожила десять человек. Мама оказалась среди них. У нее не было никаких шансов выжить, она скончалась на месте. Папа запил после суда, после того, как мрази, которая напилась или нанюхалась наркотиков, дали всего четыре года из-за якобы смягчающих обстоятельств и принятия антидепрессантов. А на самом деле отсидит пару лет и выйдет условно-досрочно. Ее отчим, крутой олигарх, купил ей такую роскошь – не сидеть пятнадцать лет за убийство десяти человек, а отделаться легким испугом. И все молчали… точнее, многие молчали, деньги затыкают рты даже скорбящим, а большие деньги затыкают рты всем. Отцу только не смогли заткнуть. Он не взял. Ни копейки. Но что его голос против всех остальных. Он траекторию машины высчитал до мельчайших подробностей, скорость, тормозной путь, восстановил аварию по секундам, видел вину молодой гадины, а доказать не мог. Его это убило. У меня не стало не только матери, но и отца. Фактически он существовал, но его не стало.

Мне исполнилось восемнадцать. Я все еще верила в чудеса, занималась музыкой, рисовала эскизы одежды. Мечтала стать модельером. В университет поступить не смогла. Хотела на художника-архитектора. Всего лишь один экзамен. Рисунок. Я, когда увидела, что там кувшин с яблоком – обрадовалась. Ведь умела рисовать портреты, картины, пусть и самоучка, и в художественную не ходила. Когда пришла списки смотреть, кто поступил – меня там не оказалось. Не поступила я. Проревела весь день, стыдно было домой идти к отцу с матерью. Такой простой экзамен провалить… Они все были уверены, что я поступлю. Мама испекла пирог, ждала меня с хорошими новостями. А потом оказалось, что за поступление надо было сто долларов отдать. У нас таких денег не было. Тем более долларов.

С учебой не сложилось. Пришлось искать, где подработать, а я умела только петь, играть на фортепиано и рисовать. Милка, моя бывшая одноклассница, которая всегда была пронырливой, как ее папа, имеющий свой бизнес, накануне моего дня рождения сказала, что найдем мне работу, с моей смазливой физиономией, голосом и светлыми волосами я себе найду кучу работы.

Она имела в виду одно, а я – совсем другое. Но на провокационную съемку она меня таки притащила. У Милки всегда были какие-то гламурные знакомые из богемы. На этот раз знакомому фотографу была нужна модель. Сама она, естественно, фотографироваться не стала. Я позировала в трусиках и в лифчике, получила небольшую сумму денег, а через неделю мои фотки украсили обложку местной газетенки. Отец надавал мне пощечин и напился вдрызг.

– Шлюхой решила стать? Продавать себя решила? В следующий раз в порно снимешься? Мать бы… мать перевернётся в гробу… Да ну тебя… ты.. ты…

Он ничего больше не сказал, пошел на кухню, достал бутылку, стакан, соленый огурец и напился так, что упал под стол и пролежал там до самого утра, а я плакала у себя в комнате и рвала на клочки проклятую газету.

ЕГО я встретила у нее дома. Милка жила в центре города в новостройке. У них была шикарная трехкомнатная квартира с двумя балконами, с окнами прямо в городской парк. Весной там цвели деревья, и от красоты и запахов захватывало дух. Не сравнить с нашей облезлой хрущевкой, где я вечно боролась с тараканами, заклеивала дырки в линолеуме и таскала пьяного отца на себе из коридора в комнату, подтирая после него вонючие лужицы на полу.

– Сдай его в богадельню, или в вытрезвитель пусть скорая отвезет.

Милка, сморщив нос, стояла у меня однажды в коридоре и всем своим видом показывала, насколько ей мерзко находиться в моей квартире. Наверное, в тот момент я ее возненавидела за это брезгливое выражение лица. Друзьям можно многое простить, пока они принимают нас такими, какие мы есть, пока нам при них нечего стыдиться, но едва стоит появиться стыду – дружбе приходит конец. Она не терпит лицемерия. И если откровенность заставляет краснеть и стыдиться себя, то дружба давно завонялась, как гнилое мясо, а может, ее никогда и не было.

– Он мой отец! Ясно? Никакой богадельни и вытрезвителя! Ты б своих отдала?

– Конечно. За границей везде так делают или берут им няньку. Фу! Как ты это терпишь?!

– ОН! МОЙ! ОТЕЦ!

С тех пор Милочка ко мне домой не ходила. Обычно звала меня к себе.

Ее отец был каким-то начальником. Я особо никогда не вникала, кто и чем занимается. Мне это было неинтересно. Он обычно вежливо с нами здоровался и закрывался в своем кабинете. Мать Милки вечно была занята масками и массажами, йогой, диетами и к нам почти не выходила. А в тот день Милка притащила меня к ним на обед. Я не отказывалась, так как была вечно голодной. Дома у нас в холодильнике валялся только лук и черный хлеб. Иногда стояла бутылка самой дешевой водки и мешочек солёных огурцов. От голода меня шатало, и пару раз я почти теряла сознание.

Мы ели на кухне, а ее отец и его гость обедали в просторной зале.

ЕГО я увидела на балконе. Он курил и, чуть сощурившись, смотрел куда-то вдаль с балкона Милки. А меня потрясла его внешность. Нет, в нем не было ничего особенного, ничего такого, что можно назвать красотой в привычном смысле этого слова… Он не был похож на актера или певца. Но тем не менее привлекал взгляд, и оторваться было невозможно. Светловолосый, очень высокий, худощавый, с прямым островатым носом, широкими скулами, великоватым ртом с тонкими губами. На его смуглом лице сильно выделялись яркие бирюзовые глаза… Они словно жили своей жизнью. Он посмотрел на меня, и все… Этого было достаточно, чтоб к моим щекам прилила краска, чтобы они стали пунцового цвета, и мне захотелось одновременно и сбежать, и никогда не двигаться с места, чтобы он смотрел на меня вечно. Я никогда не была обделена вниманием мальчиков… но еще никогда сама ни на кого не засматривалась. Это случилось впервые в тот день. Меня ударило током и трясло потом весь вечер от простреливающих разрядов бешеного притяжения. Да, многие не верят в любовь с первого взгляда… и я не верила. Пока не увидела его.

Когда вышел с балкона и прошел мимо меня, я замерла, как вкопанная, с тарелкой в руках.

– Как странно, а почему вы не ужинаете с нами? – гость вдруг обернулся и взглянул мне в глаза, – Алексей Владимирович, отчего ваша дочь и ее подружка не сидят с нами за одним столом?

Подмигнул мне, и я ощутила, как дух захватило.

– Ну дык зачем им с нами сидеть, у нас свои разговоры, а у них свои.

Показалось круглое, трехподбородочное лицо Алексея Владимировича. Он зыркнул то на меня, то на Милку.

– Ну как скажете. Хотя женское общество всегда украшает любую беседу и любой стол.

Они удалились в залу, Милку позвала мать, а я долго смотрела вслед светловолосому идеалу, а потом взгляд упал на рояль. Как странно – Милка никогда не занималась музыкой, и у нее есть рояль, а я играю только в музыкальной школе и иногда у Милки, но у меня никогда не было фортепиано.

Подняла крышку и тронула пальцем подставку для нот. Пальцы сами нашли клавиши, и тихо заиграла музыка, вступление к «Евгению Онегину». Только в голове стоял образ не Евгения, а незнакомца с пронзительными бирюзовыми глазами.

– Потрясающе играешь, малышка, – голос зазвучал у самого уха, и я вздрогнула, но не обернулась, увидела отражение в крышке рояля и задержала дыхание.

– Играй, я посмотрю, как твои пальчики двигаются по клавишам. Мила, ты не рассказывала, что у тебя есть такая талантливая подруга.

От волнения я сбивалась, но продолжала играть. От него пахло умопомрачительным парфюмом, сигаретами, выпивкой и… и чем-то недостижимым. Роскошью, другой жизнью, деньгами и властью. От него пахло мужчиной и… любовью. Я считала, что если у нее есть запах, то он именно такой.

– Ооо, она очень талантливая.

– И красивая.

Снова задержала дыхание и посмотрела на него в отражение. Какой же он… какой же он необыкновенный. Таких не бывает на самом деле. Таких только в рекламе показывают или в журналах, которые лежат в комнате матери Милки.

– Да. Она даже снялась на обложку газеты.

– Серьезно?

– Милааа! Нет! Не смей!

Но подружка уже несла номер газеты с моей полуголой фигурой на обложке. Она сунула журнал в руки гостю отца, и тот тихо присвистнул.

– Само совершенство. Вы рождены стать королевой красоты.

Накрыл мою руку своей, и от этого прикосновения я полетела в пропасть так быстро, что в ушах засвистело.

– Кто? Ксенька? Та куда ей. Матери нет, а отец алкаш. Модели образованными быть должны, а она даже в универ не поступила.

Я ее даже не слышала… я только на него смотрела, открыв рот. Каждое слово от него, как феерическая инъекция самого сумасшедшего наркотика, меня вело от комплиментов, внимания, мужской близости. Весь вечер гость провел с нами, а я впервые не хотела сбежать от Милки домой. Я не учла только одного – он так же нравился и ей. Когда я пошла в туалет, Милка ждала меня снаружи и с шипением втащила обратно.

– Не заигрывай! Он мой, ясно?

– Я… я и не думала.

– Думала. Еще как думала. Я вижу, как глаза горят. Так вот запомни – таким, как он, такие, как ты, не нужны. Лучше домой иди, Ксеня. Пора тебе уже за папочкой лужи подтереть!

Я оттолкнула ее, впечатав в стену. Бросилась к двери, но в коридоре меня поймал гость.

– Куда?

– Домой!

Пробормотала я и стянула лёгкое пальто с вешалки.

– Я отвезу, – глаза блестят в темноте, как у хищника, а мне нравится этот блеск, я ощущаю эту волну сумасшествия, ворох бабочек в животе, дрожь во всем теле. Наверное, вот так влюбляются с первого взгляда.

В машину Гостя я садилась под взглядом Милки, полным ненависти, презрения и зависти. А ведь завидовать должна была я…Тому, что она осталась, а я… я не должна была вообще выжить после этой прогулки с чудищем… Потому что люди на такое зверство не способны. То, что он со мной сделал… человек сделать не мог.

Глава 3

Земля забилась мне в рот, в уши, за пазуху и мешала дышать. Хрустящая, безвкусная и вызывающая позывы тошноты. Не знаю, как я оттуда выбралась и теперь пыталась откашляться, выплюнуть комья грязи. Мне не было страшно, мне не было больно. Я ничего не ощущала. Только понимала, что надо куда-то ползти, чтобы выбраться, а потом бежать. Ведь чудовище может быть где-то рядом.

Я все вспомню потом, позже, уже в больнице. Потом мне будет страшно, больно и холодно. А сейчас я встала на подкашивающиеся ноги и босиком, шатаясь, шла к дороге. Я помнила, что она была где-то недалеко и слышала звуки проезжающих машин. В голове шумело. Я много выпила. Вкус алкоголя и чего-то соленого оставался на языке и во рту вместе с хрустом песка или земли. Я отчего-то плохо видела. Все расплывалось, и казалось, что я смотрю на мир сквозь узкие щелочки.

Упала уже у самой дороги и… перед глазами вспыхнул яркий свет. Это была проезжающая мимо машина, которая не остановилась. Я так и не знаю, кто подобрал меня на той автостраде, где нечеловек выбросил меня после того, как поразвлекался. Пришла в себя уже в больнице. Встать не смогла, было очень больно. Я покрутила головой и увидела медсестру.

– Ооо, спящая красавица пришла в себя. Борис Маркович, прынцесса с дороги очнулась. Давайте я ей обезболивающее уколю.

– Подожди.

Передо мной появился врач, склонился ко мне и посмотрел в глаза, оттягивая нижние веки.

– Да, пришла в себя. Тебя родители не учили, что смешивать наркоту и алкоголь – это чревато?

Я хотела ему ответить, что не пью и не принимаю наркотики, но не смогла.

– И кончать с собой таким способом тоже чревато. Можно выжить, например. Ты б вЕнки порезала или повесилась. Че уж там.

Я не понимала, о чем он говорит. Смотрела ему в лицо, слышала, но ничего не понимала. Кто хотел покончить с собой? Я? Да я трусиха ужасная, я бы никогда не причинила себе вред… Тогда.

Он отошел от моей постели, и я услышала женский голос.

– Думаешь, она сама это сделала?

– Меньше думать надо. Нож там и нашли, девка пьяная, наркотой накачанная, трахалась, видать, потом ее хахаль бросил, а она решила с собой покончить.

– А синяки? А разорванная одежда? Ты ж дежурил ночью и все видел. Он же ее…

– МОЛЧАТЬ! Никто и ничего не видел. Я принял пациентку с ножевым ранением в живот, без следов насилия на теле, с алкоголем и наркотиками в крови. Это все, о чем тебе надо думать, Света!

– Какой же ты…

– Человек. Я че-ло-ве-к! Жить хочу, есть хочу, телек смотреть, разговаривать. И ты хочешь. Так вот запомни все, что я тебе сказал, и повторишь потом, когда надо будет.

– Тебе угр…

– Просто скажи правду. Ту, что я тебе озвучил.

Когда он ушел, Света подошла к постели и, склонившись ко мне, тихо сказала.

– Бедная малышка… не дадут они нам правду сказать, и ублюдок не получит по заслугам. Мразь… выйдет сухим из воды. Давай хоть обезболю тебя.

Она вколола мне что-то, и я уснула. А когда проснулась, очень громко кричала. Мой собственный крик меня разбудил. Только я не помнила, что именно мне снилось.

***

– Меня изнасиловал мужчина, потом ударил ножом в живот.

Следователь оставался совершенно безучастным и что-то записывал в блокнот.

– Какой мужчина? Как его зовут?

– Я не помню, как его зовут. Он был в гостях у Авчинниковой Милы. Мы с ней учились вместе.

– Вы это уже говорили в прошлый раз. А мы, в свою очередь, опросили и Милу, и ее мать, и ее отца – никаких гостей, кроме вас, у них в тот день не было. Но они сказали, что вы пили шампанское, а потом поехали куда-то праздновать, где тоже намеревались выпить.

– Поехала я не праздновать, а домой! С их гостем! Он предложил меня подвезти. Мы поссорились из-за него с Милой, и я поехала. Он высокий такой, светловолосый. На вид очень серьезный, очень властный, такой… чистый, аккуратный… Красивый. Глаза у него бирюзовые.

В отчаянии смотрела на следователя, а он на меня взглядом полным жалости и какого-то презрения.

Я еще не понимала, что нет никакой справедливости, что никто не станет мне помогать, что Милка будет врать мне в глаза, и что ее отец запретит ей со мной общаться, а мать назовет шалавой, получившей по заслугам. Все они скажут, что я больная на голову идиотка, и никакого гостя у них в тот вечер не было.

– Лучше расскажите, зачем вы ударили себя ножом, Ксения.

– Я? Себя?

– Да. Вы. Себя. Мы были на том месте, о котором вы говорите, и нашли там нож. На нем только ваши отпечатки пальцев. Там нет никаких следов борьбы….

– Он сделал это в своей машине. Не там.

– Что сделал?

– Изнасиловал меня.

Краска прилила к щекам, когда на лице следователя появилось насмешливое выражение.

– В заключении из больницы не указано, что вы подверглись сексуальному насилию.

– А синяки? Я, по-вашему, сама себе их поставила? И руку сама себе сломала? Он убить меня хотел! В землю закопал! В яму! Вы это понимаете?

Следователь пожал плечами и вздернул одну бровь.

– Там не было никакой ямы, вы упали в небольшой ров, и вас, видать, припорошило землей, когда вы поскользнулись. Ваш отец алкоголик, может, он вас ударил?

– При чем здесь мой отец? Вы ведь полицейский, вы должны найти того ублюдка, который это сделал со мной. Почему вы делаете из меня идиотку?

От обиды мне хотелось кричать, слезы пекли в горле, но я не плакала. Не хотела при нем. При этом циничном ублюдке, который пытался убедить меня в том, что я психопатка.

– Ксения, когда погибла ваша мама, какие антидепрессанты вы принимали? И как давно вы начали употреблять наркотики? Кто вам их поставлял? У вас в крови обнаружены следы кокаина. Это ведь недешевое развлечение… У вас появился богатый любовник-барыга? Вы понимаете, что, если начнется расследование, вас могут посадить за распространение наркотиков.

Я резко встала с кресла, чувствуя, как натянулся шов и как потемнело в глазах от слабости.

– Да пошел ты! Продажная тварь! Они тебе заплатили! Тебе и врачам и…. я все понимаю. Как там сказал Борис Маркович – жить и кушать все хотят. Только знаешь…, – я оперлась на стол и склонилась вперед, – у тебя есть дети или будут, когда-нибудь вспомни обо мне… вспомни, как выгораживал здесь чудовище, и бойся, чтоб твои дети не встретились с таким однажды.

– Покажитесь психиатру. Я вам искренне рекомендую записаться на прием и возобновить принятие препаратов. В следующий раз, если надумаете мне угрожать, я вас посажу в следственный изолятор… а возможно, найду у вас пакетик белого порошка. Пошла вон отсюда!

Я хлопнула дверью кабинета, в котором он меня допрашивал, и закрыла лицо руками, меня трясло и подкидывало от понимания, что ничего и никому я не докажу. Я не знаю ни как зовут моего палача, не знаю сколько ему лет. Ничего о нем не знаю. Даже лицо его размазано возникает перед глазами.

Помню только, что я это лицо сильно расцарапала, до мяса, тогда он и ударил меня, а потом выкрутил мне руку… Одного только не знаю – зачем и за что? Я бы ему и так. Может, не сразу, не в этот день. Но ему не надо было… он совсем иного хотел. Моей боли, крови, страданий и смерти.

Вспомнилось, как медсестра Света ко мне пришла в палату, позвала с ней на лестнице покурить.

– Я мазки взяла и на всякий случай проверила тебя… на беременность. Чисто все. Ни болезней, ни беременности.

Я ничего ей не сказала тогда. К окну отошла.

– На УЗИ тебя отведу, чтоб посмотрели – нет ли каких повреждений внутри.

– А если есть, что напишете в заключении?

– Ничего не напишем. Так просто, чтоб ты знала, и помочь, если что…

Я к ней обернулась и зло спросила:

– Совесть мучит, да? Стыдно? Не надо мне ваших УЗИ, помощи, бесед этих. Идите купите себе шмотки или губы силиконом накачайте. Вам же заплатили, чтоб вы молчали!

***

Иду совершенно без денег по тротуару, дождь моросит, а я полусогнутая, потому что шов еще не дает разогнуться. И внутри совершенно ничего нет. Пусто там. Как будто все удалили на операционном столе.

– Ксень…

Навстречу из ниоткуда Милка появилась. Вид, как у побитой собаки, глаза припухшие, бледная.

– Ксень. Я поговорить пришла.

– Иди к черту. Ты уже поговорила.

– Я сегодня за границу уезжаю.

– Скатертью дорога.

– Родители тоже скоро уедут.

– И им того же.

– Ксень. Просто забудь и живи дальше. Не ищи его… он страшный человек. Он монстр, он чудовище. Он на все способен. Ты ничего не докажешь. Просто смирись и забудь, если сможешь. И меня прости… не могла я сказать. Никто не мог. Прости, Ксень… прости меня.

Я ее не простила. Никого из них. И отца не простила. Я в тот день стала другим человеком. Когда дверь ключом своим открыла, крикнула:

– Па… ты дома?

Прошла на кухню и застыла на пороге, холодея от ужаса и невыносимой боли во всем теле особенно там, где ребра. Я так и не смогла поднять голову… я только смотрела на его ноги. Как они раскачиваются то ли от сквозняка, то ли… не знаю почему.

На столе записка.

«Прости, это я во всем виноват».

***

И снова проснулась от собственного крика.