Мастер жестокости Леонов Николай

Глава 6

– Как день прошел? – поинтересовалась Мария, наваливая мужу олную тарелку телятины, тушенной с грибами.

– Да в целом продуктивно, – вооружаясь вилкой и вдыхая божественный аромат блюда, отозвался Лев Иванович. – А ты что не ешь?

– А я уже поела, – отозвалась супруга, усаживаясь с бокалом вина в кресло.

– Ну-с, тогда приступим, – пригласил сам себя к трапезе Гуров. – Я пообщался с рядом чутких, интеллигентных людей, один из которых не в себе.

– То есть виделся со своим паном Ректором? – перевела на обычный язык речь супруга Мария.

– Вот про него-то и разговор. Он, видишь ли, в Бакулевке, старикана после реанимации положили в обычную палату, оправляется после инфаркта. Оказывается, полгода назад пропал без вести его сынок, и теперь пан Ректор по этому поводу чрезвычайно расстроен.

– И кто его в этом упрекнет, – с пониманием кивнула Мария. – Стало быть, пропал бедный мальчик.

– Ну, насколько он бедный, мне неведомо, – заметил Лев Иванович, аккуратно, но быстро поглощая деликатес и размышляя над тем, что если уж и стоит жениться, то лишь на женщине, которая знает, что делать с куском мяса.

– Известно лишь, что мальчику то ли тридцать, то ли уже сорок, и исчез он из клиники, в которую попал на почве алкоголизма.

Мария сдвинула брови и помотала головой:

– Бр-р-р-р, стой-постой. Что-то я недопонимаю. Сынок пропал шесть месяцев как, а папа только сейчас это заметил? Или осознал? Бухал на радостях полгода?

– Что ты, нет, конечно, – возразил Гуров. – Просто именно сейчас кто-то прислал ему на День юриста подарок, сделанный, как считает пан Ректор, из куска кожи любимого сына.

Мария попросила повторить, подумав, что ослышалась. Гуров повторил, и Мария изумилась:

– Что за дичь ты несешь?

– Ничего я не несу! Точнее, несу не я, а опытный ученый-криминалист. И, вообще, что я с тобой дискутирую – на вот подарочек, сама посмотри.

Мария взяла протянутую коробку с литерой «Д», повела плечиками, но все-таки открыла ее и поморщилась:

– Фу. Мне что, к этой вещи без перчаток прикасаться?

– Что, брезгуешь, киноследователь? – съехидничал муж. – Ну натяни перчатки. Ничего там эдакого нет.

Мария, которая сначала брезгливо рассматривала произведение кожевенного искусства, вдруг с уверенностью заявила:

– А знаешь ли, господин полковник, вот кроме шуток. Это очень трендовая вещица.

– Что сие значит, что ты имеешь в виду?

– Не более того, что такие сувенирчики а-ля Кох продаются за бешеные деньги и лишь на специализированных сайтах.

– Кто такой Кох?

Мария, подняв красивые брови, сморщила носик:

– Вот темнота. Не знаю, кто у тебя историю преподавал, но кол с минусом ему. Кох – это не «такой», а «такая»… или нет, даже «такие». А именно – комендант «Бухенвальда», потом концлагеря «Майданек» Карл Кох и его и супруга Ильза Кох. Бывший библиотекарь, что интересно.

– Вот это парочка, баран да ярочка. Комендант концлагеря и библиотекарь. Нашли же друг друга, – вставил Гуров.

– Классический немецкий дуэт под названием «Мясники-интеллектуалы», – фыркнула Мария, – спелись они знатно. Чего уж она там начиталась и что вычитала – не ведаю, но тетка просто не могла пройти мимо хорошей татуировки. Кличка «фрау Абажур» тоже ничего не говорит?

– После вводной, которую ты мне сейчас дала, говорит о многом. Видимо, сдирала с заключенных кожу и делала из нее сувениры.

– Ну вот, испортил интригу, – посетовала Мария. – Но на то ты и сыскарь, да?

– В целом, да, – солидно согласился Гуров.

– Года три назад, если не путаю, творили российско-немецкий сериал и как раз отсняли эпизод в ФРГ. Вот тогда я и побывала в этом развеселеньком местечке. Для нас специально открыли музей во внеурочное время. Уже смеркалось, ранняя весна, холод собачий, ветер – и бараки, бараки, плац для построения. Адский лагерь. Все, что тамошний экскурсовод рассказывал, помню почти дословно, ибо спать не могла толком несколько недель. Ты доел уже, Лева? Давай тарелку.

Зарядив посудомойку, Мария плеснула себе и мужу вина и продолжила:

– Особенно, помню, поразило то, как дело с изготовлением вещей из человеческой кожи с татуировками было поставлено на деловитый немецкий поток. Фрау Кох, используя свое положение, мониторила поступление «материала» с татуировками, людей под предлогом медосмотра доставляли в лазарет, где ему или ей делали смертельный укол…

– Чтобы шкуру не портить? – мрачно уточнил муж, делая большой глоток вина.

– Именно так, чтобы пуля случайно картинку не попортила, – подтвердила Мария так же мрачно. – Потом кожу срезали, выделывали…

– Кто же такими делами-то занимался?

– Да были спецы, тоже из заключенных.

– Неплохо устроились. Небось за дополнительную пайку.

– Ох, Левушка, не нам судить. С голодухи-то все возможно. Ну а на выходе чего только не было – и абажуры, и перчатки с сумочками, которыми щеголяла эта сука на офицерских собраниях.

– Хорош уже.

– …и переплеты, и картины, и даже, как утверждали свидетели на судебном процессе, скатерть из спины парижской певички.

– Все, хватит подробностей, а то и я не усну. А как же их списывали?

– В смысле?

– Насколько я помню, в системе концлагерей была серьезная система учета и контроля. По какой строке проводили этот массовый расход татуированных?

Мария показала язык:

– А вот, представь, и это знаю. Комендантша подкупила врача, и тот указывал, что все умерли от инфарктов.

– В самом деле, продумано, не придерешься. Так ты говоришь, эдакие вещицы и сейчас продают? Неужто те самые?

– Что ты, конечно, нет. Те самые небось давно уж в частных коллекциях, приобретенные за мильоны на мировых аукционах. Стилизации продают, конечно. Для любителей пофорсить на грани фола. Давай сюда перчатки.

Мария, натянув средство защиты, достала ключницу.

– Интересно, конечно. Ну, конечно, ни минуты не Китай, это видно и слепому, хотя сделано довольно примитивно.

– Неужели? – пробормотал Гуров, тотчас вспомнив Лилию Ивановну. Что они там все видят?

– Причем по форме это скорее не ключница, а слеппер… видел такой? От английского «слейп» – пощечина. В конце девятнадцатого века в Англии работяги такие на поясе носили, отбиваться от злодеев. Монетница-кастет. Вот сюда, – она показала пальчиком, – монетки или дробь кладут, для тяжести.

– Тактическая мухобойка, – заметил Гуров, – ну, допустим. Висит такая фигня на поясе, и как ее быстро выхватить-то? Если тугая заклепка, то быстро не получится, мягкая – недолго это штука на поясе провисит. Да и потом, несется на тебя бычара под центнер весом, а ты его этой ромашкой по лицу, по лицу.

Мария кивнула, думая явно о другом:

– Ну да… А вот рисунок здесь какой интересный… тонкая, ювелирная работа. И основа, не менее кожи буйвола, толстая, хорошая, а вот слой с рисунком как-то вживлен прямо на него, как будто на самом буйволе татуировка. Элегантная имитация.

– Имитация, говоришь?

– А что же?

– После твоего рассказа версия пана Ректора о том, что вещица сделана из кожи его сына, уже не кажется постинфарктным бредом, – признал Лев Иванович. – И, сдается мне, Орлову эта версия сразу показалась рабочей. Очень грамотно экспертизу назначил.

– А пальчики что, сняли? – небрежно осведомилась жена, аккуратно укладывая ключницу в коробочку.

– Ох ничего себе. Вживаешься.

– С кем поведешься. Конечно, почитываю и просвещаюсь. – Мария помахала книжкой «Век криминалистики».

– Так держать, народный следователь Арапова. Как ухо?

– Вполне терпимо, – сообщила жена, машинально морщась и дотрагиваясь до пострадавшего органа слуха. – В скором времени можно будет приступать к борьбе за правопорядок в отдельно взятом концлагере в масштабах страны. Тем более что Соловьев снова в седле.

– Это хорошо, а пока не отвлекайся, помогай мужу. Прежде всего, поведай, на каких сайтах продают такие сувениры?

Мария взялась за планшет, немного порыскала в интернете и передала гаджет мужу.

– Вот, примерно так это выглядит, – сказала она и покровительственно похлопала мужа по плечу: – Учись, сыскарь архаичный. Скоро вы станете откровенноне нужны, все можно будет выяснить быстро, эргономично, с помощью трех щелчков.

Гуров пропустил наезд мимо ушей, тем более что найденный супругой ресурс был примечателен.

На портале народных умельцев «Живые ремесла» материал был интересным и разнообразным. Раздел, на который указывала Мария, казался не особо востребованным и был отмечен нейтральным – оранжевого цвета – рейтингом популярности. Не исключено, впрочем, что лишь по причине высоких цен.

Однако и вещи, выставленные в этой интернет-витрине, были, даже судя по посредственным фото, высочайшего класса – портмоне, ремни, сумочки, шляпы и масса прочей кожгалантереи.

– Ну это все понятно, а дальше что? – спросил Лев Иванович, отрывая взгляд от планшета. – Обычная барахолка, красивая, но все как у всех, разве что подороже. И что?

– Да куда-то запропал этот раздел. Буквально недели полторы назад он был. А ведь там как раз и выставлены вещицы менее высокого класса производства, зато с картинками. Аналогично твоей ключнице. Слушай, попробуй набрать в поиске «мастер Даня».

– Мастер Даня… Уездный город Т.? – спросил Лев Иванович. Последовав совету супруги, он набрал в поисковике предложенные супругой слова.

– Что еще за «Т»? – не поняла жена.

– Из города Т. Мастер Даня? Вот, подсказка вылезает.

– Не знаю. А что, их там много, мастеров?

– Нет, – утешил Гуров, – только три десятка. Да и мастер Даня среди них только один, причем именно из Т., остальные – вполне традиционные Данилы-мастера, разбросанные по регионам, коих много по Расее-матушке… Да, вот страница та же вылезла.

– Уездный город Т., – повторила Мария. – Ну да, кожевенная столица чего-то там. Забавно, я как раз по Сапогу палила, перед тем как оглохнуть. Он был как раз оттуда, негодяй, убийца, вор, но сапоги невероятные тачал.

– На картонной подошве?

– Нет, на картонной для тех, кто попроще. Для солидной публики он творил сверхсапоги всмятку, с каким-то особым – одним – швом.

– Мастер, стало быть, хотя и не Даня. И земляк к тому же, – поддакнул Гуров, изучая выскочившую на планшете страницу мастера.

На ней ничего особенного не было. Товары как товары, пусть и добротные, дорогие. Какие-то новости, фото с «хвостами» восторженных комментариев и благодарностей. В разделе «Блог» присутствовали какие-то видео с пояснениями, рекламные ролики кожевенного инструмента, несколько исторических баек. В основном же фото, и фото, ничего общего не имеющие с вещицами, наподобие ректорской ключницы.

– Видишь, далеко не все можно найти, просто войдя в интернет, – не удержавшись, съязвил Лев Иванович.

– Ладно, нет – так нет. Отдай планшет, мне еще «Рожденную революцией» пересматривать. – Мария отобрала у мужа гаджет и погрузилась в изучение названного ею видеоматериала.

Супруг принялся потихоньку удаляться в сторону холодильника и бара, но как только он, подлив себе в бокал вина, сделал первый глоток, позвонил Орлов:

– Лева, у нас новости. Ключница Счастливого при тебе?

– Да, при мне.

– Смотри: не потеряй, припрячь, не свети лишний раз. Основа-то в самом деле буйволовая кожа, а рисунок – на человечьей.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – подумал сыщик, механически делая еще один глоток вина.

– Ты меня слышишь? – уточнил генерал и, получив уверение в том, что его внимательно слушают, продолжил свое сенсационное сообщение: – В общем, это татуировка, выполненная на коже хомо сапиенса. Не менее погано то, что ДНК более чем на девяносто восемь процентов совпадает с ДНК Олега Емельяновича. Рисунок, иными словами, выполнен на коже его близкого родственника, не исключено, что и сына.

Гуров признал, что впечатлен услышанным, и, скорее всего, не стоит Ректору сообщать эту новость сейчас.

– Согласен, – проговорил Орлов. – Несмотря на то что первым эту версию озвучил он сам, вряд ли он ждет ее документального подтверждения.

– Да, не стоит добивать старика-сердечника, хотя поворотец эффектный, – признал Гуров. – А по поводу свежести материала соображения имеются?

– Ах, материал… – Генерал запнулся. – Он, по словам эксперта, подвергся серьезной обработке, установить возраст при стандартных условиях со стопроцентной точностью не представляется возможным. Может, месяц, может, год…

– А то и полгода. Понимаю. Завтра вплотную к работе над этим делом приступим.

– Да, видишь ли, какая ситуация. Приступать-то пока не к чему, Лева. Пан Ректор-то не заявлял о пропаже отпрыска.

– Да, мы об этом знаем, в окружении говорили, что у них был конфликт, папа типа полагал, что сын не желает с ним общаться. Муть какая-то. Я бы скорее предположил, что это папа не настроен общаться с единственным отпрыском, скорее всего, полагая его таким образом… воспитать, что ли.

– Ну а теперь папа полагает, что сына убили.

– Да, и это помню. Довоспитывался. Заявление-то он подавать собирается? И если да, то куда? Сразу в главк или все-таки постесняется и обратится по месту последнего проживания?

Генерал подавил вздох:

– Лева, я за него ручаться не могу. Но точно знаю, что он не постесняется сделать пару звоночков другим своим «дорогим мальчикам», а потом нагадить нам. Это в том случае, если посоветовать ему обратиться к простым смертным по месту проживания. Согласен?

Гуров был вынужден признать, что эта версия вполне жизнеспособна.

– Мы имеем дело с человеком большого влияния, способным нагадить, даже пребывая в коме, не то что в полумертвом состоянии. Ты ведь, надо полагать, знаешь, кого он образовывал на юрфаке Ленинградского универа?

– Как не знать, он всем уши этим фактом прожужжал.

– Ну вот. Давай детали обсудим завтра, ну а пока подумай, имея в виду то, что…

В это время застучали каблучки домашних туфель, и в столовой возникла Мария. Она была явно чем-то взволнована. Увидев, что муж разговаривает, она от нетерпения аж зубами клацнула и пристукнула каблуком.

Гуров приложил палец ко рту.

– …и потом, сын пана Ректора – это не дворник при Дворце пионеров, – продолжал в это время говорить Орлов. – Даже если папа жил без него полгода, теперь эта ключница спокойно жить не даст ни ему, ни нам. В общем, обмозгуй пока, что да как, а завтра обсудим.

– Есть, – сказал Гуров.

– У меня все. – Орлов разъединил связь.

– А ты все? – требовательно спросила Мария.

– Я готов тебе внимать, – сообщил муж, приглашающе похлопывая по колену.

– Прекрати! Я серьезно. Читай. – Она сунула ему под нос планшет.

– «Откуда взялось выражение «драть три шкуры»?», – послушно прочитал Гуров. – Интересно. И откуда же?

– Ох, тундра, ну при чем тут это? – вздохнула Мария и перемотала страницу на самый конец сенсационного материала.

Внизу этого пространного, пересыпанного ссылками на фактологию, весьма скучного поста имелась ссылка, забранная в рамочку, под заголовком «Партнерский контент».

Мария щелкнула по ней, открыв стандартный одностраничный сайт. На нем присутствовали малохудожественные изображения: озадаченных пар в состоянии конфликта; рыдающих женщин; их же с детьми, с тоскливой требовательностью взирающих в окно; плачущими младенцами и детьми постарше; тощими – и вскоре полными кошельками; пометками «Дорого, эффективно, на совесть».

Суть уникального торгового предложения, насколько можно было сообразить, сводилась к эффективному взысканию долгов по алиментам инновационными методами.

– Мне кажется, таких уникальных предложений в любой подворотне хоть отбавляй, – деликатно заметил Гуров. – Эти люди коллекторами называются.

– Да? И что же, все, кто из подворотни, связаны с неким мастером-кожевником? Увлеченно рассказывающим, откуда взялось выражение про сдирание шкур? – колко ответила жена, явно уязвленная тем, что значение ее открытия принижают. – И потом, смотри сюда.

Мария вышла в поисковик, начала набирать «взыскать долг по алиментам…», и уже со второго слова программа услужливо выдала подсказку: «Мастер Даня город Т.».

– Ну, а теперь что скажешь? – требовательно спросила она. – Тоже просто так и совпадение?

Гуров улыбнулся и, притянув жену, усадил к себе на колени:

– Скажу, что ты редкостная умница и я тебя люблю. Пошли досматривать «Рожденную революцией» или реализуем что поинтереснее?

– Знаешь, Лева, есть в тебе этот, как бы сказать. Мужской шовинизм! – с горечью заметила Мария.

– Ну извини. Как же иначе-то? Я же соответствующего полу вроде бы.

Она дернула мужа за ухо.

– Безо всякого сомнения. Только иной раз мне кажется, что ты никак не возьмешь в толк масштабов подлостей, на которые способны обиженные, особенно женщины.

– Если ты о себе, то я прямо сейчас приступаю к активным извинениям.

Глава 7

Даниил прислал сообщение: «Зоечка! Если не заняты, хочу пригласить вас на дачу. Будет скучно: снег, шампанское и я. Вы как?» Чтобы убедиться, что она не спит, Мама Зоя как следует ущипнула пухлыми пальчиками пухлую ручку, – нет, не спит. Внутри стремительно разливалось ощущение счастья.

Мама Зоя не верила в происходящее. Тем не менее он элегантно, с алой розой в руке, встретил ее на вокзале. Они ехали и целовались в пустой электричке, затем шли по тропкам, рука об руку среди старых фонарей и елок с нахлобученными снежными шапками. И ей все никак не верилось в неожиданно свалившееся на нее счастье. И лишь когда на долгие счастливые семьдесят два часа за ними закрылась краснокожая дверь – лишь тогда Мама Зоя поверила: то, что случилось с нею, происходит на самом деле. Часы летели незаметно, одинаково сладкие, обволакивающие, будто липкая сахарная вата. Укачанная и оглушенная, она проваливалась в радостный и обессиленный сон, просыпалась, ощущая аромат кофе и слыша скрежет лопаты – Даниил, облаченный в ватные штаны, куртку и ушанку, чистил снег.

Он рисовал ее во всех видах, по желанию – портрет, в полный рост, шарж, в стиле толстушки Хильды. У постели в сияющем ведерке неизменно присутствовала бутылка шампанского и необычные легкие закуски. Например, засахаренные лепестки роз, им собственноручно приготовленные. Мама Зоя, которая состояла, казалось, теперь целиком из пульсирующего, горячего сердца, заливалась счастливыми слезами.

И совершенно было непонятно, как сообщить ему о том, что месяцев через восемь он станет папой.

…Даниил добрился, увенчал священнодействие похлопываниями ладонями по щекам и принялся облачаться. Ну а поскольку хромой мужчина, пытающийся угодить в собственные штанины, неизбежно теряет в респектабельности, то Зоя расслабилась, набралась смелости и сказала:

– Данечка, тут такое дело…

– Да?

Известие о грядущем событии он выслушал, на ясном челе отобразилось удивление. Уточнил, серьезно ли она говорит, получил уверение, что серьезно, и весьма, а потом вдруг улыбнулся своей невероятной, застенчивой, обезоруживающей улыбкой и сказал:

– Ну так это же поправимо.

– Что-что?!

– Поправимо, говорю. Ну не куксись, пышечка. Что тут поделаешь, надо – значит, надо. – Он посмотрел на часы. – Такси через час, раньше вряд ли прибудет, много вызовов. Не залеживайся и приберись немного, ладно? Папа собирался нагрянуть. Ключ повесь на крючок. А насчет этого, – он изобразил руками выпирающий живот, – этого хватит?

И он ушел, оставив на столе толстую пачку в банковской обертке.

Мама Зоя осталась лежать, глотая слезы и рассматривая потолок с бронзовым крюком. Теперь она ощущала себя как человек, который, испытывая радость и восторг, собирал на лугу маргаритки и вдруг был сбит ударом поезда в спину.

…Приехав домой, Даниил принял в очередной раз душ, надел неформальный костюм и, очинив карандаш, засел за перевод Тертуллиана. Столько времени потрачено с Мамой Зоей, надо торопиться…

Он с детства писал только от руки, старательно развивая мелкую моторику, – сначала по настоянию врачей, потом по доброй воле. Ну а после художественной школы вообще лучше обращался с карандашом и пером, чем с ножом и вилкой.

Итак, Счастливый работал, забыв обо всем на свете, до тех пор, пока на него неожиданно не обрушился град оплеух и ругательств.

Никогда раньше он от отца ничего подобного не видывал и не слыхивал.

– Папа! – улучив момент между ударами, крикнул сын. – За что?!

– Гнида! – выл пан Ректор, нанося сыну телесные повреждения, да еще какие! Он хлестал по породистому носу отпрыска растрепанной, но не вскрытой пачкой денег. – Мгазь, пачкун, сволочь!.. – продолжал Счастливый-старший излагать обидные тезисы, и от Ректора, академика несло банальной водкой.

Даниил, наловчившись ставить блоки, попытался перевести диалог в цивилизованное русло:

– Да в чем дело-то? Плохо убралась? Или вообще не убралась? Не вопрос, убью мерзавку.

Ректор взвыл волком, но вдруг сник, упал в кресло – и, о ужас – зарыдал:

– Своими гуками… двадцать лет в следствии… своими же гуками! Болталась под потолком… зачем люстгу снял?

– Ну как же. Бра же есть… для интима, – машинально ответил Даниил и вдруг понял все и сразу. Тогда же впервые в жизни осознал, что волосы, шевелящиеся на голове, никакая не фигура речи, а реальность. Выходит, Мама Зоя того… на крюке повесилась!

Пан Ректор протрезвел, но сыну от этого легче не стало. Ему в ультимативной форме была предписана немедленная ссылка на проклятую дачу, «пока все не уляжется». Шофер папы довез на дачу его, неоконченный перевод Тертуллиана, пожитки, сумки с продуктами и собрался уже ретироваться, как Даниил удержал его.

– Голубчик, Сергей Николаевич, – сказал он жалко, косясь на разверстую перед ним темноту за открытой красной дверью, – нельзя ли мне немного… того? – Ибо спиртное было единственной вещью, которую он просто так достать не мог.

У шофера немедленно потеплели глаза, он понимающе кивнул и уточнил: «Ящичек? Парочку?» и, немедленно сгоняв туда и сюда, умчался обратно в город.

К вечеру поднялась метель. Работать Даниил не мог. Он слонялся как заведенный по пустым комнатам, вздрагивая от шорохов и тресков подсыхающего дерева, которые заставляли топорщиться волосы по всему телу. В проклятом трюмо он неожиданно увидел свое отражение и чуть не тронулся умом. Потом вдруг хлопнуло что-то, дверь скрипнула и начала медленно, неумолимо открываться – вот-вот сейчас, как в плохом триллере, отворится дверь, войдет Мама Зоя, с синим отекшим лицом, выпавшим опухшим языком, странгуляционной бороздой, петлей на вытянувшейся шее, воняя формалином и своими гадкими духами. И с пачкой ведомостей.

Он бросился к двери, запер ее на ключ, прислонился к ней спиной и сполз на пол.

На старой даче царила мертвая тишина, лишь ветер завывал снаружи и плаксиво скрипели, раскачиваясь туда-сюда, старые ели. Потом Даниилу вдруг почудился тихий шорох, скрип, как будто нечто тяжелое раскачивалось туда-сюда на антикварном бронзовом крюке, потом что-то как будто упало, ударившись о паркет. Туфля с мертвой ноги.

Испытывая ужас, Даниил схватил первую попавшуюся бутылку со спиртным, вытащил пробку и принялся глотать.

…По истечении двух недель, когда пан Ректор выяснил, что в этом маленьком житейском дельце и улаживать-то нечего и что сосланного можно вернуть в город, и он за ним приехал на дачу, было установлено, что случилось непоправимое.

Нет, внешне все было весьма благопристойно, в доме чистенько, Даня выбрит, ибо отец позвонил и предупредил сына о своем визите. А о том, что на даче неладно, говорили Данины горящие адским пламенем глаза, стоящая колом, чрезмерно накрахмаленная сорочка при полном отсутствии каких-либо штанов.

Бутылок нигде видно не было, но, когда отец зашел помыть в ванную комнату руки, выяснилось, что вся ванна густо залеплена мокрыми наклейками – «Агдам», «777», «Арарат» (три звезды) и «Столичная». Разразилась культурная катастрофа: сын, двадцать четыре года в рот крепкого не бравший, пребывал в запое.

Ректор, вызвав знакомого нарколога и медсестру с капельницей, вышел успокоить нервы на крыльцо – и в очередной раз схватился за сердце и сунул в рот таблетку валидола.

Ветер завывал, мертвенный свет луны заливал участок, вокруг чернели сосны и ели, и насколько хватало глаз, снежное поле пузырилось холмиками, из которых торчали кресты.

– Это что?

– Это не я, это она, – ворочая опухшим языком, промямлил сын. – Это она все. Не поверишь: каждый день хороню, а она все ползает и ползает…

…Потом Даниила, ставшего буйным и слезливым, скрутили, кинули на антикварный диван, подвергли чистке кишечника и установке капельницы, а Ректор, перекрестившись, сковырнул один из холмиков. Под ним оказалась удавленная кошка.

В старый дачный нужник в глубине сада – последнее Зоино пристанище – Ректор заглядывать побоялся, тем более что от него шла заметенная снегом, но ясно видная, отчетливая цепочка следов, которая, пропетляв вокруг дома, удалялась в сторону шоссе.

Сзади похлопали по плечу. Пан Ректор вздрогнул.

– Олег.

– А, что? Фу!

– Дела плохи, – серьезно сообщила нарколог, закуривая, – можем не справиться. Как бы чего не вышло.

– Уверена?

Она хмыкнула:

– Олег, огорчу я тебя сейчас до невозможности. У твоего сына открытая алкогольная тропность.

– Откуда ей взяться, тропности? – угрюмо спросил Ректор. – Ты меня хоть раз пьяным видела?

– Тебя – нет, – ответила она и со значением посмотрела ему прямо в глаза.

Ректор отвел взгляд.

– Но он же на дух спиртного не переносил, даже парфюмом почти не пользовался – тошнило от запаха…

– Возможно, до поры до времени, пока все хорошо и благополучно, пока нет предпосылок, ему алкоголь был безразличен. А как только складывается, как бы это сказать… длительная психотравмирующая ситуация, то человек моментально хватается за стакан, приучается – и спивается. В считаные дни формирует у себя состояние полной зависимости от алкоголя.

– И что же, ты хочешь сказать, что мой сын полный алкоголик? – вскинулся Олег Емельянович.

Она щелчком отправила окурок в снег и повысила голос:

– Ты меня учить будешь? Или будем человека спасать? Слушай внимательно, если не хочешь, чтобы твой сын закончил жизнь в психушке…

– Не может быть, он же до двадцати четырех в рот спиртное не брал, и не тянуло его…

– За-мол-чи! – отчеканила она. – Теперь все по-другому. С такой-то наследственностью ему крепче кефира ничего нельзя было даже нюхать. И теперь я лично вижу, что он будет заливать каждый день, и завязать он не в состоянии. Понял?

Олег Емельянович судорожно соображал: «Все. Приплыли. Что же делать-то? Узнают в академии, в министерстве… сначала эта дрянь, теперь сын… алкоголик. Понимающие взгляды, подмигивания, подлые булькающие подарки с намеком… Что делать?!»

– По-моему, очевидно, что делать, – как бы прочитав его мысли, продолжила она. – Сейчас мы кладем его больницу.

– Нет, никогда! Что ты?!

– Еще раз повторю, для особо одаренных, – терпеливо говорила врач, – только госпитализация. Пока не поздно, мухой к нам, ближайший центр неподалеку, под городом Т. Тихо, спокойно. Откачаем, поставим на рельсы. А дальше: никаких предпосылок для рецидива, никаких потрясений. Его задача: забыть обо всем, что содержит даже толику спирта. Вплоть до зеленки и валерьянки. Ни в каком виде. Ни в какой дозе. Иначе – день сурка, он каждый раз будет возвращаться к сегодняшнему состоянию, только вниз по спирали. Далее – шизофрения, паранойя, мании, что похлеще. Мы его откачаем сейчас, а дальше тебе придется бороться самому.

– Ну а как узнают? Вспомни, как это было, – уже явно сдаваясь, умоляюще прошептал он.

– Кто узнает? Мы же не в государственную, не в наркологию, мы в частную клинику. Полная, стопроцентная конфиденциальность. Бывшая электростанция на торфе, среди болот. Случайных людей нет, все свои. Если угодно, диагноз придумаем, а то и вовсе светить вашу фамилию в списках не будем.

Пан Ректор молчал.

– Решайся, Олег, время дорого, – поторопила она. – Сейчас еще не поздно. Диета, успокоительные, физические нагрузки, чистка-витамины – вернется как новенький.