Уникальный экземпляр: Истории о том о сём Хэнкс Том
16:30–16:55. ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ «Le Showcase».
(Ведущая – Рене Ладу, культовая фигура французской кинокритики.)
17:00–17:30 – Телеинтервью с «Petit Shoopi».
(Petit Shoopi – это кукла-марионетка, которая попросит тебя спеть с ней дуэтом. Песня в данный момент обсуждается.)
17:35–18:25 – В парадном зале совместное с Элинор Флинтстоун телеинтервью с Клэр Брюль для FTV 1 (это самое популярное женское шоу во Франции).
18:30–19:00 – Фотосессия с Элинор Флинтстоун для «Ле Фигаро».
19:05–19:55 – Фотосессия для Организации по защите животных, оставшихся без попечения.
(Примечание: будут задействованы кошки, собаки, птицы и рептилии.)
20:00 – Трансфер с кортежем на следующее мероприятие.
20:30 – Прибытие в сад Тюильри.
20:30–21:00 – Общение с прессой на Красной ковровой дорожке, фотосессия.
21:05–22:00 – Концерт популярного французского певца (кандидатура уточняется).
22:05–22:30 – Спонтанные реплики в толпу.
(Важно: ты будешь представлять Элинор Флинтстоун. Рекомендованные реплики получишь у Айрин.)
22:35–22:45 – Фейерверки.
22:50–23:00 – Парашютирование Кассандры/Калеба в кратер вулкана в исполнении французских десантников.
23:05 – Пролет французских ВВС.
23:10–23:30 – Открытие голографического рекламного щита «КР-3: СНП». (Важно: выдача толпе голографических очков – по прибытии.)
23:35–0:15 – Выступление французской поп-звезды (кандидатура уточняется). Отъезд Элинор Флинтстоун в аэропорт. Освобождение помоста.
0:20 (примерно) – Начало просмотра.
Ты можешь либо остаться на просмотр, либо вернуться в отель.
ВАЖНО: ЗАВТРА – ПЕРЕЛЕТ В СИНГАПУР
Во Франции телефоны не звонят. Они блеют: «Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е». В 6:22 этот звук создает полный эффект присутствия сельскохозяйственного животного у тебя в номере. Рори не мог отмахнуться от этого звука:
– Да?
Поднесенная к уху трубка была миниатюрной, как игрушка.
– Планы изменились, детка, – сказала по телефону Айрин. – Можешь еще поваляться.
– Что-что? – Рори пребывал в сумеречном состоянии: он только пять часов назад вышел из гостиничного бара «Морис», которому воздал должное.
– На сегодня график еще не утрясли, – объяснила Айрин. – Так что спи.
– Ну-ну. – Рори повесил трубку, повернулся на другой бок и вырубился, как боксер от удара в слабую челюсть.
Проснулся он через три часа и, пошатываясь, вышел в гостиную своего номера, который некогда был достаточно хорош для нацистов, а теперь на славу послужил единственному сыну миссис Торп. График дня номер три в Париже лежал на служебном столике рядом с меню обслуживания в номерах и медиапакетом фильма «КАССАНДРА РЭМПАРТ – 3: Страх на пороге». С 9:46 Рори предстояло давать телеинтервью, по 12 минут каждое, но почему-то никто из провожатых, включая Айрин, за ним не зашел. На завтра у него был запланирован полет в Сингапур бизнес-классом «Индо-Эр-Уэйз», поэтому он заказал себе в номер несколько чашек кофе с молоком и корзину булочек.
В гостиничных номерах Рори проводил очень мало времени: по вечерам он сразу проваливался в сон, а утром сидел перед зеркалом, пока его приводили в надлежащий вид. Этим всегда занимались две девушки: одна отвечала за прическу, другая – за макияж; в номер их каждое утро приводила Айрин, пока Рори принимал душ. Сейчас посторонних рядом не было, и Рори, сидя в трусах и в майке за кофе с горячим молоком, впервые смог оглядеться.
Отель, недавно модернизированный, был отделан в хипстерско-техногенном стиле нулевых, что само по себе стало бы шоком для нацистских оккупантов из далекого прошлого. Черная панель оказалась телевизором. Пульт от него, длинный, тонкий и увесистый, не смог бы освоить ни один американец. Все источники света были с сенсорным управлением, которое нащупывалось неизвестно где. На квадратном кофейном столике выстроились в одну шеренгу четыре бутылки апельсинового напитка, соседствуя, по иронии судьбы, с четырьмя фарфоровыми апельсинами. Стереосистема представляла собой проигрыватель в стиле ретро с коллекцией долгоиграющих пластинок французского Элвиса – Джонни Холлидея, причем одна пластинка относилась к пятидесятым годам. На книжных полках книжек не было, но стояли три антикварные пишущие машинки: одна с русской клавиатурой, вторая с французской и третья с английской.
Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е.
– Я уже не сплю!
– Ты сидишь, детка?
– Секундочку.
Рори вылил в последнюю порцию кофе остатки горячего молока и, придерживая на колене чашку с блюдцем, откинулся назад в мягком кожаном кресле.
– Сижу, причем развалясь.
– Пресс-тур отменен.
Айрин была рекламщицей старой закалки. «Промотуром», в ее понимании, назывались действия корпораций, направленные на сбыт кинопродукции, а термин «пресс-тур» означал мероприятия, проводимые кинозвездами для раскрутки своих фильмов.
Поперхнувшись, Рори облил горячим кофе свои голые ноги и кожаное кресло.
– А? Что? – только и сказал он.
– Пошарься в интернете – узнаешь причину.
– У меня даже руки не дошли взять пароль от вай-фая.
– Уилла разводится со своим стервятником, венчурным капиталистом.
– Из-за чего?
– Ему дали срок.
– Он смошенничал и не угодил федералам?
– Да не федералам. Проституткам. На бульваре Санта-Моника, в собственном автомобиле. И похоже, при нем была не только медицинская доза марихуаны.
– Жесть… бедняжка Уилла.
– Уилла внакладе не останется. Ты лучше студию пожалей. «Кассандра Рэмпарт – три: Трах на дороге» не дойдет до проката.
– Могу я хотя бы позвонить Уилле и выразить сочувствие?
– Попробуй, но она со своей командой сейчас в самолете, где-нибудь над Гренландией. Пересидит пару недель у себя на коневодческом ранчо в Канзасе.
– У нее ранчо в Канзасе?
– Она же выросла в Салине.
– А как же эти пафосные мероприятия из прокламашки? На сегодня фейерверки назначены, и французские военные самолеты, и осиротевшие животные…
– Все отменяется.
– А когда мы летим в Сингапур, в Сеул, в Пекин?
– Никогда, – ответила Айрин без тени сожаления. – У прессы только один интерес: Уилла Сакс. Без обид, детка, но ты – лишь парень из ее фильма. Рори-Никто-Ничто. Помнишь плакат у меня в офисе: «А вдруг на пресс-конференцию никто не придет?» Ой, погоди. Ты же не бывал у меня в офисе.
– И что теперь?
– Я через час улетаю на студийном самолете. Меня не колышет этот цирк длиной в полсуток. Еще четыре дня – и фильм выйдет на экраны по всей стране: каждая рецензия в первых строках будет прохаживаться насчет проституток, оксиконтина и этого перца, который покупал интимные услуги, будучи законным мужем Уиллы Сакс. Вот тебе и сюжет нового фильма, «Кассандра Рэмпарт – четыре: На поруки в умелые руки».
– А как мне добираться домой?
– Аннетт все организует по внутренним каналам.
Что еще за Аннетт? В ходе промотура Рори знакомили с таким количеством народа, что имена и лица уже стали неразличимы, словно космические пришельцы.
Айрин еще пару раз обратилась к нему «детка», сказала, что он суперский парень, настоящий мачо и, по ее мнению, сделал бы фантастическую карьеру, если бы лента «КР-3: СНП» сумела отбить вложенные в нее деньги. На самом-то деле фильм ей даже нравится. Очень трогательный.
По-русски я ни бум-бум. Во французском слишком много букв и всяких значков – не разбери поймешь. Хорошо, что вот на этой – третьей – пишущей машинке буквы исключительно английские.
Я считаю, Уилла Сакс – она же Элинор Флинтстоун – классная девчонка и заслуживает лучшего. Уж всяко заслуживает она кого-нибудь поприличнее, чем этот крендель, который ходит по проституткам и сидит на «крокодиле»{24}. (Кого-нибудь вроде меня? Ни в одном из сотен интервью я не признался, что давно и основательно запал на эту девушку. Айрин советовала поменьше откровенничать с прессой. «Говори правду, только в разумных пределах, но никогда не лги».)
На кармане денег немерено. Суточные мои. В каждом городе Айрин вручала мне конверт с наличкой! А я, между прочим, ни цента потратить не успел. Что в Риме, что в Берлине. В Лондоне вообще не продохнуть было. Может, хотя бы сейчас, в Париже, смогу разведать, какие удовольствия доступны тут за пару евро…
ПОЗЖЕ!
Впервые после Берлина вышел из отеля один.
Ха, Париж вполне себе неплох! Я-то думал, на улице будет копытиться привычная толпа фанатов, жаждущих поглазеть на Уиллу. Как правило, их сотни, в основном, ясное дело, мужики: папарацци, охотники за автографами и т. п. Бумажная братия, как окрестила их Уилла. Однако сейчас тут ни души: видно, пронесся слух, что Уилла Сакс покинула Город Света{25}.
Аннетт Ле-Буги-Дуги говорит, что из-за отмены промотура я вовсе не обязан пулей лететь домой. При желании могу еще поболтаться по Парижу, а то и по всей Европе, только уже за свои кровные.
Я и в самом деле чуток побродил по городу. Перешел по знаменитому мосту на другой берег, прогулялся мимо Нотр-Дама. Едва уворачивался от скутеров, велосипедов и туристов. Видел стеклянную пирамиду Лувра, но внутрь заходить не стал. Ни одна собака меня не узнала. Да и с чего бы? Рори-Никто-Ничто – мое второе имя.
Прошелся по парку, где у нас планировалась грандиозная тусовка: рок-группы, фейерверки, реактивные самолеты, тысячи людей в бесплатных 3D-очках. Но на месте застал только рабочих, которые демонтировали сцену с экраном. Ограждения еще стояли, но больше для видимости. К сцене никто не ломился.
За парком есть большая круговая развязка, называется «Площадь Согласия»: в центре торчит памятник-шило, а вокруг в несколько рядов без остановки мчатся в обоих направлениях миллионы автомобилей и мотороллеров, так и носятся кругами. С 1999 года невдалеке крутится огромное колесо обозрения. Больше, чем в Будапеште… когда ж это было? Когда я там снимался? Еще школяром, что ли? Парижское «чертово колесо» размерами близко не стоит к лондонскому, но лондонское крутится еле-еле, один оборот – и слезай. Перед той махиной мы пресс-конференцию проводили, причем с размахом: пригласили детский хор, Шотландский кавалерийский полк и какого-то представителя королевской династии. Когда ж это было? А, точно. На той неделе, во вторник.
Купив билет, я почти сразу попал на колесо обозрения. Практически без очереди, так что кабинка оказалась полностью в моем распоряжении.
Сделал кругов этак несколько. Из верхней точки город – как на ладони, аж до горизонта, река петляет то к северу, то к югу, под знаменитыми мостами скользят эффектно украшенные длинные пароходы. Распознал так называемый Левый берег. И Эйфелеву башню. И соборы на холмах. И широкие бульвары, где музей на музее. И остальной Париж.
Весь Город Света раскинулся у моих ног.
Сегодня в нашем городе с Хэнком ФайзетомСЛОН В ПЕЧАТНОЙ ЛАВКЕРедакция «полницца» слухами! Слон в Печатной Лавке прямо говорит: в «Три-Сити{26} дейли ньюс/геральд» вот-вот откажутся от экономически сугубо призрачной бумажной версии нашей Великой Трех-Мегаполисной Газеты. Если/когда и вправду будет сделан такой деловой ход, вы сможете читать мою колонку и все прочее только на каком-нибудь из своих многочисленных гаджетов – на телефоне, к примеру, или на новомодных часах, которые каждую ночь требуется ставить на подзарядку.
* * *Вот к чему ведет прогресс, но как тут не вспомнить Эла Симмондса, редактора замшелого агентства Ассошиэйтед Пресс. Я прослужил в АП без малого четыре года, но мне в момент указали бы на дверь, кабы не Эл Симмондс, который брал из моего репортерского блокнота неуклюжую писанину с рублеными, школярскими предложениями и превращал ее в добротный новостной материал. Эл, упокой Господи его душу, давно покинул сей мир, не застав эру чтения газет на ноутбуках и планшетах. При его жизни сама идея казалась чем-то из области фантастики, как космический корабль «Энтерпрайз»{27}. Сдается мне, у Эла даже телевизора не было, поскольку старик вечно сетовал, что с уходом из эфира Фреда Аллена хороших передач на радио не стало (эта история будто радиоактивным углеродом датирует мой возраст!)…
* * *Зато у Эла была пишущая машинка «Континенталь» (зверюга размером с кресло), привинченная к письменному столу на дверных петлях, хотя никто на нее не покушался. Только идиот решился бы не то что умыкнуть – даже приподнять эту громадину. Рабочий стол Эла, компактный, узкий, был алтарем редактуры. На него ложились мои тексты, а вместо них отстукивались более лаконичные, яркие и, что греха таить, более качественные варианты, после чего Эл откидывал пишущую машинку назад, чтобы на расчищенном месте, вооружившись синим карандашом, атаковать плоды уже своего собственного труда. Обычно под его пальцами машинка издавала несусветные звуки: «чока-чок» – стучали клавиши, «дзынь» – тренькал звоночек, «тррра» – заявлял о себе возврат каретки, «вжжух» – извлекалась отпечатанная страница, и наконец «кря-бум» – массивное орудие труда ставилось на попа, чтобы Эл с неизменным карандашом в руке мог перейти к совсем уж примитивному способу письма, – и так сто раз на дню. Он сросся со своей машинкой и никогда не удалялся от нее и от своего стола более чем на метр. Частенько Эл гонял меня за кофе с бутербродами, но я, вернувшись, убеждался, что он садирует какой-то материал; приходилось оставлять еду на ближайшем табурете, где она дожидалась, пока Эл откинет свой «Континенталь» и расчистит пятачок на столе. Если с моих слов Эл Симмондс предстает как стереотипно-карикатурный кабинетный писака, это соответствует истине, с одной лишь оговоркой: он не курил и на дух не выносил курильщиков, работавших в АП.
* * *В наши дни знак «ТИШИНА! РАБОТАЮТ РЕПОРТЕРЫ» выглядел бы анахронизмом в редакции «Дейли ньюс/геральд». С восьмидесятых годов мы полностью перешли на компьютеры, хотя поначалу они назывались текстовыми процессорами – так же мы прозвали и самих себя. Вообще говоря, Эл Симмондс не смог бы взять в толк, как это за последние пять лет мы приноровились читать газеты в небывалых количествах, склоняясь над волшебными устройствами величиной с ладонь. Не смог бы он понять и другое: как печатаются газеты в течение последних трех десятилетий. «Где грохот и ярость газеты, идущей в печать?» – кричал он. На меня, естественно.
* * *В память Эла хочу провести эксперимент: если вы читаете это на вашем телефоне, наберу-ка я часть текста на своем. Сперва – мой поток сознания, мною же отредактированный и откорректированный…
* * *«Мне будет не хватать осязаемых, бумажных газет, тех, что семь дней в неделю швыряет мне на лужайку из окна автомобиля, почти не притормаживая, почтальон по имени Карл, а также другой газеты, которую пару раз в неделю читаю в кафе „Перл-авеню“ (на Перл-авеню). Мне будет не хватать ликования от материала, помещенного на первой полосе, и стыда от материала, задвинутого на страницу Б6. Не скрою, меня греет, когда я вижу свое фото и подпись – свою колонку – на последней полосе ее легко найти, а известно ли вам, что колонка читается от начала до конца за то же время, что варится яйцо всмятку? Если/когда „Три-Сити дейли ньюс/геральд“ перейдет целиком в электронный формат/откажется от печати, ваш корреспондент будет долго оплакивать/переваривать явление, именуемое реальностью. А Симмондс в своем редакторском раю будет недоуменно чесать в затылке, навсегда откинув свою машинку…» Так, теперь другая версия, набитая на моем телефоне без отключения режима автозамены.
* * *Мне будет не хватать осязаемых, бумажных газет, тех, что СЕ дней в небе швыряет мне на лужайку из окна автомобиля почти не притон моя талон по имени Карл, а также пожру на зете Котор пару раз в небе Чита ж Каф не АВ (на ее АВ). Мне будет не хватать Ликока от материк, попе щеки на первоцветом, ее полосе, и стыда от сатериада, задатгутого на страриук б6. Не серо меня грек кто я в да свое ФО и моде Св. Колон на последней полоска ее легковушек, а пизанская дивам, что кошка смотается о. Начала до клнцыза. Ожесточенно варится яйцо всмятку? Если/когда три см идти дейли ньюсмейкер/геральдик целиком перейдет в электронный флот/откроется отпечатки, ваш Корре спондеет будет долго оплакивать/переваливая явление неминуемое реально. Б. А Си морда в своем редакторском раб будет нежоумегно чп в затылке, нас откинув. Вою аги нуу…
* * *Всё, бегу сдавать материал в набор…
Добро пожаловать на Марс
Керк Уллен все еще спал у себя в каморке, закутавшись в стеганое одеяло и укрывшись сверху еще и старым шерстяным, армейским. Как повелось с 2003 года, когда ему исполнилось пять лет, свою спальню, устроенную в заднем чулане родительского дома, он делил со стиральной машиной и сушилкой фирмы «Мэйтаг», с ободранным, расстроенным древним спинетом, с ненужной швейной машинкой (мать не садилась за шитье со времен второго президентского срока Буша-старшего), а также с электрической пишущей машинкой «Оливетти-Ундервуд», которую признали неоперабельной после того, как Керк ненароком залил ей в нутро шипучий коктейль. Каморка не отапливалась и вечно дышала холодом, даже в это раннее утро на исходе июня. Глаза у Керка аж закатились в затылок: ему снилось, будто он, еще школяром, не может открыть кодовый замок своего шкафчика в раздевалке спортзала. В седьмой раз он поворачивал замок на один шаг вправо, затем на два влево и опять на один вправо, как вдруг белая вспышка молнии залила раздевалку ослепительным светом. Вслед за этим, так же внезапно, его мирок полностью окутала тьма.
Вспышки не прекращались: все вокруг то загоралось белизной, то утопало в непроглядной мгле, снова и снова. Однако при всем при этом громовержец Тор почему-то не рокотал в своих гулких далеких ущельях.
– Керк? Керквуд?
Отец. Фрэнк Уллен резко щелкал выключателем верхнего света – именно такой ему виделась развеселая побудка.
– Ты же вчера не шутил, сын? – начал Фрэнк и запел: – «Керквуд, Керквуд, дай же мне свой ответ».
– По поводу? – прохрипел Керк.
– По поводу сборов на Марс. Откажешься от своих слов – я отвалю. Подтвердишь – и мы начнем твой день рождения так, как подобает бесстрашным и свободным мужам из рода Улленов.
Какой, к черту, Марс? В голове у Керка замерцало сознание, и он вспомнил. Сегодня ему девятнадцать. Вчера после ужина он спросил отца, смогут ли они завтра поутру заняться серфингом, как в тот день, когда ему стукнуло десять, и потом еще раз, на его тринадцатилетие.
– Не вопрос! – ответил отец.
Прогноз погоды обещал подходящие условия. На Марс-Бич с юго-запада надвигался свелл{28}.
Фрэнка Уллена несколько удивила просьба сына. Керк давненько не составлял ему компанию на воде. Превратившись из школяра в студента, этот Мистер Колледж больше не стремился бросать вызов стихиям. Фрэнк попытался вспомнить, когда они в последний раз вместе седлали волны. Два? Три года назад?
Вызвать в памяти распорядок сегодняшнего дня Керк сумел не сразу, потому как только-только высвободился из дымки снов. День рождения – не день рождения, но в десять утра, как штык, нужно приступать к работе: на лето Керк устроился администратором в гольф-клуб. Который час? Шесть пятнадцать? Ладно, пойдет. Насколько он знал, у отца оставался только один бизнес – новый мини-маркет на бульваре Блафф. Да, успеть вполне реально. Можно попрыгать на волнах пару часов с лишком. Ну или до тех пор, пока плечи не повыбивает.
Славно было бы вдвоем вернуться на воду: Непотопляемые Уллен и Сын, Властители Морей. На воде отец Керка был в родной стихии, по утрам его серф не высыхал. Проблемы в бизнесе, домашние склоки, абсолютно все рутинные заморочки, которые вспыхивали непредсказуемо, как мелкие низовые пожары, – все оставалось на берегу. Керк горячо любил маму и сестер – не меньше, чем саму жизнь, – но давным-давно смирился с тем, что женская половина семьи подобна скрипучему колесу на ухабистой дороге. Отец, вожак прайда, исполнял две обязанности – кормильца и миротворца, причем без выходных. Неудивительно, что серфинг служил ему не только для поддержания физической формы, но и для ментально-астральной терапии. Для Керка этот выезд с отцом обещал стать объединяющим знаком доверия, чисто мужским сговором, именинным объятием с классическими похлопываниями по спине: мол, в курсе только мы двое, ты и я. Назовите хотя бы одну семью, где отцу и сыну не нужны такие моменты.
– Лады, – зевнул Керк, потягиваясь. – Я в деле.
– Хочешь в тепле понежиться – это законом не запрещено.
– Погнали.
– Точно?
– Похоже, теперь ты сам хочешь отмазаться?
– Ни в коем разе, дурила.
– Тогда я с тобой.
– Отлично. Завтрак – как для дальнобойщика. Готовность – двенадцать минут.
Фрэнк исчез, оставив за спиной включенный свет, от которого сын щурился, чтобы не ослепнуть.
Завтрак был – просто объедение, впрочем, как всегда. Утром на кухне никто не мог тягаться с Фрэнком. Его козырем был хронометраж. Польские колбаски подавались на стол прямо с плиты, разогретые булочки уже просили масла, старая кофеварка «Мистер Кофе» в нужный момент выдавала ровно восемь чашек утреннего напитка, яйца получались исключительно в мешочек – желтки лились золотом. А вот ужины отцу не удавались: как видно, ему претило сложа руки ждать, пока прожарится рулька или сварится картофель. Это было не в его характере. Фрэнк Уллен предпочитал стремительность: раз-два – и готово, подано, съедено; когда подрастали дети и семья жила по четкому распорядку, ежедневные завтраки превращались в аттракцион, а за столом велись жаркие (иногда слишком жаркие) беседы, насыщенные, как дозволяемое детям с третьего класса горячее отцовское какао с капелькой кофе. Теперь же мама спала допоздна и к завтраку не выходила, Крис уехала в Сан-Диего к своему бойфренду, а Дора объявила, что будет приходить и уходить, когда пожелает, и никто ей не указ. Поэтому сегодня за столом сидели только мужчины в мешковатых серферских толстовках, и притом немытые: какой смысл идти под душ, если все равно полезешь в воду?
Читать бесплатно другие книги:
