Мой бывший бывший. Книга 2 Шэй Джина
Я была уверена, что смогу взять себя в руки, но оказавшись так близко к неприятному, наглядно ощущаю, что все, что касается Ветрова – крайне быстро портит мне настроение. Буквально в считанные секунды.
Теплые руки ложатся на мои плечи – это Ник уже вышел из домика, спустился ко мне и привлек к себе, заметив, на что именно я смотрю.
– Все будет хорошо, – обещает он мне ласково, – я не дам ему испортить наши выходные. Веришь?
– Верю, – киваю я, ощущая себя лютой стервой. Ну, а кто еще будет врать так просто, не моргнув и глазом, да еще и мужчине, с которым встречается?
Но, что поделать, если правда в моем случае вообще не вариант?
Я боюсь появления Ветрова как-то иррационально, не логично, будто бы он может сидеть и ждать нас где-нибудь в кустах.
Хотя логично же было бы встретить нас здесь, у домиков, раз и он тут. Или он внезапно приехал "вслепую" и снял коттедж напротив нас случайно? Ой, не верю я в такие случайности.
И тем не менее, факт остается фактом. Ветров не выходит к нам навстречу, не выпрыгивает из кустов, такое ощущение, что его тут и не было, а его тачка приехала в этот конный клуб сама по себе.
Ага, до чего я еще, интересно, по нервяку могу додуматься? Что это машина меня преследует? Ну, просто "Кристина" Стивена Кинга, только наоборот.
Через десять минут, как Нику отзванивается секретарь клуба, проверяющая, приехали ли мы на базу клуба, заселились ли, помним ли о записи на занятие у детского тренера, к нам бодрым шагом прибегает невысокая девушка с длиннющей косой и светлыми глазами. Перехватывает буквально на полпути к одной гнедой красотке.
– Здравствуйте, – энергично приветствует нас сие дивное создание в джинсовом комбинезоне под незастегнутой ветровкой, – я – Олеся, и я ваш экскурсовод от клуба.
– Вы, наверное, что-то путаете, мы не заказывали экскурсовода, – меланхолично откликается Ник, явно имеющий немалый опыт в отказе от навязывания услуг.
Хах, а ведь Артемис мне казался таким приличным местом. Надо же, и тут эти добавочные… экскурсоводы, которые потом окажутся «за дополнительную плату».
– То есть как? – девушка аж теряется от таких волшебных новостей. – Маша Титова – это разве не вы? – она так упрямо уставляется на Маруську, что даже я на пару секунд начинаю задумываться на тему, а не могла ли моя дочь взять и заказать себе экскурсовода.
Ага. В восемь лет!
– Ну, допустим, мы, – веско откликаюсь я, тоном намекая, что успех со мной будет ничуть не более значителен, чем с Ником. Я тоже упрямая дамочка. И умею посылать очень многих.
Жаль, Ветрова не умею…
– Услуги экскурсовод-инструктора предоставляются в составе уже оплаченного вами пробного детского урока, – тут же встряхивается Олеся, – я объясню вам правила техники безопасности, покажу нашу территорию и… – девушка коварно бросает взгляд на мою уже надувшуюся от осознания собственной значимости Маруську, – отведу вас в конюшню, куда без инструктора не пускают.
– А лошадку покормить дадут? – у Маруськи вспыхивают глаза.
– Ну, если вы будете хорошо себя вести, юная леди… – хмыкает Олеся, уже явно понявшая, где в нашей дивной цепочке самое слабое звено.
– Ма-а-ам! – Маруська оборачивается ко мне, будто у неё вдруг зачесалась телепатия, и она точно знает, что я все-таки хочу как-то уклониться от получения этого подарка судьбы.
Хочу, да.
Но возбужденная от предвкушения мордашка моей дочери – это страшное оружие.
От идеи романтично и праздно пошататься в компании Ника по территории клуба те полтора часа, что оставались у нас до занятия, мне приходится отказаться.
«Артемис» и вправду оказывается очень приличным клубом. По крайней мере, на вид. Территория между левадами и манежами выглядит ухоженной. Даже очень. Будто местные дворники учитывают каждый листик, что может упасть на эту дорожку или газон. Учитывают и тут же прячут, от глаз гостей подальше.
Олеся до того бодра и энергична, что и я, и Ник начинаем коситься на неё с любопытством уже на пятнадцатой минуте нашей экскурсии.
Особенно подбадривает меня внимание Ника – значит, и он находит нашу инструкторшу какой-то подозрительной. А может, ему столько баек про коней не рассказывали, сколько сейчас рассказывают Маруське?
Нет, в этом разговорчивом вдохновении ощущается совершенно твердая финансовая заинтересованность.
Чувствую я, что половину стоимости того занятия, что я предоплатила, составляют услуги вот этой вот девочки, которая совершенно случайно – какая-нибудь племянница директора, и уволить её нельзя и нужно всячески способствовать карьерным успехам…
А могла бы просто показать, где тут можно накормить яблоком этого чертового пони, а поглазели бы по сторонам мы сами. Бесплатно!
Голос очень прижимистой внутренней экономки удается заткнуть с большим трудом. В конце концов, Маруська, вон, слушает Олесю, чуть ли не рот открыла от любопытства, уже дважды просила ей рассказать что-нибудь еще про лошадок, значит, определенную часть своих денег Олеся точно отработала. Да и вообще, судя по легкой улыбке на губах нашей сопровождающей, для взрослых у неё найдется баек не меньше.
Надо будет спросить, что ли, когда Маруська будет кататься…
Олеся же наверняка рассчитывает на какие-то чаевые, да?
Нас проводят мимо пастбища – тут мы с Маруськой синхронно вытягиваем головы, чтобы высмотреть ту самую черную красотку, с белой гривой.
– Красавца, – поправляет нас Олеся, когда мы вкратце описываем ей, в поисках кого оглядываем поле и постоянно оборачиваемся, замедляя движение, – Милорд у нас юноша. Очень милый, кстати, общительный. Его должны были забрать на выездку, хотите посмотреть?
Ну конечно, мы хотим! А зачем же мы еще, по-вашему, приперлись?
Маруська так радостно тащит меня вслед за Олесей, как неразряжающийся таран.
Ну конечно. Это же тот самый! Самый красивый.
Интересно, мне привиделось выражение легкого облегчения на лице Олеси или я что-то себе надумываю?
Боже, ну неужели Маруська наконец раскуклилась? В последнюю неделю я только чудом не согласилась-таки устроить ей встречу с Ветровым, уж больно печальный был у Плюшки вид в среду и четверг.
Боже, как же я ненавидела – и себя, за то что не нашла никакого другого объяснения для своей дочери, чем правда, и Ветрова, которого мне совершенно не хочется никак оправдывать. Он в этом виноват, точка!
Впрочем, если бы дело дошло до апатии, пожалуй, тут я бы не выдержала. Наверное, все-таки поговорила с бусинкой и согласилась бы на эту дурацкую встречу.
И тряслась бы как припадочная, боясь, что Ветров начнет её прессовать сейчас, когда она совершенно к этому уязвима.
Слава богу, что до этого не дошло.
Глаза у Маруськи очень искренне горят, когда она, стиснув пальцы на белой перекладине ограды левады, любуется, как белогривый Милорд чеканит шаг на песке, высоко задирая колени. Или запястья?
Я только примерно проглядывала анатомию лошадей, и на память сейчас вспоминаю только одно: таки между задними ногами и передними у лошади есть разница.
Милорд красуется, это очевидно, и в сторону нас – его зрителей – косится любопытным темным глазом, но всадник заставляет его заняться делом, недовольно хлопая по шее и требуя сосредоточения.
Сейчас, когда Милорд оказывается так близко к нам, не залюбоваться им просто невозможно. Он оказывается даже еще красивей, чем показался нам издалека. Грациозный, сильный и… Действительно послушный. По крайней мере, наездника он слушается так, что на мой непредвзятый и неопытный вкус, даже не придерешься.
Хотя Ник как-то странно хмурится, но я не настолько разбираюсь в этих всех нюансах выездки, чтобы понимать, что именно мой опытный спутник находит неудовлетворительным. Спрошу, когда Милорд закончит, пока Маруська будет кормить того пони, что ей разрешат.
Выездка, на самом деле, – занимательный процесс.
Конь движется так, будто приплясывает или марширует, или все это делает одновременно. Мужик, что сидит на нем, нас не особенно и занимает. Что там особого? Ну, черная ковбойская шляпа, ну, пафосная бандана, повязана самым бандитским образом – так, что закрывает половину лица. Этот парень – из тех, кто тут устраивает шоу для случайных визитеров, он должен выглядеть вот так, с помпой, чтобы заинтересованные клиенточки потом записывались к нему на тренировки.
Пофиг на мужика. Конь интереснее!
Вот и Маруська сейчас со мной наверняка согласится.
Хотя осанка у всадника очень даже – твердая такая. Уверенная… Наверняка многие из подобравшихся к заборчику левады зрительниц на неё и на эту сквозящую в обращении с конем твердость подзалипли. Но закрытая темной банданой физиономия у меня все-таки вызывает подозрения. Что там за комплексы, что понадобилось прятать лицо? Или «цените мои профессиональные качества, а не морду моего лица»?
Когда Милорд вдруг останавливается напротив нас, Маруська возбужденно попискивает. Тот самый оказывается к ней настолько близко, что только через заборчик перемахни – и можно будет потрогать…
На всякий случай я прихватываю свою Плюшку за капюшон курточки. Я, конечно, знаю свою дочь, и она у меня девушка исполнительная – нарушать предписания не любит от слова совсем, но… Кто знает… Тот самый же!
А меж тем, легко и непринужденно всадник спрыгивает с коня, передавая поводья кому-то из тут же подскочивших работников.
И шагает в нашу сторону удивительно знакомым шагом.
А я милого узнаю по походке, блин!
Узнала. Жаль только, поздно. За сковородкой бежать поздно!
На солидарность коня, я, понятное дело, уже не рассчитываю.
7. Необходимость поражения
Господи, и как у меня из головы вылетело, что да, он занимался конным спортом, по настоянию матери и занимался. И конкуром, и выездкой, правда, бросил лет в восемнадцать, но… Судя по всему, вернулся к этому хобби уже после нашего развода. В седле Милорда он держался уж больно уверенно.
Спланировал. Все четко спланировал, от навязанной нам болтливой Олеси – теперь четко ясно, в чьих именно чаевых она была заинтересована, – до вот этого неторопливого шага к нам. Вальяжного. Самоуверенного.
Наверное, именно так чувствовала себя идущая по углям и ножам русалочка. Парадокс: шагает к нашу сторону Ветров, причем твердо так топчется темными сапогами по светлому песку, а кровью от каждого шага истекаю я. Будто каждый шаг – это удар топором именно по моей шее.
Когда уже моя голова наконец отвалится, а?
Лучше б никогда, ведь это будет означать, что я сдалась и проиграла в этой войне. Ему – не проиграю. Не мою дочь.
Осталось понять: как сейчас выиграть?
– И-и-и-и… – Маруська это даже не выдыхает, она это попискивает, судя по напрягшимся, как у ловчей плечикам, моя дочь сейчас словила что-то вроде фанатской эйфории.
Еще бы она её не словила.
Такой! умелый! наездник! И к нам идет!!!
Конечно тут будет: И-и-и-и!
По крайней мере – я в семь лет, очутившись со свежевознесенным мини-кумиром, тоже так бы и пищала. А в те времена кумиром мог стать даже дяденька, что поднял двух взрослых тетенек, хотя уж я-то точно не мечтала о тяжелой атлетике. И даже о тяжелоатлете не мечтала, мне было рано. А вот восхищаться – это мы могли. Вот и Маруська сейчас именно что восхищается.
Ну и конечно, это я узнаю Ветрова по походке, а чуть он приближается – и по слишком приметным глазам, а вот Маруська – нет. Она с открытым ртом смотрит на «дядю-наездника», что уже подошел к забору и настолько беззаботно через него перелез, будто целыми днями только этим и занимается. По глазам моей дочери можно понять: она явно раздумывает, как бы незаметненько оторвать от этого самого дяди кусочек на память о таком знаменательном знакомстве.
А потом Ветров спускает со своей наглой морды бандану, а я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не стиснуть плечи Маруськи сильнее.
Вот бы матом его обложить…
Жаль, я таких матерных слов не знаю, которые бы подошли ситуации.
Он снова загнал меня в угол. Буквально, не оставил даже шанса уклониться от встречи с ним.
– Здравствуй, солнышко, – негромко произносит Ветров, опускаясь на корточки и заглядывая Маруське в лицо, – ты даже не представляешь, как я по тебе скучал…
Сухое пощелкивание мыслей внутри я бы предпочла не слышать.
Да, я вижу, что он не врет.
Ну, или по крайней мере, очень старается не врать.
Он со мной не заговорил – это хорошо, я бы не хотела вызвериться на него при Маруське, а я могу: все, на что меня сейчас хватает, – это молчать с перекошенной миной, торопливо затыкая все всплывающие на поверхность памяти крепкие междометия себе за пазуху. Нельзя сейчас. Не при Маруське. Остальная куча народу вокруг вроде как не в счет.
А вот хватку на плечах Плюшки можно и ослабить – от такого у неё могут остаться синяки, а на следующей неделе должна быть какая-то прививка. Разбирайся потом со школьным психологом, что у нас в семье не так, по мнению школьной медсестры.
Маруська стоит столбиком. И мелко дрожит. И, насколько я успеваю заметить, сжимает и разжимает кулачки, будто пытаясь понять, что ей делать.
Бить или не бить? Обнять или не обнять?
– Малышка… – и почему Ветров с его-то чутьем на тонкий лед и опасность не пошел в саперы? Хотя его осторожный тон – лишнее доказательство, что по крайней мере для Маруськи он очень старается выглядеть виноватым и хорошим.
Или все-таки не только выглядеть?
Я не успеваю ничего сказать и вклиниться между дочерью и Ветровым, сгладив острые углы. Потому что Маруська вдруг принимает решение в своей внутренней дилемме, и совсем не то, какое от неё кто-либо ожидал. Моя Бусинка резко дергается, выворачиваясь из моих рук, врезается в Ветрова с размаху – не с обнимашками, нет, хотя он на это и явно надеялся. Она толкает его в плечи, заставляя пошатнуться, – как он не растянулся на земле, для меня остается загадкой, – а потом пулей уносится прочь, в сторону крашенной красной краской высокой конюшни.
– Машка! – я только и успеваю её окликнуть, от удивления – даже не домашним именем, а официальным, только моя Плюшка даже не оборачивается.
Шах и мат.
Что примечательно – никакого удовлетворения. Только сильнее клокочет внутри горечь. Потому что, может быть, Ветров и последний гад и сволочь, только вот это с Маруськой происходит из-за меня. Я ей сказала…
– Вика… – Ник и Яр окликают меня синхронно, когда я бросаюсь вслед за дочерью. Один – озабоченно, второй – даже виновато. Впрочем, мне сейчас не до триумфа, меня занимает только Маруська, эти двое могут и подождать.
– Оставайтесь тут, – бросаю я через плечо, – оба. Вы сейчас только помешаете.
Господи, только бы она не убежала далеко. Как я её здесь найду потом? Это же маленькая вселенная посреди высокого елового леса. Экологичненько и красивенько, но озабоченной матери маленькой единорожки, которая и без нервного напряжения особо не смотрит по сторонам и летит не разбирая дороги, – не очень-то спокойно.
А еще – господи, дай мне, пожалуйста, нужные слова. Такие, какие точно спасут ситуацию, сгладят её до допустимого уровня.
Потому что вот сию секунду я совершенно не представляю, как мне мою дочь успокоить.
Маруськи не хватает на дальний забег – слава всем богам. Но хватает на то, чтобы найти самую дальнюю конюшню, ту самую, у которой даже персонала не пасется, и нырнуть в неё, чтоб потом не вынырнуть.
Без инструктора не пускают, говорите?
Раздолбайство – это всеобщий бич, даже вот таких вот претенциозных заведений, как конно-спортивный клуб «Артемис», на сайте которого гордо висит расписание всероссийских соревнований по конкуру, которые проводятся на их базе.
От такого резкого скоростного забега у меня начинает покалывать в боку. И все же перехожу на медленный шаг при виде моей дочери, отчаянно мечущейся по чистенькому коридору между пустыми стойлами в поисках, где бы ей спрятаться от нас всех, безмозглых взрослых, подальше.
Не находит – и прижимается к стене спиной, глядя на меня глазами отчаянного, загнанного в угол зайца.
Господи, первый раз она так на меня смотрит…
И вот теперь сбежать хочется уже мне, только за такое точно надо будет расстрелять без суда и следствия. Пасуют и бегут от проблем маленькие девочки. Мама должна уметь это все разруливать.
И побыстрее. Чем быстрее разрулишь, тем меньше непоправимого ущерба случится.
– Бусь, ну что ты? – к Маруське я приближаюсь медленно – не хочу спугнуть своего зайчонка. Метнется она под моими руками – и поминай, как звали, только и уповай, что успеешь схватить вертлявую егозу за тот же капюшон. А не получится – придется снова носиться по территории клуба, пугая посетителей своей обеспокоенной физиономией.
Между нами остается всего один шаг, и это расстояние – как минное поле, на которое ступишь – и точно рванет. Но мы попробуем по-другому.
Я опускаюсь на корточки, чтобы видеть Маруськины глаза и не смотреть на неё свысока. Иногда взрослый авторитет совсем не нужен.
Свои ладони я к Маруське протягиваю как-то сама. Без особого умысла – просто предлагая.
Хочешь где-то спрятаться – давай тебя спрячу я.
Со мной у мамы такое срабатывало.
Правда и фееричный папа в моей жизни так и не появился. Хотя нельзя ведь сказать, что я его не ждала. И хорошо, что не появился. А вот с Ветровым так уже не будет.
Приглашением Маруська воспользоваться не спешит, раздумывает, но и я так быстро не сдаюсь – двигаюсь по «минному полю» медленно, по чуть-чуть сокращая расстояние. Нам нужен диалог или хоть какое-то сближение для начала, чтобы разбавить этот страх. Чтобы она поняла: я не заставлю её выбирать, мне это не нужно. Я никогда этого не хотела. Поэтому даже не портила её мечты собственными воспоминаниями о Ветрове. Ведь папой он может быть лучше, чем мужем. Даже если не знает, что он – папа.
С женой можно развестись, и она легко становится чужим человеком. Ребенок при разводе все равно остается общим.
– Солнышко…
В какой-то момент Маруська отворачивается и утыкается лбом в бревенчатую стену. Хорошая возможность, чтобы сделать марш-бросок и обнять, наконец, Плюшку за колючие худенькие плечики.
Вопреки моим ожиданиям, Плюшка не сопротивляется, как это у неё бывает, когда она дуется на меня, – стоит этаким пассивно сопротивляющимся объятиям Буратиной.
Нет. В этот раз она сама прижимается ко мне, крепко-крепко вцепляясь ладошками в мои руки. Уже хорошо – маму мы не боимся.
Осталось только поговорить.
– Не бойся, солнышко мое, – тихонько шепчу я, стискивая Маруську крепче, – ничего не бойся. Я рядом. И всегда буду.
Пальчики Маруськи сжимаются на моих запястьях так отчаянно, будто я её спасательный круг, и она вот-вот уйдет под воду.
– А он… Он меня сейчас не заберет? – тихонько, так, что я аж вслушиваюсь, чтобы разобрать её шепот, спрашивает меня Маруська.
Вот оно, блин. То, из-за чего мне хочется сдохнуть. Всего-то нечаянно ляпнула правду на вопрос дочери «Мам, а почему ты плачешь?» – и вот сколько последствий. Кто меня тянул за язык, а?
У Маруськи уже, поди, в голове красочная картинка, где Ветров хватает её в охапку и запихивает в свою машину, уезжая в закат. Можно сделать поправку на коня, суть от этого не меняется.
– Нет, солнышко, – обнять бы её еще крепче, чтобы уж самой поверить в то, что говорю, да только, боюсь, у мелкой моей затрещат её хрупкие косточки, – не заберет.
– А потом? – тихо озадачивает меня Маруська, как и многие дети умеющая формулировкой вопроса поставить в тупик. Что лучше – сладкая ложь сейчас или горькая правда потом? Ведь он может же… Как бы отчаянно я ни боролась, в моем случае это всего лишь дон-кихотская попытка устроить спарринг с мельницей.
Мама всесильная потом так запросто станет мамой-обманщицей. И какой смысл у этого вранья в этом случае?
И все-таки…
– И потом не заберет, – отрезаю я, и все-таки стискиваю свою дочь в руках еще крепче, – он просто увидит, какая я на него злая, и тут же передумает.
Ветров – и передумает, ага. У него же самое любимое развлечение – рушить мою жизнь до самого основания.
Вот только Плюшке этого лучше не знать. С неё хватит нашей правды!
Она и так тихонько похныкивает, утыкаясь носом в сгиб моего локтя. Ну вот, теперь мы еще и ревем. Вот и где то космическое материнское прозрение, когда его так не хватает?
– Плюш, – я осторожно разворачиваю дочь к себе, усаживая её на колено, пробегаюсь пальцами по щеке, стирая слезинку, – ты все еще боишься?
Маруська молчит, но еле-еле дергает из стороны в сторону острым, таким моим подбородком. Еще и плачет молча, прикусив губешку, выпуская из меня еще порцию свежей крови. Упрямо хмурится, типа «Вот еще, буду я бояться».
Бойцовый мой мышонок, уж насколько все проще было бы, если бы ты была принцессой. У принцесс эмоции наружу, они поплакали, а потом поправили корону и полетели дальше. А моя мышка ищет себе норку-укрытие.
– Ты по нему соскучилась? – тихо спрашиваю я и замечаю, как Маруська спешно прячет взгляд и покачивает головой во второй раз. Она уже в том возрасте, когда можно осознанно врать, хоть и получается это фигово. Значит – соскучилась. Даже очень. И даже боится мне это показать, хотя я ведь точно не хотела, чтобы моя дочь поддерживала меня вот так.
Совсем я съехала с катушек с этими разборками.
Вот только как мне принимать необходимое решение, зная, что на самом деле хочет Ветров?
Ведь любая встреча с Маруськой для него – как тур игры в покер, в котором любая улыбка моей дочери – это для него удачная карта в его комбинации.
Да, мнение ребенка учитывают в суде, даже если он десятилетнего возраста не достиг, – вызывают там представителя органов опеки, вот это все, но…
Но Маруське нравится папа.
И условия проживания у него лучше.
Не говоря уже о том, что связей больше.
И на чьей стороне будет суд?
Да, мой адвокат бодро обещает мне победу, но что еще он может обещать-то?
Я кусаю щеку изнутри, глядя на враз потухшую мордашку моей дочери. Еще полчаса назад она светилась предвкушением, а теперь – кажется, что выходные испорчены бесповоротно.
Если смотреть правде в глаза, то что я вообще могу поменять в этой ситуации? Мой единственный рычаг – сама Маруська, и пользоваться ею – это совершенно противозаконно. Я ведь не хотела насолить Ветрову, хотела только защитить свое…
– Мне кажется, папа очень хотел тебе понравиться, – негромко и очень осторожно произношу я, играя в капитана Очевидность. Конечно, хотел. Не для меня же он выпендривался, в конце концов, – забавно, что ему тоже Милорд понравился, да?
Дочь косится на меня и снова прячет лицо, зарываясь в свитер на моей груди. Вся и мелодика в том, что ей понравилось выступление Ветрова. И насчет совпадения вкусов – тут Ветров тоже попал в самую точку, Маруське это и правда нравится как факт.
Еще бы – папу она почти не знает, но все равно – так сошлось!
И её просто выжигает необходимость войны с заветным папой. Моей войны!
– Солнышко, все хорошо, – шепчу я, утыкаясь губами в мягкие темные волосы у её виска, – я не прошу тебя выбирать. Если ты хочешь поболтать с папой – я на тебя не обижусь. И он тебя от меня не украдет. Он же у тебя не бандит.
Сволочь только, самая последняя, но это все-таки – лишь для меня. Эксклюзив и все такое.
Маруська все еще упрямо кусает губу. Будто сомневается, что я ей говорю правду. Приплыли, блин!
А что я могу? Только еще раз крепче обнять, чтобы никто даже не попытался сейчас ей навредить.
– Ну, или хочешь, поедем домой? – предлагаю я кардинальный метод поменять ситуацию. Как я и думала, он оказывает нужный мне эффект. Плюшка напрягается, явно сбрасывая эту растерянность и начиная взвешивать минусы этого радикального решения. Отлично вышло вывести её из этого депрессивного ступора.
Как это домой, а как же покататься? Мы ж за этим сюда приехали!
Да и папа – мы на него, конечно, злимся, с мамой за компанию, но… Хочется же поболтать. Хотя бы! Раз уж мама не против…
И, ой, как маме страшно быть не против…
– Ну что, Плюшка, поехали? – тереблю я дочь за рукав курточки. – Пошли вещи обратно в машину к дяде Нику запихнем и…
– Не-е-ет, – Маруська мотает головой, наконец-то раскукливаясь, – дядя Ник обидится.
И ты даже не представляешь, как…
– Ну, он же на меня обидится, – фыркаю я, – хотя, если ты хочешь остаться… Тогда нам надо идти к тренеру. У тебя занятие через полчаса.
Последний шмыг немножко красным носиком – я вытягиваю из кармана своей куртки пачку бумажных платочков, чтоб мое чудовище высморкалось, – и Маруська тянет меня в обратную сторону, к дверям конюшни, в которых на нас зависает… Олеся. Вид у неё виноватый. Но, судя по всему, именно благодаря ей нас не шуганул вот тот бородатый мордатый мужик, что стоит чуть поодаль за её спиной. По крайней мере, на меня он смотрит мрачно, будто я не в пустую конюшню зашла, а в святая святых, в которой он хранит священный Грааль, не меньше.
Пофиг.
Главное, что Маруськина теплая ладошка лежит в моей руке, её мордашка потихоньку светлеет – мысли о долгожданном катании все-таки вытесняют из головы мысли плохие, и этот выходной еще можно спасти. Ну, по крайней мере, я в это верю.
– Кстати, насчет папы я не пошутила, – негромко замечаю я, чтобы закрепить эту информацию, – если тебе хочется – и раз уж он уже приехал, я скажу ему, что вам можно погулять.
Маруська сначала сбивается с шага, потом смотрит на меня, и снова начинает шагать вперед, к той самой леваде, где перед нами выделывался на Милорде Ветров. Шаг у неё становится еще бодрее.
Мне бы такое настроение. Я вот это свое поражение принимаю, только стиснув зубы покрепче и стараясь не представлять физиономию удовлетворенного очередной победой Ветрова.
Это ради Маруськи. Только для неё. А на него мне плевать.
Ох, пожалею я об этом разрешении, ой, как пожалею.
Только не догадываюсь, насколько быстро…
8. Спорщики
– Ты не представляешь, насколько я задолбался тебя видеть, Ярослав Олегович, – хрипло роняет Ольшанский, явно подумывающий о более крепких эпитетах в моей адрес, – Тебе же тысячу раз говорено, чтоб до суда ты к Маше не приближался. Так какого же хр… черта ты приперся?
Такого черта, что не собирался позволять тебе, Николай Андреевич, подкатывать к моей женщине через моего же ребенка.
Хотя черта с два я тебе это озвучу, ты так забавно пыхтишь, что твою агонию я просто обязан продлить еще на четверть часа.
От Ольшанского и вправду веет нешуточной злостью, будто здесь я посягаю на его территорию. Хотя почему это «будто»? Так оно и есть.
Я действительно посягаю. Правда, с моей точки зрения, эта «территория» изначально была моей, и всяким оккупантам желательно уже осознать собственную ошибку и убраться подальше. Потому что мое терпение не отличается такой уж особой эластичностью.
Мои пальцы мнут и перетирают друг между другом твердый фетровый край шляпы, тем самым донося до меня дивную истину – я нервничаю. Я действительно нервничаю. Но, разумеется, не Ольшанский тому причиной, многовато чести…
В той стороне, куда унесло Машутку и Вику, никого не видно, кроме пары хмурых конюхов. По крайней мере, ни той, ни другой все еще не видать. И если бы не было прямого Викиного запрета, я бы сейчас уже шагал в ту сторону, мне же приходится стоять на месте и всячески игнорировать с каждой секундой все более распаляющегося противника.
В конце концов, Вике и вправду лучше знать, как разрешать заваренную мной ситуацию. Все-таки, стоило начать со звонка. Хотя, толком и не знаю, что бы это поменяло. Слишком уж крепко Викки уперлась в свое.
Все-таки я её уже основательно достал…
– Интересно, если я тебе по морде дам, Вика сильно расстроится? – задумчиво произносит Ольшанский, уже будто и не обращаясь ко мне вовсе. – Мне почему-то кажется, что только спасибо скажет.
Много слов – мало дела. Хотел бы дать по морде – дал бы, еще когда я только открыл лицо. Ну, или когда убежала Машутка – была возможность изобразить из себя рыцаря-заступника. Сейчас – уже поздно.
Своим мыслям ухмыляюсь невозмутимо. Наблюдать за попытками Николая добиться от меня реакции – даже забавно, только беспокойство одолевает меня сильнее.
Девочек все еще нет.
Интересно – сколько времени потребуется Викки для разговора с Машуткой? И вернется ли она после этого разговора сюда, или сразу, избегая моей компании, уйдет по своим делам? Я, конечно, догоню – я уже успел разнюхать, в какой леваде назначено Машуткино первое занятие, но все равно… Хочется, чтобы расклад был иным. Все и так пошло через одно место, потому что я все-таки надеялся, что дочь не будет от меня бегать. Может быть, надуется, отвернется, спрячется за маму, но такой побег я предполагал в последнюю очередь.
Черт!
Только бы не сделать еще хуже. Как показывает практика, в этом направлении дно не достигается никогда. Хуже можно делать абсолютно всегда.
У нас с Николаем что-то вроде патовой ситуации, когда оба мы стоим и ждем, не двигаясь с места.
– А наездник из тебя, кстати, паршивый, – вскользь, но уже точно доведенный до ручки моим игнором, роняет Ольшанский, – может, на девочку тебе и удалось произвести впечатление, но только потому, что она не разбирается.
Я кошусь на него и насмешливо улыбаюсь. Ладно, твоя взяла, Николай Андреевич, поговорим. Сделаем вид, что я повелся на этот дешевый развод.
– Значит, ты разбираешься? – фыркаю я, сбивая с локтя приземлившуюся на него пылинку. – И конечно же, в седле ты держишься лучше?
– Лучше тебя держаться не сложно, – Ольшанский как мальчишка, тут же закусывает удила. Боже, как ему не терпится со мной помериться хоть чем-нибудь, аж смешно. Да, достал я тут не только Вику. И это ведь Ник еще не знает ни о чем. Ни о поцелуях у Викиного подъезда, ни о моих методах ведения переговоров. Знал бы – уже бы, поди, от бешенства собственную челюсть проглотил.
Я закатываю глаза, красноречиво и без слов обозначая, что брехать каждый может, а ты пойди и оседлай Милорда, этого манерного стервеца, которого я с утра окучивал, налаживая хоть какой-то контакт. Чтобы не просто сесть и кружок проехаться по леваде, а поработать в нормальном режиме.
Да, конь был вполне коммуникабельный. Но под незнакомыми наездниками начинал заплетаться в уже знакомых конечностях, поэтому мы и знакомились – и между собой, и с ногами Милорда, оба сразу и в торопливом порядке, но все вышло неплохо.
Еще бы знать, понравилось ли Машутке наше с Милордом выступления. Мне показалось, что даже очень…
– Может, поспорим, раз уж ты так в себе уверен? – Ольшанский никак не может уняться – впрочем, оно и понятно. Я тоже никуда со своего места испаряться не спешу. – Это, конечно, не равно тому, чтоб дать тебе по морде, но мне все равно очень хочется поставить тебя на место.
Такое ощущение, что ты до этого дорос, Ник.
Я склоняю голову набок, разглядывая своего противника. Судя по глазам, он что-то задумал. Я был бы очень в нем разочарован, если бы этого предвкушения не было. В конце концов, когда соперник не может продумать линию своего поведения хоть на пару шагов вперед, играть с ним становится неимоверно скучно.
Читать бесплатно другие книги:
