Мчащиеся мустанги Брэнд Макс

Глава 1
Польза для дома

Том Глостер распахивал землю в пойме реки, по обоим ее берегам. Старшим братьям достались участки повыше и полегче, кроме того, они пасли стадо, гоняли скот на рынок, бывали на ярмарках и родео. А Тому только и оставалось, что потеть здесь – поднимать залежь шириной не более пары сотен ярдов, длиной почти в милю, где-то уже, где-то шире, но неизменно жирную, трудную для вспашки. Несколько лет назад здесь не было ничего, кроме зарослей кустарника, пока отца не осенило – он нашел работу для младшего сына.

Эта мысль ему пришла в голову не случайно – все остальное у Тома не получалось. Мать считала, из-за того, что у парня слишком доброе сердце, но отец называл его недотепой от рождения, с которым ничего не поделаешь. Том боялся причинить кому-нибудь боль, поэтому не желал учиться арканить скот, его трясло, когда животных клеймили раскаленным железом. Словом, он не годился для работы в седле, а потому был лишен прелестей свободной, деятельной и увлекательной жизни на пастбищах. Какой же ты мужчина, если не умеешь управляться с лассо?!

Были у Тома и другие недостатки. Например, он не любил мастерить. Просто не мог построить ограду, без того чтобы та не валилась из стороны в сторону. Не получалось и сколотить самую простую полку. Часами он глубокомысленно разглядывал вещь, которую требовалось всего-то чуть-чуть подправить.

Мать говорила, младшенький так долго раскачивается из-за того, что всегда взвешивает все за и против. А отец утверждал, что парень никак не примется за дело, поскольку не умеет думать.

Том был в семье пятым сыном и седьмым ребенком. Его рождение не вызвало большой радости. С самого начала он оказался просто лишним ртом, не более того. Только не для матери. Она была единственным близким ему человеком. Отец же был убежден, что малый не стоит даже того, чтобы его учить, и повторял: «Ученый дурак хуже безграмотного дурака».

И Том Глостер учился у матери. Она привила ему любовь к чтению, научила правильно писать. А он в свою очередь перенял ее манеру говорить – неторопливо, не повышая голоса, не употребляя бранных слов. Том вообще мало бывал среди мужчин, поэтому не перенял от них ни хорошего, ни плохого. Так в одиночестве и вырос – рослым сильным красивым парнем, правда, несколько медлительным. Остальные шестеро были в отца – смуглыми, темноволосыми. Он же унаследовал от матери светлые волосы и бледную кожу.

Так и получилось, что Том оказался привязанным к этой узкой, почти не продуваемой ветром лощине, которую сфокусированные склонами солнечные лучи превращали летом с утра до вечера в раскаленное пекло. Но все здесь было делом рук его одного. Лощина даже стала предметом его гордости – ибо тут он впервые обрел смысл своего существования. Он расчистил землю по обе стороны речки, повалил два стоявших по берегам напротив друг друга больших дерева, соорудил основание моста, соединившего обе полоски земли, а теперь вот орудовал плугом. В его распоряжении были старый чалый, словно выгоревший на солнце, мул и в одной упряжке с ним крепкий бычок.

Это была довольно необычная и страшно медлительная упряжка. Лемех плуга то и дело вонзался в спутанные клубки корней – ведь вспахивать пришлось самую что ни на есть трудную, нетронутую целину. Порой за целый час удавалось сделать лишь одну борозду длиной не более сотни ярдов. Плуг, дергаясь и протестующе скрипя, с трудом выдирался из корней. Время от времени ломался, и тогда Том Глостер смотрел на него, беспомощно опустив руки, потому что был не силен в ремонте таких вещей. В конце концов к нему спускался отец или кто-нибудь из братьев и, окинув его полным презрения взглядом, молча налаживал плуг. В семье на Тома уже давно махнули рукой.

Как бы то ни было, но у него были сильные руки и бесконечное терпение. Поэтому мало-помалу ему удалось проделать огромную работу. Он начинал трудиться с раннего утра и возвращался домой, когда садилось солнце. Его усталая упряжка плелась сама по себе позади. Том обладал странной властью над животными. Отец любил говорить, что малый понимает речь бессловесных тварей и потому, видите ли, не слишком охоч разговаривать с людьми! Но, поднимаясь каждый вечер в сумерках из долины, Том никогда не выглядел уставшим, а на лице его блуждала все та же, что и по утрам, слабая терпеливая улыбка. Некоторые были склонны считать ее насмешливой, но чаще даже незнакомые люди видели в ней отражение глубокого внутреннего спокойствия.

К тому времени, когда парень возвращался домой, ужин скорее всего уже заканчивался и ему мало чего оставалось, потому что, хотя мать и старалась приберечь что-нибудь для своего младшенького, остальные – здоровые, голодные, молодые – считали себя вправе смести со стола все до последней крошки. Если Том опаздывает, то наказывает сам себя. А как еще можно его научить? Правда, они были убеждены, что он никогда не научится. Слишком рассеянный, абсолютно не замечает времени. Злая на судьбу старшая сестра, которой перевалило за тридцать, а она все еще не была замужем, не раз повторяла, что Том каждый день заново узнает для себя две вещи: что солнце взошло и что солнце село. Том Глостер выслушивал подобные шутки без обиды, поэтому, если заходила речь о нем, все высказывались в его присутствии, хотя, правда, такое бывало не часто. В среде вечно занятых, без умолку болтающих членов семьи он выглядел эдаким безмолвным каменным истуканом. И когда возвращался, они, опершись локтями на стол, на котором не оставалось ни крошки даже овощей, равнодушно пожимали плечами.

Том обычно спокойно оглядывал присутствующих. Мать поднималась из-за стола поискать что-нибудь на кухне, но окрик главы семейства возвращал ее на место.

– Надо же когда-нибудь научить парня думать! А то так и останемся у него в няньках!

Тогда Том направлялся к хлебному ларцу, отыскивал там сушеные фиги, довольно жесткие, некоторые чуть подплесневевшие. Довольствовался ими, и казалось, ему все равно. Он ел что попадалось под руку, и никогда его невозмутимый взгляд не выражал разочарования или обиды.

Однако даже до самого заброшенного озерка в самом глухом лесу в конце концов долетает ветер, рябит воду. Так и в тот день сверху по тихой долине прокатился зычный голос. Снимая с лемеха полпуда спутавшихся корней, Том остановился, поднял голову и увидел наверху махавшего ему старшего брата.

Парень послушно поднялся наверх. Невыпряженные мул с бычком, как две собачонки, покорно плелись за хозяином.

– Кричу тебе полчаса! – раздраженно заметил Джим. – Что у тебя, черт побери, вата в ушах?

Том никак не отреагировал. Стоял и молчал. Он всегда таким образом отвечал на упреки, и, знаете ли, это действовало, особенно на незнакомых. Ибо в наступавшей заминке спокойный веселый взгляд начинал казаться значительным. Правда, домашним эта его манера была слишком хорошо известна.

– Чего молчишь, Том? Словно язык проглотил. Я охрип, пока докричался. Сегодня у тебя есть шанс сделать кое-что для дома! – произнес торжественно Джим.

Парень одобрительно кивнул. Ему всегда очень хотелось сделать что-то для семьи, потому что родные постоянно с издевкой напоминали, какой он плохой помощник. И если эти слова не оставляли отпечатка в душе, они тем не менее западали в сознание. Потому с геркулесовым терпением и отдавал все силы на расчистку речной поймы. Его усилия уже удвоили стоимость ранчо, однако никто не удосужился похвалить Тома за труд. Так что, когда он услышал о возможности как-то помочь родным, у него загорелись глаза.

– Знаешь серую кобылу Хэнка Райли?

– Не, – ответил Том.

– Не знаешь эту кобылу?

– Не.

– Убей меня, если ты вообще что-нибудь знаешь!

Том ждал. Ему нечего было сказать.

– Ладно, так или иначе, серая кобыла Райли сейчас в деревне. Он нашел парня, который купил ее, почти не глядя. Представляешь?

Лицо Тома не выражало никаких эмоций.

– Слушай, парень, – взревел разъяренный братец, – да ты ее знаешь! Это та самая кобыла, которая изуродовала плечо Пинку Лейси, а прошлой осенью искусала молодого Мильтона. Теперь вспомнил?

– Не, – повторил Том.

Джим глядел на него в полном отчаянии.

– Ладно, какая разница, – наконец пробормотал он, сдерживая рвавшиеся из горла ругательства и с горькой насмешкой глядя на брата. Что толку с того, если выпороть камень? – Тогда слушай, как было дело. Этот малый в чудной одежке является в деревню и спрашивает, нет ли у кого на продажу лошади, потому что его конь охромел. Джерри Питерс говорит ему, пусть спросит у Хэнка Райли, потому что тот продает приличную серую кобылу. Представляешь? Ну и чудак этот Питерс! Такие вот у него шуточки! Так или иначе, этот малый идет к Хэнку. Хэнк присматривается к нему и предлагает поменять кобылу на коня этого малого, потому что конь не хромой, а только немного загнан. В придачу к коню просит двести долларов. Так вот, малый, лишь взглянув на кобылу, не торгуясь, согласился. Само собой, он в жизни не видал таких лошадок. Выложил наличные, снял седло со своего коня, взял аркан и пошел к кобыле. Заарканил, даже оседлал. А потом она дала ему жизни! – Джим Глостер злорадно захохотал. – Вот бы посмотреть! – захлебываясь от смеха, воскликнул он. – Малый перелетел через забор. Поднялся, попробовал еще раз, но она приложила его так плотно, что на земле остался полный отпечаток. На этот раз он поднялся не так резво. Если бы кобылу не отогнали жердями, она бы его загрызла. Мало-помалу парня оттащили к ограде. А когда он очухался, то сказал, что ему нужен хороший объездчик лошадей. Так вот, малыш, это твой шанс! Ты ведь умеешь ладить со скотиной. Мне никогда раньше это не приходило в голову, а тут, когда узнал, что малый готов выложить сотню долларов, осенило. Именно то, что надо! Наконец-то сделаешь что-то для дома!

Глава 2
Как обращаться с лошадьми

Кобыла стояла за конюшней Райли. «Малый», облокотившись на ограду, мрачно курил цигарку за цигаркой. Лицо у него было одновременно грустное и свирепое, очень худое, над верхней губой торчали закрученные усы, а большие, навыкате глаза сверкали желтыми белками. Можно было подумать, что у него не гнется шея – с таким трудом он поворачивал голову.

Такой одежды, что оказалась на нем, Том Глостер в жизни не видал! Короткая куртка с яркими пуговицами, на талии похожий на шаль кушак, спускающийся ниже колен. И куртка и кушак – пестрые, правда, несколько грязноватые. Мрачная грязная фигура! От обитателей американского Запада этого типа отличала еще и закрепленная на правой ноге единственная шпора с большим, не меньше двух дюймов, колесиком.

Хэнк Райли, весело болтая, стоял рядом. Неподалеку, держа в поводу оседланного коня, прислонился к дереву парнишка лет одиннадцати – двенадцати.

– Никто в деревне не хочет браться за это дело, Хэнк, – начал, подойдя, Джим. – Только вот Том. Он умеет ладить с лошадьми. Ты сказал, сто баксов, приятель?

– Он не говорит по-английски, – пояснил Райли.

Это не явилось препятствием, поскольку в этих краях каждый знал испанский. Даже Том Глостер мог объясниться. Он заметил, что незнакомец говорит на странном наречии, очень непохожем на обычное мексиканское.

Тут же, без лишних слов, была заключена сделка. «Малый», назвавшийся Капрой, пообещал заплатить сто долларов при условии, что объездчик лошади завершит работу к полудню следующего дня. С другой стороны, его понимание «завершить работу» было весьма широким. Он был не против, если кобыла будет взбрыкивать, лишь бы не проявляла крайне свирепого нрава и не сбрасывала с седла.

Начавший было раскаиваться Хэнк Райли сказал:

– Слушай, приятель, зачем мудрить? Вон там у тебя хороший конь. Доброй породы. Я так понимаю, на нем едет паренек. Почему бы тебе не пересесть на него, а малому достать простого мустанга. Обойдется всего в семьдесят пять – восемьдесят долларов. Деньги сэкономишь, в конце концов! Ну… а я верну тебе, что взял за кобылу!

На это Капра сухо ответил:

– Мы едем вместе, и оба скачем быстро. Нет, кобыла мне нужна.

Том Глостер принялся за дело. Райли, презрительно его оглядевшего, разбирало любопытство. Даже с Капры слетело сонное оцепенение. Из-под дерева вышел и подошел к ним поближе мальчишка. Но все они не увидели ничего потрясающего. Кобылка, пока на нее не садились, вела себя довольно смирно. Том без труда ее поймал. Пару раз провел по загону.

– Когда сядешь? – нетерпеливо поинтересовался Райли.

– Может, завтра утром… может, сегодня вечером…

– Через год и одну неделю! – проворчал Райли. – А там пусть кто угодно объезжает.

– У тебя для этого были не только год и неделя, – обрезал его Джим.

Райли что-то пробурчал про себя.

– Я забираю ее с собой, – объявил Том.

– А это еще зачем? – ничего не понимая, спросил Райли.

– Бери, бери! – поддержал парня Капра. – Мне все равно. Но к завтрашнему утру возвращайся верхом.

И Том под любопытным полунасмешливым взглядом мальчишки увел лошадь с собой. Мальчишка, одетый как и его спутник, был такой же смуглый, но в его осанке чувствовалось какое-то скрытое достоинство и благородство. Брат проводил Тома до дому. Ему очень хотелось знать, почему Том собирается заняться кобылой подальше от посторонних глаз.

Но тот не смог сразу ответить на этот простой вопрос. Подумав, пояснил:

– Представь, у тебя очень важный и трудный разговор с… незнакомым человеком. Конечно, хотелось бы поговорить с ним наедине…

– Но ты же не умеешь разговаривать с лошадьми! – рассмеялся брат.

– Не. Но надо попробовать, – заявил Том.

На этом разговор закончился. Парень повел лошадь прямо в лощину. Для этого были две причины. Во-первых, там никто не станет на него смотреть. А во-вторых, у реки было много вспаханной земли – когда придет время объезжать норовистую лошадь, падать на нее будет не так больно.

Он медленно прошелся с ней по долине, довольно часто останавливаясь по ее желанию. Кобыла подозрительно оглядывала и обнюхивала каждую тень от комьев вспаханной земли. Вдруг шарахнулась от вспорхнувшей оляпки. Пичужка юркнула в струи крошечного водопада. Вздрагивала при виде трепещущих под ветром, оборачивающихся серебряной изнанкой листьев тополей. Том дважды обошел долину, подводя лошадь к каждому такому предмету. На втором круге она стала держаться гораздо спокойнее, хотя оставалась страшно пугливой: прядала ушами при появлении на небе нового облачка, даже принимаясь щипать траву, тут же останавливалась, как только теряла из виду Тома. Словом, держалась скорее как тигрица, нежели как лошадь.

Он пробыл с ней два часа, ни на секунду не отходя далеко, часто разговаривая тихим, спокойным голосом. Всякий раз, когда лошадь пугливо озиралась, дергалась или по телу ее пробегала дрожь, у него находились успокаивающие слова. Потом, привязав ее к дереву, Том отправился домой обедать.

– У тебя же всего один день! – забушевал отец. – Зачем теряешь время? Можно бы в кои-то веки и не поесть.

– Бывает, что и не забывает, – поддела парня старшая сестра.

– Почему-то не забывает как раз тогда, когда пахнет сотней долларов! – продолжал возмущаться глава семейства. – Может, это единственный такой день в его жизни.

Том ничего не ответил. Было обидно, но он не умел защитить себя. Но даже молчание оборачивалось против него.

– Ишь, напустил на себя важность! – добавил один из братьев. – Скоро потребует плату за милость поговорить с ним! Да не будь же таким ослом, Том!

– Почему я осел? – спросил Том.

– Потому что получил первую приличную работу и зря теряешь время!

Том положил вилку и нож. Он прекрасно знал, почему оставил кобылу одну. Не ради какого-то обеда.

– В долине пустынно, никого там нет, – заговорил наконец. – Речка шумит, как сильный ветер. Да несколько пташек. Целый день, кроме воды, никакого глума. Под деревьями тень.

– Ну и умник! – встряла сестра. – Поняли что-нибудь, а?

Все покачали головами, кроме матери; но даже она испуганно и озадаченно поглядела на сына.

– Что ты хочешь сказать, Том? – поинтересовалась тихо.

– Сам не знает! – буркнул отец. – Надо думать, а он не умеет. И это, должно быть, вычитал из книжки!

– В долине пустынно, – продолжил между тем Том. – Кобыле одиноко. Может, обрадуется, когда я вернусь.

– Обрадуется твоей компании?

– Она всегда была в компании, – пояснил парень.

– Откуда ты это взял?

– Она не любит людей, ненавидит их, но не боится.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну… – замолчал он, раздумывая.

– Еще не придумал, – засмеялся сидевший рядом братец.

– Да оставьте его в покое! – возмущенно воскликнула мать.

– Он объяснит… он всегда может объяснить, если немножко потерпите!

– У человека всего одна жизнь, – произнес отец. – А чтобы дождаться, что скажет Том, и успеть сделать что-нибудь еще, понадобятся две.

Парень чуть покраснел от напряжения, пытаясь собрать ускользающие мысли и одновременно разобраться в разгоревшемся вокруг него споре.

Наконец вымолвил:

– Знаете… дикие твари боятся человека. Они видят его только издалека. А когда узнают нас ближе, должно быть, начинают ненавидеть.

– Ну и дурацкая мысль! – отозвался один из братьев. – Как у тебя и все остальное! Ну скажи, зачем лошади ненавидеть человека?

Том в замешательстве поглядел на брата.

– Дайте ему подумать, – издевательски бросил отец. – Погодите немножко, придумает ответ и на это.

– Зачем? Скажу сразу, – возразил Том. – Думаю, лошади ненавидят нас за шпоры. А потом… мы же им ничего не даем, кроме сена и овса, чтобы работали.

– А чего же им еще надо? Что еще им можно дать? – усмехнулся Джим.

– Пять долларов в день! – сострил другой брат.

Все сидящие за столом, переглядываясь, расхохотались.

– Им нужно доброе обращение! – убежденно заявил Том.

– Ты осел, – заключила обычно не замечавшая его младшая сестра.

– Доброе обращение? – переспросил отец.

– Серый Барни последний месяц таскает плуг только благодаря доброте, – сообщил Том.

– Старый мул? Да он здоров как всегда!

– Не знаю, протянет ли он еще недели три, – признался Том Глостер.

– А ну-ка, хватит! – запротестовал Джим. – Не хватало еще всякой чертовщины про будущее!

– Я не предсказываю будущее, – ответил Том, – сужу по тому, что вижу сегодня.

– Хватит, нагляделся! Ступай к кобыле!

Том ушел и, спустившись в долину, был вознагражден. Кобылка больше не прядала настороженно ушами, а при виде его радостно их навострила.

Глава 3
А это не для дома

Родные хотели, чтобы Том занимался с кобылой всю ночь.

– Надо ее хорошенько измотать. Самое верное средство, – говорили ему.

– Какой с этого толк? – возражал Том. – Как только отдохнет, снова станет сбрасывать с седла, разве не так?

– А тебе-то что? – сжимая кулачки, набросилась на него младшая из сестер. – Ты же свою сотню долларов уже получишь!

Чтобы не слушать этих разговоров, Том действительно ушел на всю ночь, но с лошадью не работал. Просто оставался с нею в сырой промозглой низине. Соорудил из зеленых сучьев постель и, расположившись на ней, урывками дремал. Один раз ему показалось, что к нему подкрался волк, но, открыв глаза, увидел перед собой лошадиную морду. Снова проснулся, когда серая улеглась рядом с ним. Он протянул руку и в свете звезд увидел, как кобыла, наклонив изящную голову, по-собачьи ее обнюхала. Очень довольный, Том уснул крепким сном и проспал до рассвета.

Проснулся окоченевшим, разбитым, с тяжелой головой, но, умывшись ледяной водой из речки, несколько взбодрился. Подвел напиться и кобылу. Затем пучком сухой травы насухо вытер ее от росы. Все это время Том не пытался оседлать лошадь, самое большее – стоял рядом, держась рукой за спину. Только теперь положил на нее седло, не сильно затянув подпруги, потому что по утрам эти животные очень не любят, если их туго утягивают. Потом сел в седло. Ни плетки, ни шпор у него не было. Свободно отпустил поводья. Кобыла повернула голову, обнюхала колено парня, покосилась на него блестящим глазом. Затем, грызя удила и встряхивая головой, двинулась вперед. Начни ее придерживать или понукать – взвилась бы тигрицей, безудержно, яростно, ибо самые кроткие, самые чуткие натуры борются за свою душу отчаяннее всего.

Том, однако, не докучал ей. Пустил свободно разгуливать из конца в конец ложбины. Хотела остановиться – останавливалась; хотела пуститься рысью – бежала рысью; хотела перейти на шаг – переходила на шаг. Но помаленьку брал бразды в свои руки. Сначала, когда он натягивал поводья, серая нетерпеливо сучила ногами, но вскоре начала понимать. Приучить лошадь слушаться узды – дело несложное, и уже через полчаса кобылка все понимала. Потом, лишь тихо всхрапнув, позволила натянуть удила потуже. Когда Том подъехал к дому, солнце едва взошло.

Поглазеть на них высыпало все семейство. Парень мало что от них услышал, но смотрели они на него со скрытым уважением. Один из братцев потом объяснял:

– Знаете, почему у него получается? Потому что он сам словно животина!

– Верно, недалеко от них ушел. Потому и понимает!

Все были очень рады сотне долларов, и у каждого появились виды на эти деньги, то есть у каждого, кроме Тома и матери. Правда, его плотно покормили завтраком, а отец, довольный, что сын сумел объездить лошадь, заявил, что тот до конца дня свободен от работы. Затем он вместе с Томом отправился в деревню, где они нашли того чужака, Капру.

Хозе Капра смотрел на серую сияющими от радости глазами. Подошел поглядеть, что получилось, и Хэнк Райли. Вообще-то на площади перед отелем собралось с полсотни человек.

Том Глостер коротко предупредил:

– Ни шпор, ни плетки!

Пристально посмотрев на парня, будто услышав что-то давно забытое, Капра кивнул. Затем проехал на кобылке из конца в конец улицы. Дважды, когда слишком сильно натянутые удила рвали чувствительный рот, она вставала как вкопанная, готовая причинить неприятности седоку, но Капра в конце концов понял ее нрав, и она пошла свободным размашистым шагом, какого не получишь никакой дрессировкой.

– А ты, видно, здорово продешевил, – сказал кто-то Хэнку Райли.

Тот, побледнев от злости, поглядел в сторону Тома Глостера:

– Родословная этой кобылы уходит ко временам Мафусаила. Да, я потерял на ней не менее двух тысяч, и только из-за того, что этот малый не захотел предложить свои услуги мне, а предпочел работать на чужака!

Том слышал его слова, но промолчал. За свою жизнь он наслушался столько неприятного в свой адрес, что давно научился не обращать на это внимания. Однако его старший братец не мог такого стерпеть. Все Глостеры, кроме Тома, были большими забияками. Джим немедленно высказался:

– Хотел надуть несчастного чужака, выудить у него и коня и монету, а надул самого себя. Так тебе и надо, Райли!

Не видя кругом себя дружественных лиц, Хэнк Райли повернулся и понуро побрел по улице. Капра, не слезая с седла, передал Тому Глостеру причитающиеся деньги. Мальчишка оказался рядом со своим спутником.

– А что достанется тебе, амиго? – заметив, как отец тут же выхватил из рук парня деньги, спросил Капра.

– Мне? – переспросил Том. – Конечно же удовольствие от работы с лошадкой.

Скептически хмыкнув, Капра вдруг задал вопрос:

– Можешь сегодня еще поработать?

Том посмотрел на отца.

– Чего еще не хватает? – насторожился тот. – Разве кобыла не объезжена?

Чужестранец спокойно поглядел на него:

– Я предлагаю другую работу. Плачу пять долларов.

– Можешь брать! – позволил отец. – Ступай с ним и делай, что попросит… не знаю, что там!

Том Глостер двинулся по улице, сопровождаемый едущими по бокам Капрой и не раскрывающим рта мальчишкой. До ушей Капры донеслось:

– Дай старому Глостеру еще пяток баксов, он шкуру с парня продаст!

Капра посмотрел на спокойное улыбающееся лицо Тома. Переглянулся с мальчишкой. Тот презрительно стрельнул глазами в сторону шагавшего между ними парня. Они свернули прямо в глубь длиннохвойного соснового леса. Когда-то здесь стоял еловый лес, пока по нему не прошелся огонь, оставив на месте пышной красоты черные скелеты. Среди уродливых стволов постепенно выросли длиннохвойные сосны – резерв и авангард леса, заполняющий бреши в его рядах и прокладывающий путь другим породам. Капра двинулся по мрачным зарослям, пока не выбрался на маленькую глухую поляну. Когда-то здесь стояла охотничья избушка – были все еще видны оставшиеся от фундамента и очага камни. Здесь Капра остановился.

– Стрелять умеешь? – поинтересовался у Тома.

– Стреляю немного.

Капра достал из висевшего у колена седельного чехла длинноствольную винтовку, непохожую на винчестер. Том Глостер открыл затвор, спокойно осмотрел оружие:

– Из этой смогу.

– Вон там, на верхушке, ворона, – показал Капра.

Поняв, чего от него хотят, Том посмотрел на птицу. Далековато. Уверенно поднял винтовку и выстрелил. Тяжело захлопав крыльями, птица с карканьем взлетела с дерева, но пара черных с прозеленью перышек, кружась, спустилась на землю.

– Когда он стрелял, ветром качнуло ветку, – заметил мальчуган.

– Люди крупнее ворон, – зевая, заметил Капра. – Так вот что, молодой человек. Я завернусь в одеяло и улягусь вон под тем деревом. Я по-настоящему не спал… наверно, год. Сегодня буду спать. А ты меня покарауль! – В его глазах стояла мучительная усталость.

– Покараулю, – заверил Том Глостер.

– Шевельнется лист, мелькнет тень, хрустнет ветка – сразу буди!

– Хорошо.

Завернувшись в одеяло, Капра улегся под деревом и мгновенно уснул. С каждым выдохом из его груди вырывался стон, будто от тела отлетала душа.

Мальчишка улегся под тем же деревом. На мгновение присел, внимательно глядя на Глостера, потом, распластавшись на земле, тоже моментально уснул.

Тому было очень странно наблюдать за ними, но теперь он понимал, почему у них такой измученный вид. Это была смертельная усталость, неодолимое желание спать.

Час тянулся за часом, тени от деревьев передвигались, спящие не шевелились, а Том сидел как изваяние. Находясь на посту, он словно читал раскрытую книгу. Отметил на молодой сосенке шрам от молнии, наблюдал, как ловко перелетают с дерева на дерево две белочки, одна из них свалилась вниз, но уцелела, распушив хвост, следил за распластавшейся на буром камне коричневой ящеркой, которая медленно, как часовая стрелка, передвигалась вслед за солнцем, слушал щебетание птиц, то слабое, отдаленное, то громкое, над самой головой. Но его ухо не уловило ни звука, который бы свидетельствовал о присутствии человека.

Понемногу сгущались сумерки, в лесу стало прохладнее. Зевнув, сел Капра. Тут же поднялся мальчишка. Затуманенными от сна глазами оба посмотрели на Глостера. Затем, не мешкая, поднялись на ноги и вскочили на коней. Глостер поймал в ладонь пятидолларовый золотой. Никогда еще он не держал в руках таких денег.

– Это тебе, а не твоим домашним, – уточнил Капра. Сверкнув глазами, мальчишка безжалостно добавил:

– Все равно не сохранишь! Отнимут! – и рассмеялся со злой издевкой в голосе.

– Ты подарил мне добрую лошадь, подарил хороший сон, – сказал Капра. – Да вознаградит тебя за это судьба!

И всадники скрылись в лесу.

Глава 4
Золотой

Торжественность, с какой были сказаны последние слова, запала в душу Глостера. Словно бы среди праздного разговора один из собеседников вдруг самым серьезным образом излил свою душу. Будто в глухом молчании леса прозвучали церковные колокола.

В голове Тома один за другим возникали важные вопросы. Кто эти двое? Из каких они стран? В какие края направляются? Глостеру казалось, что незнакомцы прибыли с другой планеты, и он никак не мог представить, куда теперь держат путь. Солнце садилось. Он не спеша побрел домой. По пути повстречал скачущего на мустанге в город старшего брата. Увидев Тома, тот осадил коня и крикнул:

– Выполнил работу?

– Да.

– Получил пять долларов?

– Да. Вот они.

– Давай-ка сюда! В городе сгодятся!

Том протянул было руку, но тут вспомнил последние слова мальчишки и положил блестящую золотую монетку обратно в карман.

– Пожалуй, оставлю себе.

– Вот это нахал! – воскликнул Джим. – Давай сюда, а то схлопочешь плетки!

Он направил коня на Тома, но тот, схватив его за уздечку, шагнул ближе и взял брата за колено. Во всей округе не было парня здоровее и задиристее Джима, но у Тома не выходили из головы слова мальчишки. Потому он с хладнокровным любопытством посмотрел брату в глаза:

– Зачем они тебе?

– Как зачем? Ну и осел! Кто о тебе заботится? Кто тебя бережет? Кто за тебя думает? Кто, кроме меня и остальных? И это благодарность за все?! Как видно, в твоей жалкой душонке нет ни капли благородства.

– Выходит, ты меня ненавидишь? – удивился Том.

– Не хватало еще ненавидеть такую букашку! Отпусти уздечку, живо!

Он дернул за узду. Это было равносильно тому, чтобы оторвать от земли железный столб, потому что Том мертвой хваткой держал кожаные поводья.

– Эти деньги заработал не ты, – произнес твердо.

– Пропади ты пропадом со своими рассуждениями! – крикнул Джим.

Том отпустил руку, и брат, пришпорив коня и изрыгая проклятия, поскакал прочь. Этот верзила и грубиян вдруг показался Тому не таким уж грозным. Чем-то вроде птички, выпущенной из его, Тома, ладоней.

Эта мысль позабавила парня и заставила задуматься. Поглощенный ею, он долго стоял на месте, ничего не замечая вокруг. Позднее в памяти остался только терпкий запах вики с ближайшего поля.

Когда Глостер-младший дошел до дому, ему показалось, что он видит его впервые. Точнее, видел, конечно, раньше, но как бы во сне, а теперь даже в сумерках картина стала реальной. Домишко был так мал, что казалось непонятным, как в нем помещаются девять человек. Раньше он никогда об этом не задумывался. По одну сторону от дома раскинулся огород, оттуда шел запах поздней капусты; по другую был клочок земли под люцерной, орошаемый с помощью скрипучего ветряка. Перед воротами стоял высокий вяз, слева от него – смоковница. Смоковница с вязом образовали на фоне неба высокую зеленую арку. Том впервые оценил их размеры.

Обойдя вокруг строения, он прошел на задворки, где высилась огромная – выше дома, выше сараев, выше деревьв – куча хвороста и корней, которые он натаскал из долины.

С погруженного в темноту заднего крыльца раздался резкий голос:

– Опять опоздал к ужину. Получил пять долларов?

– Да.

– Надо было взять с него шесть – работал допоздна.

– Не допоздна, шел домой не спеша.

– Что так?

– Думал.

– Значит, бездельничал. Давай деньги!

– По дороге встретился Джим. Хотел их взять.

– Проклятие! И что, отдал ему? По какому праву?

– Я не отдал, – признался Том.

– Не отдал? Тогда чего болтаешь? Что он сказал?