Z: Квази. Кайнозой Лукьяненко Сергей

– Это хорошее место, да? – спросил Михаил, оглядывая зал. Дети галдели, родители ели. Большинство взрослых пили пиво. Оно тут очень неплохое.

– Для родителей с детьми – идеальное, если ты об этом, – сказал я.

– Спасибо. Да, я об этом. – Михаил помолчал, вращая пальцами стакан на столе. – Мне довольно трудно быть отцом живому ребёнку, Денис. Те вещи, которые вы, живые, понимаете интуитивно, мне приходится постигать логически.

– А у тебя своих не было? – спросил я.

– Был сын, была дочь, – коротко ответил Михаил, и я понял, что их уже нет. – Но очень давно. Мне и дедушкой-то быть поздно.

– Тебе в земле пора лежать, – очень невежливо сказал я.

– Ну да. Однако мир изменился… Так вот, спасибо. Мне порой трудно понять, что ребёнку хорошо, а что – нет… У тебя ведь был сын?

– Да. Погиб в самом начале…

– Соболезную.

Я кивнул. За его словами не могло быть настоящих чувств, и Михаил знал, что я это знаю, но он всё же счёл нужным это сказать…

– Ровесник Найда, – сказал я. – Был бы ровесник. Только он в Ольгу пошёл, в жену… совсем светленький. Ему и года не исполнилось… А зачем ты изображаешь из себя отца мальчику? Ты ведь его не любишь. Нет, я понимаю, ты его спас во время катастрофы. Но потом? Почему не передал в человеческую семью на усыновление?

Михаил ответил не сразу.

– Кто такой хороший полицейский, Денис?

Я пожал плечами.

– Ну я, например.

– А без шуток?

– Ну, есть основные принципы, – сказал я. – Защищать людей. Не брать взяток. Руки с мылом мыть перед едой.

Михаил кивнул:

– Тоже годится. Но основное – справедливость. Хороший полицейский не может предотвратить все преступления и исправить все ошибки. Но он должен добиваться того, чтобы справедливость восторжествовала. Хотя бы в том, что зависит от него.

– Допустим, – сказал я. – Ты хороший полицейский, надеюсь, что и я тоже. А при чём тут мальчик Найд?

– Справедливость заключается в том, – рассудительно, будто ребёнку, объяснил Михаил, – чтобы я был ему отцом. Насколько могу – хорошим отцом. И то, что я не могу по-настоящему его любить, ничего не меняет, поскольку я должен стремиться к справедливости.

Я посмотрел на него и покачал головой:

– Жаль, Михаил, что ты не человек. Мы бы могли подружиться.

– А мы и так уже подружились, – ответил кваzи.

Я засмеялся и глотнул бульона.

– Нет, извини. Ты мой напарник, так сложилось. Ты хороший полицейский, я хороший полицейский, и это накладывает свой отпечаток. Но мы не друзья и никогда ими не станем. Точно так же, как ты не можешь стать Найду настоящим отцом.

Михаил задумался.

– Это неправильно. Найд считает меня отцом. А ты можешь считать меня другом. В чём разница, если я веду себя как хороший отец и хороший друг?

Я почесал затылок, вздохнул.

– Блин, хороший вопрос, как бы тебе ответить…

Джек Воробей суетился у соседнего столика, пытаясь вовлечь толстого веснушчатого мальчишку в игру. Пацан не втягивался. Ему хотелось есть пирожки. Я взял со стола салфетку, аккуратно скомкал и запустил Джеку Воробью в затылок. Аниматор начал озираться в поисках агрессора. Толстяк, видевший моё движение, захихикал. Я заговорщицки подмигнул мальчишке, тот подмигнул мне. Джек Воробей, утратив к нему интерес, двинулся по залу, явно выслеживая напавшего на него шалопая.

– Это не было хорошим поступком, – укоризненно сказал Михаил.

Я промолчал.

– Твои действия должны были мне что-то продемонстрировать и привести к пониманию моей неполноценности, – продолжал Михаил задумчиво. – Я подумаю. Но ты всё равно не прав.

Я махнул рукой:

– Оставь, Михаил. Будем считать, что ты меня переспорил и победил. А Найда сюда приведи. На следующей неделе как раз начнутся девятые «Пираты», дети их обожают. Говорят, правда, что Джонни Депп там почти не играет, он как стал кваzи, так очень разборчив в ролях, в основном его компьютерный аватар. Но какая разница, если он ведёт себя точно так же, как настоящий?

Михаил жевал бутерброд, размышляя о чём-то. Потом спросил:

– Скажи, то, чем мы занимались всё утро, это и есть твоя основная работа?

– Это ещё самая интересная её часть, – признался я.

– Ты заслуживаешь большего, – сказал Михаил с укоризной. – Ты хороший полицейский.

– Ну, так если заслуживаю и если мы друзья – колись, – предложил я. – Зачем ты прибыл в Москву, что расследуешь на самом деле.

– Это всё очень сложно, – ответил Михаил.

– А ты как-нибудь простенько.

Михаил колебался. Кажется, он и впрямь был готов к какой-то откровенности.

И тут у меня заиграл телефон.

– Как я ненавижу сотовую связь! – воскликнул я, доставая трубку. – И начальство!

Только на вызов царицы у меня стояла старая песня «Наша служба и опасна, и трудна».

– Михаил рядом? – спросила она, не здороваясь.

– Да…

– Дуйте к храму, быстро!

– Какому храму? – не понял я.

– К большому! Где приют Лазаря Вифанийского!

Связь прервалась.

– По коням, – сказал я, вставая. – Пирожки дожуёшь по дороге.

– Что случилось? – спросил Михаил, вставая.

– Не знаю. Но какая-то гадость, нутром чую.

Всем традиционным религиям случившееся десять лет назад сильно подпортило карму. Трудно говорить про «чаю воскресения мёртвых», когда ожившие покойники ходят вокруг и пытаются тебя сожрать. Невозможно обещать гурий в раю, когда мёртвому хочется гурий сожрать. И с сансарой как-то неудобно получается, разве что признать наш мир миром голодных духов.

Но человек – существо гибкое, а вера его – ещё гибче.

Все приспособились. Так или иначе.

И с миром восставших и кваzи тоже стали взаимодействовать.

Так или иначе.

Под храмом Христа Спасителя, где когда-то были автостоянки, зал церковных соборов и трапезные залы, десять лет назад открылся огромный госпиталь. Поначалу там пытались лечить восставших. В том числе молитвами и святой водой, если уж честно. А потом… потом госпиталь превратился в приют Лазаря Вифанийского, где содержались и содержатся восставшие. Те, у кого остались родственники среди людей.

Родственники, желающие держать своих восставших поблизости, а не отдавать их кваzи.

И готовые за это платить. Или скажем деликатнее – делать пожертвования храму.

Сейчас там было, наверное, тысячи полторы восставших. Опасное заведение, но оно уже стало частью городской традиции, да и церковь крепко за него держалась, как за визитную карточку своих добрых дел. Поэтому у приюта помимо врачей и санитаров была хорошая охрана (а также, по слухам, система экстренного затопления, способная за полторы минуты превратить храм в бассейн).

На полпути мы влипли в затор. На полноценную пробку он не тянул, но мы едва ползли. Я мрачно смотрел на велосипедистов, едущих по своим велодорожкам, и вспоминал, что раньше тут было четыре полосы для автомобилей, а не две. Очень хотелось достать из бардачка сирену, прилепить на крышу и рвануть, распугивая велосипедистов.

Но Даулетдинова сказала «быстро», а не «немедленно». Так что за такую инициативу я рисковал получить изрядный нагоняй.

Что же могло случиться в приюте?

Самое вероятное – восставшие вырвались на свободу. Но как это могло произойти? Там работают опытные смотрители.

Восставшие схватили кого-то? Ерунда, уж если схватили – так сразу растерзали, и весь вопрос в том, восстанет их обед из мёртвых или не сможет возродиться. Существовал определённый уровень повреждений тела, после которого человек не восставал. В первую очередь, конечно, должен был сохраниться мозг. Ну и тело хотя бы процентов на сорок-пятьдесят. Без сердца и лёгких восставали редко, хотя случалось всякое. Существовала даже инструкция о том, как отбиваться от восставших в безнадёжной ситуации: для того, чтобы восстать, и для того, чтобы не восстать… Для желающих продлить земное существование советы сводились к тому, что надо как можно быстрее умереть от потери крови, подставляя нападающим для укусов крупные артерии. Мёртвых восставшие уже не глодали, почти мгновенно утрачивали к ним интерес.

Так что же тогда произошло?

Район вокруг храма был уже оцеплен. Чтобы не вступать в пререкания, я бросил машину на набережной, и мы, достав удостоверения, прошли сквозь оцепление.

У самого храма нас остановила вторая цепь – и тут уже пришлось пререкаться. Мы были не в тех чинах и не из этого района, моя должность дознавателя никого не впечатлила. Но здесь сработала бумажка с печатями, которую достал Михаил.

И у самого храма мы наконец-то увидели знакомые лица.

Как ни странно, это был наш вчерашний собеседник, капитан Владислав Маркин. Ничего себе! Капитан ли он на самом деле, если командует на серьёзном происшествии такой толпой народа? А рядом с ним – наш эксперт, моя несложившаяся партнёрша по чаепитию, Анастасия! Они о чём-то энергично спорили, точнее – спорила Анастасия, а Маркин качал головой и пытался её успокоить.

Судя по тому, что одета Анастасия была совершенно не по форме – блузка и шорты, явилась она не с работы. Я бы даже сказал, что она прибежала прямо из дома в домашней одежде, сменив тапочки на босоножки и даже не глянувшись в зеркало. Для женщины это несомненный подвиг.

Но какого кваzи она вообще здесь делает? Её работа – пробирки, скальпель и газоанализатор!

– Всё те же лица, – внезапно сказал кто-то, хватая меня за локоть. – Хорошо хоть ребёнка не притащили. Что вы здесь делаете?

Это был пожилой гэбэшник, которого я вчера счёл экспертом вроде Анастасии. Сегодня я уже не был в этом так уверен – на мужчине был бронежилет, а за спиной – короткоствольный дробовик.

– А вы-то? – высвобождая руку, спросил я. – А она-то?

– Она-то понятно, – туманно ответил гэбэшник. – Но вы зачем явились?

– Что происходит? – спросил Михаил.

Поколебавшись, гэбэшник кивнул:

– Идите к шефу. Пусть он объясняет.

Михаил сразу двинулся дальше, а я задержался на секунду, посмотрел гэбэшнику в глаза. Тот вздохнул и негромко сказал:

– Захват заложников.

В полном недоумении я двинулся следом за кваzи. Захват? Заложников? Бред! Восставшие не захватывают людей в заложники. Восставшие нас жрут!

При нашем приближении и Анастасия, и Владислав замолчали. Капитан возвёл глаза к небу и даже развёл руками. Анастасия понурилась и отвела взгляд.

– Доброе утро, капитан Маркин, – сказал Михаил. – Что происходит?

– Всем хотелось бы знать, – ответил капитан. – Но это закрытая информация.

– Слушайте, Маркин. – Я оттеснил Михаила. – Здесь захват заложников, понимаю, это ваша прерогатива. Но, черт возьми, как?

– Откуда вы знаете? – резко спросил капитан.

– Птичка на хвосте принесла.

– Я этой птичке клюв начищу, – выругался Маркин. – Да, это наш вопрос, покиньте зону оцепления. Не заставляйте выводить вас силой.

– Это Виктория! – выкрикнула Анастасия. – Это Виктория, Михаил! Она захватила заложников!

– Кваzи захватила людей в заложники? – судя по всему, Михаил был шокирован.

– Восставших! – резко сказал Маркин. – Ваша психованная беглая кваzи напала на приют. Она освободила восставших, а людей выпустила.

– Всех? – уточнил я.

– Да, всех, – мрачно сказал Маркин.

– Ну так всё решается очень просто, – обрадовался я. – Про систему затопления не врут? Или ядовитый газ, разъедающий мёртвую плоть?

Анастасия почему-то посмотрела на меня очень недобрым взглядом. Михаил вздохнул и ответил вместо Маркина:

– Врут, конечно. Там не затопление и не газ. Там магнетроны. Весь приют – одна огромная микроволновка.

Я обалдел. Никогда не подозревал, что церковь настолько идёт в ногу со временем. Магнетроны! Ёшкин кот!

– Да не верю! – воскликнул я невольно.

– Это из старых военных запасов, – холодно сказал Михаил. – Разрабатывали какое-то оружие на страх супостатам. В боевых условиях против живой и мёртвой силы оказалось не очень эффективно, это больше рассчитано на технику. Но кто-то додумался использовать как системы безопасности в институтах, изучающих восставших, и к… – Он неприязненно посмотрел на Маркина и не закончил фразу. С тем же осуждением в голосе добавил: – Конечно, церковь тоже для своей лечебницы выпросила.

– Церковь ничего не выпрашивает, Михаил, – мягко поправили его. – Церковь просит.

Поп подошёл неслышно, будто опытный спецназовец. Да он такое впечатление и производил – немолодой, но очень крепкий, без свойственной попам полноты.

Одет он был в рясу неожиданно белого цвета. Я как-то привык к тому, что наши попы ходят в чёрном. Хотя у них вроде есть какое-то белое духовенство и какое-то чёрное… может, в этом дело.

– Включайте свои магнетроны, отче, – как можно вежливее сказал я. – И пусть Господь упокоит несчастных. Он их уж заждался, полагаю.

Священник мягко улыбнулся, будто я был ребёнком, сморозившим чушь.

– Ваше Высокопреподобие, – сказал Маркин, – извините, их сейчас уведут…

– Не надо, Слава, – сказал поп.

Ух ты! Да они знакомы, похоже!

– Протоиерей Пётр Меленков? – спросил неожиданно Михаил. – Руководитель седьмой канцелярии?

– Бедренец Михаил Иванович? Особый инспектор Представителя? – тепло спросил поп.

Я почувствовал себя лишним.

И поэтому немедленно вклинился в разговор:

– Простите, что вмешиваюсь. Я, конечно, простой полицай, в высоких материях не силён. Но с каких пор кваzи могут шантажировать людей, взяв в заложники восставших?

Михаил, Пётр, Владислав и Анастасия молча уставились на меня.

Почему-то мне стало неудобно.

– Я имею в виду, что не станет же она их убивать, – сказал я. – Кваzи относятся к восставшим как к детям. Это всем известно!

– Есть люди, которых ничуть не смутит необходимость убить ребёнка, – сухо ответил Владислав.

– Ладно, допустим, – неохотно сказал я. – Эта Виктория – совершенно психованная… даже для кваzи. Извините, Михаил. Допустим. Но мы не ведём переговоров с террористами. Кваzи – так кваzи, восставшие – так восставшие. Почему спецназ не начинает… э…

– Не начинает что? – ласково спросил Протоиерей. – Освобождение заложников?

– Да, глупость сморозил, – честно признал я.

И впрямь. Как освобождать полторы тысячи восставших, мечтающих сожрать своих освободителей? Они и сами по себе смертельно опасны, это ведь не новенькие, неуклюжие восставшие, эти просидели в заточении десяток лет, они быстры и неутомимы, их очень трудно убить. А уж когда их направляет воля кваzи, то отправлять в подвалы храма спецназ – это только кормить восставших.

– Тогда уж простите, но вот вам мнение простого полицейского, – сказал я. – Включайте магнетроны. Пока эта сволочь не бросила восставших на штурм. Это чахлое оцепление, – я демонстративно огляделся, – полторы тысячи хорошо выдержанных восставших не удержит. Вы даже огнемёты не подтянули, даже танки! Мы рискуем получить вспышку в центре Москвы. Вспышку первой категории!

Я понимал, почему вокруг нет бронемашин и сотен солдат. Паника в центре Москвы – это не шутка. Я только ждал, когда они начнут возражать и объяснять, в чём я не прав. А они почему-то молчали. Все. И поп в белой рясе, и наглый госбезопасник, и кваzи. Только Анастасия почему-то всхлипнула.

– Он прав, – неожиданно сказал Михаил. – К моему глубокому сожалению – он прав. Включайте свои магнетроны, Ваше Высокопреподобие.

Лицо Петра исказилось как от боли. Он покачал головой.

– Полторы тысячи душ…

– Когда вы вывели танки своей бригады на МКАД, вы не колебались, полковник Меленков, – сказал Михаил. – Вы убили сотни тысяч восставших и десятки тысяч людей. Но спасли миллионы живых людей.

Вот тут я понял, кто передо мной, сглотнул и подавил желание вытянуться по стойке «смирно».

Протоиерей покачал головой:

– Полковника Меленкова давно уже нет.

– Но вам придётся его позвать, Ваше Высокопреподобие, – сказал Михаил. – Простите, но это решение принять можете только вы. Я, со стороны кваzи, готов засвидетельствовать, что это был единственный возможный выход.

– Толик, – сказала вдруг Анастасия. – Моего младшего брата зовут Толик. Ему десять лет. Он… он там. Мама там. И он там. Когда… если он превратится в кваzи, он все равно останется ребёнком. Навсегда.

Она посмотрела на меня, глаза её были сухими.

– Наверное, Денис прав. Наверное, другого выхода нет.

Вот почему она примчалась к храму. Вот что значили её вчерашние слова про мать и брата, которые «отдельно».

– Вы слышали их мнение, – с каким-то облегчением произнёс Владислав. – Ваше Высокопреподобие, я к нему присоединяюсь.

Я посмотрел на бывшего полковника, чьим именем собирались назвать площадь в центре Москвы, но потом так и не назвали – говорят, по его настоятельной просьбе, человека, которого прочили в президенты, но который внезапно исчез отовсюду. И увидел в его глазах растерянность и страх.

Он боялся. Боялся второй раз совершить то, что однажды уже сделал. Убить полторы тысячи уже мёртвых… лишив их шанса однажды обрести разум и вернуться пусть к искажённой, уродливой, но всё же жизни…

Как в нём все это сочеталось?

Военное прошлое. Уход в религию. Церковная карьера.

И чем же он так нагрешил, что ему вдруг послано такое испытание?

А ещё говорят, что Бог каждому посылает лишь тот крест, который тот может вынести…

– Михаил, ты можешь нейтрализовать влияние Виктории на восставших? – спросил я.

– Мне для этого необходимо оказаться рядом, – ответил он.

– А на расстоянии?

– На расстоянии я смогу сдержать одного-двух… Если она бросит против меня хотя бы десяток – восставшие меня растерзают.

– Она на главном посту охраны, там всё просматривается с камер, – сказал Пётр. Но в голосе его послышалась надежда. – Электропитание автономное, хватит на трое суток.

– Совсем нет возможности подобраться поближе? – очень по-деловому спросил Михаил.

– Можно что-то придумать. Инспектор Бедренец, не стоит ли позвать ещё кваzи?

– Не все кваzи одинаково эффективны в управлении восставшими. У вас ведь были кваzи в персонале?

– Трое, – кивнул Протоиерей.

– Они умели управляться с восставшими. Но они не справились. Нет, Михаил, не будем плодить сущности сверх необходимого.

– Одному тебе всё равно не справиться, – сказал я.

– А я и не сомневался, что ты пойдёшь, – ответил Михаил. – Владислав, вы поможете нам с оружием и бронежилетами?

Владислав кивнул. Сказал, сморщившись:

– Но своих людей не дам. У меня прямой запрет на вход в здание…

– Ваших людей не надо, – сказала Анастасия. – Я пойду с ними.

Она обвела нас дерзким взглядом, будто ожидая споров. Но никто не спорил. Владислав только окинул её придирчивым взглядом, будто оценивал требуемый размер бронежилета.

– Ваше… э… высокопреосвященство… – начал я.

– Высокопреподобие, – поправил Пётр. Его лицо расслабилось, стало спокойным и собранным. – Да, конечно. Я пойду с вами, вам нужен проводник. Всё, что можно сделать снаружи, сделает мой помощник.

Хорошо выдержанный восставший – это не полуобглоданный труп, обретший способность двигаться и желание жрать живую плоть. Все съеденные и повреждённые части тела со временем регенерируют. Половину тела восставшие регенерируют за два-три года, если их, конечно, кормить. Это уже не прежняя плоть, она бледно-сероватая, но в принципе и у людей бывает такой цвет кожи. В их жилах медленно течёт густая псевдокровь, в которой нет эритроцитов, но которая прекрасно переносит кислород. В капилляры эта мерзость протиснуться не может, но восставших это не смущает. Если пищи нет – они впадают в летаргическое забытьё, в котором могут находиться годами. Уморить голодом, насколько я знаю, за десять лет так никого и не удалось. Обычно восставшие двигаются медленно, даже не очень координированно, но когда чуют пищу – обретают стремительность движений.

В общем-то они не многим отличаются от кваzи. Тоже сильны и выносливы. Только разума нет и не вегетарианцы.

Я застегнул бронежилет, поднял и закрепил твёрдый кевларовый воротник. Зарядил дробовик.

Снарядились мы все одинаково. Для противостояния восставшим никто не придумал ничего лучшего, чем многозарядный дробовик с крупной дробью, пистолеты с тупоконечными пулями, имеющими высокий останавливающий эффект, и мачете – как последний довод. Автоматы, гранаты – это всё от лукавого. Огнемёт эффективнее, конечно, но восставшие боли не чувствуют и могут долго сражаться, сгорая заживо.

Команда, конечно, у нас собралась удивительная. Протоиерей, кваzи, полицейский офицер и девушка-эксперт.

– Если бы мы были в компьютерной игре, – сказал я, – то вы могли бы немножко колдовать, Ваше Высокопреподобие.

Протоиерей проверил магазин в дробовике и сухо сказал:

– В компьютерных играх колдуют маги, а священники исцеляют и призывают божественную силу. Насчёт исцеления я вам ничего не гарантирую, а молюсь с утра и так непрестанно.

Признаюсь – я не нашёлся что ответить.

Мы стояли в бойлерной, расположенной где-то на границе между помещениями собственно храма Христа Спасителя и подземными помещениями приюта. Шумела вода в трубах, щелкали какие-то реле. Десяток молчаливых полицейских, караулящих здесь, прятали глаза. Они останутся в относительной безопасности, а мы пойдём навстречу полутора тысячам голодных восставших.

– Эта дверь ведёт в нижнюю бойлерную, а оттуда – в помывочную, – сказал Протоиерей, указывая на крепкую железную дверь, запертую изнутри на замок и внушительный засов. – В помывочной нет видеокамер, нас заметят не сразу.

– Почему нет? – удивился Михаил.

– Настояло общество защиты прав восставших, – объяснил Протоиерей. – Среди пациентов ведь есть несовершеннолетние.

– О Господи, – вздохнул я.

– Если вас утешит, я тоже считаю это глупостью, – ответил Пётр. – Но в данный момент это нам на руку. После помывочного зала мы выйдем в пятое отделение, пройдём мимо палат… – говоря, он водил пальцем по разложенной на шатком пластиковом столике схеме. – Потом лаборатория микробиологии, кухня…

– Кухня? – Меня охватил нервный смех.

– Так её называют. Потом коридор, комнаты персонала и главный пост охраны.

– Скажите, а чего требует Виктория? – поинтересовался Михаил. – То, что она отпустила людей, – обнадёживающий признак. Быть может, если мы пойдём на её условия…

– Она требует вертолёт с заложниками, которым обещает сохранить жизнь и позволить выпрыгнуть с парашютом, личные вещи покойного мужа и три миллиона рублей.

Я присвистнул и покрутил пальцем у виска.

– Да, любопытно, – сказал Михаил задумчиво. – Возможно, у нас тоже бывают психические расстройства. Значит, три миллиона рублей…

– Что-то тут не то, – сказал я. – Идиотское требование в ряду вполне разумных… отвлекает внимание от того, что ей действительно нужно?

– Проще всего будет спросить у неё самой, – сказал Протоиерей. – Идёмте, братья и сёстры.

Михаил двинулся вперёд – и мы не стали с ним спорить.

За железной дверью был короткий коридор. За ним – гулкая железная лестница, ведущая на четыре пролёта вниз. Там – ещё одна дверь.

– С Божьей помощью начнём… – сказал Протоиерей.

Михаил провёл по кодовому замку ключ-картой (нам всем выдали по экземпляру). Замок мигнул зелёным, заблокировать допуск Виктория то ли не смогла, то ли не сочла нужным. Я понадеялся, что не смогла. Потом Михаил осторожно открыл дверь, и мы вошли в ещё одно помещение с трубами и котлами, уменьшенную копию верхней бойлерной.

Здесь тоже никого не было. Негромко, успокаивающе гудела автоматика.

– Восьмой этаж, полёт нормальный, – сказал я. Протоиерей укоризненно посмотрел на меня. Я заметил, что дробовик он держит уверенно, так, будто готов в любую секунду палить. Видимо, все те переживания, которые делали для него невозможным хладнокровное убийство не способных сопротивляться восставших, ничуть не мешали схватке с монстрами лицом к лицу.

Ещё одна дверь, совсем уж коротенький коридор, скорее – тамбур, и мы оказались в помывочном зале.

К счастью, тут тоже никого не было. Ни моющихся, ни сохнущих, ни взрослых восставших, ни несовершеннолетних.

Но картина была ещё та!

Я, конечно, никогда здесь не был. И не представлял, как осуществляется массовая помывка агрессивных созданий в таких заведениях.

Оказалось – очень механизированно.

Небольшой зал. Воздух был влажным и тёплым. Под потолком шла круговая рельса с цепной передачей, волочащей по рельсе торчащие вниз металлические штыри. Сейчас она была выключена, но я живо представил, как всё это лязгает в процессе работы. На штырях крепились металлические ошейники, сейчас расстёгнутые. Пол был решётчатый. В разных местах зала торчали трубы с душевыми лейками и форсунками.