Похитители снов Стивотер Мэгги

50

Персефона дала ему пирог. Ореховый, приготовленный ею самой, и не то чтобы Адам имел право отказаться.

Мора нахмурилась.

– Ты уверена, что это правильно, Пи? Наверное, есть и другие…

– Иногда, – признала Персефона. – Пошли, Адам. Мы идем в гадальную. Блу может составить тебе компанию. Но разговор будет очень личный.

Он и не сознавал, что Блу рядом, поскольку не поднимал головы. После путешествия пешком вдоль шоссе у него на руке осталась ссадина, и Адам молча ковырял кожу по краям.

Блу спросила:

– Что случилось?

Персефона помахала рукой, как будто объяснить было слишком трудно.

Мора ответила:

– Она хочет уравновесить то, что у него внутри, с тем, что снаружи. Примириться с Кабесуотером. Так?

Персефона кивнула.

– Близко к тому.

Блу сказала:

– Я пойду с вами, если вы хотите.

Все повернулись к Адаму.

Если бы он вошел в гадальную один, вот что это было бы: Адам Пэрриш.

Как всегда. Иногда окружение менялось. Иногда не шел дождь.

Но в конечном итоге не было ничего, кроме Адама Пэрриша.

Адам мог с этим смириться, в очередной раз сказав себе: «Подумаешь, просто гадальная комната».

Он знал, что кривит душой. Но эти слова хотя бы имели облик правды.

– Я бы хотел пойти один, – негромко произнес он, не глядя на Блу.

Персефона встала.

– Захвати с собой пирог.

Адам захватил пирог.

В гадальной было темнее, чем в остальных комнатах; она освещалась лишь массивными свечами в центре стола. Адам поставил тарелку с краю.

Персефона закрыла за собой дверь.

– Съешь кусочек.

Адам взял кусок пирога.

Мир сфокусировался. Немного.

Когда дверь закрылась, стало ясно, что в комнате пахнет розами после темноты и только что задутой спичкой. Без света было, как ни странно, трудно определить размеры комнаты. Пусть даже Адам прекрасно знал, насколько мала гадальная, теперь она казалась огромной, как подземная пещера. Стены чудились далекими и неровными, пространство поглощало звуки дыхания и шелест карт.

Адам подумал: «Я могу остановиться прямо сейчас».

Но это же была просто комната. Комната, которая могла служить столовой. Что могло тут измениться?

Адам знал, что это всё неправда, но проще было воображать, что правда.

Персефона сняла фотографию со стены. Адам едва успел заметить на снимке прямо стоящий камень на неровном поле; затем она положила фотографию стеклом кверху на стол перед ним. В потемках, при свете свечей изображение исчезло. Видны были лишь отражения в стекле, которое внезапно превратилось в прямоугольный пруд или зеркало. Огоньки свечей кружились и вращались в нем, совсем не так, как в реальности. Адама замутило.

– Ты должен чувствовать сам, – сказала Персефона с другого конца стола. Она не садилась. – Насколько ты выбит из равновесия.

Это было слишком очевидно, чтобы соглашаться. Адам указал на стекло, полное неправильных отражений.

– Для чего это?

– Для прорицания, – сказала Персефона. – Это способ заглянуть в иные места. Места, которые слишком далеко, чтобы их увидеть, или которые существуют лишь приблизительно, или которые не хотят быть увиденными.

Адаму показалось, что он увидел вьющуюся за стеклом струйку дыма. Он моргнул. Дым пропал. У него заныла рука.

– И куда мы заглядываем?

– В одно очень далекое место, – сказала Персефона. Она улыбнулась крошечной, загадочной улыбкой, похожей на птичку, выглядывающую из ветвей. – Оно внутри тебя.

– Это безопасно?

– Наоборот, – ответила Персефона. – Вообще-то ты лучше съешь еще пирога.

– Что будет, если я не соглашусь?

– То, что ты ощущаешь, еще усугубится. В этой головоломке нельзя начинать с угловых фрагментов.

– Но если я это сделаю… – начал Адам и замолчал, потому что правда уязвила его, а потом уютно свернулась в душе. – Я изменюсь навсегда?

Персефона сочувственно склонила голову набок.

– Ты уже изменил себя. Когда принес жертву. Это просто финальный этап.

Значит, не было смысла отказываться.

– Тогда скажи, что делать.

Персефона подалась вперед, но так и не села.

– Перестань отдавать. Ты не приносил в жертву свой разум. Пусть мысли остаются твоими. И помни о том, чем ты пожертвовал. Нужно, чтобы для тебя это было всерьез.

– Для меня это было очень всерьез, – заверил Адам, чувствуя, как в нем оживает гнев – внезапный, поющий, чистый. Бессмертный враг.

Персефона моргнула своими непроглядно-черными глазами. И гнев затих.

– Ты обещал быть руками и глазами Кабесуотера, но слушал ли ты, о чем он тебя просит?

– Он ничего не говорит.

Лицо у Персефоны было понимающее. Ну разумеется. И внезапно Адам понял, в чем заключалась причина видений и галлюцинаций. Кабесуотер пытался привлечь его внимание единственным доступным способом. Весь этот шум, звуки, хаос в голове…

– Я не понимал.

– Он тоже выбит из равновесия, – объяснила Персефона. – Но для этой конкретной проблемы есть отдельный ритуал. А теперь посмотри внутрь себя, но знай, что там есть нечто, способное причинить боль. Прорицание не бывает безопасным. Никогда не знаешь, кого встретишь.

Адам спросил:

– Ты поможешь мне, если что-то пойдет не так?

Взгляд ее черных глаз устремился на него. Он понял. Его единственная подмога осталась за порогом кухни.

– Берегись любого, кто обещает тебе помощь сейчас, – сказала Персефона. – Изнутри только ты сам можешь помочь себе.

И они начали.

Поначалу Адам видел только свечи. Тонкое, высокое пламя настоящих свечей – и изогнутое, круглое, в стекле, ставшем зеркалом. Потом из нависшей над ним тьмы упала капля воды. Она должна была расплескаться по стеклу, но вместо этого пронзила поверхность.

Она упала в бокал с водой. Неуклюжий и толстый, вроде тех, что стояли в шкафу у его матери. Но этот бокал был в руке у Адама. Собираясь сделать глоток, он заметил чье-то быстрое движение. Он не успел спохватиться… свет… звук…

Отец ударил его.

– Подожди! – воскликнул Адам, пытаясь объяснить – он всегда пытался что-то объяснить, – и ударился о вылинявший стол на кухне.

Удар должен был завершиться, но Адам как будто оказался заключен внутри него. Он был человеком, ударом, столом, пылающим гневом, который управлял всем этим.

Удар жил в нем. Первый раз, когда отец врезал ему, всегда таился где-то в голове Адама.

«Кабесуотер», – подумал он.

И освободился. Когда бокал, слишком массивный, чтобы разбиться, стукнулся об пол, капля воды выскользнула из него и вновь начала падать. На сей раз она упала в спокойный, похожий на зеркало пруд, окруженный деревьями. Между стволов стояла темнота, сочная, черная, живая.

Адам уже был здесь.

Кабесуотер.

Он правда оказался тут или ему снилось? И была ли для Кабесуотера разница?

Это место… он чувствовал запах сырой земли под упавшими ветвями, слышал насекомых, которые трудились под гниющей корой, ощущал, как ветерок, шуршащий в листве, касается и его волос.

В ночной воде у ног Адама кружили красные рыбки. Они выставляли рты на поверхность в том месте, где упала капля. Затем какое-то движение заставило Адама взглянуть на дерево снов на противоположном берегу. Оно выглядело, как всегда – массивный старый дуб с дуплом, достаточно большим, чтобы в нем мог поместиться человек. Несколько месяцев назад Адам стоял в этом дупле и созерцал жуткую картину будущего: Ганси, который умирал из-за него.

Адам услышал стон. Это была женщина в светлом старомодном платье, которую он видел в своей квартире – самая первая галлюцинация.

– Ты знаешь, чего хочет Кабесуотер? – спросил он.

Прислонившись к неровной коре дерева, женщина в смятении прижала ладонь ко лбу.

– Auli! Greywaren furis as. Lovi ne…

Это была не латынь. Адам сказал:

– Я не понимаю.

Рядом с ней вдруг появился мужчина в шляпе котелком, тот самый, которого Адам видел в особняке Ганси. Мужчина умоляюще произнес:

– E me! Greywaren furis al.

– Простите… – сказал Адам.

Появился еще один дух и протянул к нему руку. И еще один. И еще. Все видения, которые посещали его. Десяток фигур. Непонятная речь.

Тихий голос рядом с Адамом проговорил:

– Я переведу.

Адам повернулся и увидел маленькую девочку в черном платье. Она в чем-то напоминала Персефону – пышные белые волосы, похожие на сахарную вату, узкое лицо, черные глаза. Девочка взяла Адама за руку. Рука у нее была очень холодная и немного влажная.

Он подозрительно вздрогнул.

– Ты будешь переводить точно?

Она крепко держалась за него крошечными пальчиками. Адам точно знал, что никогда раньше ее не видел. Этой девочки не было в числе видений и призраков, которые посещали его с тех пор, как он совершил жертвоприношение. Она походила на Персефону, но искаженную.

Как в плохом сне.

Нет. Если это был сон – если Кабесуотер был как сон, – следовательно, он мог контролировать происходящее, если хотел. Адам высвободил руку. Он не собирался отдавать кому-то свой разум.

– Кабесуотер, – произнес он вслух. – Скажи, что тебе нужно.

Он потянулся к пруду. Тот оказался холодным и нематериальным – всё равно что провести рукой по простыне. Адам осторожно выловил одну-единственную каплю, за которой следовал в видениях. Она покаталась туда-сюда в его ладони, вдоль линии жизни.

Он помедлил – и по истечении нескольких секунд понял, что здесь есть нечто, что навсегда отделит его от остальных. В какой мере – Адам не знал. Но он мог попасть туда, куда никогда не попали бы они. Он мог стать чем-то, чем они не стали бы.

Но он и так уже был другим.

А потом Адам оказался в капле воды. Кабесуотер перестал тянуться к нему с помощью видений. Больше не нужно было неуклюжих мельканий перед глазами. Никакой отчаянной борьбы за его внимание.

Он и был Кабесуотер, он был дерево снов, и он был все здешние дубы, с корнями, которые прокладывали себе дорогу среди камней в поисках силы и надежды. Он чувствовал движение и пульс силовой линии в себе; как глупо, приземленно звучали эти слова – «силовая линия» – теперь, когда он ее ощутил. Адам вспомнил другие названия. Они подходили гораздо больше. «Дорога фей». «Путь духов». «Песенная линия». «Старая дорога». «Тропа дракона». «Путь сна».

«Дорога мертвых».

Энергия мерцала и трещала в нем, напоминая не столько электричество, сколько секрет. Она была мощной и всеобъемлющей, а временами затихала и ждала. Иногда он весь превращался в чистую энергию, а иногда она почти пропадала.

А в глубине он чувствовал древность Кабесуотера. Его странность. В нем было нечто искреннее и абсолютно не человеческое. Оно существовало столько веков до Адама – и будет существовать много столетий после него. В относительной схеме мироздания Адам Пэрриш ничего не значил. Он был такой мелочью. Всего лишь завиток в отпечатке пальца какого-то гораздо более крупного существа…

«Я не соглашался отдавать свои мысли».

Он был руками и глазами Кабесуотера, но он не был Кабесуотером.

Он был Адамом Пэрришем.

Адам сел.

Он находился в гадальной. Капля воды лежала на стекле фотографии. По ту сторону стола Персефона протирала салфеткой три кровавых царапины у себя на запястье; рукав у нее был разорван.

Всё в комнате показалось Адаму иным. Он просто не был уверен, в чем разница. Как будто… он настроил телевизор, с широкого экрана на нормальный.

Он сам не знал, почему думал раньше, что у Персефоны черные глаза. Составляя черный, в них соединились все цвета.

– Они не поймут, – сказала Персефона.

Она положила на стол перед ним колоду таро.

– Они не поняли, когда я вернулась.

– Я другой? – спросил Адам.

– Ты был и раньше другим, – ответила Персефона. – Но теперь это будут замечать всё время.

Адам коснулся карт. Казалось, прошло очень много времени с тех пор, как он смотрел на колоду на этом столе.

– Что мне надо с ними сделать?

– Постучи по ним, – шепотом сказала Перефона. – Три раза. Им это нравится. Потом перетасуй. И приложи к сердцу.

Он слегка постучал костяшками пальцев по колоде, перетасовал карты, едва умещавшиеся в руках, и приложил их к груди. Они были теплыми, как живое существо. Раньше они такими не казались.

– Теперь задай им вопрос.

Адам закрыл глаза.

«Что теперь?»

– Выложи четыре карты, – продолжала Персефона. – Нет, три. Три. Прошлое, настоящее, будущее. Рисунком вверх.

Адам осторожно выложил три карты на стол. Рисунки были темными, стертыми, едва различимыми в тусклом свете. Фигуры как будто двигались. Он прочел подпись на каждой из карт.

Башня. Повешенный. Девятка мечей.

Персефона поджала губы.

Взгляд Адама перешел от первой карты, на которой человек падал с горящей башни, ко второй, на которой кто-то висел на дереве вниз головой. А потом к последней, где человек плакал, закрыв лицо руками. Эта третья карта… она воплощала полное отчаяние. Адам не мог отвести от нее глаз.

Он сказал:

– Такое ощущение, что он проснулся от кошмара.

«Похоже, – подумал он, – так будет со мной, если дерево видений показало мне правду».

Когда Адам поднял глаза на Персефону, то убедился, что она видит то же самое. Он угадал это по ее поджатым губам, по сожалению в глазах. Комната простиралась вокруг, черная и бесконечная. Пещера, или старый лес, или плоское озеро, похожее на темное зеркало. Будущее продолжало быть чем-то, куда Адама швырнули, как в омут. Загадка, жертвоприношение, мертвое лицо лучшего друга.

– Нет, – негромко сказал Адам.

– Нет? – эхом отозвалась Персефона.

– Нет, – он покачал головой. – Может быть, это действительно будущее. Но еще не конец.

Персефона спросила:

– Ты уверен?

В ее голосе звучали ноты, которых не было раньше. Адам задумался. Он подумал об исходящем от колоды тепле, о том, как задал вопрос «что теперь» – и получил ужасный ответ. Он подумал, что по-прежнему слышит вокруг себя отзвуки голоса Персефоны, хотя им следовало бы заглохнуть в тесном пространстве гадальной комнаты. Он вспомнил, как был Кабесуотером и чувствовал змеившуюся внутри себя дорогу мертвых.

Он произнес:

– Уверен. Я… я возьму другую карту.

Адам помедлил, ожидая, что Персефона скажет: «Так нельзя». Но она тоже ждала. Тогда Адам разделил колоду, опустил ладони на стопки карт и взял ту, что казалась теплей.

Перевернув карту, он положил ее рядом с девяткой мечей.

Фигура в длинном одеянии стояла перед разными предметами, обозначающими масти таро – монетой, чашей, мечом, жезлом. Над ее головой витал символ бесконечности, одна рука была поднята властным жестом. «Да», – подумал Адам. Понимание сначала прорезалось, а затем ускользнуло.

Он прочел подпись внизу.

«Маг».

Персефона протяженно выдохнула и начала смеяться. Это был смех облегчения, который звучал так, словно она бежала.

– Адам, – сказала она. – Доешь пирог.

51

Блу действительно порезалась.

После того как Адам зашел в гадальную, она на пробу открыла нож, и он послушно напал на нее. Вообще-то это была просто царапина. Она вряд ли требовала пластыря, но все-таки Блу его наклеила.