Жажда Бондарев Олег

– По воле рока так случилось… – тут же зашептал Смирнов.

«О, Господи… может, лучше было бы пойти пешком?»

Они миновали парк и, свернув налево, стали подниматься вверх по улице Каяни.

– Здесь направо… – начала было Лера, однако Смирнов проигнорировал нужный поворот. – Андрей, вы проехали!

– В самом деле? Вот незадача! Ну, ничего, сейчас сделаем небольшой крюк и всё исправим…

Он говорил спокойно, с улыбочкой, однако у Леры появилось нехорошее предчувствие.

Смирнов свернул на квартал северней Мурлычева.

– Андрей, ну куда вы? Там же тупик! – возмутилась Лера.

– С чего вы взяли?

– Это мой район! Я тут всё знаю.

Смирнов будто не слышал.

– Остановите машину! – Лера вцепилась в ручку, попыталась открыть дверь, но та оказалась заблокированной. – Немедленно остановите, я вам говорю!

– Заткнись, – прошипел Андрей сквозь зубы.

– Что?!

– Заткнись, сука!

Женщина потянулась к кнопкам управления стеклоподъёмника, однако Смирнов ударил по тормозам, и она от неожиданности больно стукнулась лбом о панель. Не дожидаясь, пока Лера опомнится, Андрей ухватил её за волосы и резко потянул к себе. Лера взвизгнула, попыталась вырваться, но Смирнов держал крепко.

– Помогите! – воскликнула женщина, тарабаня в стекло.

– Заткнись, – в третий раз произнёс Андрей.

Его левая рука нырнула в карман, однако достать Смирнов ничего не успел: стекло водительской двери разлетелось вдребезги и ему в лоб упёрся чёрный ствол автомата.

– Руки покажи! – заорал стрелок – коренастый мужчина в чёрном комбинезоне, лицо которого скрывала маска.

Андрей затрясся.

– Руки, живо! Работает спецназ!

Смирнов отпустил рыжую гриву Леры и показал руки. А женщина, дрожащей рукой дотянувшись до брелока, нажала на кнопку автозамка. Флажки с характерным щелчком поднялись, женщина распахнула дверь и вышла из машины. Пошатнулась, но её тут же поддержал высокий блондин в чёрной кожаной куртке и джинсах.

– Ты как?

Это был капитан Борис Литвинов из убойного.

– Порядок, – с трудом проронила Лера.

– У тебя синяк на лбу… Ударил?

– Ударилась… Он затормозил… О торпеду стукнулась…

– Ты молодец. – Литвинов заглянул в салон, брезгливо поморщился при виде Смирнова и, приобняв, повёл Леру за собой.

– Надо было брать его с поличным… – пробормотала женщина. – Чтоб не отвертелся…

– У тебя всё получилось. – К ним подошёл ещё один мужчина – черноволосый, плотный, лет сорока на вид. – К награде представим.

– Спасибо.

– Отдыхай, пока. – И повернулся к Смирнову, которого спецназовцы уже выволокли из машины. – Права тебе уже зачитали? Вот и хорошо. Поехали скорее, а то время позднее, а тебя пока оформишь, вообще за полночь будет…

– Я могу заняться, – вызвался Литвинов.

– Тебя, Боря, жена дома ждёт, – хмуро заметил Фёдор Семёнович.

– А вас прям не ждёт! – фыркнул Боря.

– А моя привыкла, что я поздно. Да что там – она уже, наверное, спит. Так что мы сами со Смирновым потолкуем, не спеша… Да, Смирнов? Ты ведь не против поговорить с подполковником Брагиным по душам?

Смирнов промолчал, затравленно наблюдая за тем, как спецназовец достаёт из его кармана большой складной нож.

– Вот тебе и инженер, – вздохнул Брагин. – Вот тебе и конструктор. Или вы ножом ватман режете, господин Смирнов?

Андрей не ответил, даже головой не мотнул.

– Не ватман… – печально констатировал Брагин. – Совсем не ватман…

Спецназовец – тот самый крепыш с автоматом – защёлкнул наручники на запястьях арестанта, и в этот момент Смирнов неожиданно «включился»:

– Вы… что вам от меня надо? Что я сделал?

– А я думал, вы до управления будете молчать… – рассмеялся Фёдор Семёнович.

– В чём меня обвиняют? – будто не слыша его, продолжал Смирнов. – Снимите наручники!

– Вы подозреваетесь в шести убийствах, – посерьёзнев, ответил Брагин. – И крепко подозреваетесь, господин Смирнов, очень крепко. А обо всём остальном мы поговорим в управлении.

– Вы не имеете права!

– Имею.

– Нет!

– При желании можете на меня пожаловаться, – пожал плечами подполковник. – Вам будет предоставлена такая возможность.

И кивнул.

Спецназовцы потащили задержанного к фургону, но в тот миг, когда Смирнова разворачивали, на его губах появилась надменная улыбка.

Как будто его не в полицейскую машину вели, а он милостиво разрешал слугам донести себя до кареты…

…Его усадили на стул, пристегнули к столу и велели помалкивать. Ему такой подход не понравился, но кого это волновало – правила есть правила. В настоящий момент Смирнов официально подозревался в убийстве, и не просто в убийстве, а в серии смертей, исполнителя которых ушлые журналисты наградили кличкой Филин. И именно поэтому обращались с ним соответственно, то есть – предельно жёстко.

Убивал Филин только женщин, только ночью и удары наносил обязательно сверху – за это и получил эту кличку. Убивал нечасто, раз в несколько недель, и ошибку допустил всего одну – убил сослуживицу по прежней работе. Потянув за эту ниточку, Брагин сумел вытащить преступника на свет божий.

– Ну что, господин Смирнов? – Подполковник опёрся на стол сжатыми в кулаки ладонями и угрюмо посмотрел на маньяка. – Допрыгались?

Борис Литвинов уселся на стул сбоку от задержанного и скрестил руки на груди.

– Я до сих пор не понимаю, на каком основании вы меня сюда притащили, – дрожа всем телом, ответил Андрей. – Меня в чём-то обвиняют?

– Вас задержали за нападение, то есть – за покушение на убийство Валерии Сулиной. Она, к слову, сейчас побои у врача снимает.

– Да какие там побои… – пробормотал Андрей.

– Кроме того, имеется видеозапись, – с нажимом продолжил подполковник, – на которой отчётливо видно, как госпожа Сулина садится в вашу машину. Плюс – запись вашего разговора, включая финальную его часть.

Андрей злобно сверкнул глазами, но промолчал.

– Что скажете?

– Плохо помню, что происходило в машине, – нехотя протянул Смирнов. – Но для протокола скажу, что Валерия мне всегда нравилась и я ни за что не причинил бы ей вред.

Брагин улыбнулся, как будто услышал то, что ожидал, раскрыл папку, взял одну из лежавших в ней фотографий и показал задержанному:

– Узнаёте?

Смирнов мельком глянул на фото и отвернулся.

– Вижу, узнали, – кивнул подполковник.

– Это вы видите, – уточнил Андрей. – Я ничего такого не говорил.

Полицейский достал следующий снимок:

– А эту женщину помните?

И снова Смирнов удостоил фото лишь мимолётным взглядом. И продемонстрировал надменную ухмылку, которая заставила Литвинова едва слышно чертыхнуться.

– А эту?

И именно этот, третий снимок, вызвал у Андрея реакцию:

– Шульгина? – изумился он.

– А то вы не знаете?

– Я Шульгину не убивал, – машинально заявил Смирнов.

– В самом деле? – нахмурился подполковник. – А тех, предыдущих, значит, убивали?

– Я этого не говорил, – опомнился Андрей. – Но Шульгину – клянусь – пальцем не трогал. Даже не знал, что она мертва.

– Что вы лжёте, Смирнов? – Брагин неожиданно грохнул кулаком по столу, да так сильно, что Борис вздрогнул одновременно с маньяком. – Вы с Шульгиной и Савельевой работали в одной фирме. – Подполковник указал на четвёртую фотографию. – Савельеву вы убили, ещё когда работали вместе, а Шульгину – после увольнения.

– Нет!

– Да, господин Смирнов, да, – усмехнулся Фёдор. – Почерк совпадает: ночь, деревья, удары ножом сверху. Эксперты не ошибаются.

– Ошиблись.

– Попробуйте доказать это на суде.

– Вы для начала попробуйте собрать на меня улики, – предложил Андрей. – А то до суда дело может и не дойти.

– Не учите меня работать.

– И в мыслях не было. – Смирнов помолчал. – Короче, вот вам добрый совет… – Показалось, что он сам не рад, что затеял этот разговор. – Шульгину вы на меня не повесите, даже не пытайтесь. Когда её нашли… такой… мёртвой?

– Пятого сентября.

– Пятого сентября… – Взгляд Андрея стал рассеянным, он явно пытался вспомнить тот день. – А! Ну так это первая суббота месяца, я как раз пятого к матери ездил, у неё трубу прорвало на кухне, чинил. Я-то без отца рос, а у матери руки больные… артрит, приятного мало…

– И вы весь день пробыли у матери? – перебил подозреваемого Брагин.

– Ну, практически. Уехал уже часов… в одиннадцать вечера, да. А её, ну, Шульгину, во сколько… убили? У вас же есть всякие… эксперты?

– Гражданку Шульгину убили как раз между десятью и двенадцатью, так что вы по-прежнему подозреваемый, господин Смирнов, – с облегчением произнёс подполковник. – Ваша мать на Зорге живет?

– Да.

– Ну и кто сможет подтвердить, что вы там были до одиннадцати вечера? Кроме матери, разумеется?

– Ну… – Смирнов почесал в затылке. – Я, когда возвращался, на заправку заезжал, ну там же, на Зорге, около половины двенадцатого, бензина залил полный бак, платил карточкой…

Брагин едва сдержался, чтобы не выругаться вслух: Шульгину нашли в Александровке, и если Смирнов действительно не врал насчёт заправки, то связать его с убийством этой женщины будет очень проблематично… если не сказать невозможно.

К тому же – вот ведь ирония судьбы – Брагин частенько заправлялся именно на той бензоколонке, о которой говорил Смирнов, и знал, что возле кассы расположена камера видеонаблюдения. И если она сняла, как Смирнов расплачивается за бензин, теория о его причастности к гибели Шульгиной рассыплется, словно карточный домик.

Но, чёрт возьми, как же это убийство напоминает прочие деяния Филина! Разве мог кто-то столь искусно подражать этому сумасшедшему негодяю? Возможно, у него есть сообщник-ученик, который путает следы? Не дай бог… Такого имитатора ещё попробуй поймай!

– Мы проверим ваши показания, – нехотя произнёс Брагин. – А что насчёт Савельевой?

– Я ничего не знаю, – упрямо повторил Смирнов. – Никого не убивал. Вы арестовали не того парня.

– Мы арестовали того парня, который напал на госпожу Сулину.

– А спрашиваете о какой-то Савельевой.

Фёдор Семёнович почувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Он-то думал наседать на маньяка, пока мерзавец во всём не сознается, однако тот ухватился за неожиданно возникшую спасительную соломинку и, нащупав зыбкую, но почву, принялся аккуратно отползать от трясины.

«Шульгину он, похоже, действительно не трогал, – сверля арестанта хмурым взглядом, думал Брагин. – Но Савельева – сто процентов его работа!»

В том деле у подполковника был свидетель, видевший Смирнова рядом с местом преступления. Тоже косвенная улика, конечно, но свидетель отличный: положительные характеристики с места работы, не курит, не пьёт, спортсмен с прекрасным зрением. Такого свидетеля ни один адвокат не зашельмует на процессе, и Фёдор Семёнович был уверен, что Савельеву он на душегуба повесит обязательно.

«Но что же нам теперь делать с Шульгиной? И, дай бог, с одной Шульгиной…»

Брагин закусил губу, а потом взял стопку фотографий из папки и стал молча выкладывать их на стол перед маньяком. Андрей наблюдал за его манипуляциями достаточно спокойно.

– Давайте попробуем иначе, господин Смирнов. Я буду называть имя жертвы, время и место смерти, а вы будете пытаться убедить меня в своей непричастности.

– Вы что, законы плохо знаете? – скривился Андрей. – Это вы должны доказывать, что я, честный человек, причастен к преступлениям.

– Но ведь о Шульгиной вы сказали, – напомнил Брагин.

– От удивления, – объяснил Смирнов. – Мы, знаете ли, с ней работали в одном учреждении.

– Смерть Савельевой не вызвала у вас такого же удивления.

– Потому что Савельеву убили, когда я работал в той фирме.

– И вас не удивляет, что убиты две женщины, с которыми вы работали?

– А почему это должно меня удивлять?

«Откуда у тебя силы так держаться?»

Брагин внимательно изучал подозреваемого, по его приказу был составлен его психологический портрет, в котором было сказано, что Смирнов – слабак. Убивает, чтобы почувствовать силу, ощутить превосходство, которого не получает в реальной жизни, и обязательно сломается на допросе. Ориентируясь на эти данные, Фёдор Семёнович повёл допрос достаточно грубо, намереваясь расколоть задержанного с ходу, и ошибся. Крепко ошибся. И плевать на то, что психологический портрет оказался неверен – за результат отвечает он, и только он.

– Когда вы меня отпустите? – осведомился Смирнов.

– За вами числятся покушение на убийство и несколько убийств.

– Вы говорили шесть, – припомнил Андрей.

Брагин, к удивлению Литвинова, промолчал.

– Теперь стало меньше?

Вновь тишина.

– А окажется, что нисколько.

– Вы пытались убить Валерию.

– Нет.

– Да.

– Вам показалось.

– Мы…

Но подполковник знал, что история с Сулиной такая же косвенная, как всё остальное, накопившееся к этому часу. Они со спецназовцами испугались, что Филин убьёт Леру прямо в машине, и выскочили чуть раньше, чем следовало. В результате на задержанного можно было повесить нападение, но никак не покушение на убийство.

– От меня жена полгода назад ушла, – пожал плечами Смирнов. – Я иногда прям сам не свой…

– То есть вы сознаётесь в нападении?

– То есть я поведал вам детали своей нелёгкой жизни, – усмехнулся Андрей. – Всё остальное – ваши домыслы.

Брагин скрипнул зубами. Он явно был в бешенстве, поэтому Литвинов счёл своим долгом вмешаться. Он подошёл к шефу и прошептал:

– Фёдор Семёнович, прошу, давайте на сегодня закончим. Утро вечера мудренее, как говорится, да и все уже и так на нервах…

Смирнов вновь выдал надменную улыбку. Брагин ответил раздражённым взглядом, кивнул, распорядился:

– Разберись с бумагами.

И вышел из допросной.

Он был зол, очень зол, однако ярость не помешала ему понять, что Смирнов не лгал насчёт Шульгиной. У Филина был ученик. Или сообщник. Или просто последователь, который практически идеально сымитировал почерк убийцы.

«Подражатель?»

Наверное, если бы ему вдруг предложили сменить имя на любое другое, Зоран не задумываясь выбрал Ненависть. Почему? Просто потому, что жил ею с тех самых пор, как его родители погибли на стенах Зелёного Дома, защищая Людь от презренных чудов. От рыжей нечисти, которая решила покорить Великий Дом с помощью гиперборейцев. И у которой это почти получилось.

«Лунная фантазия»…

Так назвал то побоище лощёный Сантьяга, и журналисты «Тиградком» радостно подхватили удачное название.

«Лунная фантазия»… Лосиный Остров стал красным от крови, а оба Великих Дома, и Чудь, и Людь, понесли огромные потери, от которых не оправились до сих пор.

«Лунная фантазия»…

Зоран плохо разбирался в политике, и это было простительно, учитывая, что люду совсем недавно исполнилось двадцать, но юноша понимал, что никакая политика не способна оправдать убийц его родителей. Чуды пришли к стенам Зелёного Дома, чтобы сеять смерть. Чуды убили его мать-фату и отца – обер-воеводу дружины Перово. И парень имел полное право ненавидеть рыжих за это преступление.

«Лунная фантазия»…

В тот день, когда хоронили родителей, Зоран стоял у гроба рядом с тётей Доброславой и мечтал об одном: отомстить Великому Дому Чудь. Любым способом, лишь бы страшно. Лишь бы все рыжие содрогнулись. И весь Тайный Город изумился. И чтобы через сто и даже тысячу лет подданные Великих Домов шёпотом пересказывали друг другу подробности той чудовищной расплаты…

Зорану казалось, что в мести будет заключаться справедливость. Не проходило и дня, чтобы он не думал о грядущем возмездии. О, сколько раз ему снилось, что он превращает в руины Замок рыжих на проспекте Вернадского! Или вешает великого магистра. Или…

Но сны оставались снами, а чуды как поселились на Вернадского, так и продолжали там обитать. Ведь мечтающий о расплате юноша даже не был колдуном – в Великом Доме Людь сим даром обладали исключительно женщины, – а значит, не мог всерьёз надеяться нанести ненавистным врагам хоть малейший вред.

Он расправлялся с ними в снах.

Потом просыпался и долго-долго лежал в кровати, стискивая в бессильной ярости могучие кулаки.

Он был готов совершить что угодно. Пойти на любое злодеяние, любое преступление, но… Но случая, то ли к счастью, то ли к его величайшему огорчению, не представлялось.

И Зоран оставался со своей Ненавистью один на один.

В день, когда парню стукнуло двадцать, она по-прежнему была с ним, хотя теперь люд научился прятать её от окружающих. Друзья и родственники считали, что время излечило раны, что невысокий, но плотный, очень улыбчивый юноша перестал чувствовать давнюю боль, и даже самая близкая Зорану женщина – тётя Доброслава – не догадывалась, что в его душе продолжает пылать пламя.

– Отрадно видеть, что ты избавился от тоски, – улыбнулась пожилая ведьма, когда они уселись ужинать в тот день. – Одно время я думала, что ты возненавидел весь мир.

– Только Орден.

– А сейчас?

– Сейчас я просто отношусь к ним как к врагам.

– Как все люды.

– Совершенно верно.

– И это хорошо.

Как все ведьмы, тётушка Доброслава была зеленоглазой и белокурой, правда, с годами волосы становились всё белее и белее. Своих детей она не завела – сказывались последствия страшного ранения, полученного в схватке с навами, и всё своё тепло Доброслава отдавала племяннику, стараясь в полной мере заменить ему родителей.

– Ты стал часто улыбаться.

– Мне это нравится.

– И это тоже хорошо.

– Согласен, – помолчав, кивнул Зоран. – Улыбаться – хорошо.

К счастью, Доброслава не была сильной ведьмой, всего лишь уровня феи, и потому не почувствовала неискренность в его словах.

– Молодец, мальчик.

– Спасибо.

Она всегда именовала племянника мальчиком, сколько бы лет Зорану ни было – пять или, как теперь, двадцать. Наверное, ничего не изменится и в пятьдесят, и в сто, если, конечно, Доброслава сумеет протянуть до этого юбилея.

– Я долго думала, что тебе преподнести в этот знаменательный день, – продолжала тётушка, – и решила, что лучшего подарка, чем возвращение в отчий дом, трудно придумать.

С этими словами она положила на стол до боли знакомую юноше связку ключей. Зоран уставился на подарок, будто на невероятную диковинку, затем перевёл взгляд на Доброславу.

– То есть… – В горле вдруг пересохло. – Я могу отправиться… домой?

– Да, мальчик. – Она нашла его руку и сжала. – Пора.

У Зорана перехватило дыхание.

«Домой!»

Он медленно, дрожащими от переизбытка чувств пальцами сгрёб ключи и сжал их в кулаке.

«Домой!»

– Спасибо, – проронил Зоран хрипло. – Это… это много для меня значит.

– Я понимаю, мальчик, – очень мягко откликнулась Доброслава. – Я хотела сделать этот подарок через год, на совершеннолетие, но сама не выдержала. Ты должен вернуться.

– Да.

Последний раз Зоран перешагивал порог отчего дома, когда, зарёванный, паковал чемоданы, а спустя пару часов вышел и устремился за тётей, оглянувшись в итоге лишь раз…

…И вот он – у родной двери. Связка по-прежнему в кулаке; кажется, он так его и не разжимал с тех пор, как забрал подарок со стола. Переборов оцепенение, Зоран отыскал среди прочих ключей нужный и медленно вставил его в замочную скважину. Сглотнув, провернул и замер, когда ничего не случилось. Хотя чего он ждал? Что из дома наружу ринется армия чудов, одержимых идеей довершить начатое и вслед за родителями отправить на тот свет единственное их чадо?

Нет. Конечно, нет!

Ничего не случилось, потому что нужно было надавить на ручку двери…

Зоран надавил.

Раздался скрип.

Юноша закусил губу и вошёл.

«Здравствуй! Я вернулся…»

Отчий дом встречал его запахом застарелой пыли, которая покрывала все шкафы, полки, комод, сундук и прочую мебель. Каждый шаг по ковровой дорожке выбивал из неё пыль, но в тот момент Зоран думал не о грядущей уборке. Он вспоминал.

Ему чудились голоса родителей, их шаги… В какой-то момент бросился в соседнюю комнату и замер в дверях, поняв, что это невозможно… НЕВОЗМОЖНО! И не сдержал слёз. А потом пришли знакомые с детства шорохи и звуки: вот открылся сундук, вот отодвинулся стул, вот петли шкафа заныли, изнывая без смазки… Память упрямо пыталась подменить воспоминаниями реальность, но с каждой секундой получалось всё хуже и хуже: образы появлялись, почти мгновенно тускнели и быстро возвращались в небытие. И вскоре Зоран остался в пустом доме один.

Призраки прошлого ушли, проронив напоследок:

«Родителей не вернуть, парень. Живи дальше!»

Живи дальше…

Точно это же твердила ему тётушка. И друзья. И друзья родителей. Словом, все, кто желал поддержать сироту, но никто не сумел объяснить ему, как именно он должен жить дальше. Что он должен сделать с Ненавистью? Забыть её? Но как? Как можно забыть то, что стало частью тебя?

И жить дальше.

Как?

Когда-то давно Зоран честно пытался. Он был маленьким и слушал чужие советы. Он попытался «жить дальше», но понял, что, забывая о Ненависти, забывает родителей. Их образы расплывались без неё, становились эфемерными, терялись… А терять родителей маленький люд не хотел. Не мог себе этого позволить. Он любил тётушку – да, но главными для него оставались отец и мать. Зоран не собирался их отпускать и потому – ненавидел тех, кто погубил их…

…Юноша остановился в дверях покоев матушки и окинул комнату печальным взглядом. Толстый слой пыли покрывал огромное трюмо, стол у окна, стулья и прочую мебель; слой пыли покрывал всё и всё делал серым. Всю комнату, в которой он так любил бывать. Пить с мамой чай у раскрытого окна и слушать поразительные рассказы из истории Великого Дома Людь, который некогда царил на всей Земле… Покуда не заявились проклятые чуды!