Бегущий человек. Худеющий (сборник) Кинг Стивен

Глава двадцать шестая: 127

Застреленный насмерть человек был найден прошлым вечером в подвале многоквартирного здания на Юнион-стрит и опознан как крупный гангстер Нью-Йорка. Ричард Джинелли, известный в криминальных кругах под кличкой Ричард Молоток, представал перед судом трижды: за рэкет, распространение наркотиков и за убийство. Совместное расследование дела Джинелли со стороны государственных органов и ФБР было прекращено в 1981 году после насильственной смерти нескольких свидетелей.

Источник, близкий к генеральному прокурору штата Мэн, сообщил прошлой ночью, что версия гангстерской разборки возникла еще до того, как труп был опознан в связи со странными обстоятельствами убийства. Согласно этому источнику, кисть одной руки была у Джинелли оторвана, а на лбу было написано слово «свинья».

Джинелли, судя по всему, был застрелен тремя выстрелами из крупнокалиберного оружия. Однако специалисты по баллистике до сих пор не сообщили своего мнения на этот счет, сказав только, что и здесь все «выглядит необычно».

Сообщение было напечатано на первой полосе бангорской «Дейли ньюс», которую Билли Халлек купил утром. Он вновь просмотрел сообщение, поглядел на снимок здания, в подвале которого был обнаружен его друг, затем сложил газету и сунул в мусорный ящик, на котором под гербом штата Коннектикут было написано:

КЛАДИТЕ МУСОР НА МЕСТО.

– Вот такие дела, – сказал он.

– Что вы сказали, мистер? – Это была девочка лет шести с бантом на голове и пятнами шоколада на подбородке. Она прогуливала собачку.

– Ничего, – ответил Билли и улыбнулся ей.

– Марси! – закричала издали мать девочки. – Иди сюда!

– До свидания, – сказала Марси.

– До свидания, миленькая. – Билли понаблюдал, как она идет к матери. Белый пудель семенил рядышком. Мать принялась ее за что-то отчитывать, а Билли стало жаль девочку, которая напомнила ему о Линде, когда той было тоже шесть лет.

Но вместе с тем он ощутил внутренний подъем. Одно дело, когда весы сообщают тебе, что ты вернул одиннадцать фунтов веса, но куда лучше, когда к тебе обращаются, как к нормальному человеку. Пусть даже это шестилетняя малышка с собачкой. Возможно, она верила в то, что на свете много людей, похожих на огородное пугало.

Вчерашний день Билли провел в Норт-Ист-Харборе не столько ради отдыха, сколько ради восстановления здравого рассудка. Казалось, все в порядке, все нормализуется, но достаточно было взглянуть на пирог, лежащий на телевизоре, и вновь становилось не по себе.

Ближе к вечеру он положил его в багажник машины. Стало немного легче.

Когда стемнело и чувство одиночества усилилось, он достал свою потрепанную записную книжку и позвонил Роде Симпсон. Спустя минуту он уже говорил с Линдой, которая была в восторге, услышав его голос. Она в самом деле узнала о заговоре матери. Истина дошла до нее вполне предсказуемым путем. Майкл Хустон рассказал все своей жене. Жена рассказала старшей дочери, возможно, в пьяном состоянии. Линда с этой девочкой поссорилась из-за мальчика прошлой зимой, поэтому Саманта Хустон помчалась со всех ног к Линде, чтобы сообщить ей, что ее дорогая мамочка изо всех сил пытается упрятать ее дорогого папочку в дурдом, чтобы он научился плести корзинки.

– И что ты ей сказала? – спросил Билли.

– Я ей сказала, чтобы она себе в задницу засунула зонтик, – ответила Линда, и Билли рассмеялся, хотя слезы текли из его глаз. Но отчасти испытывал грусть. Он отсутствовал меньше трех недель, а голос его дочки звучал так, словно она стала на три года старше.

Линда сразу же направилась домой, чтобы выяснить у матери – правду ли сказала Саманта Хустон.

– Ну и что дальше? – спросил Билли.

– Мы здорово поругались, а потом я заявила, что хочу снова поехать к тете Роде. Она ответила, что это неплохая идея.

Билли немного помолчал, потом сказал ей:

– Не знаю, Лин, нужно мне тебе это говорить, но я вовсе не сумасшедший.

– Ой, пап! Ну я же знаю и так! – ответила она чуть ли не презрительно.

– К тому же я пошел на поправку и начал прибавлять в весе.

Она радостно взвизгнула – пришлось отодвинуть трубку от уха.

– Правда? Ой! Это точно?!

– Точно.

– Папочка! Как здорово! Но ты правду говоришь? Не обманываешь?

– Честное слово бойскаута, – ответил он, улыбаясь.

– А когда ты домой придешь?

И Билли, который на следующий день, буквально завтра, собирался войти в дверь собственного дома не позднее десяти вечера, ответил:

– Примерно через неделю, дорогая моя. Хочу еще немного поправиться для начала. Пока что еще выгляжу довольно скверно.

– А-а-а… – протянула Линда разочарованно. – Ну ладно…

– Но когда соберусь вернуться, я тебе непременно позвоню, по крайней мере часов за шесть до своего прибытия, – сказал он. – Приготовишь нам свое фирменное блюдо. Вроде того, что ты сделала, когда мы вернулись из Мохонка, помнишь?

– Да я такую хреновину… Оп! Извини, папуля.

– Прощаю, – сказал он. – А пока оставайся там, с котятами Роды. И чтоб больше никаких перебранок с мамой.

– Все равно не хочу туда возвращаться, пока ты не приедешь, – сказала она. В голосе ее явно прозвучала упрямая решительность. Заметила ли Хейди этот новый тон Линды? Видимо, да. Отсюда, наверное, и ее тон отчаяния, когда говорила с ним вчера по телефону.

Он сказал Линде, как любит ее, и положил трубку. Сон пришел легче во вторую ночь, но сновидения по-прежнему были кошмарными. В одном из них он слышал вопли Джинелли из багажника машины – тот требовал его освободить. Но когда Билли открыл багажник, то обнаружил там не Джинелли, а окровавленного младенца со старческими мудрыми глазами Тадуза Лемке. В ухе младенца была золотая серьга в виде обруча. Голый младенец протянул ручки к Билли и улыбнулся. Его зубы оказались серебряными иглами.

Пурпурфургаде ансиктет, сказало дитя нечеловеческим голосом, и Билли проснулся, дрожа в холодном рассвете атлантического побережья.

Двадцать минут спустя он выписался из мотеля и снова поехал к югу… В четверть восьмого сделал остановку, чтобы как следует позавтракать. Но кусок застрял в горле, когда развернул в ресторане купленную газету.

Однако пообедать мне это не помешало, подумал он, возвращаясь к арендованному автомобилю. Потому что вернуть свой вес – это самое главное.

Пирог лежал на соседнем сиденье по-прежнему теплый и пульсирующий. Он бросил на него взгляд, завел машину, выехал задним ходом со стоянки и отправился в путь. Рассчитал, что будет дома через час, и им овладело странное и неприятное чувство. После двадцати миль езды он определил это чувство как волнение.

Глава двадцать седьмая: Цыганский пирог

Халлек припарковал арендованную машину позади собственного «бьюика», подхватил свой скудный багаж и направился к двери через лужайку. Белый дом с ярко-зелеными ставнями на окнах, этот неизменный символ семейного комфорта и добра, теперь выглядел странным, почти чужим.

Белый человек из города жил здесь, подумал он, но я не уверен, что он в конце концов вернулся домой. Этот парень, который пересекает сейчас лужайку, чувствует себя больше как цыган. Очень худой цыган.

Дверь с двумя элегантными фонарями по бокам раскрылась, и Хейди вышла на крыльцо. На ней были красная юбка и белая безрукавка. Билли не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее на ней прежде. Волосы ее оказались очень коротко подстрижены. В какой-то миг он подумал, что это вовсе не Хейди, а незнакомка, немного похожая на нее. Она посмотрела на него, лицо – слишком бледное, глаза – слишком темные, губы дрожали.

– Билли?

– Это я, – сказал он и остался на месте.

Оба стояли и смотрели друг на друга: Хейди с выражением рухнувших надежд, Билли – не испытывая вообще никаких чувств. Но, видимо, что-то было в его взгляде, поскольку она воскликнула:

– Ради Бога, Билли, не смотри на меня так! Я этого не вынесу!

Он почувствовал, как внутри него рождается улыбка, словно утопленник, всплывающий на поверхность спокойного озера. Кажется, выглядела она нормально, потому что Хейди ответила робкой улыбкой. По щекам ее потекли слезы.

Тебе, Хейди, всегда ничего не стоило заплакать, подумал он.

Она стала спускаться по ступенькам. Билли бросил свою сумку и направился к ней.

– Что там можно поесть? – спросил он. – Я проголодался.

Она подала ему большой ужин: бифштекс, салат, печеная картошка, бобы и черника в сливках на десерт. Билли съел все без остатка. Хотя она ни слова не сказала, каждый ее жест, каждое движение, любой взгляд говорили об одном: Дай мне еще один шанс, Билли. Умоляю. Всего лишь второй шанс. В чем-то это показалось ему весьма забавным. Забавным – с точки зрения старого цыгана. Она перешла от отрицания какой-либо вины к принятию на себя вины за все.

Мало-помалу, по мере приближения к полуночи, он почувствовал в ее жестах и движениях кое-что еще: облегчение. Она ощутила себя прощеной. Билли это вполне устраивало, потому что Хейди, решившая, что она прощена, – было как раз то, что нужно.

Она сидела напротив него, наблюдая, как он ест, иногда касаясь пальцами его истощенного лица и закуривая одну сигарету за другой. А он рассказывал ей, как гонялся за цыганами на побережье. О том, что получил фотографии от Кирка Пеншли. И о том, как настиг их в Бар-Харборе.

В этом месте правда и Билли Халлек разошлись в разные стороны. Он сказал Хейди, что драматическое противостояние, на которое он надеялся и которого так опасался, состоялось. Для начала старый цыган посмеялся над ним. Они все смеялись. «Если бы я проклял тебя, ты был бы сейчас глубоко под землей, – сказал ему старый цыган. – Ты думаешь, что мы – колдуны. Все белые люди из города считают нас колдунами. Но если бы мы были ими, разве разъезжали бы в старых драндулетах, не находя себе места? Если бы мы были магами, спали бы мы на полях? Нет, белый человек из города, это не маги, это всего лишь бродячая труппа. Мы имеем дело с толстосумами, у которых денег некуда девать, а потом едем себе дальше. А теперь убирайся отсюда, пока я не приказал тебя вытолкать этим молодым ребятам. Они знают проклятие, которое называется «проклятием бронзового кастета».

– Они так тебя и называли – белым человеком из города?

Он улыбнулся ей.

– Да. Именно так и называли.

Он рассказал Хейди, что вернулся в свой номер в отеле и просто оставался там последующие два дня, пребывая в столь глубокой депрессии, что едва прикасался к еде. На третий день, как раз три дня тому назад, он встал на весы в ванной и обнаружил, что прибавил в весе на три фунта. И это несмотря на то, что очень мало ел в последнее время.

– Потом я все обдумал и понял, что такое явление не менее странно, чем, скажем, обжорство, сопровождаемое потерей веса, – продолжал он. – Когда эта идея овладела мной, я вдруг начал выкарабкиваться из той психической щели, куда сам себя загнал. Провел еще день в мотеле, наверное, в самых напряженных раздумьях о моей жизни. До меня начало доходить, что в итоге в клинике Глассмана врачи были правы. Даже Майкл Хустон, при всей моей антипатии к этому прохвосту, в чем-то оказался прав.

– Билли. – Она потрогала его руку.

– Ничего, ладно. Я не собираюсь бить его по морде, когда встречу. – Скорее всего даже угощу пирогом, подумал Билли и засмеялся.

– Поделишься шуткой? – спросила она с недоумевающей улыбкой.

– Да так, ерунда, – сказал он. – Короче, проблема состояла в том, что Хустон, те врачи из клиники Глассмана и даже ты, Хейди, пытались затолкать мне эту идею в глотку, насильственно напичкать меня правдой. А я должен был сам до этого дойти, своим умом, понимаешь. Тут срабатывали и комплекс вины, я думаю, и сочетание параноидальных иллюзий, и самообман. Но в итоге, Хейди, я тоже оказался в чем-то прав. Пусть мои доводы были ошибочны, но в чем-то я был прав. Я говорил, что должен был снова повидаться с ним. Именно это и сработало. Хотя, по правде, и не так, как я ожидал. Он оказался поменьше ростом, чем я его помнил, носил дешевенькие часы «Таймекс», говорил с бруклинским акцентом. Такие мелочи, знаешь, более всего подействовали на разрушение заблуждений и фантазий. Все равно что услышать, как Тони Кертис говорит в том фильме об арабской империи: «А тутечки дварец мово папеньки». В итоге я позвонил и…

Часы на туалетном столике начали музыкально отбивать время.

– Ладно. Уже полночь, – сказал он. – Пошли спать. Я помогу тебе убрать посуду.

– Нет, нет, я сама, – сказала она и вдруг обняла его. – Я так рада, что ты вернулся, Билли. Отправляйся наверх. Ты, должно быть, так утомился.

– Я в порядке, – ответил он. – Просто…

Он вдруг щелкнул пальцами с видом человека, вспомнившего кое-что.

– Чуть не позабыл! Я там в машине оставил одну штуку.

– Что именно? До утра подождет?

– Да, но лучше принесу сюда. – Он улыбнулся ей. – Это для тебя.

Билли вышел с тяжело бьющимся сердцем. Уронил ключи, а когда нагнулся, чтобы их подобрать, ударился головой о корпус машины. Руки так сильно дрожали, что он никак не мог сразу попасть в замочную скважину багажника.

Что, если он все так же пульсирует вверх и вниз? – вопрошал его рассудок. Боже всемогущий, да она же убежит с криком, когда увидит такое!

Он раскрыл багажник и чуть сам не вскрикнул, увидев внутри лишь домкрат и запаску. Потом вспомнил, что оставил пирог на пассажирском сиденье. Захлопнул багажник и торопливо пошел к дверце. Пирог оказался на месте, а корка его была совершенно неподвижной. Как и должно быть.

Руки перестали трястись.

Хейди стояла на пороге, наблюдая за ним. Он вернулся от машины и вручил ей пирог, все еще улыбаясь. Передаю товар, подумал Билли. Передача товара – вот что было важным среди всего прочего. Улыбка его стала шире.

– Voila, – сказал Билли.

– О! – воскликнула она и, наклонившись, понюхала пирог. – Клубничный! Мой любимый.

– Я знаю, – подтвердил Билли с улыбкой.

– Да еще теплый! Спасибо тебе.

– Это я возле турникета в Стратфорде остановился подзаправиться и купил там, – сказал он. – В общем, решил вот такой знак мира преподнести.

– О, Билли!.. – У нее опять на глазах навернулись слезы. Мимолетно обняла его одной рукой, балансируя на другой пирогом, как официант балансирует подносом с яствами. Когда Хейди поцеловала его, пирог качнулся, и сердце Билли на мгновение замерло.

– Осторожно! – выдохнул он и подхватил пирог, когда тот начал сползать с ее ладони.

– Ой! Я такая неуклюжая, – сказала она, смеясь и утирая слезы уголком фартука, который успела надеть. – Ты принес мой любимый пирог, а я, растяпа, чуть не уронила его тебе на туф… – Она капитулировала перед волной собственных эмоций и припала к нему, всхлипывая. Он погладил рукой ее новую короткую стрижку, держа другую руку подальше от ее тела, на случай если она сделает резкое движение.

– Билли, как я рада, что ты дома, – всхлипывала она. – Обещаешь меня простить за то, что я сделала? У тебя нет ко мне ненависти?

– Обещаю, – ответил он мягко, поглаживая ее волосы. Она права. Он все еще теплый. – Ладно, пошли внутрь.

На кухне она положила пирог на стол и занялась мытьем посуды.

– Хочешь съесть кусочек? – предложил Билли.

– Может быть, когда закончу мытье, – ответила она. – Ты пока сам поешь.

– Ого! После такого ужина? – Билли засмеялся.

– Тебе понадобятся все калории, какие сможешь проглотить.

– В моей гостинице уже нет места, – ответил он. – Давай вытру посуду.

– Я хочу, чтобы ты шел наверх и ложился баиньки, – сказала Хейди. – Я сейчас приду.

– Ну хорошо.

Он ушел не оглядываясь, думая, что она скорее всего отрежет себе кусок, когда его там не будет. А может, и нет. Не в такой поздний час. Сегодня она захочет лечь с ним в постель. Захочет, возможно, заниматься любовью. Но он знал, как отбить у нее охоту, – ляжет в постель совершенно голым. Когда она увидит его…

– Фидл-ди-ди… Я съем пирог свой завтра, ведь завтра – новый день, – запел он, стоя под душем. Голос звучал так скверно, что Билли невольно рассмеялся. Потом он встал на весы. Посмотрелся в зеркало и увидел в нем глаза Джинелли.

Весы показали 131. Но радости от этого он не испытывал. Не испытывал вообще никаких чувств, кроме усталости. Он был ужасно переутомлен. На пути в спальню огляделся вокруг: все показалось вдруг таким чужим и незнакомым. В темноте спальни наткнулся на что-то и чуть не упал. Она переставила мебель. А также поменяла прическу, купила новую блузку, приобрела новые предметы мебели – пусть по мелочи. И это только начало странных перемен, происшедших в его отсутствие. Здесь тоже происходил какой-то процесс, словно и на Хейди легло некое проклятие, только в гораздо более деликатной форме. Глупая идея? Билли так не думал. Линда почувствовала странные перемены и сбежала.

Он медленно начал раздеваться.

Потом лежал в постели, ожидая ее прихода. Прислушивался к слабым звукам, доносившимся снизу. Они были настолько знакомы, что красноречиво говорили о происходящем. Скрипнула дверца левого шкафчика, где лежали десертные блюдца. Загремел выдвижной ящичек, зазвенели приборы, когда она выбирала нож.

Билли смотрел во мрак, сердце тяжко стучало в груди.

Ее шаги, пересекающие кухню. Она направлялась к столу, на котором лежал пирог. По пути скрипнула половица посередине, как всегда на протяжении нескольких лет.

Что он с ней сделает? Сделает ее тощей? Кэри превратился в некое животное, из шкуры которого можно делать портфели или туфли после его смерти. Превратил Хопли в живую пиццу. А с ней что сделает?

Снова скрипнула средняя половица, когда Хейди пересекала кухню в обратном направлении. Он видел мысленно, как она несет тарелку в правой руке, сигареты и спички – в левой. Видел кусок пирога, клубнику в темном красном соусе.

Ожидал услышать скрип двери в гостиную, но его не последовало. Это его не удивило. Она стояла у окна, смотрела в ночь и ела пирог.

Кажется, даже слышал, как царапает вилка по тарелочке. Халлек смутно осознал, что его куда-то уносит.

Засыпает? Нет, это невозможно. Невозможно засыпать, когда совершаешь убийство.

Тем не менее он засыпал. Одновременно еще слышал, как снова скрипнула половица, когда она направилась к раковине. Полилась вода из крана. Потом – звуки ее хождения по дому: гасит свет, устанавливает температуру на термостате, проверяет запоры и сигнализацию от грабителей – обычный ритуал белых людей этого города.

Он лежал в постели, слушая скрип половиц, а потом оказался за своим письменным столом в городке штата Аризона, где практиковал юридические дела последние шесть лет. Все оказалось просто. Он жил там со своей дочкой и зарабатывал достаточно, чтобы прокормиться. Жили без роскоши и излишеств.

Ушли давно те времена, когда он владел виллой с двумя гаражами, платил налоги на недвижимость в размере двадцати пяти тысяч в год, имел три выходных в неделю. Все стало воспоминаниями, и он, кажется, не тосковал по прежним дням. Лин тоже не тосковала по ним. Он был юристом в своем городке, а иногда обслуживал города Юма и Финикс, хотя и редко. Линда на будущий год пойдет учиться в колледж, а потом, возможно, вернется. Но Билли говорил ей, что не стоит возвращаться. С одиночеством он как-нибудь сумеет справиться.

Жили они хорошо, душа в душу. Самое главное – устроить свою жизнь хорошо.

В дверь его кабинета постучали. Он отодвинулся от письменного стола, обернулся и увидел Линду. Только у нее не стало носа. Нет, нос был, но она держала его в правой руке. Из темной дыры на ее лице лилась кровь, заливая ей рот.

Я не понимаю, папа, сказала она гнусаво. Он просто взял и отвалился.

Билли проснулся, сильно вздрогнув, замахал руками, отгоняя страшное видение. Возле него Хейди заворчала во сне, повернулась на другой бок и натянула покрывало на голову.

Понемногу реальность вернулась. Он был снова в Фэйрвью. Яркое утреннее солнце светило в окна. Посмотрел через комнату на часы, стоявшие на тумбочке, – 6.25. Рядом с часами в вазе – алые розы.

Халлек встал с постели, снял халат с крючка и отправился в ванную. Включил душ, повесил халат на крюк, заметив, что Хейди приобрела себе новый голубой халат, встал на весы. Еще один фунт прибавил в весе. Потом – под душ, долго, тщательно мылся, отмывая как следует каждую частицу своего тела. Буду теперь следить за своим весом, пообещал себе. После того как ее не станет, буду поддерживать себя в форме. Жиреть больше никогда не буду.

Вытерся полотенцем, надел свой халат и остановился перед дверью, разглядывая новый голубой халат Хейди. Пощупал его мягкий искусственный материал. Халат был новым, но выглядел почему-то знакомо.

Наверное, она купила себе такой же, какой у нее когда-то был, подумал он. Людская изобретательность имеет пределы. В конце концов начинаем повторяться. А потом зацикливаемся на старине.

Хустон заговорил в его сознании: Это те, кто ничего не боится, умирают молодыми.

Хейди: Ради Бога, Билли, не смотри на меня так! Я этого не вынесу!

Леда: Он выглядит теперь как аллигатор… как нечто выползшее из болота в человеческом одеянии.

Хопли: Ты бродишь тут, думая, что, может быть, на этот раз хотя бы победит правосудие… один миг правосудия за всю жизнь, полную несправедливостей.

Билли пощупал еще раз голубой нейлон, и вдруг в голове возникла страшная мысль. Вспомнил сразу свой сон. Линда в дверях кабинета. Кровоточащая дырка на лице. Этот халат… Он не потому выглядел знакомо, что Хейди когда-то имела такой. Он узнал его, потому что Линда появилась именно в таком.

Билли повернулся и выдвинул ящик тумбочки справа от умывальника. Там лежала гребенка с надписью ЛИНДА на ручке. Черные волосы запутались в зубцах.

Словно во сне он побрел к ее комнате.

Бродячий бизнес всегда готов уладить такие дела, мой друг… для того он и существует.

Мудак, Уильям, это человек, который не верит тому, что видит.

Билли Халлек открыл дверь в конце коридора и увидел свою дочь. Линда спала в своей постели, закрыв лицо одной рукой. В другой держала любимую игрушку – медвежонка Амоса.

Нет. О нет. Нет, нет!

Он вцепился в дверную раму, раскачиваясь, словно в полусне. Нет, он был кем угодно, только не мудаком, потому что увидел все: ее одежду на спинке кресла, распахнутый настежь чемодан, из которого вывалились ее вещички – джинсы, шорты, блузки, белье. На ручке чемодана этикетка автобусов «Грейхаунд». Увидел и понял еще кое-что. Когда он входил в спальню, роз не было. Линда привезла их матери в знак примирения. Она прибыла пораньше, чтобы помириться с матерью до его приезда.

Старый цыган с гниющим носом: Тебя не за что винить, говоришь. Ты себе это повторяешь, но толчка не бывает, белый человек из города. Все расплачиваются, даже за те вещи, которых не совершали. Нет толчка судьбы.

Билл повернулся и побежал к лестнице. Ужас делал ноги непослушными, его шатало из стороны в сторону.

Нет, не Линда! – вопил его разум. Не Линда! Господи, пожалуйста, – только не она!

Каждый расплачивается, белый человек из города, – даже за то, чего не совершал. Потому что в этом все дело.

То, что осталось от пирога, стояло на столе, накрытое салфеткой. Четверть пирога отсутствовала. На столе он увидел сумочку Линды, украшенную пуговицами с изображением звезд рока.

Он подошел к раковине.

Две тарелочки.

Две вилки.

Они сидели здесь, ели пирог и помирились, подумал он. Когда? Сразу, как только я заснул? Должно быть, так.

Халлек услышал смех старого цыгана, и колени его подкосились. Ухватился за стол, чтобы не свалиться.

Когда силы вернулись к нему, он повернулся и пересек кухню. Скрипнула средняя половица.

Пирог снова пульсировал – вверх и вниз, вверх и вниз. От его мерзкой теплоты запотела прозрачная салфетка. Он расслышал слабый хлюпающий звук.

Билли открыл шкафчик, вытащил десертную тарелку, взял нож и вилку.

– Почему бы и нет? – прошептал он и снял полиэтиленовую салфетку с пирога. Теперь пирог стал неподвижен: просто аппетитный пирог с клубникой.

Как сказала Хейди, ему нужны все калории, какие он сможет проглотить.

– Наедайся как следует, – прошептал Билли Халлек и отрезал себе большой кусок цыганского пирога.