Множественные ушибы Бекетт Саймон

Глава 12

– Мне надоело.

Греттен отшвырнула то, что осталось от маленького желтого цветочка, от которого она отрывала лепестки. Я едва сумел сдержать вздох.

– Постарайся, вспомни. – Я показал ей вилку. – Как это называется по-английски?

– Не знаю.

– Знаешь. Мы проходили.

– Нож, – ответила она, не подняв головы.

Я положил вилку на тарелку. Мои успехи в обучении Греттен английскому языку были более чем скромными, хотя должен признать, что занимался я этим не с большим энтузиазмом, чем она. Разговаривать с младшей дочерью Арно и в лучшие времена – нелегкое дело. Если же я пытался на нее нажимать, она надувалась и впадала в дурное настроение. Но я обещал Матильде попробовать и держал слово.

В тот день я не собирался с ней заниматься. Зашел в амбар умыться, прежде чем отправился в дом за обедом. Все утро размышлял о том, что произошло накануне в ванной. Правильно ли я воспринял возникшее между Матильдой и мной напряжение? Не вообразил ли его? Ждал, не замечу ли в ней перемены, но так и не представился случай выяснить это. Завтрак я нашел на лестнице на чердак, а когда возвращал посуду, Матильды в кухне не было. Я надеялся увидеть ее, когда пойду за обедом.

Но только вышел из амбара, столкнулся с Греттен с тарелкой. Матильда просила принести мне обед, сообщила она с кокетливой улыбкой. И я понял, что на мирную трапезу надежды нет. Но если общества Греттен не избежать, занятие английским поможет заполнить неловкие паузы. Хотя ее они не смущали.

Она улеглась на живот и, болтая ногами, сорвала очередной цветок, пробившийся между камнями заросшей травой брусчатки. Греттен была в желтой майке и коротких, выгоревших шортах. На измазанных землей ступнях длинных, загорелых ног болтались красные «вьетнамки». Я нарисовал на земле круг и две линии от середины, изображающие стрелки часов, указывающие на девять и двенадцать.

– Сколько сейчас времени?

– Противные часы.

– Ты даже не пытаешься ответить.

– Зачем? Мне скучно.

– Хотя бы сделай усилие. – Я говорил на манер тех учителей, которых сам терпеть не мог, но рядом с Греттен во мне пробуждалось самое худшее.

– Чего ради? – Она раздраженно посмотрела на меня. – В Англию я никогда не попаду.

– Как знать.

– Хочешь взять меня с собой?

Она шутила – по крайней мере я надеялся, что шутит, – но от одного упоминания о возвращении домой у меня защемило в груди.

– Твоему отцу это бы не понравилось.

Имя отца, как всегда, отрезвило ее.

– Ладно. Я сама никуда не хочу ехать.

– Но поучиться не помешает. Не всю же жизнь ты просидишь на ферме.

– Разве нельзя? – В ее голосе прозвучали враждебные нотки.

– Можно. Неужели ты не планируешь когда-нибудь уехать или выйти замуж?

– Откуда тебе знать, что я планирую? А если выйду замуж, то точно не за англичанина. Так какой смысл учить дурацкий язык? Вокруг полно парней, мечтающих жениться на мне.

«Это еще вопрос», – подумал я, но понимал, что пора сдать немного назад.

– Хорошо. Я просто решил, что тебе здесь скучно.

– Еще как. – Греттен приподнялась на локте и посмотрела на меня. – Могу предложить заняться кое-чем получше.

Я приступил к еде и притворился, будто ничего не слышал. В тот день на обед были толстый ломоть хлеба и рагу из белых бобов с кусочками колбасы – почти черной, с вкраплениями светлого жира. Когда я подцепил кусок на вилку, Греттен скривилась.

– Не понимаю, как ты можешь есть эту пакость?

– Что в ней не так?

– Не люблю кровяную колбасу.

– Это кровяная колбаса?

Греттен усмехнулась, заметив мою растерянность.

– А ты не знал?

– Нет.

Я посмотрел на темную массу с шариками жира, и перед глазами возникла другая картина: подвешенная за задние ноги оглушенная свинья и Жорж, вонзающий нож в ее горло. Я вспомнил звук, с каким кровь текла в металлическое ведро. Положил колбасу и отодвинул от себя тарелку.

– Отбила вам аппетит?

– Я не голоден.

Глоток воды помог избавиться от послевкусия. И в следующее мгновение я почувствовал отвлекающее покалывание в руке, где любопытный муравей с интересом исследовал мою кожу. Я смахнул его на землю и заметил десятки других. Они ползали по траве и таскали хлебные крошки в дыру между камнями мостовой.

Греттен подняла голову, чтобы узнать, чем я так заинтересовался.

– Что там такое?

– Просто муравьи.

Она набрала горсть земли и стала сыпать тонкой струйкой на их пути. Муравьи забегали кругами, «антенны» зашевелились на их головах, и, наконец, они проложили новую дорогу в обход препятствия на прежней.

– Не надо, – попросил я.

– Почему? Это всего лишь муравьи.

Греттен продолжала разрушать их коммуникации, а я отвернулся. Почувствовав раздражение от ее легкомысленной жестокости, задал следующий вопрос:

– Кто был деловым партнером твоего отца?

Сыпя песок из кулака на муравьев, она покачала головой.

– У папы не было партнера.

– А он сказал, что был. Человек, который помогал ему со статуями.

– Луи работал на нас. Он не являлся папиным партнером.

Тогда я впервые услышал его имя.

– Пусть так. Он отец Мишеля?

– Тебе-то какое дело?

– Никакого. Забудь.

Греттен набрала полную горсть земли и высыпала прямо в отверстие муравьиной норки.

– Матильда сама виновата.

– В чем?

– Во всем. Забеременела, начала склочничать, поэтому Луи и ушел. Если бы не Матильда, Луи до сих пор был бы здесь.

– Ты раньше говорила, что он предал вас.

– Предал, но не по своей воле. – Ее глаза стали отрешенными, словно что-то в ней отключилось. – Он был красавчиком. И забавным. Постоянно подкалывал Жоржа – спрашивал, не женат ли он на свинье.

– Остроумно.

Греттен приняла мое замечание за чистую монету.

– Луи умел рассмешить, однажды завернул поросенка в свой старый шейный платок, словно в пеленку. Жорж, когда увидел, возмутился, потому что Луи уронил поросенка и сломал ему ногу. Хотел наябедничать папе, но Матильда взяла с него слово, чтобы он сказал, будт все вышло случайно. Папа бы только разозлился. А свиньи ведь не Жоржа, так что он не имел никакого права начинать скандал.

– И что случилось с поросенком?

– Жоржу пришлось зарезать его. Поросенок был еще молочным, и мы получили за него хорошие деньги.

Чем больше я слышал об этом Луи, тем меньше он мне нравился. Я не мог представить Матильду с человеком вроде него. Но стоило немного подумать, и стало ясно, насколько я смешон. Я же ее совершенно не знал.

– И где теперь Луи?

– Матильда прогнала его.

– Но он живет по-прежнему в городе?

– Почему тебя это заинтересовало?

– Хотел узнать, как это Матильда…

– Хватит про нее! Что ты все о ней да о ней?

– Я не о ней…

– Нет, о ней! Матильда, Матильда, Матильда. Ненавижу ее! Она все портит! Ревнует всех ко мне, потому что старая зануда и понимает, что мужчины хотят меня больше, чем ее!

Я поднял руки, стараясь ее унять.

– Ладно, ладно, успокойся.

– Хочешь ее трахнуть? Или уже дерешь?

Ситуация выходила из-под контроля, и я поднялся.

– Ты куда?

– На стройку.

– То есть на свидание с Матильдой?

Я промолчал. Наклонился, чтобы взять тарелку, но Греттен выхватила ее у меня из рук.

– Ты думаешь, что можешь наплевать на меня? Предупреждаю: только попробуй!

Она схватила вилку и замахнулась. Я отпрянул, но зубья задели руку и разодрали кожу.

– Боже…

Я отобрал у нее вилку и отбросил в сторону. По руке сбегала темная струйка крови, а я, зажимая ладонью рану, с изумлением смотрел на Греттен. Она моргала, словно только что проснулась.

– Прости, я… я не хотела.

– Иди-ка ты… – Мой голос дрожал.

– Извини.

Греттен с покаянным видом подобрала тарелку и вилку. Волосы, словно занавес, скрывали ее лицо. Не говоря ни слова, она унесла посуду и исчезла в доме.

Я остался на месте, дожидаясь, когда сердце уймет свой бешеный ритм. Вилка прочертила на бицепсе четыре параллельные борозды, кровоточащие, но не глубокие. Я снова прижал к ним ладонь. У моих ног муравьи, развивая бешеную активность, подбирали съедобные крошки. Те, кого убила Греттен, были уже забыты: главное – выживание других, все остальное не имело значения.

Закат – красивое зрелище. Стрекоз, пчел и ос, патрулировавших озеро днем, сменили комары и мошки. Сидя на земле и привалившись спиной к каштану, я выпускал в воздух сигаретный дым – когда-то прочитал, что насекомые не любят его, но местные, похоже, об этом не знали. Меня уже успели искусать, но прочувствую я это только утром. Я захватил с собой книгу Матильды. На озере царил абсолютный покой, но тем вечером у меня не лежала душа к «Мадам Бовари». И роман валялся рядом нераскрытый. Я же следил, как последние лучи заходящего солнца превращают поверхность озера в темное зеркало.

Ободранную вилкой руку саднило, но порезы оказались неглубокими. Я подставил ее под кран, смыв кровь ледяной водой. Она сбегала розовыми струйками на каменный пол и просачивалась во все расширяющуюся щель в цементной плите. Еще одно наследие моего предшественника. Матильде я сказал, будто поранился на лесах, и попросил вату и лейкопластырь. Решил, уж лучше перевяжу себя сам, чем объяснять, каким образом умудрился получить такие симметричные царапины. «Ваша сестра саданула меня вилкой, потому что не может простить вам, что вы расстались с отцом Мишеля, который ей нравился больше, чем следовало бы…»

Нет. Увольте меня от подобных объяснений. Но если Греттен запала на Луи, это объясняет натянутость в отношениях между сестрами. «А может, даже больше чем запала», – подумал я, вспомнив скабрезный рисунок в блокноте. Голая женщина могла быть любой из сестер, а Луи, по тому, что я о нем узнал, не погнушался бы переспать с обеими.

Каштан был усеян колючими плодами. Они еще не созрели, но один до срока сорвался и лежал поблизости в траве. Я подобрал его и почувствовал, как щекочут колючки ладонь. Солнце уже зашло за деревья, и на озеро спустились тусклые сумерки. Я поднялся и, встав на краю обрыва, швырнул в озеро каштан. Раздался тихий всплеск, и он поплыл, как маленькая мина, качаясь в тени, которую бросала на поверхность подводная скала.

Мне стало неспокойно, и я, спустившись с обрыва, двинулся вдоль озера. Сюда я пока ни разу не заходил – не было желания забираться настолько далеко. А сегодня хотелось исследовать дальние форпосты фермы. У обрыва тропинка прерывалась, но, появившись снова чуть дальше, приводила по опушке леса к самой кромке воды. Я направился по ней к дальнему берегу озера. Обогнув его, оказался на границе территории фермы. Вдоль крайних деревьев была натянута прибитая к стволам ржавая колючая проволока. А дальше – лишь однообразие пшеничных полей. Ни дорог, ни тропинок – какой же смысл ограждать участок забором из колючки? Колосья пшеницы не станут нарушать границ. Ограждение натягивали не против непрошеных гостей.

Арно метил свою территорию.

Если на это требовалось еще какое-то доказательство, то я наткнулся на него через несколько минут. Шел вдоль забора и лишь в последний момент заметил прячущийся в траве угловатый предмет. Там, широко разинув челюсти, поджидал жертву один из капканов Арно. Вряд ли он расставил их слишком часто, но, видимо, решил не полагаться на судьбу и не подвергать себя опасности. Я нашел подходящую палку и швырнул в зубатую ловушку. Та захлопнулась с такой силой, что расщепила дерево.

Мысль, что поблизости могут скрываться другие опасности, охладила мой пыл к исследованиям, и, возвращаясь к озеру, я прощупывал путь своей тростью. Оказавшись на обрыве на противоположном берегу, я немного постоял, разглядывая открывающуюся передо мной картину. Берега озера заросли тростником и камышом, но со своей возвышенности я различил за покрытым травой холмиком участок гальки. И, направившись туда, слышал, как хрустят утопающие в мелких камешках подошвы. Дно круто уходило вниз, и по мере того, как увеличивалась глубина, вода казалась темнее. Я наклонился и погрузил руку в озеро. Вода была холодной, пальцы, коснувшись дна, подняли муть.

Вот хорошее место для купания, подумал я. Берега озера в основном топкие, а тут удобно заходить в воду. Я вспенил ее пальцами, и потревоженная поверхность засеребрилась. Воздух еще не потерял дневного тепла, и мысль окунуться в прохладу казалась заманчивой. Но я вспомнил о забинтованной ноге. Обходился долго без купанья – обойдусь еще. Швы скоро можно снимать. И вот тогда я отмечу это событие, хорошенько поплавав.

Если еще буду в этом месте.

Я распрямился, стряхнул с руки воду, и по поверхности побежала мелкая рябь. Когда я возвращался на обрыв за книгой Матильды и шел через лес к дому, на небе появилась луна. Свиньи в этот вечер молчали, статуи тоже хранили, как всегда, безмолвие. И лишь из-за моего настроения казались зловещими и настороженными. Но я все равно обрадовался, оказавшись на открытом пространстве. Звезды, разбросанные, словно пыль, по темнеющему небу сурово напоминали о нашей ничтожности. Я постоял у амбара – не хотелось подниматься на чердак, где царила жара. Подумывал, не угоститься ли бутылочкой вина Арно, но в это время из дома раздался звук бьющегося стекла. Послышались крики и истерический смех, и я поспешил во двор. Когда я был рядом с кухней, дверь распахнулась, и в потоке света возник Арно с ружьем. Я замер, не сомневаясь, что, если он заметит движение в темноте, то наверняка выстрелит.

– Не надо!

За ним выскочила Матильда. Не обращая на нее внимания, он кинулся к ведущей к шоссе дороге. За буйными криками снова раздался звон стекла, и я понял, что кто-то разбил окно. Матильда пыталась остановить отца, но он оттолкнул ее, и оба скрылись в темноте. Я сделал несколько торопливых шагов к кухне, и в это время на пороге появилась бледная, напуганная Греттен с Мишелем на руках.

– Оставайся здесь! – бросил я ей и неловко побежал полупрыжками вслед за Арно и Матильдой.

Крики раздавались из леса за домом. Там глумливо вопили несколько голосов, и я разобрал слова.

– Здесь свинка! Пришли своих дочерей, Арно! Одна из твоих маленьких свинок! Иди, поздоровайся!

Раздались хрюканье, визг, взрывы сиплого, писклявого смеха. Впереди на фоне более светлого шоссе я различил темные фигуры Арно и Матильды. Схватив отца за руку, она боролась с ним.

– Брось! Не надо! Они уйдут!

– Иди в дом!

Арно оттолкнул дочь и выстрелил. Вспышка осветила черты его лица, и вопли внезапно смолкли. Послышались проклятия, тревожные голоса и треск подлеска. Арно направил длинный ствол ружья в чащу и снова выстрелил несколько раз. Он с такой быстротой передергивал затвор, что сливался звон падающих одна за другой стреляных гильз. Остановился Арно, лишь когда все стихло, и словно бы с неохотой опустил ствол.

Вдалеке заработал автомобильный мотор, машина отъехала, и вскоре его звук замер. Тишина, будто одеялом, укрыла ночь. Арно не двигался. Матильда, зажав уши, стояла к нему спиной. Их темные фигуры напоминали людей не больше, чем окружающие деревья. Когда Арно наконец двинулся к дому, Матильда не пошевелилась. Его подошвы хрустели по дороге, он прошел мимо, словно меня там не было. Я ждал, глядя на Матильду. Вот она опустила руки, шмыгнула носом, вытерла ладонью лицо, сделала шаг, другой.

– Вы в порядке? – спросил я.

От моего голоса Матильда очнулась, и я разглядел ее лицо, бледное, испуганное, в темном обрамлении волос. Кивнула и прошла так близко, что чуть не задела. Скрылась за углом, и через мгновение послышался тихий щелчок – закрылась кухонная дверь. Я стоял на дороге и глядел на притихший лес. Сердце бешено колотилось. Возобновился тихий стрекот цикад.

И я, сопровождаемый их музыкой, вернулся в амбар.

Лондон

Потолочное окно запотело. Дождь барабанной дробью бил по стеклу. Мы лежали на кровати, а над нашими головами висели наши двойники – наши заключенные в оконную раму, неясные, смазанные отражения.

Хлоя снова отстранилась. Я хорошо знал это ее настроение, поэтому не настаивал и ждал. Она смотрела в окно, и ее светлые волосы отсвечивали под лампой из морских ракушек, которую Хлоя притащила с рынка. Голубые глаза не мигали, и мне, как всегда, показалось, будто я могу помахать перед ними рукой и не вызвать в ней никакой реакции. Хотел спросить, о чем она думает, но не стал – боялся, что ответит.

Влажный, свежий воздух холодил мою обнаженную грудь. На мольберте Хлои стоял чистый холст, к нему она так и не прикоснулась. Он оставался нетронутым уже несколько недель. Запах масла и скипидара, с которым долго ассоциировалась у меня эта маленькая квартирка, настолько ослабел, что стал почти неразличим.

Я почувствовал, как Хлоя пошевелилась рядом со мной, и услышал ее вопрос:

– Ты когда-нибудь думал о смерти?

С тех пор как я обнаружил кокаин, отношения между нами стали напряженными. Хлоя клялась, что это была ошибка и она больше не повторится, я пытался ей поверить. Ни один из нас не заводил разговор о Жюле. Каждый день требовал искусного балансирования, и, если бы мы не старались, все могло обрушиться и рассыпаться.

Однако в последнее время я почувствовал, что Хлоя все больше замыкается. Ничего конкретного, но несколько дней назад, когда ее не было дома, я вновь обыскал квартиру. Ничего не обнаружив, сказал себе, что у меня разыгралось воображение. Но это могло означать, что Хлоя пользуется более надежным тайником.

– Что за вопрос?

– Смерть тебя пугает?

– Господи, Хлоя…

– Меня не пугает. Когда-то пугала, а теперь нет.

Я ощутил, как сразу стянуло мышцы онемевшей шеи. Приподнялся и посмотрел на нее.

– К чему ты клонишь?

– Я беременна.

Я растерялся и не знал, какие испытывать эмоции. Во всем, что я воображал, во всех сценариях, какие приходили на ум, ничего подобного не было. Но в следующий миг, сметая все остальное, на меня нахлынули эйфория и облегчение. Все плохое исчезло.

– Хлоя, но это же прекрасно! – воскликнул я.

Она лежала как каменная, смотрела в потолочное окно, и я заметил, как из ее глаз по щекам скатились блестящие слезинки. У меня в груди разлился холод.

– В чем дело? – спросил я, уже зная ответ.