Игры с ангелами Соболева Лариса

Часть вторая

Непростые обстоятельства

Понедельник начался уныло, но для Болека неизменно скучным является каждое утро, да и каждый час, проведенный дома, похож на «испанский сапог». Это такое железное приспособление, в Средневековье во время пыток надевали на ногу и закручивали, стискивая ступню до треска костей. Болек ощущал испанский сапог на всем теле, он давил даже на мозги, словно их сдавили железные тиски невыносимых правил, странных отношений, полного недопонимания и тоски. Прибежал он на завтрак самым последним, мама бросила ему молчаливый упрек, папа, не соизволив даже взглянуть на сына, произнес вяло:

– Опять до утра торчал за компьютером?

С трудом Болек сдержал проклятый зевок, рвавшийся окончательно выдать ночное бодрствование, соответственно вызвать гнев родителя, которому иногда нужно показать, что он родитель, а не посторонний. Он схватил кофейник и наливал в свою чашку кофе, чтобы с первым глотком хоть немного взбодриться, иначе зевками папу выведет из себя, потом тот долго не вернется обратно. Пролил кофе на матовую скатерть, и папа заметил, папа замер… приподнял веки… О, как не хотелось Болеку, чтобы утро осквернили нотации, поучения, упреки, наставления! Но папа молчал. Пока молчал, он набирался сил, чтобы выдать сыну по первое число (и по второе). Почувствовав, как атмосфера накаляется перед извержением, мама увела в сторону:

– Болеслав, тебе на голодный желудок кофе пить…

– Можно, – перебив мать, сказал сын и натянул улыбку.

Это не вызов, не протест, не-не-не! Болек, наверное, самый миролюбивый человек на планете, но эту правильную черту, способную спасти человечество от истребления себе подобных, считают слабостью, бесхребетностью, безволием. И внешне не совсем удался, две сестры за столом хорошенькие, как на старинных рождественских картинках, одна в первом классе, вторая в девятом, обе светловолосые и с глазами оленят. А он долговязый, сутулый, с вечно виноватым выражением на вполне, как ему виделось, удовлетворительном лице, даже интеллигентном в отличие от папиной физиономии. Обычно очки портят внешность, но роговая оправа придает Болеку некоторой солидности.

– Я побежала, – подскочила Леся. – Мы сегодня дежурим. Па-а?..

Папа сигнал услышал – как же, как же не доставить принцессу до порога школы! Отец решительно поднялся, допивая кофе, поставил чашку и ушел, не попрощавшись, к радости Болека не затеяв длительную речугу. Впрочем, радость относительная, его угнетали отношения с отцом, который ждал от сына великих свершений, а свершать-то нечего, да и не хотелось. Все жаждут в детях видеть гениев, а претензии предъявлять к себе надо: что сделали, то и получилось. С их стороны странно ждать генетического шедевра, непроизвольно Болек произнес, в сущности, ни к кому не обращаясь:

– Чего он меня так не любит?

– Ну, что ты, Болек, – заерзала мама, стыдливо потупившись. – Папа переживает за тебя, он видит в тебе своего преемника, наследника его дела…

– Мама! – протянул он хрипло и со стоном, словно удавка сдавила его шею, и поднялся. – Я в универ.

– Постой, мне Юлю отвозить, отвезу и тебя.

Неплохо. Развалившись в салоне на первом сиденье, Болек машинально погладил обивку тыльной стороной ладони, впервые подумав, что папа не разорился на машину для него по примеру других папаш. Сам он не просил, а отец не предлагал. Партнеры отца купили своим отпрыскам по машине, некоторые по второй – первую детки укокошили. Дело, конечно, не в машине, Болек не принял бы такой подарок из принципа, просто это один из множества маркеров отношения отца к нему, между ними давно установилась обоюдная неприязнь.

– Болеслав… – строго (хотя мама не всегда строга с ним) обратилась к нему Ирина Матвеевна, уверенно справляясь с рулем. – Перестань дуться на отца.

– Я разве дуюсь? – промямлил Болек, глядя в окно.

– Ну, пойми, ты немножко инертный, а ему хочется…

– Мама! – взял он жесткий, типично мужской тон, на него это не похоже. – Я ненавижу юриспруденцию, понимаешь? Всей душой, мозгом, телом, руками, ногами и глазами! Ненавижу в постановлениях предложения на целую страницу и со всеми сложносочиненными маразмами! Это читать невозможно, а запомнить тем более!

– Но, сынок, для того чтобы ты продолжил его дело, нужно сначала изучить юридические уловки, чтобы тебя не обманули, не кинули…

– Ма, не разговаривай со мной как с пятиклассником. А кто сказал, что я хочу продолжить его дело? Кто решил за меня?

Болек не вспылил, напротив, перешел на спокойную тональность, загнав маму в тупик, ведь трудно убеждать сына в том, в чем она сама не уверена, а ему, судя по всему, абсолютно не нужно. Он взрослый, ему двадцать два года, хотя все равно еще дурачок, однако неплохой парень, в конце концов, право выбора все равно останется за ним. Щадя его, Ирина Матвеевна попыталась сгладить неловкую паузу:

– Я понимаю тебя, честное слово. Только фотоаппаратом много не заработаешь, а у тебя рано или поздно будет семья, ее нужно содержать…

– Много – мало – это относительная градация, мама.

– Просто ты не знаешь, что такое – мало. Ты, родной, имеешь все, забот у тебя нет, а вот без денег… Хорошо, у меня компромиссное предложение. Ты получишь диплом, а потом решишь, чем намерен заниматься. Просто получи корочку. Желательно, с хорошими отметками, ну, угоди папочке, сынок. Договорились?

Сын молчал. Значит, не согласен, да поделать ничего не может, пока не может, потому что еще не окреп как личность. А главное, она понимала: Болек непримирим с ее позицией просто потому, что получился лучше мамы с папой, да-да-да. Он не клянчит денег, по барам с девками не шляется, как дети их круга, не хамит, по-честному учится, несмотря на большую нелюбовь к выбранной папой профессии, на просьбы откликается, не хитрит, не юлит… Да, он лучше. Во всяком случае, про себя она именно так думала, вслух озвучить не решалась – муж, кормилец и поилец, отреагирует бурно на ее мнение о собственном ребенке. Однако хмурый сын так и не сказал ни слова, а молчание трактуется умными людьми как согласие, она с улыбкой произнесла:

– Вот и отлично. А пока учись, остался всего год.

– Угу, еще год без этого года, итого целых полтора.

– Учись, Болек, – с заднего сиденья подала писклявый и строгий голос Юля. – А то будешь работать таджиком у папы на стройке.

– Кыш, малявка, – беззлобно бросил он через плечо. – Мама, в нашей семье девчонки тоталитарного склада, они всех строят, не завидую их мужьям. Леське пусть папа свой бизнес доверит, ей подойдет, она любит указывать, коман… Останови, ма!

Автомобиль завизжал, скользя колесами по утрамбованному снегу на проезжей части, еще не остановился, а Болек отстегнул ремень, открыл дверцу, затем выскочил и побежал, едва не падая.

– Ненормальный, эдак шею когда-нибудь свернет, – проворчала Ирина Матвеевна, трогая машину с места. – Куда это он сорвался?

Вдоль высокой ограды из железных прутьев шла только одна-единственная девочка. Студентка, наверное. Затем в зеркало заднего вида она разглядела, что сын сорвался к этой девчонке в дутой куртке безумных расцветок и размером оверсайз с тремя плюсами.

– Привет, – бодренько сказал Болек, догнав Руслану и подстраиваясь под ее шаг. Снизу (девушка небольшого роста) она бросила в него хмурый взгляд и снова погрузила нос в мохнатый шарф всех оттенков синего цвета. – Тебе не кажется, что мы опаздываем?

– И что? Погода хорошая, полезно гулять.

– Ладно, – без боя сдался Болек. – Гуляем.

Если его нисколько не привлекала юриспруденция, наука манипуляций и лжи, как он считал, то Руслана училась прилежно, с другой стороны, ее паинькой не назовешь, она из породы непредсказуемых, эпатажная. Если рисует лицо, то с непривычки можно испугаться до заикания: губы черные или сине-фиолетовые, веки – в тон, с абстрактными рисунками вокруг. Если прическа, то в зависимости от состояния-настроения, начиная от цвета (а он может быть самым разнообразным) и кончая острыми прядями: либо торчащими во все стороны, либо уложенными, как крем на пирожном, волнами. Одежда, вообще песня: чаще темных тонов и смешанных стилей – от бохо до классики в одном наряде. В связи с данным фактом Болек легко представлял кутюрье Русланы: городская сумасшедшая. Несоответствие будущей профессии и «прикида» однажды подверг критике преподаватель права:

– Руслана, вы не тот путь избрали, вам на подиум удивлять народ, блистать во славе и софитах. А юриспруденция – это скучно.

Смутить ее слабо, она невозмутимо пообещала:

– Я перебешусь. С получением диплома облачусь в скучный костюм и буду соответствовать скучной юриспруденции.

Болеку не хватало смелости, дерзости, свободы, которые ни в коем случае не соперничают с наглостью, а в нраве Русланы всего этого в достатке, кроме внешней атрибутики – тут явный перебор. Сегодня девушка не в духе, вообще-то, она почти всегда в мрачноватом настроении, кстати, несмотря на данный недостаток, вокруг нее бурлит постоянное броуновское движение из девчонок и ребят, но сейчас они одни, и он позволил себе предложить:

– Слушай… После лекций пойдем в кафе?

– А у тебя деньги есть? Я прожорливая.

– Да ну! А по тебе не скажешь… Сто пятьдесят баксов хватит?

– Папа дал?

Болек насупился, но не сказал, мол, можно подумать, твой папа меньше бабла рубит, раз ты учишься на платном. Он произнес с достоинством:

– Заработал. У меня фотку купили.

– Иди ты! – Вот теперь Руслана заинтересовалась, а то шла будто одна на белом свете. – Сто пятьдесят баксов за какую-то фотку?!

– За хорошую фотку. Я продешевил, авторские права продают минимум в два раза дороже. Так идем или нет?

– Ладно, идем. Хм! Не зря ты с фотиком бегаешь.

– Хочешь, тебя поснимаю?

– Не знаю… Наверное, не хочу.

– Почему?!

– Так… неважно.

Разумеется, они опоздали, правда, лекция еще не началась. Преподаватель бизнес-права Седов (кстати, с седой и густой шевелюрой волос) писал, сидя за столом. Он бросил на них равнодушный взгляд и молча указал подбородком на амфитеатр, дескать, занимайте места, и, пока они поднимались наверх, спросил, что-то записывая в своей тетради:

– Не вижу Грюмина. Где он?

– В морге, – крикнул кто-то из студентов.

Раздался здоровый дружный смех, так же дружно он стих. Не поднимая головы от тетради, Седов поинтересовался:

– Что он там делает?

– То же, что и мы все будем там делать, каждый в свое время, – доложил тот же голос, снова раздался дружный смех.

– Господин остряк, передайте в морг, если Грюмин не сдаст зачет на этой неделе, пусть там и остается. Лично я не пущу его на лекции и не приму пересдачи. У него в запасе только эта неделя. Итак, – встал он со своего места, – сегодня мы начинаем новую тему: бизнес, право, мораль…

Сдавшая вождение Настя распахнула глаза…

…и открыла чудный ротик, когда перед ней появилась компания с букетом цветов и лукавыми улыбками на лицах. Не ожидала! Собственно, Феликс не менее был удивлен, его никто не поставил в известность, что Терехов, Тамара, Женя Сорин и Вениамин решили сделать сюрприз – поздравить жену друга со званием водителя. Отсутствовала Алинка, но она устраивалась на работу к Левченко. Ошеломительное поздравление прервал Феликс:

– Ждите меня у входа, а я… Вот теперь воспользуюсь связями и получу Настины права вне очереди, иначе придется еще полдня здесь торчать.

Женя Сорин не преминул подколоть его, но с самым невинным видом, вытаращив наивные глаза:

– А это разве не называется коррупцией, с которой мы безуспешно боремся?

– Поговори у меня, – шутливо погрозил пальцем Феликс.

Он умчался, остальные окружили Настю, еще раз поздравили.

– Ну? Как себя ощущаешь? – поинтересовалась Тамара.

– Немножко волновалась, – призналась Настя. – А когда выехала в город, сосредоточилась и проехала без замечаний. Даже дядька на заднем сиденье, такой противный, на него все жалуются, из-за него я и волновалась, но даже он похвалил, то есть недовольно буркнул: «Неплохо. Иди». А сам недовольный, но, говорят, это он меня так похвалил.

Ждать Феликса не пришлось долго, он вручил жене права, а когда все снова поздравляли Настю, к ним подошел Терехов, до этого он разговаривал по телефону, подошел, чтобы напомнить:

– Поздравили? Теперь за работу. Женя с Вениамином продолжают опрашивать жителей домов, а мы с Феликсом едем в больницу. Доктор скорой звонил, Элеонора готова с нами поговорить.

– Веник, – обнял того за плечи Сорин, – нам с тобой достается самая бесполезная работа.

– Бесполезных дел в нашем деле не бывает, – возразил Павел. – Постарайтесь выловить тех, кого не успели опросить в подъезде.

– А мне сначала Настю надо отвезти, – заявил Феликс.

Причем заявил конфликтным тоном, мол, я поступлю как считаю нужным, теперь для меня главное – семья, а не работа, и ты ничего мне не сделаешь. Собственно, Павел и не собирался ничего делать, он прекрасно понимал, чем вызван внезапный мини-протест, только вот беда: хотелось бы обрадовать Феликса, да не получится.

– Феликс, твою жену отвезу я, – выручила Тамара. – Надеюсь, мне ты доверишь свою жену?

– Без вопросов, – буркнул тот на манер экзаменатора Насти, то есть с недовольной миной на лице.

Разбежались по машинам.

Терехов ехал впереди, наблюдая в зеркала заднего вида за автомобилем Феликса, который не отставал, шел точно в хвост. Вчера Павел переговорил с приятелем покойного отца, человеком значимым в городе, тот обещал выяснить, что за ход с Ольгой и зачем, ощущение гнусной интриги не покидало следователя. Не зря же ее определили к нему «набираться опыта», когда есть маститые спецы, положившие жизнь на систему розыска преступников, а он всего около двух лет работает. Ну, провел три дела удачно, это же не повод сделать его и ребят образцом для подражания, тем более парочка дел зависла! Друг отца сразу высказался: «Как мне кажется, у вашей Ольги мощный покровитель, которому не отказывают».

Элеонора встретила их не в больничном халате, а в той одежде, в которой ее видели у сына, только без пятен крови. И находилась она не в палате, а на этаже неврологического отделения, она ждала их сидя на диване в месте для отдыха. Коротко переговорив с врачом, Феликс оседлал стул, а Павел, поздоровавшись, присел рядом с Элеонорой и задал для начала дежурный вопрос:

– Как вы? Как чувствуете себя?

– Как? Как… хм. Будто жизнь оборвалась, – сухо сказала она.

Вежливые люди после подобного заявления должны выразить соболезнования и отчалить, однако вежливость – удел королей, у Павла с Феликсом прозаичная сфера деятельности, им не до вежливости. Терехов сделал короткую паузу, давая Элеоноре настроиться на нелегкую беседу, и уточнил:

– А доктор сказал, вы согласны поговорить с нами…

– Мне плохо, но говорить я буду.

Что ж, это, конечно, неплохо. В ее состоянии закономерны перемены желаний и перепады настроения, истерики и непредсказуемость, но в этом состоянии люди проговариваются чаще, нежели в адекватном.

– Вижу, вы готовы покинуть больницу?

В сущности, это был не столько вопрос, сколько прощупывание адекватности Элеоноры, ответ последовал удовлетворительный:

– Да. Не хочу находиться в этой гнетущей атмосфере.

– Но в квартире сына вы пока не можете жить…

– Знаю, – не дослушала Элеонора. – Я не собираюсь там жить. Переселюсь в гостиницу до… Когда мне отдадут тело сына?

– Как только закончится исследование и некоторые формальности, связанные с… данным случаем. – Павел старательно обходил слово «труп». – Обязан предупредить, вопросы не всегда у нас корректные, вы готовы?

Она кивнула. Все же вид у нее не очень, вовсе не располагал к диалогу. Этот остановившийся взгляд и он, и Феликс неоднократно видели у погибших людей, когда смерть пришла раньше, чем они успели закрыть глаза. Примерно так и выглядела Элеонора, жестоко сейчас допрашивать ее, однако реальность такова: дала согласие, значит, жалость долой. Нужно с чего-то начать расследование, без матери убитого дело не сдвинется, и начал он с традиционного вопроса в данных обстоятельствах:

– Скажите, у Ильи были неприятели, враги?

Диалог завязался, Элеонора отвечала ровно, без эмоциональных красок и короткими фразами:

– Нет, что вы. Илюша хороший мальчик, участливый, добрый, заботливый, он просто ангел. Понимаете? Ангел! Всегда помогал, когда его просили. Даже если на это требовалось потратить много времени, часто свои деньги тратил. А вы говорите, враги…

– Но это у вас там, – продолжил он. – А здесь как? Насчет врагов?

– Здесь… не знаю. Илюша был доволен учебой, городом, здешней жизнью. У нас ведь городок маленький, для молодых людей там тоска смертная… Нет, я никогда не видела его пасмурным, угрюмым, что позволило бы думать иначе, напротив, он всегда позитивный.

– А если Илья скрывал от вас неприятности?

– Мой сын от меня ничего и никогда не скрывал. У нас с ним был договор: любую неприятность он расскажет мне. Со своей стороны, я настраивала его на доверие, обещала не кидаться с упреками, заверяла, что помогу выйти из положения, потому что я мать и только я могу ему помочь. Я всегда буду на его стороне. Любой человек может попасть в скверную историю, любой. А детей сковывает страх и стыд за проступок, что они упадут в глазах родителей. Поэтому не решаются сказать о своей беде.

– С друзьями сына вы знакомы?

– Виделась иногда… недолго. Я здесь нечасто бывала. А когда приезжала, Илюша все свободное время посвящал мне.

– Хорошо, о друзьях мы выясним в университете. А девушка? У него ведь была девушка?

– Не было.

Спец по девушкам (разумеется, в прошлом, нынче он образцовый муж) решил вступить в диалог:

– Как? Двадцать три года, а девушками интересуются значительно раньше, еще в пятом классе.

Феликс задел ее сына, хотя ничего особенного, чего не знают все без исключения, не сказал. Однако Элеонора ощерилась, правда, на базар не перешла, но тон взяла резкий, рваный, категоричный:

– Думаю, доступные девицы у него были. Этого добра сейчас навалом, сами лезут в постели красивых мальчиков, тем более с деньгами. Я не ограничивала сына, учитывала, что ему не только поесть нужно. Безусловно, меня интересовали его девицы, он смеялся, говорил, пока нет той, какую хотел бы видеть рядом с собой, чтобы не стыдно было за нее. Еще раз повторяю: мой сын не скрывал от меня ничего, поэтому со всей ответственностью утверждаю, что постоянной девушки он не завел.

Общались с ней в течение часа, но остальные ответы были в том же духе: не знаю, не видела, не встречала, все было хорошо, ее мальчик идеальный. Не имело смысла продолжать, Павел прервал бессмысленный диалог, попросив ее:

– Не могли бы вы поехать с нами на квартиру сына? Понимаю, вам будет трудно, нелегко, там никто не убирал, мы все оставили, как было. Элеонора Геннадьевна, это крайне важно для нас. Да и для вас. Одна из версий – разбойное ограбление. Мы должны либо исключить данную версию, либо взять ее за основу – все зависит от вас. А после я отвезу вас в гостиницу, какую назовете. Так как? Вы сможете там находиться?

– Я хочу, чтобы нашли убийцу моего сына. Поехали на квартиру.

И она первая с готовностью поднялась с дивана.

Санчо разбудили ароматы…

Он не вскочил с постели, хотя проснулся от голода, к тому же вчера засиделся перед камином, подбрасывая в топку дровишки, все думал, думал… Камин сложили с дедом, когда тот был жив, исключительно для релаксации, тепла от него мало, вот так сидишь, на языки огня смотришь и… мысли покидают голову. Вокруг и обстановка располагала к думанью: старинная мебель – крепкая, из дерева, а не прессованных опилок, еще с досоветских времен, правда, из разных наборов, но с ней уютно. Естественно проголодался, но так и лег спать на пустой желудок, поленившись сходить на кухню и чего-нибудь закинуть в рот. Последнее время он только и делает, что думает, где бы ни был, почти не общается с Никой, да так ничего и не придумал. Впервые он попал в безвыходное положение, не знал, как поступить. В комнату заглянула Ника и тут же скрылась, извинившись:

– Прости, что не стучалась, я посмотреть, проснулся ты или нет.

– Все нормально, – сказал он, вскочив с постели и одеваясь. – Так вкусно пахнет… Что там на завтрак?

– Шутишь? Время обеда, поэтому я и пришла…

– Обеда?! – выглянул он, тараща глаза. – Как обеда? Я проспал все на свете? А универ… О, блин! Надо было разбудить меня.

– Извини, – потупилась Ника.

– Ладно, проехали. Иногда можно и прогулять… Иди, сейчас умоюсь и приду… Надо же, обед уже…

В крошечной ванной поместился только душ, раковина и унитаз, зато все удобства. Санчо остервенело чистил зубы, пытаясь составить план на сегодняшний день, но планирование затормозилось. Что можно планировать во второй половине дня? Пока то да се – вот тебе и вечер. Он подавил желание срочно бежать неизвестно куда и пришел на кухню, там уже стояла тарелка с красивым золотистым супом, а посередине стола возвышалась горка пирожков.

– Пирожки… Классно. А с чем?

– С капустой и картошкой.

– Мои любимые… – потирая ладони, расплылся в улыбке Санчо. Откусив половину пирожка, пережевывая, он покивал, мол, есть можно.

Ели молча и сосредоточенно. Наконец, Ника робко произнесла:

– Знаешь, я мерзну по ночам…

– А-а-а… – протянул Санчо со смешком. – Окно в твоей комнате плохо закрывается, я посмотрю, что можно сделать. Почему раньше не сказала?

Ника пожала плечами и уткнулась в тарелку. Снова пауза, снова ели, впрочем, девушка больше ложкой в тарелке возила, поглядывая украдкой на Санчо. Наконец решилась попросить:

– Ты не мог бы забрать мои документы?

Сначала он, уставившись в тарелку, выпятил нижнюю губу, затем поднял на нее глаза, в которых, разумеется, одобрения не было. Понятно, уговаривать одуматься – дело дохлое, только время, как говорится, все расставит по местам, но оно же, время, имеет подлое свойство утекать сквозь пальцы.

– Мне их никто не даст, – заявил Санчо.

Боже, как она расстроилась, еще чуть-чуть – и заплачет, преодолевая комок в горле, Ника выговорила:

– А как же тогда быть?

– Ты что, маленькая? Только самой ехать.

– Не могу. Не могу, не могу, не… Я подожду до лета, меня исключат, а летом, когда никого не будет, заберу документы.

– Летом универ тоже работает, абитуриентов принимают, экзамены, ремонт делают и прочие работы. Давай ты еще подумаешь…

– Я подумала, – нервно перебила Ника. – Подумала и решила… Появиться в универе не смогу, нет, это невозможно после всего… Поеду домой. Сколько я могу сидеть у тебя на шее, у меня нет денег, тебе я никто…

– Не то говоришь, не то! – повысил он голос, тем самым давая понять, что слушать ее доводы не желает. – Я тебя гоню? – Но ответить ей не позволил. – Лучше молчи, хватит, наговорила. А что скажешь родителям? – И передразнил: – Я бросила учебу на четвертом курсе, потому что меня…

– Не надо, не хочу вспоминать! – пыхнула Ника.

– Я к чему… Нужно не только о собственном комфорте думать, еще и том, кому своим комфортом принесешь неприятности, боль…

– Думаешь, мне комфортно? – обиделась она.

– Думаю, ты стремишься к нему, – отрезал Санчо. – Но учти, спрятавшись, ты не получишь, чего ожидаешь, это закон. То, что с тобой произошло, не повод бросать универ, тем более, ты ни в чем не виновата…

– Но…

– Подумай еще. Мой дед говорил: «Нет ни одной причины, чтобы сдаваться, легко никогда не сдавайся». Я просто прошу тебя не пороть горячку, недельку-другую типа поболей, поваляйся у телика, там видно будет. Мне-то ты можешь пойти навстречу?.. (Молчание не всегда означает согласие.) Да не мешаешь ты мне, наоборот, как домработница тут вкалываешь, готовишь, убираешь, меня все устраивает, так что… Считай, ты на работе, платить много не могу, но еда и жилье тебя устраивают, верно? (Прогресс: Ника кивнула.) Вот и отлично. На этом спор окончен. В универ ты, конечно, не поедешь… (Она отрицательно мотнула головой.) А мне никто не отдаст твои документы, короче, выбор у тебя… Налей мне еще супа.

Ника подхватилась, кажется, она обрадовалась смене темы, да и вообще, старалась угодить Санчо из элементарного чувства благодарности, он приютил ее, а до этого спас от смерти. Поставив перед ним тарелку, она села напротив, некоторое время молчала, глядя на поверхность стола, потом вспомнила: обычно Санчо развлекает ее рассказами из своих путешествий, а тут – будто нет его. Присмотревшись, как он ест – механически и при этом отсутствуя, Ника осторожно, чтобы не сильно докучать назойливостью, спросила:

– Санчо… что-то случилось?

– А? – поднял он голову от тарелки. – Случилось? Да нет…

– Но ты какой-то смурной… Ты изменился, правда.

Не хотел он говорить ей, а ведь иногда так требуется участие другого человека, чтобы тот помог с выбором, и Санчо сказал:

– Я потерял студик… студенческий билет.

– Ты можешь получить новый… – настороженно произнесла она, в глубине души понимая, что дело хуже банальной потери.

– Конечно, могу, но… я не знаю, где потерял…

– Не понимаю, чего ты так переживаешь? Есть причина?

– Подозреваю, у Ильи. Представляешь, если его найдут там… мне туго придется.

– То есть могут… на тебя подумать?

– Да ну, ерунда! – махнул рукой Санчо и улыбнулся, чтобы нейтрализовать внезапный испуг Ники.

А самому страшно стало, хотя он не из трусливых, просто случаются обстоятельства, от тебя не зависящие, когда необходимо выстроить на всякий случай защиту, но не знаешь – как. А тут напротив по ужасу в каждом глазу, что совсем не настраивает на позитивный лад, Санчо подмигнул Нике:

– Поищу здесь, я же не искал как следует.

Не успокоил Нику, да и сам не верил в то, что говорил.

– Я помогу тебе… искать помогу. Прямо сейчас. Ешь.

Элеонора по профессии адвокат.

Само собой, сын решил пойти по стопам обожаемой мамы и тоже готовился стать юристом. Помимо основной работы на ней два магазина, принадлежащих матери: овощной и мясная лавка, это то, что будет нужно людям во все времена, какими бы ни были они тяжелыми. Как управляется в таких разных сферах? А что делать? Магазины достались от отца, мать Элеоноры справлялась поначалу неплохо, потом началось: то суставы, то давление, не продавать же магазины, тем более обе точки доходные.

В маленьких городах выигрышные и денежные дела попадаются редко, конкуренция большая, следовало позаботиться о подушке безопасности. Ей помогли устроиться консультантом в городскую администрацию, режим свободный, нагрузка умеренная, деньги бюджетные каждый месяц – неплохо, верно? Так она сохранила и свою конторку, мало того, клиентура увеличилась, ведь люди больше доверяют тем, кто сумел влиться во властные структуры – кого ни попадя туда не возьмут. Ну, а управление торговлей – наняла рабочих лошадок.