За тридцать тирских шекелей Корецкий Данил
– А ты поворачиваешься и бежишь. Что-то тут у тебя не сходится. Может, ты тоже в мокрухе участвовал?
– Да ни в чем я не участвовал! – Крот в сердцах махнул рукой. – Меня тогда три дня в КПЗ продержали и крутили со всех сторон, но ничего на меня не нашли. Допросили как свидетеля и отпустили.
– А что ты в окно видел? – не успокаивался оперативник.
– В окно? – Крот замялся. – Вы что, в дурку меня засунуть хотите?
– Да нет, просто скажи.
– Я говорил уже корешам. Они решили, что я колес наглотался и галюники пересказываю. А я никогда на колесах не сидел. Только кто поверит?!
– Я поверю. Давай, рассказывай, что видел.
Крот посидел, глядя в пол, потом поднял глаза, как будто решился броситься в омут.
– Не было их долго. Я в окно заглянул, а там тусклый свет горит и стоит этот, ну, который весь в железе… Рыцарь, короче! И мечом машет: одного по башке – раз, и на две части развалил, второго наискось по плечу – и у того верхняя часть тулова съехала… Вот тут-то я повернулся и побёг, и даже не помню, как дома оказался. Меня, прям, трусило, бутылку водки засадил и заснул. А утром меня взяли…
– А кто ж это был? – доброжелательно спросил Лобов. – Что за рыцарь?
– А че? Верите, что я его видел?! Или прикалываетесь?
– Конечно верим! Ты ж врать не будешь…
Крот испытующе посмотрел на улыбающегося опера, и раздосадовано махнул рукой.
– Откуда я знаю, что за рыцарь? Рыцарей-то не бывает! Но я его там видел! Видел, как он мечом махал, видел, как он всех рубил. И Миша Чех там лег, и пацаны его. Оттуда ж никто не вышел! Если бы я не сделал ноги, он бы и меня…
– А с кем вы разбираться пошли?
– Да с кем… Приезжий один был, Голован кликуха. Он наших ребят на дело взял, а потом их сгоревшими нашли. Ну, ежу ясно – делиться не захотел, вот и пошли с него спросить…
– Ну, спросили?
– Похоже, он с них первым спросил. Да так, что никто не вышел.
– А где сейчас этот Голован?
Крот замялся. Разговор о давно минувших днях плавно переходил в день сегодняшний. А, в отличие от старых дел, новые способны принести массу неприятностей. Но деваться некуда.
– Да, говорят, здесь он, в Питер приехал. Свои дела крутит внаглую, на чужую территорию лезет, беспредельщик, короче.
– Где его найти? – быстро спросил Лобов.
– Не знаю. Он с нашими пацанами дел не имеет, шифруется. Свои расклады, свою кодлу из Москвы привез. Правда, я его с двумя здоровенными мордоворотами раз видел, они с Тузом тёрки тёрли. Но, по слухам, Туз обломался…
Крот помолчал.
– Я потом одного мордоворота встречал в пивнухе на Марата.
– Давай съездим, покажешь!
Крот нехотя кивнул.
Пивной бар «Встреча» имел, мягко говоря, не очень хорошую репутацию. А если не смягчать, то очень хреновую. Его завсегдатаями были не передовики производства, не примерные семьянины, не добросовестные труженики, не спортсмены или артисты, а совсем наоборот – пьющий маргинальный люд полукриминального и криминального толка. И Леха Ковбой, у которого за плечами имелись две судимости, соответствующий вид и манеры, в эту среду прекрасно вписался. Подобная публика принимала его за своего, а некоторые его знали по зоне или по воле – неважно. Важно то, что никто не знал засекреченной части его биографии, обнародование которой могло стоить уважаемому босяку жизни.
Леха стал проводить во «Встрече» целые дни, приносил сухую астраханскую воблу и самогон в спрятанной за пазухой фляжке, угощал приятелей, знакомых и незнакомых, быстро расширил круг знакомств… Всё говорило за то, что Ковбой осторожно подбирает подельников для очередного «дела». Но спрашивать и уточнять желающих не было: за лишние вопросы могут отрезать язык вместе с головой!
Через неделю капитан Лобов знал, что «здоровенные мордовороты», как их называл Крот, это – братья-близнецы Молот и Серп. Про них было мало известно: неразговорчивые, контактов ни с кем не поддерживали, заходили нечасто, пили пиво с водкой, курили, беседовали между собой. Жили где-то неподалеку, чем занимаются – никто не знал, но ясно было, что не работают на заводе имени Кирова или на расположенной в соседнем квартале овощной базе.
Иногда с ними были еще двое, такого же пошиба. Ковбой сообщил, что их считают не местными, которые не так давно приехали в Ленинград и еще не освоились как следует.
На восьмые сутки, к вечеру, возбужденный Ковбой позвонил капитану из автомата:
– Они здесь, оба! Здоровенные жлобы! Волын при них, вроде, нет – не видно, а там кто знает… С каким-то приблатненным пиво пьют и трут о чем-то! Давай, быстро, а то слиняют!
Через полчаса к «Встрече» подтянулась бригада наружного наблюдения, которая как раз успела засечь выходящих из бара фигурантов и «села им на хвост», докладывая по рации маршрут инициатору разработки. Лобов доложил обстановку Руткову, тот сразу поднял свой отдел на ноги.
Топтуны «дотащили груз» до старого четырехэтажного дома, стоящего в глубине двора, из которого имелись четыре выхода. Похоже, здесь братья собирались переночевать. Но утра дожидаться, естественно, никто не стал. Группа захвата уже была собрана. Кроме Руткова в нее вошли опера Лобов, Федосеев, Говоров, участковый Шейко и два пэпээсника с автоматами. Они немедленно набились в микроавтобус и выехали в адрес. В последний момент взяли и напросившегося с ними Глумова.
– Дослать патроны! – скомандовал Рутков, когда автобус тронулся. – Только осторожно, стволы в пол!
Защелкали затворы.
– По нашей информации оружия при них нет, но надо быть готовыми ко всему! – сказал Рутков. – Если что – валить!
– А мне пистолет дадите? – спросил Глумов.
– Тебе не положено, – ответил за начальника Лобов.
Но Рутков, который никогда не отличался формализмом, вынул из заднего кармана маленький браунинг, подбросил на ладони:
– Хочешь – возьми. Это не табельный, я его когда-то давно у бандитов отнял. Только скажи, стрелять сможешь?
– Конечно, – ответил стажер. – Нас же учили. У меня по «огневой» пятерка была!
– Я не про то. В человека выстрелить сможешь?
Глумов замялся.
– Не знаю…
– Тогда незачем он тебе, – Рутков спрятал пистолетик обратно и повернулся к участковому.
– Что это за дом? Контингент жильцов?
– Да он под снос, треть квартир отселена. Кто-то сдает освободившиеся квартиры, кто-то сам занимает. Неразбериха, в общем…
– Так участковый и должен навести разбериху!
– Говорить легко, – негромко буркнул Шейко.
Дальнейший путь прошел в молчании. Глумов, правда, пытался расспросить у Лобова, волнуется ли он, но капитан, потеряв обычную сдержанность наставника, послал стажера по хорошо известному на Руси короткому адресу. Наконец, микроавтобус заехал в типичный ленинградский двор – пронизывающую квартал анфиладу из трех или четырех «проходняков», переходящих один в другой и выходящих на дальнюю улицу. Остановились у первой подворотни. Участковый показал нужный дом – он находился во втором дворе, который имел еще подворотни, ведущие в переулки справа и слева.
Рутков озабоченно покрутил головой.
– Черный ход в доме есть?
– Нет, – ответил Шейко. Он был озабочен: все-таки в захвате опасных преступников участковых задействуют нечасто.
– Все сидят на месте, я сейчас вернусь, – Рутков открыл дверь, потянуло прохладой.
– Я с вами, товарищ подполковник? – спросил Лобов, который был правой рукой начальника и всегда страховал его в опасных ситуациях.
– Нет, – дверь захлопнулась.
Было темно, пахло кошачьей мочой. Впрочем, может и человеческой – это было равновероятно, а разобрать ее происхождение по запаху Рутков не мог. Он прошел во второй двор. Там, в углу, растворившись в темноте, стояла машина – «Жигули-пятерка», внутри кто-то курил. На скамейке возле песочницы подполковник рассмотрел тень человека. Подошел, сел рядом.
– Ну, что?
– Не выходили. Вон, их окно горит, на последнем этаже. Это кухня.
– Откуда знаете?
– Они как вошли в подъезд, там через пару минут свет и зажегся. Потом две девицы заявились, и рядом окно осветилось. А потом снова потухло. Я на первом этаже в окна заглянул – это кухня и комната. Вторая комната напротив. Вряд ли на четвертом другая планировка!
– Это точно! Спасибо, Володя, ты всегда четко работаешь!
– Спасибо – много, а вот бутылка коньяка – в самый раз!
– Без вопросов!
Человек вздохнул.
– Если бы все обещания исполняли, я бы трезвым не ходил! Мы больше не нужны?
– Нет, спасибо!
Тень бесшумно скользнула к «пятерке», зашумел мотор, и машина, не включая фар, покатилась к противоположному выходу из дворов. Рутков вернулся к микроавтобусу и скомандовал выгружаться.
– Ты стоишь у подъезда и наблюдаешь за окном, – сказал он сержанту ППС. – Остальные – за мной!
– Похоже, они развлекаются с девицами, – сообщил подполковник, когда поднимались по лестнице. – Справа от входа кухня, Федоров – туда!
– Есть!
– Дальше комната, Лобов – туда!
– Есть!
– Слева от входа вторая комната, это моя! Шейко страхует Федорова, Говоров – Лобова, автоматчик входит и контролирует коридор, Глумов остается на площадке…
На четвертом этаже горела тусклая лампочка, Рутков быстро открыл отмычкой деревянную дверь с облупившейся краской. С оружием наизготовку милиционеры бесшумно вошли в квартиру. Здесь было накурено, пахло скисшей едой. За дверью комнаты слева слышалась какая-то возня и женский смех.
Лобов быстро прошел вперед, миновал пустую кухню с неубранным столом, ванную, в которой лилась вода и женский голос напевал какой-то шлягер. Сердце бешено колотилось, он вспомнил дурацкий вопрос стажера, но тут же отогнал ненужные мысли и рывком открыл правую дверь. В разобранной кровати с несвежим скомканным бельем лежал огромный мужчина в одних семейных трусах из черного сатина. Заложив руки под голову, он курил и меланхолично пускал сизый дым в потолок. Завидев Лобова, он с удивительной ловкостью вскочил, искаженное злобой лицо не сулило ничего хорошего.
– На пол! Ложись! – как можно страшнее заорал капитан, целясь в голову гиганту.
– Ложись, сука! – рявкнул сзади подоспевший вовремя Говоров.
Тут же со стороны коридора донеслись выстрелы:
– Бах! Бах!
Грохот выстрелов сыграл роль ножа, полоснувшего по натянутым нервам.
– Ложись, убью! – Лобов выстрелил богатырю под ноги. Из старинного паркета полетели щепки.
Выругавшись, детина повалился на пол. В комнату ворвались Федоров и Шейко. Все четверо навалились на поверженного богатыря, надели наручники.
– Убивают! Помогите! – раздался истерический женский крик. Кричала изрядно выпившая девица, выскочившая из ванной. Вместо одежды на ней было одно полотенце, и то она держала его в руке. – Милиция! Убивают!
Оттолкнув ее, Лобов бросился искать Руткова. Дверь напротив кухни была открыта, на пороге стоял растерянный сержант с автоматом наизготовку. Отодвинув его, капитан зашел в комнату.
На полу, в луже крови, лежал голый гигант, присевший рядом на корточки Рутков щупал ему пульс на шее. На кровати, накрывшись с головой одеялом, визгливо выла женщина, голые ноги с облупившимся педикюром торчали наружу.
– Что случилось? – спросил Лобов.
– Да, вот, – Рутков был бледен как мел. – Он вскочил, полез под подушку, я и выстрелил машинально… А под подушкой у него ничего не было. Видимо, по привычке решил ствол нащупать… А оно теперь видишь, как оборачивается: застрелил безоружного!
– Он и без оружия опасен! Кулаком ударит – и голова отлетит!
– Это когда с ним один на один вышел… А те, кто разбираться будут, они ведь в безопасных кабинетах сидят и его кулаков не видят. Да и не интересуют они их. Их бумаги интересуют. В вооруженного стрелял – одна песня, в безоружного – другая…
– Ну, значит, бумаги нужно привести в соответствие… Это же опасный зверюга… С ним все средства хороши…
– Я тоже так думаю, – кивнул Рутков. – Отправь пэпээсника и закрой дверь.
Лобов подошел к сержанту.
– Иди в машину, вызывай следственную группу. Скажи: при задержании особо опасных преступников оказано вооруженное сопротивление, один бандит убит. Именно так скажи! Запомнишь?
Первые слова сообщения очень важны: они попадают в сводку и формируют первоначальное представление о случившемся. А первоначальное впечатление очень важно и впоследствии может сыграть значимую роль!
– Не знаю… У меня голова закружилась, – еле вымолвил сержант. – Впервые при мне…
– Иди быстрей! И повтори, как я сказал!
Он закрыл дверь. Рутков вынул свой браунинг, передернул затвор, патрон вылетел, ударился о стену и закрутился по полу.
– Зачем это? – спросил Лобов, но подполковник не ответил. Сосредоточенно протер пистолет и вложил в руку великана.
– Вот так-то будет лучше…
Потом сдернул одеяло с кровати. Под ним оказалась крашеная блондинка, тоже голая и пьяная.
– Вставай и на выход! Сейчас показания давать будешь!
– Ка-акие-е пока-аза-ания? Ты кто ва-а-ще?
Она мало что соображала, ничего не видела и не помнила.
Зато прибывшая следственная группа увидела вполне очевидную картину: вооруженный преступник, ликвидированный при задержании. Ни у кого такая версия сомнений не вызывала, и следователь прокуратуры отразил в протоколе именно её. Только стажер Глумов смотрел на подкорректированное место происшествия пристальным взглядом и чуть заметно улыбался нехорошей, кривой улыбкой. И это Лобову не понравилось. Очень не понравилось!
Глава 6
Стажер Глумов
В Управление вернулись нескоро из-за обычной в таких случаях бодяги: применение оружия – это ЧП со всеми вытекающими последствиями! На место выезжал прокурор со своим следователем, наехало милицейское начальство, члены группы захвата писали объяснения. Правда, объяснения все одинаковые и малоинформативные: никто ничего не видел. Ибо в комнате, где разыгрались события, кроме Руткова и убитого был только Лобов. И то, прибежал он уже после выстрелов. Поэтому все так и объясняли: не был, ничего не видел, только слышал выстрелы. И временная подруга убитого Молотка примерно так же написала, только начало было другим: лежала под одеялом пьяная и спала…
Правда, стажер Глумов ничего писать не стал и с места происшествия ушел своим ходом, не дожидаясь окончания проверочных мероприятий. Поскольку он не был офицером милиции и официально в группу захвата не входил, на его присутствии никто и не настаивал. Но Рутков и Лобов насторожились: такое среди оперативников не принято! Впрочем, вначале было не до стажера.
Когда приехали в управу, то первым делом Рутков и Лобов попытались допросить Серпа. Тот, как и следовало ожидать, показания давать отказался, только матерился и угрожал оперативникам, особенно Лобову. Очевидно, ему было стыдно за проявленную слабость: правильный блатной не должен был под стволом мента ложиться на пол. А он лег, и значит, «потерял лицо»! Теперь ему следовало «отмываться», что он и пытался сделать.
– Ты, сука мусорская! – орал он на Лобова так, что на шее вздувались жилы. – Думаешь, я пушки твоей сраной испугался?! Да знаешь, сколько раз я на стволы ходил?! Я бы всю вашу кодлу порвал, если б трезвый… А я на ногах не стоял, вот и отрубился, упал на пол!
Если держаться этой версии, то вполне можно отмазаться от позора. Если, конечно, среди братвы не найдется авторитета, который в эту отмазку не поверит. И если менты не станут целенаправленно его форшмачить…
– А если бы ты один был, я бы тебя зубами загрыз!
– Если бы да кабы, во рту выросли грибы!.. – передразнил его Лобов. – Если бы не лег на пол, сейчас бы лежал в морге, рядом со своим брательником!
Это вызвало очередную вспышку ярости.
– За Молотка я еще спрошу! С вас с живых шкуру спущу и кишки наружу выпущу!
– Ладно, ладно, все грозятся, все нас пугают, – устало сказал Рудков. – Только мы как сидели в своих кабинетах, так и сидим, а где те, кто грозились?
Серп замолчал. Порыв ярости прошел, кураж испарился, и сейчас он напоминал простреленное колесо, из которого вышел воздух.
– Давай лучше по-существу поговорим, – продолжил подполковник. – Разбой на квартиру коллекционера признаешь?
– Ниче я не признаю, – сказал задержанный и отвернулся.
– Ну смотри, тебе жить!
На этом допрос закончили. Серпа отправили в камеру, а Лобов с Рутковым пошли в ближайшее кафе, поужинали в молчании и выпили водки для снятия стресса. Конечно, для подобных случаев оперативному составу УР хорошо бы иметь специальные расслабляющие таблетки, но таких таблеток пока не придумали, поэтому приходится использовать общедоступное средство.
– Не нравится мне Глумов, – сказал Рутков, когда ужин подходил к концу. – Уж больно у него физиономия была стрёмная и глазки бегали. Так всегда бывает, когда человек хочет какую-то гадость сделать.
Его предчувствия оправдались. На другой день стажер пришел смурной, будто с похмелья. Ни с кем не здоровался и старался не встречаться глазами. Уткнулся в бумаги и сидел молча.
– Слышь, Виталий, что случилось? – улучив момент, спросил Лобов. – Вчера убежал, нас не дождался, сегодня пришел – как будто тебя тут серьезно обидели … Что с тобой происходит?
– Да то, – не отрываясь от документов, ответил Глумов. – Хочу предупредить, что я за вас в тюрьму не пойду!
– Вот те на! – удивился Лобов. – А кто тебя приглашает в тюрьму? Да еще и за меня?
– За убийство безоружного тюрьма положена, – сказал стажер. – И вы это знаете!
– Какого еще «безоружного»? У него пистолет был!
– Вранье! Это пистолет Руткова! Он мне его в автобусе давал, когда мы на место ехали…
Лобов замолчал. Да, действительно, такой факт был. «Засветил» пушку Рутков зря. И взяли с собой стажера тоже зря. И теперь это действительно могло выйти боком.
– Какое тебе дело, Виталий? – сказал он. – Твое дело выполнять ту работу, которую тебе поручают. Помнить, что там было в автобусе, ты не обязан. Тем более подполковник о тебе заботился. А этот черт и без пистолета мог кому угодно голову отбить! Ели бы он на лестничную клетку выскочил и с тобой лицом к лицу столкнулся, так неизвестно, сидел бы ты здесь или вместо него в морге на каменном столе лежал…
– Мне это все не нравится, – по-прежнему глядя в сторону, сказал Глумов. – Я помню, как вы говорили, что «борзых» на месте надо стрелять. Я думал – это шутка, преувеличение такое. А сейчас увидел, что – нет! Еще когда мы туда ехали, подполковник сказал: чуть что – валить! Вот он его и завалил…
– И что? Тебе жалко этого бандюгана? Да на нем клейма негде ставить!
– Да не в том дело, жалко или не жалко… Дело в законности. А законом тут и не пахнет.
– Ничего себе! – удивился Лобов. – Это ты кино насмотрелся: «Следствие ведут знатоки»? Да я, если хочешь знать, вообще не слышал таких разговоров в наших кабинетах! Закон там, на улице, а к нам попадают уже те, кто закон нарушил! А почему мы должны его соблюдать? Нет, в общем-то, конечно, вроде как должны. Тем более за нами и прокурор надзирает, и суд потом свое слово говорит. Тут не забалуешь – приходится крутиться между должным и сущим. Но чтобы стажеры операм указывали, что надо закон соблюдать – это у меня впервые!
– Ну, лучше поздно, чем никогда, – сказал Глумов. – Короче, если меня вызовут и будут допрашивать под подпиской за дачу ложных показаний, то я расскажу все, как было.
– Ну, дело твое, – сказал Лобов и отряхнул ладони, как будто умыл руки. – А пока езжай к Николаевым и вызывай их на опознание. А Кате своей расскажи, что тебе очень жалко того негодяя, который чуть не изнасиловал ее и за малым не убил ее родителей! Кстати, вполне могло именно так закончиться… Ты не бывал в квартирах, где убили всю семью? Знаю, что не приходилось. Жуткое зрелище! И очень способствует формированию правильного правосознания…
Ничего не сказав, Глумов вышел, а Лобов зашел к Руткову и пересказал их беседу.
– Вот видишь, – огорченно кивнул подполковник. – Меня чуйка никогда не подводит. Надо с ребятами поговорить, которые в автобусе ехали.
– Да, это я сделаю, – сказал Лобов.
– А я с ним позже поговорю. Либо он понимает специфику борьбы с бандитами, либо не понимает. Тогда ему лучше работать в паспортной службе или еще где-то…
Во второй половине дня потерпевшие уверенно опознали Серпа: и в маске, и без маски: по росту, по глазам, по манере держаться и говорить, по походке и слегка опущенному левому плечу. Прокурорский следак Петров отразил в протоколе столько деталей, что намертво «привязал» фигуранта к делу. С Катей случилась истерика, пришлось отпаивать ее валерьянкой, которая была припасена у многоопытного Руткова как раз для таких случаев.
– Ну, что? – после опознания спросил Лобов у стажера. – Нормально все? Или опять что-то неправильно? Я ведь тоже едва взял эту мерзость живой. Если бы дернулся – пришлось бы стрелять… А у него тоже оружия не было!
– Надо действовать по закону, меня так учили. Нет у него оружия – задерживайте как положено – без стрельбы…
– А ты видел его? Как такого быка задержишь? Ты бы его закрутил? Я стажером тоже был твоей комплекции, но потом и качался, и боевым самбо занимался… Но не уверен, что сумел бы задержать. И Рутков, наверное, тоже со своим не справился бы, тем более у него возраст, ранения…
– Ну, это не значит, что его нужно было стрелять, – упрямо твердил тот. – Я, конечно, рапорт писать не буду. Но если меня вызовут, то извините…
– То-то, когда Крота брали, ты норовил в сторонке отстояться. Это не про закон в кабинете рассуждать. А ведь Крот не страшный совсем, да и не сопротивлялся…
Больше они на эту тему не говорили. Серп, по-прежнему, показаний не давал, но дело о разбойном нападении на квартиру Николаевых уверенно шло к финалу. Следователь Петров был уверен, что летом он направит его в суд.
Тем временем, прокурорская проверка по факту применения оружия подполковником Рутковым приняла неожиданный оборот. Впрочем, неожиданным он был только для тех, кто не знал о позиции стажера, который, по мнению всех сотрудников отдела «держал камень за пазухой». Собственно, проверка вначале носила формальный характер, а потому шла вяло и была нацелена на отказ в возбуждении уголовного дела.
Сам Рутков рассказал о вынужденности открытия огня, поскольку задерживаемый извлек пистолет. Все остальные участники задержания показали, что ничего не видели, так как находились в других местах, и это была чистая правда. Когда все было кончено, они узнали, что Рутков был вынужден применить табельное оружие, так как задерживаемый оказал вооруженное сопротивление. Наиболее близко находящимся к месту событий оказался Лобов. Он пояснил, что прибежал на выстрелы сразу после задержания Серпа и увидел, что Молоток лежит на полу с пистолетом в руке. А Рутков, достаточно взволнованный, как всегда бывает в такой ситуации, рассказал ему о произошедшем.
Настрой на оправдание изменился, когда опросили Глумова. Как и обещал, стажер рассказал все, как было на самом деле. О том, как они ехали на задержание, как Рутков предлагал взять маленький пистолетик, но узнав, что стажер не готов стрелять в людей, спрятал его обратно в задний карман брюк. А впоследствии этот же пистолет оказался в руке убитого задерживаемого.
Ситуация резко изменилась. Было возбуждено уголовное дело и передано из районной прокуратуры в городскую, старшему следователю Сазонову, который специализировался на уголовных делах о преступлениях сотрудников милиции. Теперь он вызывал фигурантов проверочного материала не для объяснений, а для допросов. Они подписывали предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, но повторяли всё то же самое, что говорили раньше: находился в другом месте, о происшедшем узнал со слов других, когда все уже произошло… Никто не видел, как Рутков доставал маленький пистолет в автобусе, но все были убеждены, что, во-первых, нетабельного пистолета у подполковника быть не могло по определению; во-вторых, если бы вдруг каким-то образом он у него случайно и оказался, то был бы немедленно сдан куда положено; и в-третьих, уж конечно, ни при каких обстоятельствах не предлагался бы стажеру, не получившему право на использование огнестрельного оружия! Таким образом, показания стажера Глумова не подтверждались.
Решающий допрос Руткова длился несколько часов. Подполковник милиции, который за долгую службу разоблачил сотни мнимых алиби и ложных версий защиты, опроверг сотни хорошо продуманных объяснений, конечно, был готов к этому! Он в деталях рассказал, как вошел в комнату, что увидел, какие команды и в какой последовательности подавал, что делал и как реагировал на законные приказы Молоток, как он внезапно вытащил маленький, так называемый «дамский» пистолет, который ничуть не менее опасен, чем любой мужской…
Рутков говорил уверенно и спокойно, у него не было ни сбоев, ни противоречий, ни каких-то зацепок, которые могли дать въедливому и настырному советнику юстиции Сазонову, который отправил в Нижний Тагил[17] не один десяток его коллег, почву для того, чтобы подтвердилась версия Глумова. Хотя он и пытался это сделать.
– По каким признакам вы определили, что задерживаемый действительно намеревается воспользоваться имеющимся у него оружием и выстрелить в вас? – спросил Сазонов в конце допроса, когда пришло время ловить подозреваемого на проговорках и неточностях.
Рутков пожал плечами.
– Во-первых, личность гражданина Черемисина отличается особой опасностью – задерживали мы его за разбойное нападение на квартиру, а во-вторых, он уже прицелился в меня и пытался произвести выстрел, но пистолет заклинило, он передернул затвор, выбросив негодный патрон, и если бы я промедлил, то вы бы не могли сейчас меня допрашивать!
– Но на выброшенном патроне не было следов осечки! По заключению эксперта, он совершенно исправен и пригоден для выстрела!
– Я и не утверждаю, что пистолет дал осечку. Очевидно, патрон перекосило и затвор заклинило. Поэтому Черемисин избавился от него и следующим выстрелом имел возможность меня убить…
Прокурорский классный чин «советник юстиции» равен специальному званию «подполковник милиции». Оба подполковника раскрывали преступления, оба имели большой опыт и высокую квалификацию. Оба руководствовались инстинктом охотника, оба терпеть не могли, когда преследуемая дичь обрывала след и уходила от погони. И вот сейчас они схватились между собой. И один из них выиграл. Но не тот, кто на это рассчитывал!
– Что ж, можно согласиться с вашим выводом о намерении Черемисина стрелять в вас! Если бы не эта деталь, маленькая, но очень красноречивая, то подтвердить истинное намерение применять оружие было бы довольно сложно, – с некоторым разочарованием произнес Сазонов, заканчивая допрос, в ходе которого ему не удалось пробить брешь в выстроенной подозреваемым стене защиты…
Лобов, не сумевший вначале оценить трюк старшего товарища с выброшенным патроном, пришел в восторг.
– Теперь я понял, что мне еще учиться и учиться! – сказал он, чокаясь с наставником за скорейшее прекращение уголовного дела. А все шло именно к этому.
Сазонов провел очные ставки Глумова со всеми, кто ехал в автобусе: с операми Рутковым, Лобовым, Федосеевым, Говоровым, с участковым Шейко и двумя пэпээсниками. Все семеро с презрением опровергли его утверждения.
Надо сказать, что на стажера эти очные ставки произвели сильное впечатление: получалось, что все против него. И на другой день он зашел к начальнику отдела с рапортом на увольнение.
Рутков пригласил Лобова, как наставника молодого человека, они сели по одну сторону стола для совещаний, Глумов – по другую.
– Послушай, Виталик, вдумайся: если рассуждать так, как ты, то ни одного бандита мы не сможем прищучить, – начал Рудков. – Потому что он делает все, лишь бы соскочить, уйти от ответственности. Он врет, запугивает свидетелей, может даже убить того, кто ему мешает. А мы, если будем только зачитывать ему УПК – мол, дача признательных показаний смягчает ответственность, то он нас за дураков держать будет… А с дураками разве откровенничают? Разве раскрывают им самые черные, стыдные уголки своей натуры, разве рассказывают страшные тайны, от которых кровь в душах стынет? Ну, вдумайся, ты ведь не глупый парень, только опыта у тебя пока нет…
Но Глумов только качал головой:
– Мне не нужен такой опыт! Преступник, он и ведет себя как преступник. А милиционер должен вести себя как милиционер – как представитель государства!
– Ну, а Катя твоя что думает по этому поводу? – встрял Лобов.
– Не знаю. Мы с ней поругались.
– Ну, вот видишь, это показатель того, прав ты или не прав.
– Мне все равно, – уперто говорил стажер, глядя в стену. – Просто я помню рассказы соседа, дяди Вани. Он работал когда-то в милиции. А потом его подставили… Он делал, что говорили, и все были за него, хлопали по плечу, наливали, угощали, на словах оправдывали, говорили, что все обойдется… Только не обошлось: полетел он белым лебедем в Нижний Тагил и оттрубил там восемь лет. Он и меня предупреждал, что меня тоже подставят. Я, честно говоря, не верил. А теперь вижу, что очень даже просто. Еще даже не успел стажировку закончить и аттестоваться, а уже впереди решетка замаячила. Так что, извините, дальше уже без меня…
– Ну, ты понимаешь, что предаешь нас? – спросил Лобов.
– Почему предаю? Предают – это когда поступают против правды, закона, морали. А я что плохого делаю? Говорю о правильности закона и хочу его выполнять. Этому меня в Вышке учили, и вы на совещаниях об этом говорите… Какое же это предательство?
– Ни один предатель не признается в том, что он предатель, – печально сказал Рудков. – Люди всегда ищут себе оправдание и успешно его находят. Но это не значит, что они все белые и пушистые. Ты думаешь, Серп не оправдывает себя? Еще как! И думаешь, он забудет, что его братца застрелили? Нет, не забудет! Может, подошлет кого-то ко мне из-за решетки, но это вряд ли – не тот у него авторитет, да и нет денег, чтобы проплатить заказ. Но когда он выйдет, ко мне придет за расчетом, это точно! Если, конечно, выйдет – за ним ведь длинный хвост тянется… По Николаевым срок получит, а мы будем другие дела раскручивать. На нем и убийства наверняка висят: докажем – получит вышак и пойдет туда, на встречу со своим братом…
Подполковник показал пальцем в пол.
– А если не докажем, то лет через пятнадцать, или чуть раньше, он постучится ко мне в дверь… А мне, если доживу, набежит под шестьдесят годков, и я буду обычным гражданином без оружия и государственной защиты. И ты думаешь, кроме Серпа нет охотников, спросить со старого опера?!
– То, что вы говорите, подтверждает правильность моего решения, – сказал Глумов и, хлопнув дверью, вышел.
– Видишь как? – взглянул Рутков на капитана. – А ты ведь как был у меня хорошим стажером, так и стал правильным опером! Ну, что делать, люди есть разные!
Он размашисто подписал рапорт, да так, что чуть не порвал бумагу.
Часть четвертая
Время собирать камни…
Глава 1
Время фарта
После осмотров, вскрытия и экспертиз тело застреленного ментами Молотка наконец выдали братве. Пышно похоронить правильного, геройски погибшего пацана – обязанность любой группировки. Даже если пацан жил в общаге или в убитой съемной однушке, он должен получить посмертное уважение, публичное признание своих заслуг, памятник из черного мрамора в полный рост по цене нормальной новой квартиры и поминальный пир, какого не видел на всех своих прошедших Днях Рождения. Можно сказать, что умирает он достойней и богаче, чем жил. А иначе нельзя: моральный дух братвы будет подорван, и вся «пехота» разбежится.
Но группировка Голована была малочисленной и сборной: Савелий Клинок из Москвы, Хваленый и Банкир из Подмосковья, сам Голован из Ростова, Барик из Саратова, а остальные и вовсе из всяких мухосрансков. Да и осталось их – живых да на воле – всего двенадцать человек. Поэтому похоронили бы Молотка тихо и скромно, без особых понтов, если бы не Крот и не давние события, которым он явился очевидцем. А именно: в 1961 году на хате у Карлуши были убиты Смотрящий по Стрельне Миша Чех и с ним еще четыре пацана, а стоящий на стрёме Крот сумел сбежать. И все уже об этом забыли, но дело в том, что вот сейчас-то Крота дернули именно по тому, старому делу. И кололи его на Голована да на Серпа с Молотком. И когда он их сдал, выпустили, как и обещали.
И хотя опера Крота не обманули, но стрельнецкая братва насторожилась: если тебя менты взяли, то чего они тебя ни с того ни с сего выпустили? Сказать честно, что сдал голованских, которые ходили во врагах, – это не вариант. Блатной не должен никого сдавать, да и вообще иметь дело с мусорами – это западло! И Крот придумал номер, который через много лет будет называться «тухлое яйцо», непереносимая вонь которого забивает предыдущие неприятные запахи и переключает сознание уже на борьбу с новой напастью. Он, конечно, не знал хитроумных социологических приемов, но понял, что надо запустить «чернуху», которая собьет братву с глупых мыслей и переведет внимание всех на другие рельсы.
Старательно морща лоб, Крот рассказал, что в камере слышал базар, будто Голован в городе давно беспредельничает, местных авторитетов не признает, чужие территории внаглую захватывает и им многие недовольны. А вот сейчас одного из его парней застрелили. А раз так, то Голован, со всей своей бандой, его хоронить будет. И тут можно будет поквитаться с ними за Мишу Чеха. Мало ли, что с той поры уже тринадцать лет прошло: кровь товарищей не высыхает, пока ее такой же кровью не смоют… А вписываться за него никто не станет, наоборот – все обрадуются. Да и определить – чья это работа будет сложно: желающих полон город!
Крот сказал, братва его выслушала. И даже если в душе кому-то не хотелось начинать войну за старые дела, пропустить его слова мимо ушей было нельзя. Раз вслух сказано – надо хоть какой-то ответ давать. А ответ тут мог быть только один. И порешили стрельненские, что похороны бойца Голована они превратят в похороны всей группировки!
Любая информация, даже с самыми секретными грифами, имеет тенденцию к утечке. Парадокс, но чем выше гриф, тем эта тенденция сильнее, ибо секретные данные дороже и тем больше желающих их добыть, и тем изощреннее методы, которые для этого применяют. При трех нулях на обложке информация приобретает сверхтекучесть жидкого гелия, который просачивается через самые узкие щели и капилляры. Даже в специальных государственных службах, где действует строгая дисциплина и рты сотрудников запечатывают многочисленные подписки, а документы хранятся в надежных сейфах, и то случаются утечки. Что же говорить о беспечных и отвязных блатняках, которые вообще никаких правил не соблюдают, кроме тех, за нарушение которых грозит неминуемая смерть… Да и их нарушают по-пьянке или из принципа!
По каким каналам утекла информация со стрельненской сходки – сказать трудно. Только через несколько дней Коробейник пришел к Графу и рассказал, что Голован сильно ослабел: самые грозные его «гладиаторы» вышли из игры – Молотка убили, а Серп надолго устроился в «Кресты». Еще несколько пацанов уехали из города, некоторые залегли на дно.
– Так что он сейчас, как голый! – торжественно объявил Коробейник.
Юздовский задумался, потом резко встряхнул головой и сказал то, чего Коробейник и ждал:
– Слушай, раз расклады так круто изменились… Сейчас можно Голована под шум волны и грохнуть!
Коробейник почесал затылок:
– Пожалуй, можно…
Читать бесплатно другие книги:
