Большие перемены Стил Даниэла

Глава 1

Доктор Галлам спешил через вестибюль Центральной городской больницы, не останавливаясь, чтобы ответить на вызов жужжавшей в кармане рации, поскольку операционная бригада знала: он уже в пути, – а для остальных было еще рано, начало пятого утра. Его мозг лихорадочно работал, анализируя данные, полученные двадцать минут назад по телефону. Несколько недель они ждали этого донора, но сейчас было почти поздно… почти. Двери лифта раскрылись на шестом этаже, и он стремительной походкой направился к сестринскому посту перед дверью с надписью «Интенсивная кардиология».

– Салли Блок уже отправили наверх?

Сестра подняла на него глаза, и тут же сосредоточилась, как случалось всегда при виде Питера Галлама. Этот высокий подтянутый седовласый мужчина с голубыми глазами и мягким голосом вызывал в людях душевный трепет. Он выглядел так, словно врач, сошедший со страниц женского романа: в нем сочеталась природная доброта и мягкость с мужской силой. Он напоминал благородного скакуна: всегда с натянутыми поводьями, рвущегося вперед, стремящегося сделать больше, вступить в единоборство со временем и вырвать у смерти еще хоть одну жизнь – мужчины, женщины, ребенка. Он часто побеждал, но не всегда. Бессилие раздражало его, более того – причиняло боль, отчего вокруг глаз залегли морщины, а в душе затаилась глубокая печаль. Он почти ежедневно творил чудеса, но мечтал о большем: спасти всех, – хотя и понимал, что это невозможно.

– Да, доктор, – поспешно кивнула сестра. – Ее только что отвезли наверх.

– Она была готова?

Это была еще одной его отличительной чертой. Сестра мгновенно поняла, что он имел в виду под этим «готова». Совсем не легкое успокаивающее или внутривенный укол, сделанный перед тем как девушку увезли из палаты в операционную. Он спрашивал, как она себя вела, что чувствовала, кто говорил с ней, кто сопровождал ее. Ему хотелось, чтобы все его пациенты знали, через какие испытания им придется пройти, насколько трудная задача стоит перед врачами и как самозабвенно они будут пытаться спасти жизнь каждого, и были готовы вступить за нее в борьбу вместе с ними.

«Если по пути в операционную они не будут верить, что у них есть шанс выиграть сражение, то мы с самого начала обречены на провал», – говорил он своим студентам, и это были не просто слова. Он сражался, не жалея себя, и это дорого ему обходилось, но спасенные жизни стоили таких усилий. Результаты, полученные им за последние пять лет, за редким исключением поражали, но эти самые исключения очень много значили для Питера Галлама. «Он совершенно удивительный: сильный, благородный и необыкновенно привлекательный», – с улыбкой отметила медсестра, когда доктор поспешил к маленькому лифту в конце коридора.

Лифт быстро поднял его на нужный этаж, и Питер оказался перед входом в операционную, где со своей бригадой проводил сложные операции по пересадке сердца. Именно такая предстояла сегодня ночью.

Двадцатидвухлетняя Салли Блок в детстве перенесла ревматическую атаку и почти всю сознательную жизнь была ограничена в движении и принимала горы лекарств. Ей уже делали, и не раз, пересадку клапанов и множество медикаментозных блокад, а несколько недель назад, когда она поступила в Центральную городскую больницу, они с коллегами пришли к выводу, что поможет ей только пересадка сердца, но до сих пор не было донора, вплоть до сегодняшней ночи. В половине третьего группа молодчиков устроила гонки в долине Сан-Фернандо, и несколько человек разбились. Тут же заработала прекрасно организованная система по выявлению и поставке доноров, и Питер Галлам узнал, что появился подходящий. Только бы Салли смогла перенести операцию и ее организм не отторг новое сердце, которое они ей подарят.

Он переоделся в бледно-зеленый хлопчатобумажный операционный костюм, тщательно вымыл руки, и хирургическая сестра помогла ему надеть перчатки и маску. Три врача, два стажера и несколько операционных сестер уже ждали его, но Питер Галлам, казалось, даже не заметил их, входя в операционную. Его взгляд тотчас устремился на Салли, неподвижно лежавшую на операционном столе. Яркий свет ламп слепил ей глаза. Даже в стерильной одежде и зеленой шапочке, скрывавшей длинные светлые волосы, она выглядела как принцесса. Салли очень хотела стать художницей, поступить в колледж, влюбиться, выйти замуж, родить детей. Питера, несмотря на шапочку и маску, она узнала и сонно улыбнулась сквозь дымку наркоза.

– Привет!

Она выглядела такой хрупкой с огромными глазами на изможденном лице и напоминала разбитую фарфоровую куклу.

– Привет, Салли. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. – Улыбнулась девушка в ответ на такой знакомый и по-отечески добрый взгляд.

За последние две недели она хорошо узнала доктора Питера: он дал ей надежду и нежность, окружил заботой, – и одиночество, в котором она жила долгие годы, стало казаться ей уже не таким горьким.

– Нам предстоит большая работа, но ты не переживай. – Питер понаблюдал за ней, потом посмотрел на приборы и опять перевел взгляд на нее. – Страшно?

– Немного.

Доктор Галлам знал, что Салли хорошо подготовлена, поскольку потратил немало времени, чтобы донести до нее, как будет проходить операция, какие опасности могут подстерегать после, а также какое медикаментозное лечение предстоит. И вот решающий момент настал: он вдохнет в нее новую жизнь, она родится из его души, из кончиков его пальцев. Она словно заново родится.

Анестезиолог подошел к изголовью операционного стола и посмотрел на Питера Галлама. Тот медленно кивнул и опять улыбнулся Салли.

– Скоро увидимся.

Правда, пройдет часов пять-шесть, прежде чем она отойдет от наркоза. Все это время за ней будут наблюдать в послеоперационной палате, перед тем как перевести ее в отделение интенсивной терапии.

– Вы будете рядом, когда я проснусь? – с тревогой в голосе спросила девушка, и он поспешно кивнул:

– Конечно, не волнуйся: я всегда буду рядом.

Питер сделал знак анестезиологу, вскоре под действием наркоза ее глаза закрылись и, спустя несколько минут операция началась.

Прошло четыре долгих часа, прежде чем на лице Питера Галлама, с каплями пота на лбу, появилось выражение удовлетворения и победы: донорское сердце заработало. На какое-то мгновение он поймал на себе взгляд сестры, стоявшей напротив, и улыбнулся из-под маски.

– Работает.

Питер понимал, что они выиграли только первый раунд. Примет ли организм Салли новое сердце или отторгнет? Как и у всех пациентов с трансплантированным сердцем, шансы выжить у нее не особенно велики, однако все же выше, чем без операции. В ее случае это и вовсе была единственная надежда. В девять пятнадцать Салли Блок увезли в послеоперационную палату, а Питер Галлам смог наконец передохнуть – впервые с половины пятого утра. Пока будет отходить наркоз, он может выпить чашку кофе и немного поразмышлять: операции такой сложности буквально изнуряли его.

– Блестящая работа, доктор! – подошел к кофе-машине врач-стажер, все еще под впечатлением от увиденного.

Питер, налив себе чашку черного кофе, повернулся к молодому человеку, и улыбнулся:

– Спасибо.

Как же этот юноша похож на его сына! Питер был бы безмерно рад, если бы Марк посвятил себя медицине, но увы: молодой человек предпочел заняться бизнесом в сфере юриспруденции. Его привлекал куда более широкий мир, чем тот, в котором жил Питер. К тому же за долгие годы сын успел насмотреться, как выкладывается отец, как переживает смерть каждого своего пациента. Это было не для него. Питер прикрыл глаза, сделал глоток очень крепкого кофе и подумал, что, возможно, это и к лучшему, а потом снова обернулся к стажеру:

– Вы впервые видели пересадку сердца?

– Нет, это вторая операция. Первую тоже исполняли вы.

Это слово – «исполняли», – как никакое другое, подходило к их работе. Обе пересадки, за которыми наблюдал молодой человек, представляли собой действительно виртуозное исполнение хирургом его роли. До этого ему никогда в жизни не приходилось испытывать такое напряжение, как при разыгравшейся в операционной драме. Наблюдать за ходом операции, которую исполнял Питер Галлам, это как лицезреть балет, где главную партию танцевал Нижинский[1]. Это был великий мастер своего дела.

– Каков ваш прогноз?

– Слишком рано говорить об этом, но надеюсь, что все обойдется.

Питер поднялся и, надевая поверх костюма стерильный халат для посещения послеоперационной палаты, молил Бога, чтобы эти надежды оправдались.

За каждым вздохом Салли наблюдала сестра и следила целая батарея мониторов. Но Питер знал, что обольщаться рано: все может очень быстро измениться, как уже случалось прежде.

Он сел на стул возле кровати и еще раз мысленно обратился к Господу с мольбой, чтобы на сей раз все обошлось.

Глядя на Салли, Питер изо всех сил старался не видеть другое лицо, не вспоминать другой случай, который стоял у него перед глазами… Он опять видел ее в последние часы: утратившей желание бороться, потерявшей надежду… Он ничего не мог поделать. Она так и не позволила ему попытаться спасти ее. Какие бы доводы он ни приводил, как бы ни старался уговорить, она отказалась, хотя и был донор. В ту ночь он бился головой о стену в ее палате, а затем, сев в автомобиль, помчался с бешеной скоростью домой по пустынной дороге. Его остановили за превышение скорости, но ему было все равно: ни о чем другом, кроме нее, он думать не мог. Его заставили выйти из машины и пройти тест на алкоголь, но он не был пьян: оцепенел от боли. Ему сделали замечание и отпустили, выписав штраф. Дома он слонялся из угла в угол и едва ли не выл, как раненый зверь. Ему так не хватало любимой нежной Анны, ее заботы и поддержки. Он не верил, что сможет жить без нее: даже дети казались ему далекими, ненужными, – и все его мысли были только о ней. Долгие годы совместной жизни так убедили его в ее силе: ведь только благодаря ей он смог добиться успеха. Она была для него всем: подругой, советчиком, музой, вдохновительницей, критиком, строгим судьей, – и вдруг все кончилось. В ту ночь Питер почувствовал себя одиноким брошенным ребенком, а на рассвете внезапно понял, что должен немедленно вернуться к ней, чтобы сказать то, чего никогда не говорил прежде. Он помчался обратно в больницу, проскользнул в ее палату, и, отослав медсестру передохнуть, сел возле кровати, нежно взял ее за руку и принялся гладить волосы. Перед самым рассветом она открыла глаза и едва слышно, одними губами, произнесла:

– Питер…

– Я люблю тебя, Анна.

У него на глаза навернулись слезы, и ему захотелось крикнуть: «Не уходи!»

А она улыбнулась ему, испустила легкий вздох и затихла. Он вскочил, объятый ужасом, обхватил ладонями родное лицо и разрыдался. Почему она не стала бороться? Почему не позволила ему попытаться спасти ее? Почему не захотела принять то, что другие получали от него почти ежедневно? Он не мог ни понять, ни смириться с этим. Он не мог отвести от нее взгляда, судорожно всхлипывая, пока кто-то из коллег не увел его. Потом его отвезли домой и уложили в постель, а следующие несколько недель он почти не помнил. Его жизнь напоминала существование во мраке до тех пор, пока он в конце концов не осознал, как отчаянно нуждаются в нем дети. Мало-помалу он вернулся в реальный мир, даже смог приступить к работе, но теперь постоянно чувствовал пустоту, которую ничто не могло заполнить. Его живительным источником всегда была Анна. Мысли о ней ни на миг не оставляли его. Ее образ возникал перед ним, когда уходил на работу, когда посещал в палатах больных, когда шел в операционную или к своей машине в конце дня. И каждый раз, когда подходил к дому, как будто нож вонзался ему в сердце при мысли, что ее там нет.

Прошло больше года, и боль немного притупилась, но Питер подозревал, что она не уйдет никогда. Единственное, на что он был способен, – это продолжать работать, отдавать все, что мог, тем, кому требовалась помощь. И потом, были еще Марк, Пам и Мэтью, слава богу: без них он ни за что бы не выжил. Они заставили его оставаться на плаву и продолжать жить, хотя мир стал без Анны совершенно другим.

Он сидел в тишине послеоперационной палаты, вытянув ноги, напряженно прислушиваясь к дыханию Салли, и думал, вспоминал…

Наконец веки ее дрогнули, она на мгновение открыла глаза и смутным взглядом обвела палату.

– Салли, это я, Питер Галлам. Все закончилось, и с тобой все в порядке.

Он не сказал ей того, о чем запрещал себе даже думать. Она жива. Она все перенесла. Она должна жить, и он сделает для этого все возможное.

Питер еще час просидел у ее постели, и всякий раз, когда Салли приходила в сознание, что-то ей говорил, а перед тем, как уйти, даже добился от нее слабой, едва уловимой улыбки. После полудня он заглянул в кафетерий перекусить и ненадолго зашел в свой кабинет, прежде чем отправиться на вечерний обход пациентов, и только в половине шестого поехал домой. Ему все еще трудно было смириться с мыслью, что дома его не ждет Анна. «Когда же я с замиранием сердца перестану ждать, что увижу ее? – спрашивал он себя. – Когда смогу убедить себя, что ее больше нет?»

Душевные муки его состарили: лицо больше не светилось жизнелюбием и уверенностью, что ничего плохого с ним никогда не случится, потому что это невозможно: у него трое прекрасных детей, достойная восхищения жена, удачная карьера. Он без особых сложностей добрался до вершины, и ему нравилось там. А что теперь? Куда ему идти и с кем?

Глава 2

Ослепительно белый свет на телестудии в Нью-Йорке был под стать операционной в Центральной городской больнице Лос-Анджелеса. В не освещенных прожекторами углах павильона гуляли сквозняки и было прохладно, но в центре, где соединялись лучи, казалось, что кожа того и гляди лопнет от жары и слепящего света. Создавалось ощущение, что все в помещении сфокусировалось на объекте, попавшем в луч прожектора, и туда же, в центр луча, в эту узкую полоску, на островок сцены, к безликому коричневому столу и ярко-голубому заднику с единственным начертанным на нем словом людей тоже притягивало. Но взгляд останавливался не на этом слове, а на пустом кресле, похожем на трон, ожидавшим своего хозяина – короля или королеву. Вокруг суетились техники, операторы, гримеры, стилисты, два помощника режиссера-постановщика, сам режиссер; тут же слонялись любопытные статисты и просто зеваки.

– Пять минут!

Все было как обычно, и отсчет времени ничем особенным не выделялся, тем не менее выпуск вечерних новостей в некотором роде походил на шоу. В белом свете прожекторов все выглядело немного нереальным, и сердца начинали учащенно стучать при этих звуках: «Пять минут! … Три! Две! …» Такие же слова можно услышать за кулисами на Бродвее или в лондонском «Альберт-холл», когда на сцену выплывала какая-нибудь примадонна, только здесь не было никакой помпезности: команда щеголяла в кроссовках и джинсах, – хотя тоже присутствовала своя магия, взволнованный шепот, ожидание.

Мелани Адамс всем своим существом ощущала это, решительно ступая на подмостки. Как всегда, ее появление было отточено до совершенства. До выхода в эфир у нее оставалось ровно сто секунд, и эти секунды были необходимы, чтобы еще раз просмотреть заметки, бросить взгляд на лицо режиссера: нет ли чего-нибудь экстренного, о чем ей следует знать, – и сосчитать про себя до десяти, чтобы успокоиться.

Как обычно, это был долгий день. Она закончила репортаж о детях, ставших жертвами насилия. Тема не из приятных, но Мелани прекрасно справилась, и к шести часам начинала сказываться усталость. «Пять, – пальцы помощника режиссера показали последний отсчет. Четыре… три… две… одна».

– Добрый вечер. – Отработанная улыбка никогда не казалась натянутой, и волосы цвета коньяка, в свете софитов блестели как обычно. – Вас приветствует Мелани Адамс с вечерними новостями.

Президент выступил с речью… в Бразилии произошел военный переворот… акции на бирже резко упали… на местного политического деятеля сегодня утром было совершено нападение, когда он выходил из дому… Были и другие новости… Эфир, как всегда, шел без заминки. Весь облик Мелани говорил о бесспорной компетентности, что обеспечивало ей прекрасный рейтинг и создавало огромную популярность. Она была известна всей стране уже более пяти лет, хотя мечтала совсем о другой карьере, политолога, но в девятнадцать лет была вынуждена бросить колледж из-за рождения близнецов. С тех пор прошло много времени, и телевидение уже давно стало ее жизнью. И еще дети. Было у нее и кое-что еще, но работа и дети всегда оставались на первом месте.

По окончании выхода в эфир она собрала со стола свои заметки.

– Прекрасное, Мел, как, впрочем, и всегда! – Режиссер по обыкновению остался доволен.

– Спасибо.

Она всегда держалась немного отчужденно, не забывая о субординации. Но если раньше этим она прикрывала свою застенчивость, то теперь это вошло в привычку. Вокруг нее крутилось слишком много любопытных, мечтавших что-нибудь подсмотреть, узнать, подслушать, чтобы потом похвастаться.

Сейчас, когда ей оборачивались вслед в магазине, на прогулке, Мелани Адамс внешне хоть и выглядела всегда сдержанной, но в душе по-прежнему испытывала неловкость.

После эфира Мел направилась в свой кабинет, чтобы снять лишний грим и забрать перед уходом сумочку, но редактор резко взмахнул рукой и крикнул:

– Можешь задержаться на секунду, Мел?

Как обычно, выглядел он взбудораженным, и Мелани тяжело вздохнула, потому что «задержаться на секунду» могло означать все что угодно, в том числе и вероятность проторчать весь вечер в студии. Кроме обычных выпусков новостей она вела и экстренные, так что одному богу известно, что они припасли для нее на сей раз. Она стала настоящим профессионалом, и по внешнему виду редко можно было определить ее настроение, но репортаж о детях – жертвах насилия вывел ее из строя, хотя благодаря умелому макияжу она выглядела бодрой и полной сил.

– Что-то случилось?

– Мне бы хотелось тебе кое-что показать. – Редактор вытащил кассету и вставил в видеомагнитофон. – Мы дали анонс в час дня, но я решил, что для вечерних «Новостей» материала недостаточно. Вот хочу поручить раскрутить эту тему тебе.

Мел сосредоточила внимание на экране. Шло интервью с девятилетней чернокожей девочкой, которой была крайне необходима пересадка сердца, но до сих пор родителям не удалось найти для дочери донора. Сочувствующие люди создали даже специальный фонд для этой милой девчушки, вид которой с первого взгляда трогал душу. Мел почти сожалела, что увидела этот сюжет. Очередная бедняжка, которой нужна помощь, но никто не в силах ей ее оказать. Она испытывала те же чувства, пока работала над репортажем о детях, ставших жертвами насилия. Неужели ей не могут подбросить для разнообразия какой-нибудь громкий политический скандал? Зачем еще одна сердечная боль?

– Ну и чего ты от меня хочешь?

– Думаю, зрителям будет интересно наблюдать за судьбой этой девочки. Ты могла бы сделать серию репортажей, помочь в сборе средств, поискать докторов, готовых взяться за операцию.

– О, ради бога, Джек… Почему все это сваливается на меня? Неужели я теперь стала представительницей какого-то общества по защите детей?

У Мелани был очень длинный день: из дому она ушла в шесть утра, – поэтому раздражение скрыть не удалось.

– Послушай, – устало вздохнул редактор, – никто лучше тебя не сделает это. Мало того, что мы поможем родителям Патти Лу найти кардиохирурга, но и показать в прямом эфире, как ей сделают пересадку. Мел, это же будет сенсация!

Она медленно кивнула: из этого действительно может получиться хороший материал, но чего это будет стоить!

– Ты уже говорил об этом с ее семьей?

– Нет, но я уверен, что они будут рады.

– Как знать? Не все готовы выносить свои проблемы на всеобщее обозрение.

– А почему бы и нет? Они же не отказались разговаривать с нами.

Мел задумчиво кивнула, а Джек продолжил:

– Прямо завтра можно связаться с кем-нибудь – а лучше с несколькими из кардиохирургов и выяснить, что думают они? Многие с радостью расскажут о своих достижениях широкой публике.

– Я подумаю, но сначала мне нужно смонтировать материал о детях – жертвах насилия.

– А разве ты не закончила его, – нахмурился Джек.

– Все сделано, но мне хочется просмотреть материал в готовом виде – возможно, что-то поправить.

– Черт побери, но это не твоя забота. Ты должна только готовить материал. Сюжет о Патти похлеще будет!

Похлеще? Да как он может? Неужели для него главное – сенсация, а не судьба несчастных детей? Да она чуть с ума не сошла при виде ожогов от сигарет на тельце двухлетнего ребенка и четырехлетнего малыша с отрезанным ухом.

– Просто подумай, Мел.

– О’кей, Джек. Договорились.

«…Здравствуйте, доктор. Я ведущая «Новостей». У меня к вам предложение. Вы не могли бы сделать пересадку сердца девятилетней девочке (если можно, бесплатно), а мы в качестве рекламы покажем операцию в прямом эфире…»

Возмущению Мелани не было предела, когда торопливо шла к своему кабинету, поэтому чуть не столкнулась с высоким темноволосым мужчиной.

– Что-то ты сегодня мрачная, – раздался глубокий, хорошо поставленный голос.

– Привет, Грант! Каким ветром тебя занесло сюда в такое время?

Давний друг Мелани, диктор Грант Бакли вел политические дискуссии, выходившие в эфир после ночного выпуска новостей, и снискал себе славу одного из самых ярких полемистов.

– Да вот пришел пораньше покопаться в архиве, поискать кое-какие пленки для своей программы. А у тебя что? Ты, напротив, припозднилась.

Обычно к этому времени она уже уходила, но из-за истории с Патти Лу Джонс подзадержалась.

– Сегодня мне припасли еще одно испытание: репортаж о пересадке сердца ребенку. Обычная работа, ничего особенного.

Все мрачные мысли рассеивались, когда она смотрела на него. Этот мужчина был не только привлекателен внешне, но и невероятно умен и предан. Вся женская часть студии завидовала ей и не могла понять, почему их отношения до сих пор дружеские.

– Ну и как репортаж – удался?

Она серьезно посмотрела на него.

– Было невероятно тяжело, но все получилось.

– Да, умеешь ты выбирать себе работенку, дружочек.

– Скорее она меня выбирает. Вот теперь мне надо организовать прямой эфир с пересадкой сердца.

– Ты серьезно? – Брови Гранта взлетели.

– Серьезнее некуда. Может, ты что-нибудь посоветуешь?

Он на мгновение нахмурился, размышляя.

– В прошлом году я проводил дискуссии на эту тему, и там присутствовали несколько известных кардиохирургов. Я просмотрю свои записи и сообщу тебе их имена. Когда нужно?

– Вчера, – улыбнулась она невесело.

Он взъерошил ей волосы – все равно сегодня уже не выходить в эфир – и предложил:

– Может, съедим в кафе по гамбургеру?

– Да нет, не стоит: я спешу.

– К своим близняшкам? – закатил глаза Грант. Он прекрасно знал девчушек Мелани. У него тоже имелось три дочери от трех разных жен, но они не были такими искательницами приключений. – Чем они сейчас занимаются?

– Как обычно. Вал то и дело влюбляется, а Джесс вся в уроках. Их совместные усилия сводят на нет все мои попытки сохранить цвет волос и не поседеть раньше времени.

Мелани в свои тридцать пять выглядела на десять лет моложе: на ней никак не отразилась ответственность за самую тяжелую работу, которую на нее порой взваливали, потому что она ее любила. Грант прекрасно знал ее жизнь: она не раз плакалась ему в жилетку из-за каких-нибудь неприятностей или неудач, в том числе и в отношениях с мужчинами, которых было не так уж много. Мелани проявляла осторожность в выборе знакомых и старалась не выставлять на всеобщее обозрение свою личную жизнь, но еще больше боялась влюбиться, после того как отец близняшек бросил ее еще до их рождения. Они поженились сразу после школы, поступили в колледж и уехали учиться в Колумбию, но когда она поняла, что беременна, он не пожелал даже слушать об этом. С каменным лицом он потребовал избавиться от ребенка. Мел до сих пор помнила тон, которым он произнес эти слова: в нем не было ни любви, ни сожаления. Она отказалась, и он ее бросил: уехал на каникулы в Мексику с другой девушкой, а вернувшись, объявил, что они разведены. Он сам подал заявление, подделав ее подпись на бланках. Мелани была настолько поражена, что потеряла дар речи. Ее родители убеждали, что надо обратиться в суд, но она решила, что бороться за эти отношения не имеет смысла. Своим поступком он оскорбил и унизил ее, и даже перспектива остаться одной с ребенком на руках – которых потом оказалось двое – не заставила изменить это решение. Некоторое время родители помогали ей, а затем она стала самостоятельно пробивать себе дорогу в жизнь. Чтобы найти приличную работу, она бралась за все, на что была способна: работала секретарем, продавала витамины, причем разносила их по домам, и в конце концов устроилась в отдел информационных программ на телевидение, где занималась перепечаткой новостей.

Дочурки тем временем росли. Хоть восхождение Мел не было ни быстрым, ни легким, но, день за днем перепечатывая тексты, она поняла, чего хочет. Больше всего ее интересовали политические темы, и она утвердилась в мысли, что ее призвание – тележурналистика. Она не раз пыталась участвовать в конкурсах, чтобы получить эту работу, но в конце концов поняла, что в Нью-Йорке ничего не получится. Сначала она отправилась в Буффало, затем в Чикаго, но потом все же вернулась в Нью-Йорк, все-таки получив, наконец, желанную работу.

Ее репортаж об одной из крупных забастовок обратил на себя внимание руководства, и ей было предложено место ведущей. Мелани страшно испугалась, но у нее не оставалось выбора: надо было кормить детей, отец которых не вложил в их воспитание ни цента. Мел справлялась, на жизнь им хватало, о славе она не мечтала, и не стремилась сама рассказывать, что писала, и вдруг оказалась на экране телевизоров. Как ни странно, ей это понравилось: заставляло держать себя в тонусе и внушало надежду.

Ее направили на стажировку в Филадельфию, затем – ненадолго – в Чикаго, а потом в Вашингтон, и, наконец, она вернулась домой. По оценке руководства, ее прилично поднатаскали, и теперь на экране она смотрелась великолепно: умная, спокойная, рассудительная, с хорошей дикцией. Красивая. В двадцать восемь лет она приблизилась к вершине, прочно обосновавшись в вечерних «Новостях», а в тридцать разорвала контракт и перешла в другую программу, но тоже на должность комментатора. Ее рейтинг, и так немалый, стремительно вырос и с тех пор неуклонно повышался.

Мелани выкладывалась на работе полностью, так что свою репутацию ведущего тележурналиста вполне заслужила. Давно минули дни лишений и борьбы, и родители гордились дочерью, но, время от времени Мелани задавалась вопросом, что думает, глядя на экран телевизора, отец двойняшек, жалеет ли, что бросил их, если, конечно, вообще помнит ее. Мелани ничего о нем не слышала, но он оставил свой след в ее жизни, который с годами хоть и сгладился, но так и не исчез. Она стала очень осторожна, боялась сблизиться с кем-либо, поверить до конца, и это привело ее к нескольким неудачным любовным связям. Мужчин привлекала в ней красота и популярность, но своей отчужденностью она отпугивала поклонников. Замуж она больше не собиралась, а все, о чем мечтала: успех, любимая работа, стабильное финансовое положение, дом, который она любила, родители, близняшки, – у нее было.

– Зачем мне замуж? – заявила она как-то Гранту, который поддерживал ее скептическую точку зрения, но тот заметил:

– Возможно, замуж и правда ни к чему, но по крайней мере найди себе неженатого мужчину.

– Да какая разница?

– Разница, дружочек, в том, что в противном случае тебе придется проводить все праздники и выходные в одиночестве, потому что он будет всегда с женой и детьми.

– Возможно, ты и прав, но для него я буду деликатесом – икрой, а не блинами.

– Ты заблуждаешься, Мел: будешь страдать.

И он оказался прав: именно это причиняло невыносимую боль. Разрыв был мучительным. Мелани несколько недель ходила горем убитая, потом поклялась себе никогда не связываться с женатыми.

Они с Грантом были знакомы почти десять лет, поэтому он знал, с каким тщанием она возводила вокруг себя стены. Они встретились, когда она еще только карабкалась наверх, но уже тогда он понял, что видит рождение новой яркой звезды на теленебосклоне, и заботился о ней и как о коллеге и как о друге. Он вел себя максимально корректно, чтобы ненароком не испортить сложившиеся между ними отношения. Грант был трижды женат, имел множество подружек, с которыми проводил ночи, но Мел значила для него гораздо больше. Они по-настоящему подружились, и он боялся потерять ее доверие. На ее долю уже выпало немало бед, и Гранту совсем не хотелось причинить ей боль.

– По правде говоря, детка, большинство мужчин – порядочные скоты, – признался он ей как-то поздно вечером, после того как Мелани приняла участие в его программе, а потом они отправились отметить успех и засиделись у Элейн до трех часов ночи.

– И это мне говоришь ты, мужчина? – удивилась Мел.

Несмотря на свой печальный опыт, она не разделяла его мнение.

– Мы все хотим, чтобы женщины любили нас всем сердцем, были при этом преданы нам, но сами не желаем тратить свои душевные силы. Тебе нужен человек, который любил бы тебя чуть-чуть больше, чем ты его.

– Ты считаешь, что я еще способна любить?

Мелани постаралась внести в свой вопрос нотку иронии, но Грант не поддался на это. Старая боль так и не оставила ее, и он сомневался, пройдет ли она вообще.

– Я слишком хорошо знаю тебя, Мел: возможно, даже лучше, чем ты сама.

– По-твоему, все мои мысли только о любви?

На сей раз она рассмеялась, и он тоже не сдержал улыбки:

– Нет, по-моему, ты этого до смерти боишься.

– Сдаюсь.

– Неужели не хочется найти счастье?

– Зачем искать? Я и так счастлива.

– Глупости! Одиночество не приносит счастья.

– У меня есть дети.

– Это не одно и то же.

Она пожала плечами:

– Но ты же счастлив?

Мел попыталась заглянуть другу в глаза в надежде обнаружить подтверждение своих слов, и была несказанно удивлена, наткнувшись на тоску. Похоже, даже блистательному Гранту, ничто человеческое не было чуждо.

– Если бы одиночество приносило радость, я бы не женился три раза.

Они вместе посмеялись, а потом он отвез ее домой, по-отечески поцеловав на прощание в щеку. Мелани неожиданно подумала, что они могли бы стать прекрасными любовниками, но тогда придет конец их дружбе, чего обоим не хотелось: они очень дорожили этими отношениями.

Все это вспомнилось Мелани, пока они стояли возле ее кабинета, и она, уставшая, но обрадованная встречей в конце этого долгого дня, слушала Гранта, который давал ей то, чего не мог дать никто другой.

– Может, съедим по гамбургеру завтра?

– Исключено, к сожалению: у меня встреча с парочкой идиотов.

Мелани взглянула на часы.

– Мне пора, а то Ракель закроет дверь на засов – настоящий деспот, все у нее по расписанию.

Помощница, которая жила в их доме уже семь лет, стала для Мелани не просто находкой, а почти членом семьи: держала девчонок в строгости, следила за порядком и ведала всеми делами по дому.

– Передай ей пламенный привет. Список кардиохирургов завтра принесу.

– Спасибо, очень выручишь.

Мелани послала ему воздушный поцелуй, и он отправился к себе, а она заскочила за сумкой в кабинет и поспешила вниз, поймала такси и через пятнадцать минут была уже на Семьдесят девятой улице.

– Я пришла! – провозгласила Мел, входя в прихожую своего изысканно отделанного и обставленного дома.

Белоснежный мраморный пол, бело-розовые обои с цветочным орнаментом, светлая мебель и обивка пастельных тонов не оставляли сомнений, что это женское царство и мужчинам здесь места нет.

В гостиной стояли уютные глубокие диваны, обтянутые шелком; муаровые занавеси, ниспадавшие мягкими складками, были на французский манер подвязаны; стены нежного персикового оттенка украшала лепнина и изящная живопись. Дом буквально излучал тепло, и по нему хотелось побродить. Элегантность обстановки вовсе не смущала, а, напротив, вызывала ощущение уюта и покоя.

Дом был небольшой, но Мелани с первого взгляда влюбилась в него и не захотела даже смотреть другие варианты.

Она быстро поднялась наверх, не обращая внимания на легкую боль в спине: день оказался очень длинным, – и, не задерживаясь возле своей комнаты, поскольку прекрасно знала, что ее там ждет груда корреспонденции (в основном счета), сразу направилась к девочкам.

Обе двери оказались закрыты, но музыка так грохотала, что закладывало уши.

– О боже, Джесс! – воскликнула Мел, пытаясь перекричать рев магнитофона. – Убавь громкость!

– Что? – обернулась к двери высокая худенькая рыжеволосая девочка.

Усевшись на кровати, она прижимала к уху телефонную трубку. Повсюду валялись учебники.

– У тебя что, нет экзаменов? Заканчивай разговор.

Девушка кивнула и, что-то буркнув, положила трубку.

– И выключи магнитофон.

Джессика спустила с кровати длинные, как у жеребенка, ноги и, раздраженно тряхнув длинными, с медным отливом волосами, направилась к магнитоле.

– Я просто сделала перерыв.

– Надолго?

– О, ради бога! Мне что, завести секундомер?

– Это несерьезно! Прекрасно знаешь, что твои оценки…

– Да, знаю! Сколько можно повторять одно и то же?

– Пока ты их не исправишь.

Мелани предпочла не обращать внимания на резкость дочери. Джессика после разрыва со своим молодым человеком стала вспыльчивой. Скорее всего именно это обстоятельство и повлияло на ее успеваемость – ведь это первое ее увлечение. Музыка оборвалась, и в комнате воцарилась тишина. Она обняла дочь за плечи и погладила по волосам.

– Как провела день?

– Нормально. А ты?

– Неплохо.

Джессика улыбнулась и сразу стала копией самой Мелани в детстве, разве что была более угловатой и высокой. Ей передались многие черты матери, и это создавало между ними редкостную духовную близость, так что порой они понимали друг друга без слов, а в иные моменты именно их схожесть становилась причиной разногласий.

– Я видела в вечерних «Новостях» твой репортаж о защите прав инвалидов.

– Ну и как, по-твоему?

Мелани всегда внимательно выслушивала мнения дочерей, особенно Джессики, которая не в пример своей сестре, высказывалась разумно и откровенно, но гораздо корректнее.

– Хороший, но недостаточно жесткий.

– Тебе трудно угодить: прямо как моим спонсорам.

Джессика, пожав плечами, посмотрела на мать и улыбнулась.

– Ты сама говорила, что надо любую информацию воспринимать критически, тем более новости.

– Разве?

И обе рассмеялись. Мел гордилась Джесс, а та в свою очередь гордилась матерью. Обе дочери уважали ее и считали потрясающей. Втроем они многое пережили, и это сблизило их.

Мелани показалось, что дочь погрустнела, и, внимательно посмотрев на нее, после недолгих колебаний она все-таки решилась спросить:

– Видела его?

На глаза дочери навернулись слезы:

– Да, и уже с другой. Обидно.

Мелани задумчиво кивнула и, присев на кровать, заметила:

– А может, оно и к лучшему? Если он так быстро нашел тебе замену, значит, никаких чувств и не было.

– Наверное, ты права: он подлец, – и все же он мне до сих пор нравится…

– Возможно, тебе просто хочется, чтобы кто-то был рядом?

На мгновение в комнате воцарилась тишина, и Джессика с изумлением уставилась на мать.

– Знаешь, я не уверена, но вполне возможно…