Блюстители Гришэм Джон
– Ага, – киваю я. – Прежде чем мы приняли решение заняться делом Куинси, мы три года все проверяли и перепроверяли. Ты хочешь, Мэйзи, чтобы мы добились освобождения за месяц?
– По крайней мере, покажи, что мы как-то продвигаемся вперед.
– Я еще не пустил в ход все свое обаяние.
– Когда ты снова поедешь в Сибрук? – интересуется Мэйзи.
– Не знаю. Я намерен откладывать это столько, сколько будет возможно. Там никто не знает, что мы вступили в игру, и мне бы хотелось подольше оставаться в тени.
– У тебя есть серьезные опасения? – спрашивает Вики.
– Пока сложно сказать, но я допускаю, что дело может быть опасным. Если Руссо убрала какая-то банда наркоторговцев, то эти парни все еще где-то там. В том числе и убийца. Мое появление, скорее всего, привлечет их внимание.
– Все это кажется ужасно рискованным, – вздыхает Мэйзи.
– Так оно и есть. Однако с риском связано большинство дел, которыми мы занимаемся. Наши клиенты сидят в тюрьме, хотя на спусковой крючок нажал кто-то другой. Убийцы же остаются на свободе и смеются, потому что копы схватили и отправили в камеру не того парня. Если они узнают, что какой-то адвокат, который занимается освобождением невинно осужденных, копается в старом деле, им это наверняка не понравится.
– Просто будь осторожен, – говорит Вики.
Для меня совершенно очевидно, что и она, и Мэйзи уже давно переживают, хотя стараются этого не показывать.
– Я всегда осторожен. Ты будешь сегодня что-нибудь готовить?
– Извини, нет. Наши планы придется отложить.
– У нас сегодня замороженная пицца, – сообщает Мэйзи. Стряпать она не любит и, имея четвертых детей, частенько берет готовые блюда в тех отделах супермаркетов, где находится сильно охлажденная еда.
– А где Джеймс? – интересуюсь я.
Несколько лет назад Мэйзи и ее муж стали жить раздельно и попытались развестись. У них это не получилось, но жить вместе получается еще хуже. Мэйзи понимает, что я не просто пытаюсь совать нос в ее дела и меня эта тема действительно волнует.
– Он то приходит, то уходит. Проводит время с детьми.
– Я молюсь за вас, ребята.
– Знаю, Пост. А мы молимся за тебя.
Я не держу еду в своем «пентхаусе». Поскольку дома я бываю крайне редко, она бы постоянно портилась. На сей раз мне не удалось перекусить у моих коллег, и я работаю до темноты, а затем отправляюсь на долгую прогулку по старым кварталам города. До Рождества остается всего две недели, и в воздухе разлита прохлада. Хотя я живу в Саванне уже двенадцать лет, город я так и не изучил. Я слишком часто бываю в разъездах и потому до сих пор не смог отдать должное его богатой истории и своеобразному очарованию. Кроме того, при моем, можно сказать, кочевом образе жизни сложно обзаводиться друзьями. Но я знаю, что мой первый друг – дома и будет рад моей компании.
Лютер Ходжес нанял меня, когда я еще учился в семинарии, и уговорил приехать в Саванну. Теперь он уже отошел от дел. Его жена умерла несколько лет назад. Лютер живет в небольшом коттедже, который принадлежит епархии и расположен в двух кварталах от Чиппева-сквер. Лютер ждет меня на крыльце. Ему явно не терпится выбраться из дома.
– Привет, падре! – говорю я, и мы обнимаемся.
– Здравствуй, сын мой, – благочестиво произносит Лютер.
Это наши обычные приветствия.
– Ты выглядишь похудевшим, – говорит Ходжес. Он всерьез беспокоится по поводу моего образа жизни – плохого питания, дефицита сна, стрессов.
– Про вас, конечно же, такого не скажешь, – отвечаю я. Мой друг похлопывает себя по животу.
– Не могу заставить себя отказаться от мороженого.
– Между прочим, я умираю от голода. Пойдемте скорее.
Держа друг друга под руку, мы идем по тротуару вдоль Уитакер-стрит. Лютеру уже под восемьдесят, и во время каждого следующего своего визита к нему я отмечаю, что двигается он чуть медленнее, чем в прошлый раз. Лютер слегка прихрамывает, ему нужна операция по замене коленного сустава на искусственный, но, по его собственным словам, в запасных частях нуждаются только старые пеньки. Еще он любит говорить по этому поводу: «Ты меня, старика, в эти дела не впутывай».
– Ты где был? – спрашивает Лютер.
– Как обычно. То тут, то там.
– Расскажи мне о деле, – просит он. Лютер восхищается моей работой и хочет знать все последние новости, относящиеся к ней. Ему известны имена клиентов фонда «Блюститель», и он внимательно отслеживает развитие событий с помощью Интернета.
Я сообщаю ему о Куинси Миллере и о том, что на начальной стадии работа над делом продвигается с трудом, что довольно типично. Лютер внимательно слушает и сам почти ничего не говорит. Многие ли из нас могут похвастаться тем, что у них есть настоящий друг, которому нравится то, что вы делаете, и который готов слушать вас часами? То, что у меня есть Лютер Ходжес, – это благословение божье.
Я излагаю основные аспекты дела, не раскрывая при этом никаких конфиденциальных сведений, а затем спрашиваю Лютера о его работе. Каждый день по несколько часов он занимается тем, что пишет письма мужчинам и женщинам, находящимся за решеткой. Лютер видит в этом свою миссию и осуществляет ее преданно и целеустремленно. Он тщательно ведет архив переписки и имеет копии всей корреспонденции. Тот, кто внесен в список Лютера, получает письма и поздравительные открытки в день рождения и на Рождество. Если бы у старика были деньги, он бы посылал их всем обитателям тюрем.
На данный момент в его списке шестьдесят имен. Одного из числившихся в нем заключенных не стало на прошлой неделе. Молодой человек, отбывавший наказание в штате Миссури, повесился. Когда Лютер говорит об этом, голос его дрожит и прерывается. Заключенный в письмах пару раз поднимал тему самоубийства, и Лютер был всерьез этим обеспокоен. Он даже неоднократно звонил в тюрьму в надежде, что ему помогут как-то успокоить молодого человека, но ничего не добился.
Мы спускаемся к реке Саванна и шагаем по вымощенной булыжником улице, тянущейся вдоль берега, у самой воды. Здесь находится наше с Лютером любимое кафе, где подают морепродукты. Заведению уже не один десяток лет. Именно сюда Лютер пригласил меня во время моего первого посещения города. Когда мы подходим к двери кафе, он говорит:
– Я плачу.
Лютер в курсе моей финансовой ситуации.
– Ну, если вы настаиваете, – отвечаю я.
Глава 11
Создается впечатление, что студенческий городок Университета Содружества Виргинии занимает львиную долю территории центральной части Ричмонда. В январский полдень я пытаюсь найти дорогу в Департамент криминалистики, находящийся на Уэст-Мэйн-стрит. Кайл Бендершмидт возглавляет его уже двадцать лет и правит им железной рукой. Его кабинет занимает всю угловую часть этажа. Секретарша предлагает мне кофе. Я и не думаю отказываться. Ровно в три часа дня появляется знаменитый криминалист и с улыбкой приветствует меня.
Доктору Бендершмидту лет семьдесят. Он строен, энергичен и все еще одевается как студент, которым был когда-то давно: накрахмаленные брюки цвета хаки, мокасины, рубашка с пуговицами на воротнике. Хотя Бендершмидт весьма востребован как эксперт, он не утратил вкуса к преподавательской работе и каждый семестр ведет два курса. А вот выступать в судах не любит и всячески пытается избегать дачи свидетельских показаний перед присяжными. Мы оба прекрасно понимаем, что, если дело дойдет до повторного судебного процесса по делу Куинси Миллера, это, скорее всего, произойдет лишь через несколько лет. Обычно Бендершмидт изучает то или иное дело, готовит список замечаний, предлагает свои выводы и мнения по тем или иным спорным вопросам, а затем переходит к рассмотрению следующего кейса, предоставляя юристам выполнять их работу.
Я следую за Бендершмидтом в небольшой конференц-зал. Там на столе лежит пачка материалов, которые я отправил ему три недели назад: фотографии и диаграммы с места преступления, снимки фонарика, протокол результатов вскрытия, а также протоколы судебных заседаний – почти 1200 страниц.
– Ну и что вы по этому поводу думаете? – спрашиваю я, указывая на бумаги.
Бендершмидт улыбается и качает головой:
– Я прочитал все, и мне не совсем понятно, как так получилось, что мистера Миллера осудили. Но, с другой стороны, этот случай нельзя назвать необычным. А что все-таки произошло с фонариком?
– В хранилище вещдоков, где копы держали улики по данному делу, возник пожар. Фонарик в итоге так и не нашли.
– Да, я прочитал в материалах и об этом тоже. Но что же было в действительности?
– Этого я пока не знаю. Мы не расследовали все обстоятельства, связанные с пожаром, и, вероятно, не сможем этого сделать.
– Что ж, в таком случае давайте допустим, что пожар был устроен нарочно и кому-то было нужно, чтобы фонарик исчез. Без него прямых указаний на Миллера как на убийцу нет. Что полицейские выиграли, уничтожив фонарик и не дав присяжным взглянуть на него?
Я чувствую себя как свидетель, которого подвергают перекрестному допросу и пытаются поймать на вранье.
– Хороший вопрос, – говорю я и отхлебываю кофе. – Поскольку нам приходится делать допущения, давайте предположим, что полицейские не хотели, чтобы эксперт со стороны защиты получил возможность внимательно рассмотреть предмет, о котором идет речь.
– Но ведь никакого эксперта со стороны защиты не было, – возражает Бендершмидт.
– Конечно, нет. Подсудимый был бедным человеком, адвоката ему назначил суд. Выделить средства для привлечения эксперта в интересах защиты судья отказался. Копы, вероятно, предвидели такой поворот событий, но решили не рисковать. Они подумали, что смогут найти эксперта вроде Норвуда, он с радостью проведет анализ по фотографиям и сделает выводы, базируясь только на них.
– В ваших рассуждениях есть логика.
– Мы ведь с вами лишь предполагаем, доктор Бендершмидт. На данный момент это все, что мы можем сделать. Не исключено, что эти мелкие брызги крови на фонарике принадлежат не убитому, а кому-то другому.
– Совершенно верно, – отвечает он с улыбкой, словно у него уже возникла какая-то догадка. Бендершмидт берет увеличенную фотографию двухдюймовой линзы фонарика. – Мы – я и кое-кто из моих коллег – изучили этот снимок, используя возможные способы увеличения четкости изображения. Так вот, я даже не уверен, что эти брызги – человеческая кровь, да и вообще кровь.
– Но если это не кровь, то что же это такое?
– Сложно сказать. Не факт, что фонарик вообще побывал на месте преступления. Не известно, откуда он взялся и почему на поверхности его линзы появилась кровь – если, повторяю, это действительно кровь. Количество вещества настолько ничтожно, что определить наверняка нет никакой возможности.
– Если это брызги крови, получается, что они должны были попасть и на дробовик, и на убийцу?
– Весьма вероятно, но мы никогда этого не узнаем. Ведь ни дробовика, ни одежды преступника в распоряжении следствия не было. Но нам известно, что орудием убийства был дробовик, поскольку стреляли картечью. В результате двух выстрелов из дробовика в таком сравнительно небольшом замкнутом пространстве количество крови должно было быть огромным, она должна была залить все вокруг. Полагаю, фотографии это доказывают. Удивляет, однако, то, что отсутствуют кровавые отпечатки обуви убийцы – уходя, он должен был бы их оставить.
– В описании места преступления об этом не сообщается.
– В таком случае я должен заметить, что убийца, похоже, предпринял весьма серьезные усилия для того, чтобы замести следы. Отпечатков пальцев нет, так что он, наверное, действовал в перчатках. Отпечатков обуви тоже нет – значит, подошвы его сапог или ботинок были чем-то защищены. В общем, преступник был на редкость опытным и изощренным.
– Если в деле были замешаны члены какой-нибудь банды преступников, они могли нанять профессионала.
– Ну, это уж вы разбирайтесь. Я в такие дебри не лезу.
– А мог преступник стрелять из дробовика одной рукой, а в другой в это время держать фонарик? – интересуюсь я, хотя ответ на данный вопрос совершенно очевиден.
– Это крайне маловероятно. Но речь идет о маленькомфонарике с двухдюймовой линзой. Можно, зажав его в руке, той же самой рукой придерживать дробовик за цевье. Это допущение, оно укладывается в картину преступления, изложенную обвинением. Однако у меня есть серьезные сомнения в том, что фонарик вообще был на месте преступления во время его совершения.
– Норвуд засвидетельствовал, что на фонарике присутствуют мелкие брызги крови жертвы.
– Норвуд в очередной раз ошибся. Его самого следовало бы посадить в камеру.
– Ваши с ним пути пересекались?
– Да. Дважды. Я опроверг два его заключения, из-за которых в обоих случаях подсудимых отправили в тюрьму. Но они оба все еще находятся за решеткой. Во времена его популярности Норвуда хорошо знали в определенных кругах, но таких, как он, было много. К счастью, теперь он отошел от дел, однако многие типы, которые занимаются тем же самым, все еще остаются в обойме. Когда я об этом думаю, мне просто плохо становится.
Затем Бендершмидт обрушился с уничтожающей критикой на недельные семинары, при помощи которых офицеры полиции, следователи, да что там – все, у кого найдутся деньги, чтобы оплатить участие, – могут в сжатые сроки пройти обучение, получить соответствующий сертификат и объявить себя экспертами-криминалистами.
Наконец, выпустив пар, Бендершмидт продолжает разговор, касающийся того дела, по поводу которого я к нему приехал.
– Со стороны Норвуда было крайне безответственно заявить жюри присяжных, что брызги на фонарике – это кровь Руссо. – Он качает головой, и в этом движении отчетливо читаются изумление и отвращение. – Возможности научно доказать это просто не существует.
Норвуд на суде сказал, выступая перед присяжными, что мелкие брызги крови не могут разлетаться по воздуху более чем на сорок восемь дюймов. Именно так было принято считать в то время, когда проходил процесс над Куинси Миллером. А значит, если верить Норвуду, ствол дробовика находился в непосредственной близости от жертвы. Однако в действительности все обстоит иначе, поясняет Бендершмидт. Степень разлета брызг крови в каждом конкретном случае может очень сильно разниться. Поэтому упомянутое утверждение Норвуда по поводу сорока восьми дюймов – грубая ошибка.
– Здесь действует много факторов, а потому нельзя сделать какие-то конкретные, совершенно определенные выводы, – подытоживает он.
– Ну и каково же ваше мнение?
– Я думаю, показания Норвуда, которые он дал перед присяжными, не имеют под собой научного обоснования. И еще я уверен, что невозможно установить, был ли этот фонарик на месте преступления. Также нельзя исключать возможности того, что брызги крови на нем – и не кровь вовсе. В общем, мнений у меня хватает, мистер Пост. Я изложу их простым и понятным языком, не оставляющим никаких сомнений.
Взглянув на часы, Бендершмидт сообщает, что ему необходимо сделать телефонный звонок, и интересуется, нет ли у меня на этот счет возражений. «Разумеется, нет», – говорю я. Пока Бендершмидт отсутствует, я достаю и в очередной раз изучаю кое-какие свои пометки – в основном это вопросы, на которые я не в состоянии ответить. Не может этого сделать и Бендершмидт, но мне интересно узнать, что он думает – тем более что я за это плачу. Мой собеседник возвращается через пятнадцать минут с чашкой кофе.
– Итак, что не дает вам покоя? – спрашиваю я. – Забудьте о науке, давайте поразмышляем и попробуем сделать кое-какие предположения.
– Это почти так же интересно, как заниматься наукой, – усмехается Бендершмидт. – Вопрос первый: почему, если полицейские подбросили в багажник машины Миллера фонарик, они не подложили и дробовик?
Тот же самый вопрос я задавал себе сотни раз.
– Наверное, опасались, что им не удастся доказать, что оружие принадлежит именно Миллеру. Я уверен, что дробовик не был зарегистрирован. А может, его было просто труднее подсунуть в багажник. Все-таки фонарик меньше по размеру, а потому подбросить его намного проще. Фицнер, шериф, показал под присягой, что обнаружил фонарик, когда изучал содержимое багажника.
Бендершмидт внимательно слушает меня и кивает.
– Что ж, это звучит вполне правдоподобно, – говорит он.
– Фонарик легко достать из кармана и сунуть под крышку багажника. С дробовиком так не получится.
– Что ж, готов с этим согласиться, – произносит Бендершмидт, продолжая кивать. – Следующий вопрос. Согласно показаниям тюремного осведомителя, Миллер заявил, что на следующий день поехал на берег залива и выбросил дробовик в океан. Но почему он не швырнул туда же и фонарик? Если исходить из допущения, что оба предмета находились на месте преступления и на них попала кровь, было бы логично избавиться сразу и от того, и от другого.
– На данный вопрос ответа у меня нет. И это – серьезная дыра в той версии, которую копы скормили осведомителю.
– И потом, почему нужно было топить дробовик и фонарик в океанском заливе, где у берега глубина небольшая и к тому же постоянно чередуются приливы и отливы?
– Да, это не очень-то разумно, – соглашаюсь я.
– Еще вопрос. Зачем использовать дробовик? Ведь выстрелы из дробовика производят много шума. Убийце повезло, что их никто не слышал.
– Ну, вообще-то, Кэрри Холланд заявила, будто что-то такое слышала, но ее показания на сей счет сомнительны. Вероятно, дробовик был выбран по той причине, что такой человек, как Миллер, воспользовался бы именно им. Киллер-профессионал взял бы пистолет с глушителем, но ведь подставить хотели не профи. Хотели сделать так, чтобы подозрения пали на Миллера.
– Что ж, согласен. А Миллер был охотником?
– Это вообще не о нем. Он говорит, что не был на охоте ни разу в жизни.
– А оружие у него имелось?
– По его словам, у него дома было два пистолета – для самозащиты. Жена Миллера засвидетельствовала, что у него был еще и дробовик, но в этом ей тоже вряд ли можно верить.
– Вы молодчина, Пост.
– Спасибо. У меня есть кое-какой опыт в подобных делах. Как и у вас, доктор Бендершмидт. Теперь, когда вам известны детали дела, мне бы хотелось услышать, каковы ваши предположения с учетом тех подробностей, которые вы узнали. Отставьте в сторону научные обоснования и расскажите, какой, по-вашему, была картина преступления.
Бендершмидт встает и, подойдя к окну, долго молча смотрит на улицу, а затем начинает говорить:
– В данном деле все было заранее продумано, мистер Пост, и именно поэтому вы вряд ли сумеете раскрыть это преступление – если только не произойдет какого-нибудь чуда. Диана Руссо рассказала весьма убедительную историю по поводу конфликта между Миллером и ее мужем. Подозреваю, что она все сильно преувеличила, однако присяжные ей поверили. Диана Руссо возложила вину на чернокожего парня, а дело происходило в городе, где преобладает белое население. И к тому же у этого чернокожего парня был мотив. Заговорщики были в курсе по поводу возможных улик, раз использовали фонарик для того, чтобы навести следствие на Миллера. Настоящий убийца не оставил после себя практически никаких следов, которые могли бы к нему привести. И это важный момент, свидетельствующий о том, что все действительно было тщательно спланировано. Если убийца и допустил какой-нибудь промах, то полицейские либо этого не заметили, либо, не исключено, скрыли оставленные на месте преступления улики. С момента убийства минуло двадцать два года, след остыл, и раскрыть это дело кажется невозможным. Вы не найдете убийцу, мистер Пост, но вам, надеюсь, удастся доказать, что ваш клиент невиновен.
– А есть шанс, что он виновен?
– Значит, у вас все же есть сомнения?
– Сомнения есть всегда. Они не дают мне спать по ночам.
Подойдя к своему креслу, Бендершмидт снова опускается в него и отпивает кофе из чашки.
– Я такого шанса не вижу, – замечает он. – Мотив слишком слабый. Да, конечно, Миллер мог ненавидеть своего бывшего адвоката. Но, отстрелив ему голову, он наверняка обрек бы себя на пребывание в камере смертников. И потом, у Миллера, по сути, есть алиби. Во всяком случае, нет ничего, что неопровержимо доказывало бы его присутствие на месте преступления в момент убийства. Так что, учитывая подробности дела, которые стали мне известны, я предполагаю, что ваш клиент этого убийства не совершал.
– Рад слышать, – улыбаюсь я.
Мой собеседник – человек вовсе не мягкосердечный. В суде он выступал в качестве эксперта чаще на стороне обвинения, нежели на стороне защиты. Бендершмидт довольно прямолинеен, привык говорить то, что думает, и не боится выступить с критикой других экспертов, даже если речь идет о его коллегах. Мы еще несколько минут обсуждаем другие резонансные дела, в которых важную роль играли экспертные заключения по поводу разлета брызг крови. Вскоре я понимаю, что мне пора уходить.
– Спасибо, доктор, – говорю я, собирая свои вещи. – Я знаю, что ваше время стоит дорого.
– Вы за него платите, – с улыбкой отвечает Бендершмидт.
«Еще как плачу, – думаю я, причем 30 тысяч долларов». Когда я открываю дверь, чтобы покинуть его кабинет, он произносит:
– Да, и еще одно, мистер Пост. Вообще-то это выходит за рамки оценок, которые предполагает наш контракт, однако хочу заметить: ситуация на месте событий, о которых мы с вами говорили, может оказаться опасной. Это, конечно, не мое дело, но все же, знаете ли, постарайтесь быть осторожным.
– Спасибо.
Глава 12
Я отправляюсь в еще одну тюрьму, которая включена в составленный мной короткий список. Тюрьма называется «Тулли-Ран» и расположена у подножия горного хребта Блю-Ридж в западной части штата Виргиния. Это мой второй визит в это исправительное учреждение. Благодаря Интернету количество отбывающих срок за преступления сексуального характера сейчас исчисляется сотнями тысяч. По многим причинам они плохо уживаются с заключенными, нарушившими другие статьи уголовного законодательства. Большинство штатов стараются отделить их от основной массы обитателей тюрем. В штате Виргиния их обычно отправляют в «Тулли-Ран».
Человека, который меня интересует, зовут Джеральд Кук. Это белый сорокатрехлетний мужчина. Его посадили на двадцать лет за домогательства по отношению к двум падчерицам. Поскольку выбор клиентов у меня весьма широкий, долгое время я старался избегать работы с теми, кто получил срок за сексуальные преступления. Однако со временем понял, что и в этой специфической среде есть люди, которые являются невинно пострадавшими.
В молодые годы Кук был неотесанным разгульным парнем, любителем выпить и поволочиться за женщинами. Девять лет назад он вступил в брак и, судя по всему, ошибся с выбором жены. Первые несколько лет супруги постоянно ссорились. То один, то другой объявлял о разрыве, но затем отношения возобновлялись. Оба не могли долго удержаться на одном месте работы, и вопрос денег в семье всегда стоял очень остро. Через неделю после того, как жена подала заявление на развод, Джеральд выиграл 100 тысяч долларов в государственную лотерею штата Виргиния и попытался это скрыть. Супруга моментально об этом узнала, и ее адвокаты сделали стойку. Джеральд, прихватив выигрыш, куда-то сбежал, дело о разводе тянулось своим чередом. Чтобы досадить мужу и получить хотя бы часть выигранных им денег, супруга подговорила двух своих дочерей в возрасте одиннадцати и четырнадцати лет обвинить отчима в сексуальных домогательствах – при том что раньше о подобном речь никогда не шла. Девочки поставили свои подписи под письменными заявлениями, в которых в деталях рассказывалось о приставаниях и изнасилованиях. Джеральда арестовали и бросили в камеру, назначив ему явно чрезмерную сумму залога, хотя он постоянно твердил, что ни в чем не виноват.
В штате Виргиния трудно защищать тех, против кого выдвинуты такие обвинения. На суде обе девочки дали свидетельские показания, описав жуткие вещи, которые якобы проделывал с ними отчим. Джеральд тоже выступил, опровергая эти заявления, но, будучи человеком вспыльчивым и неуравновешенным, лишь еще больше навредил себе. Его приговорили к двадцати годам. К тому времени, когда он отправился отбывать наказание, деньги, выигранные им в лотерею, давно были истрачены.
Ни одна из падчериц Джеральда не окончила среднюю школу. Старшая вела распутную жизнь. Сейчас ей двадцать один год, и она состоит во втором браке. Младшая из девочек родила ребенка и работает за минимальную зарплату в закусочной, где посетителей кормят фастфудом. Их мать владеет салоном красоты неподалеку от Линчберга. О ней говорят, что у нее язык без костей. Частный детектив, которого мы наняли для выяснения обстоятельств дела, раздобыл письменные заявления двух бывших клиентов салона. В них утверждается, что его хозяйка постоянно рассказывает весьма увлекательные истории о том, как она подставила Джеральда, выдвинув против него ложные обвинения. У нас также есть аналогичное заявление ее бывшего приятеля. Своими рассказами она его так напугала, что он предпочел поменять место жительства.
Кук привлек наше внимание два года назад, когда мы получили от него письмо из тюрьмы. Таких писем нам приходят десятка два в неделю, и они очень быстро накапливаются. Вики, Мэйзи и я стараемся уделять им как можно больше времени. Мы их читаем и отсеиваем те, авторам которых помочь не можем. Большинство писем приходит от заключенных, которые действительно совершили преступление и у которых более чем достаточно времени, чтобы сочинять длинные послания и пытаться доказать свою невиновность. Я даже в поездки беру пачки писем и нередко трачу на их чтение то время, которое мог бы потратить на сон. У нас в фонде «Блюститель» принято отвечать на все письма без исключения.
История Кука показалась мне правдоподобной, и я направил ему обстоятельное ответное послание. Затем мы с ним переписывались, и в итоге я получил от него копию протокола судебного заседания по его делу и другие материалы. Проведя предварительное расследование, мы пришли к выводу, что Кук, скорее всего, говорит правду и действительно невиновен. Год назад я съездил к нему, и он сразу вызвал у меня неприязнь. Кук подтвердил то, о чем писал в письмах – что он одержим мыслями о мести. Его цель заключается в том, чтобы либо расправиться с бывшей женой и падчерицами физически, либо подставить их, сфабриковав дело, связанное с наркотиками, и добиться, чтобы их посадили. Кук мечтает о том, как однажды навестит их в тюрьме. Я попытался охладить его пыл, объяснив, что мы ожидаем от тех, кого нам удается освободить, соблюдения определенных правил и наш фонд не станет связываться с человеком, вынашивающим планы возмездия.
Большинство заключенных, которых я навещаю в тюрьмах, ведут себя смирно и благодарны мне за то, что я решил вступить с ними в личный контакт. Выяснилось, однако, что Кук по-прежнему настроен весьма воинственно. Он смотрит на меня сквозь плексигласовый экран с презрительной усмешкой и, схватив телефонную трубку, цедит:
– Почему вас так долго не было, Пост? Вы ведь знаете, что я невиновен – так вытащите меня отсюда.
– Рад вас видеть, Джеральд, – с улыбкой говорю я. – Как поживаете?
– Не надо пичкать меня вежливыми словами, все это дерьмо, Пост. Чем вы занимаетесь, пока я торчу тут вместе со всякими извращенцами? Я уже семь лет отбиваюсь от местных гомиков и прочей швали и, черт побери, уже устал от этого.
– Джеральд, возможно, нам следует начать этот разговор сначала. Вы кричите на меня, и мне это не нравится. В конце концов, вы ведь мне не платите. Я здесь добровольно. Если вы не в состоянии нормально со мной общаться, я просто уеду.
Кук опускает голову и начинает плакать. Я терпеливо жду, пока он успокоится. Кук вытирает обе щеки рукавами тюремной робы, не решаясь взглянуть мне в лицо.
– Я ведь действительно ни в чем не виноват, Пост, – говорит он дрожащим голосом.
– Верю. Иначе меня бы тут не было.
– Эта стерва подговорила своих девиц соврать, и они все втроем до сих пор смеются надо мной.
– Джеральд, я верю, что все так и было. Но для того, чтобы вытащить вас отсюда, потребуется много времени. Есть процессы, которые просто невозможно ускорить. Как я уже говорил вам раньше, осудить невиновного человека очень легко, а освободить – практически невозможно.
– Но это же просто ужасно, Пост!
– Да. Но вот в чем заключается сейчас моя проблема, Джеральд. Боюсь, если завтра вы выйдете отсюда, то совершите какую-нибудь страшную глупость. Я много раз предупреждал вас о том, что вам не следует вынашивать планы мести. Если вы все еще продолжаете их лелеять, я за ваше дело не возьмусь.
– Я не убью ее, Пост. Обещаю. Не совершу никаких идиотских поступков, из-за которых мою задницу снова запихнут в место вроде этого.
– Но?
– Что – но?
– Что вы намерены сделать, Джеральд?
– Придумаю что-нибудь. Она заслуживает того, чтобы посидеть хотя бы немного за решеткой – после того, что сделала со мной, Пост. Я не могу допустить, чтобы это просто сошло ей с рук.
– Вам придется смириться, Джеральд. Нужно будет уехать куда-нибудь подальше и забыть о вашей бывшей супруге.
– Но я так не смогу, Пост. Эта лживая сучка просто не идет у меня из головы. И две ее дочери. Я ненавижу их, каждой своей клеточкой ненавижу. Я ни в чем не виноват – и сижу в тюрьме, а эти твари живут себе как ни в чем не бывало, да еще и смеются надо мной. Где же справедливость?
Поскольку жизнь научила меня быть осторожным, я пока не являюсь адвокатом Джеральда Кука. Хотя фонд «Блюститель» потратил 20 тысяч долларов и два года на изучение подробностей его дела, мы все еще официально не взялись за него. С самого начала Кук вызывал у меня беспокойство, и до последнего момента я сохраняю возможность дать задний ход.
– Вы ведь все еще хотите отомстить, не так ли, Джеральд?
У него начинают дрожать губы, а глаза наполняются слезами. Мрачно глядя на меня, он кивает.
– Мне очень жаль, Джеральд, но в таком случае мой ответ – «нет». Я не буду представлять ваши интересы.
Его вдруг охватывает приступ гнева.
– Вы не можете так поступить, Пост! – кричит он в трубку телефона внутренней связи, затем отшвыривает ее и всем телом бросается на прозрачную плексигласовую перегородку, разделяющую нас. – Нет! Нет! Вы не можете это сделать, черт побери! Я же умру здесь!
Кук начинает колотить по перегородке. Неприятно пораженный происходящим, я машинально подаюсь назад.
– Вы должны помочь мне, Пост! Вы же знаете, что я невиновен! Вы не можете просто уйти отсюда и оставить меня здесь погибать. Я ни в чем не виноват! Не виноват, слышите? И вы, черт бы вас подрал, это прекрасно знаете!
Дверь у меня за спиной открывается, и в кабинке появляется охранник.
– Сядь! – кричит он Джеральду, который теперь уже изо всех сил колотит по перегородке обоими кулаками.
Дверь позади заключенного тоже распахивается. Другой охранник, войдя, сгребает Кука в охапку и выталкивает из кабинки. В тот момент, когда я выхожу из помещения для встреч с заключенными, Джеральд выкрикивает:
– Я невиновен, Пост! Невиновен!
Его голос все еще звучит у меня в ушах, даже когда я выезжаю с территории «Тулли-Ран».
Четыре часа спустя я въезжаю на территорию Коррекционного института для женщин в Райли, штат Северная Каролина. Его парковка, как всегда, забита до отказа, и я ловлю себя на том, что ворчу себе под нос что-то о том, как много денег в стране тратится на содержание исправительных учреждений. Речь идет об огромном бизнесе, в некоторых штатах он является, без всякого преувеличения, весьма прибыльным и дает местной экономике большое количество рабочих мест. В общем, если в том или ином районе имеется тюрьма, для местного сообщества это, как правило, выгодно. В США более двух миллионов заключенных. Еще миллион человек их охраняют и обслуживают, а на нужды пенитенциарной системы ежегодно расходуется 80 миллиардов долларов из налоговых поступлений.
Я считаю, что Коррекционный институт для женщин следует закрыть, как и все остальные женские тюрьмы. Немногие женщины в действительности являются преступницами. Зато многие из них совершают ошибку, выбирая себе в приятели неправильных парней.
Штат Северная Каролина отправляет женщин, приговоренных к смертной казни, именно в Коррекционный институт в Райли. Сейчас здесь в камере смертниц сидят семеро, включая нашу клиентку, ее зовут Шаста Брили. Она была осуждена за убийство своих троих детей, которое было совершено примерно в двадцати милях от того места, где она теперь содержится.
Читать бесплатно другие книги:
