Ночные тайны королев Бенцони Жюльетта
– Я отдам ее только тому, кто попытается отнять ее у меня.
– Что ж, вы сами хотели этого, – произнес коннетабль и молниеносным движением метнул в лошадь шевалье свою тяжелую палицу. Смертельно раненное животное рухнуло на землю, увлекая за собой всадника. Его, потерявшего сознание, схватили и связали. При обыске было найдено письмо, собственноручно писанное государыней. Карл прочел его, побледнел и приказал коротко:
– Бурдона – в темницу Шатле, королеву – в Тур!
Спустя несколько дней шевалье, у которого под пыткой было вырвано признание в его преступной связи с королевой Франции, полуживым зашили в кожаный мешок и бросили в Сену. Изабелла узнала об этом уже в ссылке, в Туре. Женщине повезло: король не успел, как намеревался, судить ее, ибо вновь оказался в потемках безумия. Но зря надеялась Изабелла, что ей удастся покинуть свое узилище: против нее ополчился собственный сын, дофин Карл, который с давних пор затаил обиду на мать.
– Ты ненавистен мне, отвратителен, противен! – в ярости кричала маленькому Карлу королева. – Я не хочу, чтобы ты правил, и не подпущу тебя к трону!
– К счастью, у меня есть отец, который заступится за своего бедного мальчика, – ответил ей ребенок, заливаясь слезами.
– Отец?! – рассмеялась Изабелла. – Да он же сумасшедший! И вдобавок я вовсе не уверена, что родила тебя именно от него.
Испуганный дофин быстро выскочил из материнских покоев и помчался в свое любимое укрытие – в крохотную комнатку на верхушке одной из многочисленных дворцовых башенок, куда никто никогда не заходил (ибо кому охота карабкаться по узенькой винтовой лестнице с ненадежными ступеньками?). Мальчик долго сидел там скорчившись и рисовал себе страшные картины. Вот его с позором – как незаконнорожденного – изгоняют из Парижа… нет, из Франции! Он отправляется в ссылку… за море… корабль терпит бедствие и тонет, и он, бедный Карл, тоже гибнет в пучине… А может, его даже казнят, обвинив в том, что он без всяких на то прав долго назывался принцем и наследником престола. И никто не поможет ему, никто не защитит!..
Через час с лишним Изабелла отыскала-таки мальчика и с улыбкой объявила ему, что просто пошутила и что он непременно станет править Францией. Ребенок успокоился, но, как оказалось, напрасно, ибо такие сцены вскоре стали привычными. Немудрено, что к пятнадцати годам юный принц возненавидел мать и желал только одного: чтобы она очутилась как можно дальше от него. Вот почему он обрадовался, узнав о заключении королевы в Тур, и не стал отменять приказ отца о ссылке.
На помощь Изабелле поспешил верный Жан Бургундский. Вызволенная из заточения, она, горя местью, устремилась в Париж, чтобы расправиться с дофином. Тот не стал ждать встречи с матерью и укрылся за толстыми стенами замка Анже, где жила его тетушка и теща Иоланда Арагонская (которая, кстати сказать, была провидицей и спустя несколько лет распознала в Жанне из Арка спасительницу отечества и оказала ей всяческую помощь).
Прошло еще два года. Францию раздирала гражданская война. Югом страны управлял дофин, севером – герцог Бургундский, Изабелла и король Карл, который и думать забыл о своем единственном сыне, но зато находил отраду в обществе Изабеллы и Жана Неустрашимого. Так распорядилась болезнь. Бедняга навсегда вернулся в свою молодость, где не было ни дофина, ни многочисленных фаворитов королевы, но зато сияли ясным светом чистая любовь Изабеллы и преданность юного Жана, графа Неверского, будущего герцога Бургундского.
А этот последний между тем уже стоял на краю могилы, и дьявол с усмешкой наблюдал за ним – улыбающимся, галантно расточающим комплименты своей любовнице…
Нет, то была вовсе не королева Изабелла, а прекрасная Катрин де Жиак, жена одного из храбрейших рыцарей королевства. Ее супруг был предан бургундцу и, разумеется, знал о прочных узах, что много лет связывали королеву и его сюзерена. Поэтому он с трудом поверил собственным глазам, когда в руки ему однажды попало письмо, адресованное герцогу. Оно было запечатано любимой печаткой Катрин: звезда в облачном небе и девиз «Та же».
Де Жиак передал послание герцогу Бургундскому и видел, как тот, внимательно прочитав письмо, усмехнулся и бросил надушенный тонкий пергамент в камин. Дорого бы заплатил Жиак за возможность выхватить послание из огня, но ему пришлось довольствоваться несколькими словами герцога Жана.
– Я уезжаю. Один. Немедленно, – коротко бросил бургундец пажу, и тот, поклонившись, стремглав кинулся во двор, чтобы приказать конюхам седлать герцогскую лошадь.
Через четверть часа Жан Неустрашимый скрылся в ночной темноте, и Жиак последовал за ним. Не доезжая немного до замка Крей, где жила Катрин, муж обогнал соперника. Герцог Жан не узнал всадника – ему даже показалось, что перед ним промелькнул призрак, и он торопливо перекрестился.
Когда де Жиак убедился, что бургундец уже в доме и что впустила его именно Катрин, он тихо выскользнул за ворота и медленно, волоча ноги, направился к своему коню. Он никак не мог решить, что ему делать. Сердце велело убить любовников сразу, а разум – немного обождать и воспользоваться удобным случаем, чтобы никто не заподозрил его в умерщвлении знатнейшего вельможи королевства.
– Что же делать? Что делать? – шептал обманутый муж, когда ехал обратно в Париж. – Я хочу отомстить, но ум отказывается служить мне. Я растерян, мне нужен совет… – И он замолчал, а потом вдруг вскинул голову и воскликнул – громко, с вызовом: – Пускай сам Сатана заберет мою правую руку, но да буду я отмщен!
После этих слов дождь, который нудно капал еще с вечера, усилился. Де Жиак поежился и пустил коня рысью, но умное животное отчего-то упиралось и все время норовило свернуть с дороги. Рассерженный де Жиак пришпорил его, пробормотал проклятие – и внезапно заметил, что рядом с ним скачет какой-то всадник. Это был молодой человек с бледным меланхоличным лицом, с головы до ног одетый в черное. Ехал он без шпор, без седла и даже без поводьев – его огромный вороной конь подчинялся любому движению хозяина.
Де Жиак был храбрым рыцарем, но ему стало не по себе, потому что незнакомец появился совершенно неожиданно и к тому же молчал и даже не глядел в его сторону.
– Сударь, – проговорил де Жиак, прилагая все усилия к тому, чтобы его голос звучал твердо, – я вовсе не искал вашего общества. Дорога широкая, так что вы езжайте своим путем, а я поеду своим.
– Нет, де Жиак, – ответил незнакомец, – путь у нас с тобой один, и стремимся мы к одной цели. А общества моего ты как раз искал. Ты звал меня – и я пришел.
Дрожь пробежала по телу рыцаря, но он овладел собой и произнес:
– Если ты тот, за кого себя выдаешь, то должен знать, чего я хочу.
– Я знаю, – был ответ, – что ты хочешь гибели герцога Бургундского и жены своей, прекрасной Катрин.
– И ты в силах помочь мне?
Молодой человек лишь усмехнулся.
– И с тебя достаточно моей правой руки?
– Да. Следуй за мной.
И они поскакали быстрее ветра и скрылись в чаще Бомонского леса.
А спустя полгода против герцога Бургундского был составлен заговор, во главе которого оказался дофин Карл. Де Жиак стал одним из самых деятельных заговорщиков. Именно он пригласил герцога войти в дом, где его ожидала смерть. Герцогу пришлось выслушать суровую отповедь от принца Карла, который обвинил Жана Неустрашимого в трусости, в том, что он сдает англичанам один французский город за другим. Это было правдой, но лишь отчасти, ибо герцог отнюдь не являлся трусом, но зато отличался поразительной жадностью. Его нельзя было запугать, но можно было купить, и Генрих Английский пользовался этим.
Когда бургундец, оскорбленный до глубины души, уже собирался уйти, один из людей дофина, а именно Танги Дюшатель, закричал, что Жан намеревался убить принца, и нанес ему страшный удар секирой. Герцог сразу лишился кисти левой руки, и вдобавок ему раскроили череп и вонзили в грудь кинжал. Сам де Жиак не тронул любовника своей жены даже пальцем. Он стоял, скрестив на груди руки, над его телом и ждал, когда же герцог наконец испустит дух. Удостоверившись, что бургундец мертв, рыцарь вышел вон, вскочил на коня и помчался к Катрин.
– Сударыня, – сказал он с порога, – два часа назад ваш любовник, герцог Бургундский, умер прямо у меня на глазах.
Бедная женщина вскрикнула и прижала ладони ко рту, с ужасом глядя на мужа. А де Жиак извлек из-за пазухи маленький флакон, вылил его содержимое в недопитый стакан с вином, что стоял на столике посреди комнаты, и поднес ядовитое зелье Катрин. Та вынуждена была проглотить его. Спустя несколько минут она скончалась.
…А правая рука де Жиака стала с той поры сохнуть, так что он не мог удержать ею даже кинжала.
Узнав о страшной гибели герцога Жана, королева усмехнулась.
– Неужели ему отрубили левую кисть? Что ж, значит, Орлеан отомщен, – сказала она и достала из потайного ящичка бархатный футляр. Там оказалась прядь белокурых волос.
– Слышишь, Людовик, твой убийца мертв, – прошептала королева и прижалась губами к этой дорогой ее сердцу реликвии. – Ты полагаешь, я любила его? Нет, дорогой, нет! Он околдовал меня, но теперь его забрала смерть, и я освободилась от его чар. Вот только быть нежной я уже не умею. Разучилась…
И Изабелла с грустью подумала о тех давних временах, когда она была молода и красива, а окружавшие ее рыцари добивались благосклонности не королевы, но привлекательной женщины. Ныне же она безобразно растолстела, стала уродливой и ходила с трудом, переваливаясь, точно рождественская гусыня. Ей нравились хорошенькие мальчики, и она соглашалась на все, лишь бы залучить их в свою постель. Она знала, что подданные проклинают ее за позорный Труаский договор, по которому Франция лишилась независимости и превратилась в часть некоего Англо-французского королевства, но ей это было безразлично. Англичане дали ей деньги, а на эти деньги можно было купить ночи с юными дворянами… или же простолюдинами. Какая разница? Рядом с королевой не осталось ни одного человека, который был бы по-настоящему дорог ей.
– И все же за бургундца тоже надо отомстить! – решила Изабелла и без промедления послала за Филиппом, сыном Жана Неустрашимого.
Молодой человек – облаченный в траур, с красными от слез глазами – явился к Ее Величеству лишь поздним вечером.
– Бедная матушка не отходит от гроба и, я надеюсь, не заметит моего отсутствия, – сказал он после того, как поцеловал королеве руку и сел на низенький и не слишком удобный табурет.
– Филипп, мальчик мой… – произнесла грудным голосом Изабелла и, с трудом поднявшись, подошла к юноше, чтобы запечатлеть у него на лбу нежный поцелуй.
Новоиспеченный герцог Бургундский не пошевелился. Казалось, он вообще не обращал внимания на то, что происходило вокруг. Он был погружен в свою скорбь, и все его мысли были о мщении.
Королева довольно долго наблюдала за ним, а потом сказала громко:
– Вы уже знаете, кто направлял убийц?
– Это дофин, – встрепенулся Филипп, – мне доподлинно известно, что это он!
– Мой сын – убийца! – с хорошо разыгранным ужасом воскликнула королева. – Боже, какой позор!
– Но он будет наказан, правда? – В голосе юноши звучала надежда, и Изабелла, помедлив, кивнула.
– Как раз для этого я и звала вас, герцог. Убийцы должны предстать перед судом, и я советую вам требовать для них самого сурового наказания. Да, я мать, но прежде всего я королева и, значит, олицетворяю собой справедливость. Дофин Карл должен быть приговорен… не скажу – к смерти, но к изгнанию.
Молодой герцог Бургундский встал и гордо выпрямился.
– Да будет так! – заявил он. – Я повторю эти ваши слова на королевском суде.
Суд состоялся только в 1421 году, и на нем присутствовали оба короля – и Карл Благословенный (при дворе, впрочем, его называли Карлом Безумным), и Генрих V Английский, который совсем недавно женился на принцессе Екатерине, дочери Карла и Изабеллы. Филипп Бургундский устами своего адвоката потребовал наказать герцога Туренского Карла де Валуа, каковой герцог вместе с сообщниками жестоко, подло и коварно убил благородного дворянина герцога Жана Бургундского. Члены королевского парламента – а именно они были судьями – сошлись на том, чтобы послать дофину Карлу вызов явиться через три дня под угрозой подвергнуться в случае неявки изгнанию.
Так как принц не внял этому призыву, его изгнали из королевства и лишили права наследования – и в настоящем, и в будущем.
Спустя еще год, осенью 1422 года, бедный безумец Карл VI умер. В минуту его кончины рядом с ним не было никого из близких людей. Изабелла давно привыкла к тому, что мужа у нее как бы и вовсе нет, и весть о том, что Карл вот-вот отдаст богу душу, не заставила ее поспешить к одру несчастного. Дофин же, который был привязан к отцу, не мог приехать в Париж, где его ожидало бы позорное пленение. Узнав о том, что король Франции навсегда закрыл глаза, принц Карл торопливо короновался под именем Карла VII. Произошло это в Пуатье, довольно далеко от Парижа, и путь молодого монарха в столицу оказался нелегким.
…Церемония погребения короля-страдальца была очень пышной. В ней участвовало множество парижан, и все они оцепенели от негодования, когда прямо над свежей могилой новым королем Франции был объявлен Генрих VI, младенец шести месяцев от роду, сын Генриха V Английского. Французской столицей, как, собственно, и доброй половиной страны, владели тогда англичане. Карл VII, бывший дофин, долго еще собирался с силами, чтобы войти в свой добрый город Париж и воссесть на трон, принадлежавший ему по праву рождения. В 1429 году в Реймсе он был коронован еще раз, и короновала его тогда юная Жанна д'Арк, которая, кстати сказать, была выдана им потом англичанам – ибо «того требовали государственные интересы Франции». За четыре десятка лет, что он провел на престоле, Карл VII научился предавать, продавать и торговаться. И помнят его не только как убийцу Орлеанской девы, но и как мудрого правителя, сумевшего положить конец изнурительной Столетней войне.
А Изабелла пережила мужа на целых тринадцать лет. Она провела их во дворце Сен-Поль, и мы не знаем, какие сны ей снились и какие призраки являлись к ее изголовью.
Похоронили королеву рядом с мужем, в усыпальнице аббатства Сен-Дени, и на могильной плите начертали:
«Здесь покоятся король Карл VI Благословенный и королева Изабелла Баварская, его супруга. Помолитесь за них».
6. Маргаритка среди роз
«Я, конечно, всецело предан моему королю, – мрачно размышлял сэр Уильям Пол, граф Суффолк, вышагивая по аккуратным, усыпанным песком дорожкам аббатства Бомон-ле-Тур, – но почему выбор пал именно на меня? Я же поклялся, что ноги моей больше не будет во Франции, этой ненавистной дикой стране, которая нисколько не ценит заботы, проявляемой о ней англичанами…»
Милорд остановился, в задумчивости погладил пальцем нежные лепестки пылавшего в солнечных лучах цветка шиповника и пробормотал себе под нос:
– «Розы цветут. Красота, красота. Скоро узрим мы младенца Христа…» Не верится мне, что она красавица. Эти французы – такие болтуны. Их послушаешь – и впрямь решишь, будто у них все женщины на ангелов похожи, а на самом деле…
Тут за спиной храброго воина послышался смешок, и он стремительно обернулся. Перед ним стояло хрупкое большеглазое создание, наряженное по последней моде. На гладком белоснежном лбу сияла драгоценная диадема, распущенные и слегка подвитые волосы падали на плечи, остроугольный вырез зеленого шелкового платья позволял видеть нежную шею и высоко поднятые – благодаря стягивавшему талию поясу – округлости грудей. Девушке было не больше пятнадцати, но держалась она смело и глаз долу не опускала.
– Твердите псалмы, милорд, и тут же рассуждаете о женщинах? – раздался чей-то голос, и Суффолк с трудом оторвал взгляд от юной прелестницы и посмотрел на ее спутницу. Оказалось, что это ее смех он только что слышал. Губы Изабеллы Лотарингской – матери очаровательной девушки – все еще изгибались в улыбке.
Суффолк молча поклонился. Он не знал, что сказать. Старый солдат растерялся, и все вежливые слова, которые он приготовил для встречи с невестой своего молодого государя Генриха VI, вылетели у него из головы. Да, конечно, его еще в Англии предупреждали, что дочь Изабеллы Лотарингской и Рене, короля Сицилии, отличается поразительной красотой, но что такое рассказы в сравнении с действительностью?
В памяти Суффолка молнией вспыхнуло воспоминание о разговоре, который состоялся у него перед отъездом во Францию. К нему пришел тогда кардинал Винчестерский, герцог Бофор, озабоченный и встревоженный.
– Глочестер опять пытался внушить королю, как важно нам продолжать войну с Францией, – сказал он, коротко поздоровавшись.
– Но, милорд, – удивился Суффолк, – как же так? Я говорил с герцогом вчера вечером, и он заверил меня, что разделяет нашу с вами тревогу за судьбы Англии. Мол, если война продлится еще хотя бы полгода, простолюдины взбунтуются, а этого допустить нельзя…
– И вы отнеслись к его словам всерьез? – Бофор даже ногой притопнул от досады. – Боже мой, милорд, вы действительно скорее воин, чем политик. Да, мой племянник коварен, как хорек, и к тому же мнит себя великим полководцем!
– Мне это известно, – помимо воли улыбнулся граф. – Он горделиво заявил, что любые враги разбегаются в страхе, едва завидят его, воинственного и смелого, как все Плантагенеты!
– Народ любит Глочестера, – пробормотал кардинал в раздумье, – любит – и прощает ему все выходки. Если он соберет под свои знамена побольше воинов и захочет взойти на английский престол, я не знаю, как обернутся дела. Вот почему нашего короля надо побыстрее женить! Причем женить на француженке, дабы добиться перемирия! – И Бофор несколько раз кивнул, что всегда было у него признаком сильного волнения.
– Да, если у государя родится наследник, Глочестеру придется поумерить свой пыл. Не видать ему тогда трона, и сторонников у него сразу убавится, – согласился Суффолк и тут же спросил с тревогой: – А точно ли так хороша эта Маргарита Анжуйская? Ведь король Генрих мало интересуется женщинами, он для этого слишком набожен…
– Любовь к богу не может быть чрезмерной, – назидательно сказал кардинал и добавил буднично: – Генрих понимает, что обязан жениться, а портрет Маргариты ему понравился. И потом – не забывайте, что она приходится племянницей французскому государю и уже поэтому обязана быть красавицей.
Кардинал улыбнулся собственной шутке, но Суффолк оставался серьезным.
– Портреты обычно льстят принцессам, – сказал он.
– У вас, милорд, очень скоро будет возможность самому убедиться, насколько красива наша будущая королева. Его Величество хочет, чтобы именно вы передали Маргарите Анжуйской официальное предложение руки и сердца, – вкрадчиво проговорил кардинал Винчестерский.
– Но… но я не желаю ехать во Францию! – в запальчивости воскликнул Суффолк и осекся, заметив удивленный и недовольный взгляд Бофора. – Надеюсь, из меня выйдет достойный посланник, – вздохнул граф и неуклюже попытался оправдаться: – Вы же сами только что сказали, милорд, что я воин, а не политик.
– …Простите, что мы с дочерью застали вас врасплох, – продолжала между тем дама. – Однако эти дорожки – весьма, впрочем, удобные – позволяют приблизиться к человеку совершенно бесшумно, а мы, разморенные жарой, даже не разговаривали между собой. Итак, милорд, я представляю вам свою дочь… Надеюсь, с невестой вашего короля вы будете более обходительны, чем со мной.
Граф был огромного роста и всегда гордился этим, но сейчас ему захотелось стать маленьким, почти незаметным. Он покраснел бы – если бы не позабыл, как это делается.
– Сударыня, – проговорил он негромко, – я ведь уже приносил вам свои извинения. Если вы настаиваете, я повторю их, но только потом, после того, как передам вашей дочери слова моего повелителя.
И гигант, которому должно было скоро исполниться пятьдесят, умоляюще, как ребенок, взглянул на Изабеллу. Та кивнула. Граф опустился на одно колено и начал произносить затверженные назубок фразы. Он забыл, что собирался ненавидеть эту девочку, виноватую хотя бы тем, что родилась она в Лотарингии, там же, где появилась на свет проклятая Жанна д'Арк, забыл, что хотел выказать себя перед ней заносчивым и суровым. Граф Суффолк, этот прошедший огонь и воду воин, влюбился в свою будущую королеву и с первой же минуты их встречи превратился в ее раба.
…Изабелла Лотарингская, отойдя чуть в сторону, с удовольствием и интересом наблюдала за этой сценой. Она видела, что творится с Суффолком, и понимала, что Маргарите тоже понравился посланец английского короля. Ничего хорошего в этом не было, тем более что у Изабеллы остались отвратительные воспоминания об их с Суффолком короткой беседе, которая произошла два года назад в Руане. Но ей как матери не могло не льстить восхищение, сквозившее во взгляде прославленного воина, когда он осмеливался поднять глаза на Маргариту. Кроме того, она была уверена в своем влиянии на дочь и надеялась легко убедить ее в том, что молодой королеве не стоит сразу приближать к себе одного из придворных – сначала надо разобраться в том, какие партии существуют возле трона и на кого следует опираться, а кого – остерегаться. Хвала господу, ее девочка никогда не выходила из материнской воли и в свои пятнадцать успела уже усвоить одну важную истину: миром правят женщины, но они настолько умны, что не дают понять этого мужчинам.
Изабелла подумала о своем Рене и невольно вздохнула. Она очень любила его и считала свой брак счастливым, но, положа руку на сердце, до чего же нетверд характер у ее супруга! Рене всегда обожал писать картины и терпеть не мог лязга мечей и воинственных возгласов сражающихся рыцарей. Изабелле приходилось самой отстаивать права мужа на герцогство Лотарингское и вести переговоры с герцогом Бургундским, пытавшимся отнять у них законные владения. И этот спор еще не завершен!..
Изабелла опять посмотрела на графа Суффолка. Вот, наверное, на кого можно положиться. Удивительно, как располагает к себе внешность этого гиганта! Конечно, у него тяжелый нрав, но сразу видно: предателем Суффолк не будет никогда. А забавно все же, что именно его Генрих Английский прислал с такой деликатной миссией. Кем-кем, а дипломатом графа не назовешь. Как они с ним повздорили тогда в Руане! Теперь-то она смеется, вспоминая об их стычке, а два года назад ей казалось, что она бы выцарапала Суффолку глаза, окажись он в ее власти.
…Это произошло в 1442 году. После гибели Орлеанской девы миновало уже одиннадцать лет, но страсти, вызванные ее казнью, все еще не улеглись. В Руане, бывшем тогда английским городом, шли очередные переговоры между представителями Генриха VI и Карла VII Французского. Изабелле очень нужно было срочно повидаться с Карлом (речь шла о том, чтобы заручиться его поддержкой в борьбе с всесильным Филиппом Бургундским), и, хотя ее и предупреждали, что самого государя в Руане не будет, она все же решилась приехать, потому что знала: Аннес Сорель, фаворитка короля, вот уже несколько лет успешно управлявшая своим царственным возлюбленным, настаивала на том, чтобы Карл посетил-таки Руан и показался будущим подданным.
Город переполняли приезжие, и Изабелле пришлось удовольствоваться небольшим домом на окраине. Хорошенько выбранив слуг, которые, хотя и были отправлены в Руан загодя, оказались столь нерасторопны, что не сумели нанять для своей госпожи приличное жилье, Изабелла решила развеять дурное расположение духа прогулкой. Она села в носилки и приказала нести себя к Руанскому собору, слух о величии и красоте коего давно перешагнул границы Нормандии.
– Я собиралась поблагодарить господа за то, что благополучно добралась до Руана, – решила Изабелла. – И сделаю я это в главном городском храме.
В соборе было малолюдно, и королева Сицилийская и Неаполитанская («Титул, конечно, пышный, – говаривала временами Изабелла, – да толку от него чуть и доходов никаких. Вот если бы мне именоваться герцогиней Лотарингской! Коли бы пришлось выбирать между двумя коронами, я бы выбрала герцогскую и не прогадала!»), вознеся богу молитву, не стала торопиться и выходить на запруженную толпой площадь, а принялась оглядывать собор. И сразу же ее внимание привлек огромного роста человек в богатой одежде, который так усердно молился, что, сам того не замечая, несколько возвысил голос. Он был англичанин, и он восхвалял бога за то, что была казнена «еретичка и колдунья Жанна».
Изабелла не сразу поняла, что речь идет об Орлеанской деве и что в годовщину ее мучительной гибели этот наглец ликует, а не проливает слезы сожаления. Когда же она осознала, что происходит, то возмутилась и дала волю своему гневу.
– Милостивый государь, – прошипела она ехидно, – неужели вам нечего больше сказать господу? Такой храбрец, как вы, не должен хвастаться победой, одержанной над юной и ни в чем не повинной девушкой!
Незнакомец, изумленный тем, что услышал, стремительно обернулся. В его глазах явно читался гнев. Однако, увидев перед собой нарядную и красивую даму, он овладел собой и произнес мягко:
– Не имею чести знать вас, госпожа, но…
Изабелла, недовольная своей вспышкой, перебила его:
– Простите, милостивый государь, что помешала вам. Я не хочу продолжать наш разговор в этих священных стенах.
И она, величественно кивнув, двинулась к выходу, сопровождаемая многочисленной свитой.
Суффолк рассердился. Он так и не понял, кто была эта женщина и почему она вела себя столь бесцеремонно. Его тоже окружало немало дворян, и все они, повинуясь его кивку, зашагали к дверям. На площади англичане и французы немедленно принялись задирать друг друга; кое-кто уже схватился за меч…
Поняв, что она натворила, Изабелла с улыбкой подошла к нахмурившему брови великану и шепотом велела одному из своих приближенных представить ее. Тот громко и торжественно произнес все титулы и с поклоном отступил в сторону.
Суффолк представился сам. Выразив свою бесконечную радость оттого, что он познакомился с такой благородной особой, граф призвал своих людей спрятать оружие и обернулся к Изабелле.
– Жанна из Арка была сожжена потому, что принесла много вреда как Англии, так и своей родине. Да, казнь была жестокой, но я считаю ее справедливой. Извините, если я задел ваши чувства, госпожа! – отчеканил он. – Вы сами вынудили меня к откровенности.
– Мне не по душе ваши речи, – ответила Изабелла, давно уже переставшая улыбаться. – И я сожалею, что заговорила с вами. Ведь вы англичанин, и вы…
Суффолк так и не узнал, что намеревалась сказать дама, потому что в эту минуту одного из его пажей ударил кинжалом паж Изабеллы Лотарингской. Началась суматоха. Мальчика-француза обезоружили, мальчика-англичанина, отделавшегося царапиной на плече и рвавшегося без промедления отомстить обидчику, оттеснили в сторону и принялись убеждать, что он еще слишком мал, дабы вызывать врага на поединок.
– Слуги столь же вздорны, как их госпожа! – пробормотал Суффолк и смутился, потому что слова его прозвучали грубо и неуместно. Изабеллу и без того очень расстроило это неприятное происшествие, так что замечание графа оказалось последней каплей. На глазах у нее выступили слезы; стыдясь своей слабости, она проговорила сухо:
– Виновный понесет наказание, не сомневайтесь.
И пошла прочь, спеша поскорее добраться до носилок.
Граф, помедлив мгновение, обогнал ее и преградил ей путь. Церемонно поклонившись, он попросил простить его дерзкие слова и забыть о них. Изабелла молча кивнула и удалилась.
И вот теперь новая встреча… Впрочем, улыбнулась Изабелла, сегодня все выглядят довольными. Оно и понятно. Конечно, для ее семьи предложение английского монарха – это большая честь, но и Генрих, женившись на Маргарите, внакладе не останется. Говорят, он слаб духом и нерешителен, но таким же до некоторых пор был и Карл Французский. Как только с ним рядом оказалась Аннес Сорель, он преобразился словно по мановению волшебной палочки. Умные женщины творят чудеса, и им вполне под силу превратить безвольного и вечно сомневающегося человека в храброго, уверенного в себе и мудрого государственного деятеля. Маргарита еще юна, но нравом она пошла в мать и бабку – прославленную Иоланду, герцогиню Анжуйскую. У нее наверняка достанет рассудительности и силы воли, чтобы управлять государством… даже таким огромным и могущественным, как Англия.
В следующий раз Суффолк и Маргарита Анжуйская увидели друг друга спустя год, когда граф, сияя от радости в предвкушении встречи со своей повелительницей, ступил на землю Лотарингии. Для этого ему пришлось пересечь всю Францию, потому что брак по доверенности решено было заключить в Нанси, всего лишь в четырнадцати милях от Домреми, родины орлеанской ведьмы, – то есть в самом сердце края, напитанного ересью.
Однако теперь Суффолк поостерегся бы поносить Жанну д'Арк, потому что за последний год его отношение к пастушке из Домреми изменилось – возможно, под влиянием мыслей о прекрасной Маргарите и ее матери. Суффолк решил, что была, пожалуй, какая-то доля правды в рассказах тех, кто видел в Жанне святую и называл ее ангелом, спустившимся к французам и даровавшим им долгожданную победу над врагом.
Разумеется, Франция пока еще считалась частью английского королевства, но очень и очень многим было уже очевидно, что у Англии не хватит сил удержать завоеванные земли. Государственная казна истощилась, и возобновление войны наверняка привело бы к одному: позорному поражению страны. Кардинал Винчестерский и вся партия мира торопили с заключением королевского брака, упорно втолковывая Генриху, что негоже прислушиваться к воинственным речам Глочестера.
– Ваше Величество, – говорил ему кардинал, – вы полагаете казнь Жанны богомерзким деянием и уверяете, что помните, как присутствовали на том судебном заседании, когда ей был вынесен приговор. Правда… – Бофор пожал с сомнением плечами, – правда, вы были тогда еще ребенком, но государи – не простые смертные, и память у них крепче, чем у всех остальных… Так вот, Ваше Величество: если вас действительно мучат угрызения совести, то свадьба с француженкой должна внести покой в вашу исстрадавшуюся душу. Ведь после совершения таинства брака на нашу землю снизойдет мир. А разве не за то же ратовала девица из Арка?
– Я не спорю с вами, дядюшка, – меланхолично отвечал Генрих. – И мне приятно слышать от вас эти речи, ибо я знаю, как упорно вы в свое время добивались казни Орлеанской девы, полагая ее еретичкой и колдуньей.
Кардинал промолчал и лишь судорожно вздохнул. Ему не хотелось признаваться в том, что вот уже несколько лет его преследует один и тот же ночной кошмар: вид пылающего костра, на котором сгорела Жанна, и отверзшиеся небеса, принявшие ее душу.
– Но герцог Глочестер, – продолжал король, – убеждает меня отозвать сэра Суффолка, который уже отправился в Лотарингию, дабы заключить там от моего имени брак с принцессой Маргаритой. Он говорит, что эта женитьба унизительна для королевства, что она равносильна поражению на поле боя.
– И герцог Глочестер преуспел в своем намерении переубедить вас, государь? – сдавленным голосом осведомился Бофор, которого привела в неописуемый ужас мысль о том, что предпримет Париж, если Генрих прислушается-таки к доводам Глочестера. Кардинал знал, как слаб его повелитель и как часто меняет он свои решения.
– Нет, не преуспел, – улыбнулся вдруг молодой король. – Мне не терпится поскорее увидеть мою жену, – пояснил он с поистине детской непосредственностью, – а Глочестер этого не понимает. Так что гонца к Суффолку мы слать не будем.
…Гонец все равно бы опоздал. Вышеописанный разговор происходил накануне того самого дня, когда возле алтаря нансийского собора Святого Мартина Изабелла Лотарингская торжественно вложила руку своей дочери в крепкую и широкую ладонь маркиза Суффолка, представителя английского монарха (за год, разделявший два возглавляемых им посольства, Суффолк успел стать маркизом).
Суффолк понимал, что за этой свадебной церемонией не последует брачной ночи, однако был совершенно счастлив и даже не замечал, с каким изумлением смотрит на него его жена, Алиса. Привыкшая к бесстрастности, всегда отличавшей ее супруга и отца ее детей, она никак не ожидала, что Уильям, убеленный сединами воин, влюбится, точно подросток-оруженосец. Нет, Алиса не ревновала, но удивлению ее не было границ. И она тут же решила стать наперсницей молодой королевы и помочь ей разобраться в интригах, которые плелись при английском дворе.
«Я привязана к своему мужу, – рассуждала эта неглупая женщина, – а он увлекся едва расцветшей красавицей. Что ж, это увлечение пройдет, но я вовсе не хочу вызывать недовольство Уильяма тем, что стану хулить предмет его страсти. Лучше я войду в число приближенных королевы и буду давать ей советы. И она прислушается к ним, я уверена!»
Так и получилось. Алиса, маркиза Суффолк, добилась того, к чему стремилась: не прошло и недели, как королева не могла уже обходиться без нее и даже говорила, что само Небо послало ей такую замечательную подругу. Суффолк не сразу заметил это, а заметив, от всего сердца поблагодарил жену за заботу о юной и неопытной девушке.
Пятого апреля 1445 года в порту Руана Маргарита взошла на борт украшенного разноцветными флагами судна «Кок Джон». Началось ее морское путешествие в Англию. Теперь в ее свите уже не осталось ни одного француза.
Плавание было недолгим, но Маргарита чувствовала себя отвратительно. Она не привыкла к качке и потому шептала ухаживавшей за ней Алисе:
– Лучше бы мне умереть, лучше умереть… Я не вынесу, если корабль опять накренится…
И корабль тут же накренялся, заставляя несчастную страдать еще больше.
Суффолк, меривший шагами уходившую из-под ног палубу, не обращал бы на качку никакого внимания, если бы не тревога за Маргариту. Доблестный маркиз отдал бы все свои сокровища за то, чтобы море успокоилось… или, вдруг подумалось ему, лучше мечтать о другом? О том, чтобы судно начало стремительно погружаться в бездну? Тогда я бы забыл о том, что она – моя королева, и сжал бы ее в объятиях, и приник бы к ее устам поцелуем, а потом мы вместе погибли бы, и морская пучина поглотила бы нашу тайну…
Но плавание закончилось. Маргарита ступила на землю своего королевства.
Впрочем, ступила – это не совсем точно. От слабости она не могла ходить, и ее вынесли на берег на руках и без промедления усадили в портшез. Алиса единственная знала, что недомогание королевы объяснялось не только тяготами морского путешествия, но и подхваченной ею где-то заразной хворью. На груди и плечах девушки выступили красные пятна, и супруги Суффолки (Алиса не стала скрывать от мужа болезнь королевы) решили было, что это чума.
Девушку доставили в монастырь неподалеку от Портсмута, и монахини, строго-настрого предупрежденные Суффолком о необходимости хранить в тайне то, что случилось с юной государыней, принялись выхаживать ее.
Спустя несколько дней, как раз в тот час, когда маркиз принимал у себя в гостинице королевского посланца и рассказывал ему, что Маргарите нездоровится, к нему явилась монахиня. Маркиз вышел к ней и услышал радостное:
– Слава господу, у королевы всего лишь ветряная оспа! Пятна не преобразовались в язвы, а это значит, что через неделю Ее Величество полностью оправится и сможет продолжать путь.
Маркиз, сияя, вернулся к посланцу короля и известил его о том, что недуг отступил.
Наконец-то Генрих VI увидел свою прелестную жену. Это случилось в Саутгемптоне, куда король приехал, чтобы торжественно встретить Маргариту, и где ему пришлось задержаться из-за ее болезни.
Молодые люди очень понравились друг другу. Генрих был покорен красотой Маргариты и тем, что она оказалась даже лучше, чем на портрете, а девушка сразу почувствовала, что сможет подчинить себе этого худого бледного человека с печальным взглядом, исполненным нежности и мечтательности.
Суффолки успели поведать Маргарите о том, какие люди имеют на короля наибольшее влияние. Она, конечно же, знала, что главным ее врагом станет дядюшка Генриха герцог Глочестер, который давно уже мечтает о короне, потому что ближе всех стоит к трону.
Маргарите так не терпелось прибрать к рукам всю власть, что прямо в день своего бракосочетания с королем она допытывалась у леди Суффолк:
– Но если герцог Глочестер так опасен, нельзя ли отправить его в какую-нибудь далекую провинцию или назначить посланником в страну, до которой ехать долго-долго?
– Нет, государыня, – терпеливо объясняла Алиса, понимая, что наивность девушки естественна для ее возраста. – Герцог слишком знатен. Кроме того, король уважает его. Наш повелитель мягкосердечен и снисходителен, особенно если речь идет о его родственниках.
– Но разве вы не говорили мне, что именно герцог Глочестер, этот бездушный злодей, будучи лордом-протектором при малолетнем Генрихе, заточил в монастырь и приказал уморить там голодом мать короля, Екатерину Французскую?! – с горячностью в голосе воскликнула Маргарита.
– Тише, Ваше Величество, – приложила палец к губам Алиса. – Зачем ворошить прошлое? Да, так оно и было, но ведь покойная королева оскорбила герцога тем, что почти сразу же после смерти нашего доброго государя Генриха V увлеклась Оуэном Тюдором. Об этом судачили во всех кабаках, на всех рынках – и лорд-протектор решил вступиться за честь брата.
– Женщина должна иметь право любить того, кто ей по сердцу! – заявила Маргарита, сверкая глазами, и Алиса, не удержавшись, заметила, что невесте в день собственной свадьбы не следует вести такие речи.
– Хотя, разумеется, Ваше Величество говорили о государе… – и Алиса присела в низком реверансе, ожидая ответа.
– Разумеется, – пробормотала пристыженная Маргарита и добавила негромко: – А все же с Глочестером я свое королевство делить не собираюсь!
И когда ей представили герцога – стройного сорокалетнего человека весьма привлекательной наружности, – она повела себя настолько холодно, настолько официально, что Глочестер заметно помрачнел и надменно выпятил подбородок. Все знали, что герцог горд и вспыльчив, и ожидали, что он повернется и уйдет. Ожидала этого и Маргарита, желавшая побольнее задеть ненавистного ей вельможу и вынудить его совершить такой промах, за который можно было бы жестоко покарать его. Но Глочестер не собирался в открытую ссориться с молодой королевой. Он почтительно преклонил колено, приложился губами к белоснежной руке Маргариты и сказал, поднявшись:
– Замечательно, что бог наградил Англию такой красивой государыней. Можно только позавидовать нашему королю, обладающему столь великолепным сокровищем.
И герцог улыбнулся.
– Многие завидуют королям, – отрезала не привыкшая лазить за словом в карман Маргарита, – но горе тем, кого эта зависть толкает на преступление.
И королева отошла от разъяренного Глочестера, который едва сдерживался, чтобы не надавать пощечин этой девчонке, вздумавшей бросить ему вызов.
Зато с другим дядюшкой короля – кардиналом Винчестерским – Маргарита была более чем любезна. Она наговорила ему столько лестных слов, что старик (герцогу не так давно исполнилось семьдесят восемь лет) стал от смущения и удовольствия пунцовым, как его облачение.
После венчания молодые супруги провели несколько упоительных дней и ночей в Тишфилдском аббатстве. Король много и охотно говорил супруге о своей любви, и Маргарита постепенно привыкала к тому, что она – всесильная властительница обширных земель. Генрих уверял, будто посвятит ее во все государственные дела, ибо они навевают на него тоску, а Маргарита поможет ему справиться с ней.
– Вы так разумны, моя маленькая женушка, – шептал Генрих, глядя в ее бездонные глаза, – я знаю: вы спасете меня от врагов. Я не хочу править, я устал, но долг повелевает мне заботиться о подданных. Так поддержите же меня своей любовью и преданностью.
И Маргарита с готовностью обещала это мужу. Она твердо решила сразу показать тем, кто пытается диктовать королю свою волю, что отныне все пойдет иначе, что она не допустит посягательств на корону английских монархов.
Двадцать восьмого мая состоялся торжественный въезд новобрачных в Лондон. Столица принарядилась. Всюду виднелись яркие разноцветные полотнища флагов и – маргаритки. Венки и гирлянды из этих маленьких, но таких привлекательных цветов украшали все до единой городские статуи, порталы домов, конские сбруи. Женщины воткнули маргаритки в волосы и прикололи к корсажам, мужчины прикрепили их к тульям шляп.
На площадях стояли огромные бочки с пивом, откуда каждый черпал себе сколько пожелает.
– Как они любят вас, моя госпожа! – восторженно прошептал Генрих и ласково взглянул на свою красавицу жену.
Маргарита кивала горожанам, разбрасывала мелкие монеты, доставая их из прицепленного к поясу большого кошеля, улыбалась, видя, с каким восторгом таращится на нее малыш, посаженный отцом на плечи… Однако же она понимала, что встреча получилась не совсем такой, на какую могла бы рассчитывать молодая супруга обожаемого народом монарха.
А Генриха действительно боготворили. Ему без устали кричали «Славься!» и «Владей нами!» – но долетали до слуха юной француженки и другие восклицания.
– Помни об отце! – крикнул какой-то человек, по виду дворянин. – Отомсти французам за нашего храброго Гарри!
Стража кинулась в толпу, повинуясь гневному приказу короля, однако крикуна и след простыл, а лондонцы расступались перед солдатами очень неохотно. Они явно не желали, чтобы незнакомца нашли и арестовали за возмущение общественного спокойствия.
– Но ведь ваш батюшка скончался от желудочных колик, – сказала Маргарита мужу, едва они оказались в своих апартаментах. – Отчего же вас призывают отомстить за его смерть?
Генрих, утомленный долгой поездкой верхом, сел на стул с неудобной прямой спинкой (Маргарита покосилась на него недовольно: к чему держать такую мебель, когда есть кресла с мягкими сиденьями или на худой конец табуреты, обтянутые парчой?) и кивнул слуге. Тот, встав на колени, принялся ловко расстегивать цепочки, с помощью коих подтягивались к икрам на удивление длинные, в два раза длиннее, чем подошвы, носки модных государевых башмаков. Когда наконец на ногах короля оказались удобные домашние туфли, он вздохнул с облегчением, отослал лакеев и пажей прочь и с легким упреком в голосе обратился к жене:
– Не надо впредь обсуждать прилюдно наши семейные дела, дорогая! Что же до моего отца, то вы знаете, надеюсь, сколь неожиданно он покинул этот мир. Это произошло вскоре после битвы при Азенкуре, в которой Англия одержала блистательную победу… ну-ну, не хмурьтесь, ведь вы теперь англичанка и не должны сожалеть о разгроме французов… Итак, батюшка скончался в Венсене, и тогда поговаривали о том, что его отравили. Я, правда, надеялся, что эти прискорбные слухи навсегда ушли в прошлое, но, как видите, народ ничего не желает забывать.
– Но я же не виновна в гибели вашего отца, Генрих! – проговорила Маргарита, глотая слезы обиды. – А этот человек сегодня… тот, что призывал к мести… смотрел на меня, как на убийцу!
– Не преувеличивайте, – улыбнулся король, но улыбка у него вышла печальная.
Маркиз Суффолк, которому Маргарита пожаловалась на недостаточно теплый прием, оказанный ей лондонцами, утешил государыню и, кипя от возмущения, отправился к кардиналу Винчестерскому.
– Нрав толпы изменчив, – ответил старик, выслушав сетования маркиза. – И нам надо пользоваться этим… в подражание Глочестеру.
– Значит, милорд, – уточнил дотошный Суффолк, – вы полагаете, что это дело рук вашего племянника?
– Вне всяких сомнений, – кивнул герцог. – К сожалению, государыня обошлась с Глочестером слишком сурово, а он не забывает оскорблений.
– Она же королева! Если она так разговаривала с герцогом, значит, он это заслужил, и у него нет никакого права обижаться! – сказал Суффолк убежденно.
Кардинал внимательно поглядел на влюбленного вельможу и покачал головой.
– Вот что, милорд, – мягко проговорил он, – я давно уже собирался предупредить вас. Нужно быть осторожнее. Служить королеве верой и правдой – это наш долг, но вы выполняете его слишком рьяно. Остерегитесь!
Суффолк не посмел оспорить слова кардинала. Он сказал только, что его жена, маркиза Суффолк, приближенная королевы, так что, мол, вполне естественно, что он тоже часто бывает в обществе Ее Величества.
– Ваша жена, и это всем известно, не знает, что такое ревность, – возразил кардинал. – Но я не могу ручаться за Его Величество. И помните, что королеву и так не слишком жалуют на ее новой родине. Желая помочь ей, вы можете невольно подтолкнуть ее к пропасти.
Через два дня Маргарита была коронована в Вестминстере. Горделиво выпрямившись, облаченная в пурпурную мантию с горностаевой оторочкой, она села на трон, дабы принять поздравления и заверения в преданности. Первые лорды государства по очереди подходили к ней и, опустившись на одно колено, протягивали в знак вассальной верности свой меч – рукояткой вперед. Для каждого из них нашлись у королевы слова благодарности – даже для ненавистного герцога Глочестера. И только маркиз Суффолк не удостоился ласкового слова монархини. Но зато она одарила его таким взглядом, что он почувствовал себя счастливейшим из смертных.
К сожалению, взгляд этот заметили многие, и придворные понимающе хмыкали и смотрели на молодого короля с состраданием.
…Лондонцы так и не полюбили свою повелительницу. Она оставалась для них француженкой, хищной и алчной обольстительницей, сумевшей вкрасться в доверие к простодушному доброму Генриху. Герцог Глочестер мог торжествовать победу: его агенты действовали столь успешно, что не было в Лондоне ни одного трактира, ни одной лавки, где бы не бранили королеву Маргариту.
– Она разорила нашу страну, – говорил простой народ. – Ее платья стоят столько, что на эти деньги можно было бы накормить целую армию.
– Она жадна до удовольствий и похотлива, – вторили простолюдинам некоторые аристократы. – Она обманывает нашего короля. Если француженка понесет, то не будет никакой уверенности, что ребенок этот – законный отпрыск, а не бастард.
А уж когда не слишком искусный дипломат Карл VII отправил в Лондон кардинала де Бурбона, наказав ему во исполнение брачного контракта потребовать для Франции графство Мэн, в Лондоне начался настоящий бунт, искусно разжигаемый коварным Глочестером.
– Нужно держать слово, – в один голос твердили королю герцог Бофор и Суффолк. – Мы не можем ссориться с Францией.
– Но графство Мэн стоило нам в свое время множества убитых, – слабо сопротивлялся Генрих, которого испугало недовольство лондонцев. – Мне жалко отдавать его.
– Если Ваше Величество поддастся на уговоры Глочестера, – заявил кардинал, – новая война с Францией неизбежна!
– Нет-нет, только не война! – вскинул в ужасе руки миролюбивый Генрих. – Хорошо, я согласен. Графство Мэн переходит к французам.
Но Глочестер не унимался. Он надеялся завоевать для Англии славу на поле битвы и, заслужив всеобщее восхищение и благодарность, сместить слабовольного племянника и занять трон. Вот почему Суффолк, ратовавший за мир и пользовавшийся расположением королевы, стал его заклятым врагом.
Однажды на маркиза было совершено покушение. К счастью, этот закаленный в боях воин был ловок и силен, так что убийцы просчитались. Их оказалось слишком мало, и четверо из пяти остались лежать на грязной лондонской мостовой.
– Мой господин, – простонал пятый, с трудом добравшись до дворца Глочестера, – это не человек, а сам черт, явившийся из преисподней. Джонни ударил его кинжалом, так что через камзол у него проступила кровь, но он только слегка поморщился и тут же воткнул в бедолагу меч. А еще двоим он свернул шеи – как кухарка цыплятам… А…
– Замолчи! – приказал герцог. – Возьми деньги и убирайся отсюда. Впрочем… – Глочестер внимательно взглянул на незадачливого убийцу. – Где вы напали на этого дворянина?
– На набережной, – был ответ. – Мы долго ждали его и замерзли. Хорошо, что с ним были факельщики, а то в темноте мы, пожалуй, и не признали бы этого проклятого Суффолка.
– Вот как? – протянул герцог. – Значит, вы видели его, а он – вас?
– Ну да, – кивнул простак. – Я же говорю – факелы горели…
– Ладно, ступай, – велел герцог и прошептал вслед уходящему: – Экий глупец! Ведь мог соврать, и я бы тогда сохранил ему жизнь… чтобы потом оправдываться в Тауэре и уверять, что меня оболгали и что я и не думал насылать убийц на Суффолка.
Герцог был прав. Маргарита, возмущенная случившимся, потребовала-таки от короля позволения заключить Глочестера в Тауэр.
– Маркиз разглядел тех, кто напал на него, – сказала она мужу. – Это были люди Глочестера.
– И милорд Суффолк мог бы узнать их? – поинтересовался Генрих.
– Конечно! – отозвалась королева.
– Что ж, пускай преступников ищут и допросят с пристрастием, – пожал плечами государь, с недавних пор не слишком приветливый с маркизом. – Если они обвинят моего дядю, я накажу его.
Но злоумышленников, разумеется, не нашли – Глочестер позаботился об этом. Суффолк же не особенно настаивал на разбирательстве, ибо ему не хотелось, чтобы арестованные еще раз – но теперь в присутствии судей и палачей – повторили то, что выкрикивали в ночь покушения на него:
– Любимчик королевы! Бей французского прихвостня! Позор предателю Англии!
Маргарита все больше сближалась с Суффолком – не ссорясь при этом ни с его женой, ни со своим супругом, к которому она относилась с материнской нежностью.
– Мне стало трудно беседовать с королем, – поверяла она возлюбленному свои беды. – Он часто замолкает и глядит в одну точку… или уходит молиться в часовню и не появляется даже к обеду… А потом я слышу осуждающие разговоры: мол, почему королева, а не ее венценосный супруг принимает иноземных посланников. Да что же я могу поделать, коли он запирает за собой двери часовни и не отзывается на мой стук?
– Его дед, покойный король Франции Карл VI, был безумен, – объяснил маркиз. – Будьте осторожнее, моя повелительница! Некоторые сумасшедшие впадают в буйство.
– Тсс! – прошептала Маргарита. – Никто не должен знать о приступах, мучающих иногда короля. А то Глочестер объявит его недееспособным, а меня сошлет в далекий монастырь, где я обязательно умру.
Читать бесплатно другие книги:
