Осьминог Григорян Анаит

– После этого я решил уехать из Фукуоки и перебраться в какую-нибудь тихую провинцию. – Кисё протянул руку к очередному печенью. – Простите меня, когда я вижу сладкое, никак не могу удержаться.

– Конечно, не стесняйтесь, Камата-сан. – Она улыбнулась, но выражение ее лица оставалось обеспокоенным.

Когда они вышли на улицу, Александр едва снова не набросился на Кисё:

– И зачем вы все это только что наплели?!

– Я? Наплел? О чем это вы, Арэкусандору-сан? – Поинтересовался Кисё настолько безмятежно-невинным тоном, что Александру захотелось еще раз его ударить. «Да чтоб вас!» – вместо этого он развернулся и зашагал прочь.

– Арэкусандору-сан! – Окликнул его Кисё.

Александр не стал оборачиваться.

– Арэкусандору-сан, послушайте меня!

– Идите к черту! – По-русски крикнул в ответ Александр и ускорил шаг.

– Арэкусандору-сан, вы забыли в святилище Хатимана свой зонт! Мацуи-сан расстроится, если вы его потеряете! И обязательно заходите на днях в «Тако»! Не обижайтесь, пожалуйста, Арэкусандору-сан!

Его последнюю фразу Александр едва расслышал из-за налетевшего резкого порыва ветра.

По пути домой он несколько раз сворачивал не на те улицы и окончательно промок: у него было ощущение, что насквозь вымокла не только одежда, но и каким-то образом он сам; ноги онемели от холода, голова кружилась. В конце концов он, сам не зная как, оказался перед домом Мацуи-сан. Когда он открыл дверь, Изуми, возившаяся на кухне, выглянула в прихожую. Увидев своего постояльца, она тихо охнула и всплеснула руками:

– Арэкусандору-сан, что с вами случилось? Вы встретились с они?!

– Что?.. – Растерялся Александр.

Изуми уже подбежала и осматривала его, боясь к нему прикоснуться.

– У вас на одежде кровь! И рука разбита! И вы весь мокрый! Весь, весь мокрый!

– Не волнуйтесь, пожалуйста, я в порядке…

Изуми уже справилась с первым потрясением и тащила его в ванную, не переставая тараторить:

– Может быть, у молодежи это и считается в порядке, вы уж простите меня, старую женщину, но в мое время было не принято возвращаться с прогулки в таком виде! Я ведь дала вам зонт! Где он, кстати?

Александр почувствовал укол совести: он ведь назло Кисё не стал возвращаться в святилище Хатимана. Глупо получилось.

– Ну-ка… – Изуми буквально втолкнула его в тесную ванную. – Снимайте все это скорее, нельзя оставаться в мокром… – Не договорив, она сама принялась расстегивать его куртку и пуговицы рубашки. – Господи, да как же это вы умудрились… насквозь весь мокрый, как будто… – Она не догоорила и всхлипнула.

Александр схватил женщину за плечи, притянул к себе, наклонился – Изуми была ниже его больше чем на голову – и крепко поцеловал. Та глубоко вдохнула и схватилась рукой за край раковины. Ее темные, как у всех японок, глаза были широко распахнуты. Александр прижался губами к ее лбу, который неожиданно показался ему очень холодным, и принялся покрывать поцелуями ее запрокинутое вверх лицо и мягкий изгиб шеи. Изуми не сопротивлялась, только коротко то ли вздыхала, то ли всхлипывала, и все не отпускала раковину, боясь потерять равновесие. Александр почувствовал, что его головокружение усиливается и ноги сами собой подгибаются в коленях.

– Мацуи-сан… – Пробормотал он, пытаясь крепче ухватиться за ее плечи. – Мацуи-сан…

На глаза его стремительно наползла темная пелена, и он рухнул на дощатый пол. Где-то очень далеко Изуми испуганно вскрикнула.

Когда Александр открыл глаза, он лежал в кровати, раздетый догола и укрытый до подбородка одеялом. В ногах было тепло – видимо, хозяйка положила туда грелку. Сама она сидела рядом на стуле, опустив голову и сложив руки на коленях, и как будто дремала. Выбившаяся из прически прядь темных волос, упавшая на лицо, едва заметно колыхалась от ее дыхания.

– Мацуи-сан… – Тихо позвал Александр.

– А? – Она вздрогнула и подняла голову.

– Уже вечер, Мацуи-сан? Долго я так?

– Долго… – Неопределенно отозвалась Изуми. – Да вы три дня пролежали в лихорадке, я уж и врача вам вызвала, так он пришел, посмотрел вас и сказал, что это вы, должно быть, замерзли и подцепили сильную простуду, и напрописывал всяких порошков, – я вам все эти три дня давала лекарство, неужто и этого не помните?

Александр с трудом покачал головой. Он помнил только, что все это время в беспамятстве, показавшееся ему таким коротким, его мучил озноб, от которого невозможно было никуда спрятаться, но теперь ему вспомнились еще и теплые женские руки, гладившие его по лицу, поправлявшие одеяло и с усилием приподнимавшие его и заставлявшие проглотить то ложку горячего супа, то что-то горькое и жгучее на вкус – он отворачивался, лекарство стекало по подбородку, и женщина молча стирала пролитое салфеткой.

– Ох, и перепугалась же я, когда вы упали! Побежала в лавку к Исиде[84], хорошо, он на месте был и трезвый, пришел, помог мне вас в кровать перенести. Не обошлось, конечно, без его глупых шуточек, будет теперь болтать по всему острову, что старая Изуми совсем из ума выжила, пристала к молодому иностранцу в ванной, а тот возьми и упади в обморок от страха…

– Мацуи-сан…

– …по всей Химакадзиме понесет, я этого Исиду знаю, – продолжала Изуми. – Как выпьет, так и начнет трепаться с каждым, кто к нему в лавку заглянет: продаст человеку ломаный венчик для маття или расколотую плошку, а в придачу наврет с три короба. А сам-то, когда мой Рику утонул, мне проходу не давал: то ущипнет, то за руку поймает, а однажды зашел без спросу в сад, спрятался за персиковым деревом – додумался, а как я поближе подошла, выскочил и рванул на мне блузку – пуговицы по всему саду разлетелись. Мне эту блузку Рику на первую нашу годовщину подарил, в ней уже можно было только в саду работать, а все равно жалко… рванул на мне блузку и схватил за грудь, но я закричала, он испугался, что соседи услышат, и удрал через забор. Старый дурак – а туда же. Теперь пойдет болтать, что вы мою грудь только увидели, да так сразу без чувств и упали на пол.

– Мацуи-сан, что вы такое говорите… никакая вы не старая. – Александр удивился тому, как плохо слушались его пересохшие губы и распухший от лихорадки язык. – И грудь у вас очень красивая, правда…

Изуми отвернулась от него и не ответила. Сейчас, сидевшая к нему вполоборота с опущенными плечами и склоненной головой, она действительно казалась старше своих лет.

– Простите, что я зонт ваш потерял. Забыл его в святилище Хатимана.

– А, зонт… – Тихо проговорила Изуми. – Насчет зонта не беспокойтесь, его позавчера принес ваш приятель.

– Мой… приятель?

– Ну да, официант из «Тако», красавчик такой – ему бы не в нашем захолустье за барной стойкой, а на телевидении работать. Он ведь ваш приятель?

– Ну… можно и так сказать.

– Красивый молодой человек, – повторила Изуми. – В «Тако» работает одна девушка, сама не то чтобы красавица, а младший брат у нее учится в Нагоя и поет в какой-то группе, сам неплохо зарабатывает и ей присылает, чтобы она тоже могла пойти учиться. Я его совсем еще мальчиком помню, до того, как он уехал в Нагоя, он тогда пухленький был и в смешных круглых очках, а не так давно приезжал – такой стал красавчик, у него в Нагоя, наверное, уже полно поклонниц. Говорил, фамилия у него для рок-звезды слишком обычная – Кобаяси[85], прямо как из японско-английского разговорника, так что пришлось взять сценический псевдоним, а какой, я и не запомнила.

– Вот как…

– Да, такие старые дуры, как я, всегда обращают внимание на молодых людей, – грустно улыбнулась Изуми. – У вас небось в горле пересохло, Арэкусандору-сан. Подождите немного.

Изуми ушла на кухню и спустя некоторое время вернулась с чашкой дымящегося сё: гаю[86].

– Вот. Специально ведь вчера за свежим имбирем ходила, не верю я в этот порошок, который в аптеках продается: они туда больше крахмала сыплют, чем имбиря, да и имбирь у них сушеный, а от крахмала и сухой травы какой толк, сами подумайте?

Александр сделал пару глотков напитка и закашлялся: имбиря и сахара Изуми не пожалела, и сё: гаю получился у нее одновременно жгучим и сладким, как патока.

– Так вы, значит, ходили к синтоистскому святилищу на западном побережье?

Александр кивнул. Голова была тяжелой и гудела, как с похмелья, но от сё: гаю в груди разлилось приятное тепло.

– Да-да, я хорошо его знаю. Там стоит старенький Хатиман, его привезли на Химакадзиму с какого-то из соседних островов. Его родной храм был разрушен землетрясением, а статуя уцелела, и один из рыбаков с Химакадзимы, помогавший разбирать завалы, выпросил ее для нашего храма. Говорят, вскоре после этого потерялись двое маленьких детей, мальчик и девочка, – видимо, заигрались на побережье, детям много ли нужно, чтобы заблудиться. Когда их хватились и стали искать по всему острову, начало темнеть и полил дождь, и уже предполагали самое худшее – что дети упали в овраг или утонули в море. Но среди ночи кто-то вдруг позвонил в дверь полицейского участка, а когда дежурный открыл, то увидел монаха в треугольной тростниковой шляпе, державшего за руки обоих потерявшихся детей. Дежурный, конечно, очень удивился, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, монах низко поклонился, развернулся и был таков, а на следующее утро, говорят, заметили, что босые ноги статуи перемазаны засохшей грязью. Его, конечно, отмыли, сшили ему из парусины новенькие дзика-таби[87] и повязали красный фартучек. Когда я была школьницей, у Хатимана всегда стояли в каменной вазе свежие цветы и лежали на подставке монетки – мы, дети, иногда таскали их, чтобы купить в магазине какую-нибудь мелочь, но на следующий день всегда возвращали, чтобы Хатиман на нас не обиделся.

– Вот как… – Он сел в кровати, взял из рук Изуми чашку и сделал еще пару глотков горячего напитка. – Кисё бы понравилась эта история.

– Милый такой молодой человек, – сказала Изуми. – Очень за вас беспокоился, спрашивал, не нужна ли какая-нибудь помощь.

– Так вы с ним не знакомы?

– Впервые в жизни его видела, – удивилась Изуми. – Откуда же мне быть с ним знакомой? Он ведь недавно на Химакадзиме, приехал то ли из Сакаи, то ли из Касихары, это мне старик Фурукава говорил, а у него с географией плохо, как у тех лягушек из Осаки и Киото, которые ходили друг к другу в гости, да только каждая заплутала и пришла в гости к себе домой[88].

Александр прикрыл глаза. В сумраке колыхались синеватые тени, похожие на накатывающиеся на берег волны.

– Фурукава в свое время был с моим Рику очень дружен, часто брал у него свежую рыбу для ресторана и в гости к нам захаживал чуть не каждую неделю. Он, конечно, еще тот матерщинник и при женщине не постесняется отпустить какую-нибудь грубость, но человек неплохой, не то что этот Исида. И жена у него приятная женщина, вот спроси ее, что она в Фурукаве нашла: и старше ее больше чем на десять лет, и не красавец, и плешивый, и рыбой у него от рук воняет – тут уж мой, не мой, а если крутишься с утра до вечера на кухне, то запах въедается намертво. Так вот, недели две или три тому назад я Фурукаву встретила в овощной лавке, разговорились мы с ним – у двух людей с общим прошлым всегда ведь есть о чем поговорить, и он рассказал мне про вашего приятеля, только, помню, тот Фурукаве не очень понравился.

– Не понравился? Почему?

– Ох, зря я это сказала… – Смутилась Изуми. – Ничего особенного, такая глупость, что я и сама ничего не поняла.

– Мацуи-сан, расскажите, пожалуйста, – попросил Александр.

– Да что тут рассказывать. Фурукава сказал, что в какой-то из дней выловили здоровенного осьминога, больше двенадцати килограммов весом. Ну, он, конечно, не мог мимо такого пройти, где еще и подавать-то такого красавца, как не в «Тако». Купил он этого осьминога и запустил его в аквариум, а вечером того же дня, когда собирался уходить, увидел этого нового официанта: свет в зале, по словам Фурукавы, уже был выключен, только над аквариумом еще горели лампы, и парень этот там стоял, руку положив на стекло, и что-то говорил вполголоса. Ну, Фурукава не выдержал, тихонько подошел и подслушал.

– И?..

– Да что там… – Изуми вконец застеснялась. – Сказать-то смешно. Этот ваш приятель с осьминогом разговаривал, мол, уважаемый господин осьминог, вы уж потрудитесь побеседовать там со своими и упросите их, пожалуйста, пойти мне навстречу в удовлетворении моей скромной просьбы. А какая такая просьба – бог его знает, этого Фурукава уже не расслышал. Вот только он сказал, осьминог-то с той стороны подплыл и будто бы парня внимательно слушал, и щупальцем своим через стекло дотрагивался до его ладони. Если бы это не Фурукава был, я бы вам и рассказывать не стала, но он ведь даже в малости приврать не умеет, его фантазии хватит только на то, чтобы разложить каким-нибудь новым способом кусочки сашими. Помню, когда он за своей женой ухаживал, он ей делал сашими из фугу и выкладывал на тарелке в виде хризантем и журавлей с расправленными крыльями, очень выходило красиво. Так вот, на следующее утро, когда Фурукавы еще в ресторане не было, приятель ваш осьминога-то из аквариума вытащил, отнес его в ведре к морю и отпустил, даже похвастаться ни перед кем не успели. А когда Фурукава хотел его за это отругать, тот, говорит, так на него посмотрел, что старик даже струхнул немного – ну уж этого он мне не сказал, признается он, как же, что мальчишки испугался, на которого нашла блажь разговаривать с бессловесными рыбинами! Правда, стоимость осьминога новенький возместил, так что Фурукава на него не в обиде, вот только, говорит, все равно это странно – выбросить в море такое сокровище! Фурукава-то уже придумал, как он его приготовит, да размечтался, как его стряпню будут нахваливать посетители.

– Понятно. – Александр улыбнулся, но на душе у него от рассказа Изуми было как-то неспокойно, да и понятно, по правде, тоже совсем не было.

– Но я ничего такого странного за вашим другом не заметила, – добавила женщина. – Приятный юноша, вежливый, принес в подарок упаковку соленого рисового печенья с креветками, мой Рику такое всегда к пиву покупал. Порасспрашивал про мою жизнь – все в рамках приличия, выпил чашку зеленого чая и обещал еще зайти – вас проведать. Я-то думаю, нет ничего странного в том, что он осьминога этого выпустил, у молодых людей всегда в головах какие-нибудь идеи. Пожалел он, может быть, осьминога, да и все тут, а грубиян Фурукава уже на него и вызверился, мол, ненормальный. Он-то сам сколько раз говорил, что его кот Куро[89] – все равно что человек, и разговаривает с ним, как с человеком, а все потому, что этот кот похож на своего хозяина – такой же плешивый и облезлый, и характер у него такой же поганый. К тому же каждую весну он метит в соседских огородах дайкон[90], как только тот из земли покажется. Я это все Фурукаве так прямо и сказала, а он, мол, так это кот, кот животное земное, оно испокон века бок о бок с людьми живет, а что дайкон метит – так это в его природе, что с него взять. А осьминог, мол, скользкий моллюск, о чем таком задушевном можно с ним беседы беседовать. Разве же ему что-нибудь после этого втолкуешь…

– Да, действительно, – согласился Александр, не открывая глаз. Несмотря на то что он три дня провел в беспамятстве, его снова тянуло в сон. – Фурукава-сан – на редкость упрямый человек.

– Вы поспите теперь. – Изуми поправила его одеяло. – Врач сказал, вы как в себя придете, вам нужно будет хорошенько выспаться, и проснетесь уже здоровым.

– Спасибо вам, Мацуи-сан… – Он хотел добавить что-нибудь еще, но провалился в забытье, как в тяжелую морскую воду.

Проснулся Александр действительно почти выздоровевшим, только горло еще немного саднило и во всем теле ощущалась разлитая по мышцам слабость – как будто он долго занимался тяжелой физической работой. На улице, как и прежде, шуршал дождь; время от времени порывы ветра ударялись в окна, бросая в них пригоршни воды. Ему представилась центральная станция Нагоя со странной скульптурой на площади: спирально закрученная стальная конструкция с широким основанием и острым шпилем, похожая то ли на завиток крема на гигантском торте, то ли на перевернутую канцелярскую кнопку величиной с дом. Как-то раз он спросил у Такизавы[91] из отдела финансового мониторинга, что символизирует эта штука, и Такизава, у которого вместо финансового мониторинга на уме были в основном хорошенькие девушки и в особенности – секретарь его начальника господина Симабукуро – Каваками Ёрико[92], пошутил, что это женские волосы, когда прихорашивающаяся красотка утром намажет их гелем и ловко закрутит пальцами, чтобы к выходу из дома у нее были кудряшки. «Это символ стремления женщин к красоте, – уверенным тоном сообщил Такизава. – Он напоминает всем нашим женщинам, что утром нужно встать на час раньше, чтобы привести себя в порядок, а мужчинам – о том, на что идут женщины, чтобы им нравиться». Александр представил, как в этот самый момент по стальному шпилю стекают дождевые ручейки, и влага уходит в окружающий скульптуру круглый газон, и по мокрому асфальту кольцевого перекрестка едут одна за другой блестящие от дождя машины. Люди с раскрытыми зонтами спешат по своим делам. Возле подземного перехода, ведущего в нагойское метро, прощаются парень с девушкой – шутник Такизава с госпожой Каваками – и все никак не могут попрощаться: уже сказали друг другу по несколько раз и «оцукарэ сама», и «мата асита»[93], и американское «бай-бай», и помахали друг другу рукой вместо того, чтобы поклониться, и он уже даже спустился на пару ступеней по лестнице, но снова вернулся, взял ее за руку, – так они и стоят, взявшись за руки, а Такизава еще и глупо улыбаясь, среди шума дождя, суетливой толпы и мелодичных трелей светофоров. Снова захотелось туда, в мегаполис, наполненный жизнью и повседневными заботами. С кухни доносился приглушенный звук телевизора: за готовкой Изуми любила смотреть популярные ток-шоу. Александр с трудом сполз с кровати: его одежда, выстиранная, поглаженная и заботливо сложенная, лежала на стуле: Изуми зачем-то даже положила сверху его галстук, который он с приезда на Химакадзиму ни разу не надевал.

– Я пойду прогуляюсь, Мацуи-сан! – Громко, чтобы перекричать телевизор, сообщил Александр, заглянув на кухню.

– А? – Изуми, сидя за столом нарезавшая на доске овощи, вздрогнула от неожиданности. На экране Такэси Китано[94] в красном кимоно и с цветастым веером в руке интервьюировал незнакомую Александру актрису; актриса смущалась, то и дело прикрывала лицо ладонями, в зале смеялись.

– Ужин мне, пожалуйста, не готовьте, – добавил Александр. – Я зайду в «Тако».

– Дождь так и льет, – отозвалась Изуми. – Да и вы еще не здоровы. Посидели бы лучше дома, смешная программа… – Она кивнула на телевизор. – Китано-сан на моего Рику чем-то похож. Его ведь и в России хорошо знают, верно?

– Да, очень хорошо знают… Мацуи-сан, я думаю, может, съезжу на днях в Нагоя.

Изуми сидела к нему спиной, и он не мог видеть выражения ее лица, но тотчас пожалел, что не придумал, как сказать это поаккуратнее.

– Уедете? – Тихо спросила Изуми.

– Только на несколько дней. Если можно, я сохраню за собой комнату?

– Конечно. – Ее голос был едва различим на фоне разговора Китано и актрисы (та показалась Александру чем-то похожей на Томоко). – Вы же все равно внесли плату вперед, поэтому не беспокойтесь, пожалуйста, никому больше я комнату не сдам. Только оставьте мне номер вашего счета, чтобы я могла возвратить депозит.

– Возвратить депозит? – Удивился Александр.

– Вы же сняли у меня комнату. – Она отложила нож и обернулась к нему: – Сами сказали, что не хотите останавливаться в гостинице и собираетесь жить не меньше месяца.

Александр молчал, не зная, что на это ответить. Обычно хозяева не спешили возвращать депозит: Такизава как-то, смеясь, рассказывал ему, что в один из отпусков решил снять комнату в сельской местности, чтобы быть поближе к природе, так когда он выезжал, хозяйка заперлась у себя и выключила свет и телевизор, чтобы он подумал, будто бы ее нет дома, и махнул рукой на депозит.

– Плату до конца месяца я не смогу вам возвратить, если буду держать комнату. – Изуми снова отвернулась и застучала ножом по доске. – Но депозит должна буду вернуть, если вы… – Она остановилась и ссыпала нарезанные овощи – ярко-оранжевые кусочки моркови и темно-фиолетовые баклажанов – в миску, – …если вы решите не возвращаться.

– Хорошо. Спасибо вам большое, Мацуи-сан.

Александр подождал еще немного в дверном проеме, но хозяйка молча принялась дальше нарезать овощи, тихонько постукивая ножом по доске, и он вышел.

В «Тако» было непривычно много народа, но несколько мест у барной стойки пустовали, поэтому Александр пристроился с краю, возле здоровенного холодильника, от которого исходили волны тепла и слабое электрическое гудение, и окинул рассеянным взглядом привычную обстановку. Пузатый Хотэй[95], поднявший вверх обе руки и похожий на гигантскую нэцке, стоял в углу, окруженный несколькими статуэтками поменьше и кувшинами-ловушками для осьминогов, обросшими крупными морскими желудями – фудзицубо. Кисё как-то сказал, что Хотэя задвинули в угол, потому что китайские туристы, путая его с Буддой Шакьямуни, слишком любили фотографироваться с ним в обнимку и уже кое-где заметно его поцарапали, так что Фурукаве-сану пришлось, ругаясь на чем свет стоит, красить живот Хотэя темно-красной лаковой краской. Натертые до блеска прямоугольные деревянные столы, отделенные от проходов прозрачными ширмами, чтобы посетители случайно не задевали друг друга. Тихо потрескивающий керосиновый обогреватель, поставленный на перевернутый пластиковый поддон. Развешанные на стенах картины в простых рамках – по большей части с изображениями морских волн и островов, но на одной из них – мужчина в больших роговых очках, зеленой кофте и синей шляпе рыбака – должно быть, первый хозяин «Тако», а на другой – надпись легко читаемой скорописью: «камень, скатившийся вниз, знает, сколь глубоко море и сколь бездонна любовь»[96]. Странный афоризм для места, где едят рыбу и моллюсков. На холодильнике рядом с подвешенной к потолку круглой пластиковой рыбой-фугу среди высоких бутылок из-под сакэ и вина сидела большая белая с черными пятнами манэки-нэко[97]: из-за кривовато нарисованных глаз казалось, что она смотрит не прямо перед собой, а вниз, на посетителей. Ее поднятая левая лапа мерно раскачивалась.

– А, Арэкусандору-сан, здравствуйте! Рад, что вы поправились! – Кисё поставил перед Александром чашку маття и положил теплое полотенце для рук. Синяки на его лице потемнели и были желто-фиолетового цвета, но губа уже практически зажила.

– Добрый вечер, Кисё. Как вы себя чувствуете?

– Окагэсама дэ, гэнки дэс[98]. – Скороговоркой отозвался Кисё и слегка поклонился.

– Эй, Камата! – Крикнула ярко накрашенная девушка, сидевшая за барной стойкой чуть поодаль. – Ты еще и по-иностранному говоришь?! Какой ты образованный! Хэлло-у! Хау ар юу? – Она помахала рукой, и Александр понял, что она сильно пьяна. Рядом сидела ее подруга, опиравшаяся на стойку локтями и уныло смотревшая остекленевшим взглядом в почти пустой бокал с пивом. – Хелло-у! Э-эй, ты что, не слышишь меня?

– Я немного говорю по-японски, – сказал Александр.

Его ответ вызвал у девушки взрыв смеха, и она толкнула в бок свою апатичную соседку.

– Э-эй, Камата, налей-ка ей еще, она сейчас вырубится.

Когда Кисё подошел к ним с бутылкой «Кирина»[99], девушка подалась вперед и схватила его за рукав:

– Э-эй, это же нон-арукоору…

– Вашей подруге больше не стоит сегодня пить, Араи-сан[100]. С ней может случиться несчастье.

Девушка внимательно посмотрела на него, не выпуская из пальцев его рукав.

– Ну ла-адно, но я не буду платить за безалгокольную дрянь, и она, – она кивнула на свою подругу, – тоже не будет. Нет градусов – нет денег, так вот.

Кисё невозмутимо заменил бокал на чистый и налил в него холодного «Кирина».

– Тогда это за счет заведения.

– Э-эй, – девушка потянула его за рукав сильнее, привстала, перегнулась через стойку и, покачнувшись, обхватила официанта обеими руками. В зале раздались смешки. Кисё не делал никаких попыток освободиться.

– Да ты добрый, Камата. – Она ткнулась лицом в его одежду, оставив на белой рубашке полосы розовой помады. – Я сразу поняла, что ты добрый, хотя в тебе есть что-то зловещее… как мы тогда с тобой на кладбище встретились, помнишь, а?

– Конечно, помню, Араи-сан.

– Слышьте, – она обратилась к другим посетителям. – Он там плакал над чьей-то могилой, прямо слезами заливался. Я думала, там твой родственник похоронен, Камата. – Она слегка встряхнула его. – Но потом посмотрела – фамилия-то была совсем другая, да и помер тот человек лет семьдесят назад, камень весь мхом порос. Вот, думаю, что за блажь такая – плакать над чужой могилой, да еще и тащиться к ней в гору.

– Ну что вы, Араи-сан, кто же станет плакать над чужой могилой, – возразил Кисё.

– Вот и я про то же. А ты, значит, добрый, да… – Ее веселость постепенно, как бывает при опьянении, сменялась унынием. – Слышь, Камата, познакомь меня с этим иностранцем, пусть увезет меня отсюда нахрен. И ее, – она качнулась в сторону подруги, уже равнодушно тянувшей свое «нон-арукоору» пиво, – ее тоже познакомь. Пусть нас обеих нахрен отсюда увезет.

Кисё улыбнулся.

– Э-эй! – Она снова повернулась к Александру. – Амэрика-дзин дэс ка?[101] Уот из йор нэ: му? Я немного говорю по-английски и готовить хорошо умею, могу каждое утро делать тебе тамагояки, это такой японский омлет. – Она отпустила одну руку, чтобы снова помахать Александру, и чуть было не потеряла равновесие, но Кисё вовремя поддержал ее. – Ну чего ты молчишь, как рыба? Меня Кими зовут, пишется как «дерево» и «искренность»[102], вот так, – она попыталась изобразить пальцем в воздухе иероглифы. – А ее – Момоэ, как «персиковая ветвь», пишется охрененно красиво[103]. Она делает таких потешных кукол и всяких зверушек из бумаги и тряпок, настоящее искусство, их иностранцы всегда покупают, брелоки и всякая такая мелочовка так вообще нарасхват идут, особенно этот, синий человечек, весь в каплях дождя, только успевай шить новых, так их быстро расхватывают. У нее, правда, нет одного переднего зуба, она в детстве упала с волнорезов, там, – Кими неопределенно махнула рукой в сторону побережья, – поскользнулась на мокрых водорослях. Но зубной врач поставил ей новый – не отличишь от настоящего!

В зале снова засмеялись.

– Эй, заткнитесь там! – Девушка пьяно помотала головой. – Момоэ – отличная девчонка, она выйдет замуж за этого американца. Слышь, у вас же на Западе есть поговорка, что самая лучшая жена – японская жена, а? Есть или нет? Что ты все молчишь?

– Я не американец, – наконец ответил Александр. – И я не ищу себе жену.

– Аа… – Девушка пренебрежительно фыркнула. – Грубиян! Ну и черт с тобой. Все вы, иностранцы, придурки, ничем не лучше наших японских мужиков. Эй, Камата, а ты женишься на мне?

– Обязательно женюсь. – Кисё наконец освободился от ее объятий и осторожно усадил девушку обратно на стул. – Не обижайтесь на моего друга, пожалуйста. Он немного скромный и просто растерялся.

Она в ответ только грустно покачала головой.

– Ну, ну, не нужно так, Араи-сан. Я заварю для вас кофе, и вам сразу же станет лучше. – Кисё искоса глянул на Александра, как тому показалось, с осуждением. – Вы просто выпили чуть больше, чем следовало.

– Сегодня пятница, – буркнула Кими. – Мы с подругой имеем право отдохнуть по-человечески.

Александр отпил остывшего маття и отвернулся. Периодически было слышно, как Фурукава вытаскивает из аквариума очередную обреченную рыбину; когда рыба была особенно крупной или он примеривался гвоздодёром чуть дольше обычного, чтобы ударить ее, подвыпившие посетители его подбадривали, Фурукава огрызался. Кисё ни на минуту не оставался без дела: принимал заказы, наполнял бокалы пивом и заваривал чай и кофе. С каждым клиентом он успевал перекинуться парой слов: вообще, создавалось впечатление, что он родился и прожил всю жизнь на Химакадзиме, а не приехал сюда всего два или три месяца назад. Александр вздохнул и потер слезившиеся глаза. Изуми была права, ему не стоило выходить сегодня из дома. Он бросил взгляд на Кисё, беседовавшего с молодым рыбаком, присевшим за барную стойку.

– Тунца лучше всего ловить на мелкого кальмара, – рассказывал рыбак. Официант его слушал, как будто ничего интереснее ловли тунца в мире не существовало. – Дедовский способ, но я тебе скажу, лучше еще ничего не придумали, только на кальмара и можно поймать по-настоящему большого тунца. Мой отец поймал однажды такого тунца весом больше трехсот килограммов, так он ушел на Цукидзи[104] за девятьсот тысяч долларов…

– Чего ты врешь, Такахаси?![105] – Возразил кто-то из посетителей. – Никогда твой отец не ловил такого огромного тунца! И если бы у него было девятьсот тысяч долларов – торчал бы ты здесь как дурак со своей младшей сестрой, как же!

– Дурак, говоришь?! – Тут же вспылил Такахаси. – Давай-ка выйдем, я тебе покажу, кто из нас дурак!

– Никогда не видел, как ловят тунца на кальмара, – сказал Кисё, ставя перед молодым человеком стакан с разбавленным виски. – Должно быть, это очень красиво.

– Ну да, – хмуро согласился парень. – Ничего себе, есть на что посмотреть. Мой отец говорил, в ясную ночь фонари на лодках кажутся отражениями звезд, а в пасмурную – самими звездами. Когда я поймаю огромного тунца, наша с сестрой жизнь изменится, а эти все позакрывают свои рты.

– Когда я был маленьким, отец как-то повел меня на рыбный рынок в Осаке, – продолжал Кисё. – Там продавали большого голубого тунца: жабры и чешуя у него переливались, как морская вода на солнце. Я был так им очарован, что, пока продавец не видел, протянул руку, чтобы дотронуться до него, и поранил ладонь о его острый плавник, вот, – официант показал рыбаку свою руку, – с тех пор остался шрам. Только очень храбрый человек решится охотиться на животное, которое даже после смерти может постоять за себя.

– Вот и я о чем говорю. – Парень отхлебнул виски хайбола[106] и взглянул на ладонь Кисё. – Ого, красивый шрам, похож на рыболовный крючок. Не говори девчонкам, что это ты в детстве поранился, придумай для них какую-нибудь историю, они это любят.

Настроение у него, похоже, улучшилось.

Кисё со своей неизменной улыбкой занялся следующим заказом. Александр попросил у него еще одну чашку чая и тарелочку со сладко-солеными снеками, полагавшимися к пиву. Сегодня обслуживать посетителей Кисё помогали две женщины: одна лет сорока, другая совсем молоденькая. Их имен Александр не знал, хотя обеих видел в ресторане уже не в первый раз. Они были друг на друга похожи, и даже в движениях у них было что-то общее, так что Александр решил, что это мать и дочь. К концу дня обе порядком выбились из сил, и в какой-то момент молоденькая, несшая поднос с грязной посудой, запнулась и наверняка бы упала и перебила все плошки и бокалы, если бы Кисё в мгновение ока не подскочил к ней и не подхватил одной рукой поднос, а другой – не придержал бы девушку за плечо. На ее круглом, не очень привлекательном лице вспыхнул румянец.

– Вам нужно отдохнуть, Кобаяси-сан. – Кисё забрал у нее поднос и поставил на свой стол. – Нельзя столько работать.

Она еще больше покраснела и опустила голову, пряча лицо.

– Вам ведь не нужно сейчас так поддерживать брата, как раньше, – продолжал Кисё. – Очень скоро он сам сможет поддержать вас, и вы всей семьей поедете в отпуск на Окинаву.

– А вы, кажется, совсем не устаете, Камата-сан, – отозвалась девушка. – Как будто только что пришли на работу.

Александр подумал, что она права: несмотря на еще не зажившие синяки, Кисё выглядел бодрым и полным сил.

– Эй, не разговаривай с ним! – Кими, задремавшая было над своей чашкой кофе, подняла голову. – Он тебе голову заморочит! Он ведь только делает вид, что такой хороший! Камата, признайся, ты ведь лис? Потому-то ты такой рыжий! Вот я тебя и раскусила!

– Вы скажете тоже… – Кисё улыбнулся, но на этот раз улыбка у него получилась какая-то кислая.

– Э-эй, не отпирайся! А ты проверь, проверь, Кобаяси, он в штанах прячет свои девять лисьих хвостов!

Старшая официантка, поставив перед одним из посетителей тарелку с очередным жареным хираме, обернулась, поджала губы и осуждающе покачала головой.

– Ну, Камата, – не унималась Кими. – Признайся, ты ведь лис! Почему ты все время улыбаешься?

– Я не лис, Араи-сан, – спокойно ответил Кисё. – Но в Киото живет мой двоюродный брат, вот он – лис[107]. Могу вас познакомить, если хотите.

Молоденькая официантка, едва достававшая Кисё до плеча, подняла на него удивленные глаза.

– Эээ! – Протянула Кими и толкнула локтем свою подругу, похоже, окончательно потерявшую интерес к происходящему вокруг. – В Киото! Ты серьезно, Камата?

Кисё кивнул:

– Он очень порядочный и набожный лис и к тому же работает аналитиком в Банке Киото. – Он подмигнул Александру. – У него есть хобби: он коллекционирует галстуки.

– Эээ! – Кими встряхнула головой. – Ты издеваешься, да? А он симпатичный, твой брат? Как ты думаешь, я бы ему понравилась?

– Он был бы вами совершенно очарован, Араи-сан. Сам он скромный, но любит именно таких отважных девушек, как вы, и ему нравится, когда девушка умеет ярко нарядиться. Вот только…

– Слышь, Момоэ! – Кими снова пихнула свою подругу. – Хватит уже дрыхнуть! Камата сосватает меня за своего двоюродного брата! Он у него лис с девятью хвостами и живет в Киото! Он и тебе кого-нибудь подыщет, лисы ведь всегда живут большими семьями! Эй, Момоэ, мы найдем тебе хорошенького холостяка-лиса, будешь лепить ему онигири с лососем и жарить тофу! Ну давай, проснись уже, Момоэ!

– Нахрен этот Киото, – пробормотала Момоэ, наконец приоткрыв глаза, – одно сплошное старье и толпы туристов. Что ты будешь там делать, дура? Изображать из себя гейшу для тупых туристов? Или сидеть в антикварной лавке? А?

– Да ну тебя, сама ты дура! – Кими обиженно надула губы. – Совсем ничего не понимаешь! Одна я должна заботиться о нашем с тобой счастье! Ты бы без меня ни одной своей куклы не продала, слышишь?! Эй, Камата! Камата!

Но Кисё был занят очередным заказом и покачал головой, показывая, что не может продолжить беседу. Кими, к удивлению Александра, поняла и замолчала, усевшись поудобнее на своем стуле, подперев ладонями голову и устремив задумчивый взгляд на качавшую лапой манэки-нэко. Постепенно в ресторане становилось все меньше людей, и в конце концов остались только Александр, молодой рыбак Такахаси, хваставшийся тунцом, да Кими с ее сонной подругой. Обе официантки, прибрав со столов, собрались и, попрощавшись с Кисё, ушли домой. Александр подумал, что младшая, наверное, на День святого Валентина подарит официанту коробочку самодельного шоколада и будет, краснея, говорить, что купила его на хенд-мейд-ярмарке в Кова и что это всего лишь «томо-тёко»[108], ничего особенного. Он усмехнулся. От двух чашек зеленого чая в голове окончательно прояснилось.

– Что-нибудь еще будете, Арэкусандору-сан? Вам нужно поесть, вы ведь только оправились после болезни. – Кисё забрал у него из-под носа пустую чашку.

– Да, пожалуйста. Жареного осьминога с рисом.

Кисё взглянул на Александра немного удивленно, но говорить ничего не стал и позвал из кухни Фурукаву. Тот, услышав, что заказали осьминога, угрюмо проворчал, что «со скользким ублюдком возни не оберешься, угораздило же проработать всю жизнь в этой вонючей забегаловке», и поплелся к аквариуму.

– Фурукава-сан не любит готовить осьминога, верно?

– Скорее он не любит самих осьминогов. У господина Фурукавы перед ними, кажется, суеверный страх. – Официант склонился над барной стойкой и заговорил тише. – Фурукава-сан считает, что его единственную дочь много лет назад утащил в море огромный осьминог, когда она пошла помолиться в святилище Хатимана и спустилась на берег подышать свежим морским воздухом. По крайней мере, именно так он говорил мне.

– У господина Фурукавы была дочь? – Искренне удивился Александр.

– И очень хорошенькая, вся пошла в мать – что внешностью, что покладистым характером. Думаю, девочка просто поскользнулась на водорослях, упала в море и, возможно, ударилась головой о камень, а затем ее унесло течением, потому-то ее тело так и не нашли, сколько ни искали. Но Фурукава-сан рассказывал, что перед тем случаем ему приснился громадный осьминог, вылезавший из моря на берег как раз подле святилища Хатимана и обвивавший щупальцами стволы тамошних сосен. Фурукава-сан тогда сразу понял, что случится беда, но не догадался, что беда эта коснется его дочурки. Да и к тому же, когда она ушла к святилищу, он работал на кухне в «Тако», а дома была только жена, которой Фурукава-сан про свой сон рассказывать побоялся, ведь если расскажешь кому дурной сон, он обязательно сбудется.

– Вы опять все придумываете, – шепотом ответил Александр.

– Нисколько. Не так давно рыбаки выловили громадного осьминога, которого Фурукава-сан специально приобрел и попросил меня выпустить обратно в море, чтобы умилостивить морских божеств и духу его дочери лучше жилось в загробном мире.

– Он попросил вас выпустить осьминога обратно в море?

– Да, именно так, – Кисё кивнул. – Ох и тяжеленный же он был, килограммов пятнадцать, а с полным ведром воды и того больше, да к тому же все время норовил из него вылезти. Я еле дотащил его до пирса, чтобы выбросить не у берега, а там, где поглубже…

– Смотрите-ка, кто пришел! – Негромко, но не без некоторого ехидства вдруг заявила Кими. Судя по всему, она потихоньку трезвела. – Наша столичная принцесса!

Александр обернулся: в «Тако» зашла Томоко – неожиданно одна, на несколько мгновений задержалась у столика возле дальней стены (Александр испугался, что она сядет там и остаток вечера проведет в недосягаемости от него), но потом подошла к барной стойке, села на высокий стул между Кими и Александром и немного смущенно с ним поздоровалась.

– Арэкусандору-сан заказал себе жареного осьминога, вам бы не стоило садиться к нему так близко, Ясуда-сан. – Кисё бросил взгляд в сторону кухни, как будто ожидая, что Фурукава прямо сейчас вынесет для Александра его осьминога.

– Ничего страшного, – тихо отозвалась Томоко. – Арэкусандору-сан может есть то, что ему нравится, я не стану докучать ему своими глупыми замечаниями.

– У вас все в порядке, Ясуда-сан? – Спросил Александр, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ласковее. – Вы сегодня одна…

Кими насмешливо фыркнула, а Кисё, к недовольству Александра, так и застыл возле них, делая вид, что протирает салфетками идеально чистые стаканы.

– Игараси-сан (Александр с трудом вспомнил фамилию ее парня) сегодня допоздна работает или уехал куда-то?

– Мы с Акио… – Томоко опустила голову. – Немного поссорились.

Будь она русской девушкой, Александр прямо сейчас погладил бы ее по плечу или накрыл бы ее ладонь своей, но Томоко была японкой, да и делать это под пристальными взглядами Кисё и вредной подвыпившей девицы ему не хотелось.

– Это я виновата, – тихо проговорила Томоко. – Но не могла же я тогда не привести вас и Камату-сана к себе домой…

– Нас кто-то увидел и рассказал об этом вашему другу?

Она кивнула:

– Его приятель, он работает в якитории неподалеку от моего дома. Акио нас недавно познакомил, его Ёсио[109] зовут. Мне показалось, я ему сразу без всякой причины не понравилась. В тот вечер он увидел нас на другой стороне улицы, возвращаясь с работы, и сказал Акио, что, когда его нет, его скромница водит к себе мужчин.

Кисё с таким громким стуком поставил на стол вытертый до блеска стакан, что Александр вздрогнул.

– Акио сразу вспылил и не захотел слушать моих объяснений, – еще тише произнесла Томоко. – Он меня теперь никогда не простит.

– Ну, перестаньте, Ясуда-сан. Игараси-сан подумает хорошенько и поймет, что был не прав. – Кисё подошел ближе. – Ведь это просто недоразумение.

– Нет. – Она покачала головой. – Я Акио хорошо знаю. Если уж он что-то вбил себе в голову, то ни за что не признает, что был не прав, такой уж у него твердый характер.

– Глупости, Ясуда-сан. Дайте вашему другу немного времени, день или два. Игараси-сан, конечно, вспыльчивый молодой человек, но он не дурак, чтобы потерять такую девушку, и он искренне любит вас.

– Камата, ты там что, уснул, что ли?! – Дверь кухни распахнулась, и на пороге появился Фурукава с тарелкой жареного осьминога с рисом. – Опять с девчонками лясы точишь?! – Он подошел и поставил тарелку перед Александром. – Вот, пожалуйста, вы такого вкусного осьминога не найдете во всей Японии, от Саппоро до Фукуоки. Ээ, а что это ты такая печальная, девочка? Кто тебя обидел? Этот рыжий прохвост или иностранец?

Томоко слабо улыбнулась в ответ.

– Все мужики одинаковы, – вставила Кими Араи. – Сначала наболтают бог весть чего, а потом сбегут, поджав хвост, а нам плачь…

Старый повар смерил ее осуждающим взглядом.

– От такой, как ты, не то что мужчина, а и самый задрипанный они сбежит, поджав хвост. Каждую пятницу напиваешься, никакого стыда у тебя нет.

– Да пошел ты в жопу, старый дурак! – Беззлобно огрызнулась Кими. – Только и делаешь, что напускаешь на себя строгости, а на самом-то деле ты добрый. Я сама видела, как ты вместо жены развешиваешь на крыше белье и таскаешь из магазина продукты. Был бы ты помоложе, я бы положила на тебя глаз.

– Боже меня упаси! – Фурукава погрозил ей кулаком, развернулся и пошел обратно в кухню. – Уж лучше бы я всю жизнь прожил бобылём со своим котом Куро, чем с женушкой вроде тебя!

– Вся Химакадзима знает… – начала Кими говорить ему вслед, но Кисё, стоявший рядом, вдруг протянул руку и зажал девушке рот ладонью, так что окончание фразы она пробубнила тихо и неразборчиво, и Фурукава уже не мог ее услышать, – …как ты до сих пор убиваешься по своей дочке.

– Говорят, – Кисё убрал руку от ее лица, – что есть дни, когда злые духи бродят среди людей, заглядывают в их души и находят в них самое дурное, что в обычные дни покоится глубоко на дне. И тогда люди бросают друг другу в лицо жесткие вещи и припоминают старые обиды.

Александр хмуро жевал похожий на резину кусок жареного осьминога. Близость Томоко одновременно волновала и раздражала его. Хотелось увести ее из этого пропахшего рыбой места на улицу, где шел сейчас мелкий дождь и почти не было ветра, как будто тайфун смилостивился над жителями острова и решил дать им очередную короткую передышку.

– А почему бывают такие дни, Камата-сан? – Спросила Томоко. – Вы знаете?

– Почему? – Кисё некоторое время помолчал. – Я никогда над этим не задумывался. Но это всегда случается перед сильным штормом.

– Перед штормом? Странно… почему так?

– Думаю, потому что злые духи носятся по воздуху вместе с пронизывающим холодным ветром и катаются на штормовых волнах, как дети на горках на детской площадке. Вот они и покидают свои дома загодя и бродят по улицам в ожидании шторма, а заодно ищут, кому бы навредить и где бы напроказить, чтобы было о чем вспомнить в тихие летние дни.

Томоко поежилась, словно ощутив холодный порыв ветра, хотя в «Тако» было довольно тепло.

– Но шторма же, кажется, не обещали.

– Кто знает… погода-то все портится, Ясуда-сан.

– Да… – Задумчиво согласилась Томоко.

– В июне и июле люди рассказывают много историй про привидения и злых духов, верно?.. – Продолжал официант. – Так что у них много работы, дел невпроворот. А с приходом осенних дождей у ёкаев и юрэй[110], считайте, начинается отпуск: в рассказах и историях им больше делать нечего, вот они и придумывают себе развлечения кто во что горазд.

Томоко кивнула, но выражение лица у нее было отсутствующее, как будто разговор был ей совершенно не интересен.

– Наверное, тогда мне лучше пойти домой.

– Но вы даже чашки чая не выпили, – удивился Кисё.

– Спасибо большое, Камата-сан, но я правда лучше пойду. Тетя наверняка волнуется, что меня так поздно нет, она ведь знает, что я сейчас не с Акио.

– Я провожу вас, Ясуда-сан. – Александр тоже поднялся и отложил в сторону одноразовые палочки. – Уже ведь довольно поздно.

– Молодец! – Насмешливо прокомментировала Кими. – Вы, американцы, никогда своего не упустите, верно?

– Арэкусандору-сан, – сказал Кисё неожиданно твердо. – Не делайте этого.

Александр в ответ пристально посмотрел ему в глаза, но японец не смутился и не отвел взгляда.