Без Царя… Панфилов Василий
«Успел…»
Возвращаюсь назад и разыскиваю Глафиру, мрачно укутавшуюся в платок и шмыгающую носом. На душе… нет, не легко. Ни черта не легко! Но как-то… наверное, правильно. Я успел передать сестре всё самое важное…
Пришёл домой, и будто кости вынули. Буквально из последних сил скинул Глафире на руки верхнюю одежду, размотал с шеи заиндевелый шарф и позволил снять обувь, тут же нашаривая озябшими ступнями домашние туфли без задников. Шаркая, прошёл в гостиную и опустился в кресло, где и обмяк тряпичным чучелом.
Нет ни сил, ни мыслей, ни желания что-то делать… да и собственно жить. Чёрт знает, сколько я сидел вот так в темноте, безучастно слушая доносящиеся из кухни всхлипывания, но вот всхлипывания сменились лязганьем посуды, а потом потянуло вкусными запахами.
— Ба-атюшки… — ахнула Глафира, зажигая свет в гостиной, — вы этак и просидели всё время?! Сейчас, сейчас…
Она засуетилась, и буквально через несколько минут вынесла из кухни небольшой поднос с запотевшим графином и большой миской с колотым льдом, из которой торчали горлышки бутылок. Беззвучно поставив поднос рядом со мной, он тут же метнулась на кухню и вынесла второй, уставленный солёными огурчиками, гримами, квашеной капустой и крохотными, на один укус, бутербродами-канапе.
— Сейчас… — проворковала она, наливая мне стопочку, — Выпейте… Ну! Выпейте же, Алексей Юрьевич!
Она буквально впихнула в меня крохотную стопку перцовки, а когда я задышал горячечно, сунула в приоткрывшийся рот вилку с маринованным груздем. Рассказывая всякую ерунду распевной скороговоркой, она заставляла меня то пить, то закусывать…
… пока я не пришёл в себя. Кивнув благодарно служанке, устроился на кресле поудобнее, и принялся двигать челюстями уже с полным осознанием происходящего. В голове слегка шумит, настроение паршивое… но оно хотя бы есть, это самое настроение!
Накидался я в тот вечер знатно, и наутро проснулся с жесточайшим похмельем и соответствующим настроем, но живой. Не то чтобы бодрый и полный сил, вот уж нет! Но мысли в голове ворочаются хотя и вяло, нехотя, но всё ж таки ворочаются. Медленно, с почти слышимым скрипом, с ржавой пылью при каждом движении…
Глафира, занимаясь хозяйством, порхает по дому беззвучно — благо, войлочные туфли весьма этому способствуют. Но (маленькая хитрость!) запахи из кухни, особенно если приоткрыть дверь и гнать их полотенцем, способствуют пробуждению лучше любого будильника.
— Доброе утро, — вяло буркнул я, проходя в ванную комнату и стараясь не шевелить головой лишний раз. При каждом неосторожном движении — звон Царь-колокола внутри черепа, громогласный и надтреснутый. Ох…
— Доброе утречко, Алексей Юрьевич, — приветливо (и очень негромко!) отозвалась та, — сей момент накрою!
Поел, не чувствуя особого вкуса, как лекарство, борясь с проявляющейся временами тошнотой. Я по той ещё жизни привык поутру не похмеляться, если вдруг накидался, а лечиться народными средствами, вроде капустного рассола, кавказского хаша и тому подобных вещей.
А рецептов знаю немало, да… Ну а что? Взрослый мужчина… был, с немалым жизненным багажом. Я и готовлю, между прочим, вполне недурно, так что не преминул поделиться с Глафирой рецептами «под себя», чем и пользуюсь к вящему своему удовольствию.
В Университет решил сегодня не идти… да ну его! Всё равно ни голова не соображает, ни настроения нет. Да и по совести говоря, я за эти месяцы изрядно переработал, и от того, наверное, вчерашние проводы настолько выбили меня из колеи. Последняя соломинка, как она есть.
Полноценно совмещать учёбу с делами Совета, это несколько… неразумно. Собственно, я единственный и совмещал. Совмещаю. Пытаюсь.
Остальные члены Совета с головой ушли в общественную деятельность, и какая уж там учёба! Так… ровно настолько, чтобы на законных основаниях продолжать числиться студентом, согласно Уставу Совета.
Разве что несколько человек держат на столе учебники по основным предметам, но в основном, как мне кажется, сугубо для самоуспокоения и пускания пыли в глаза. Открывают иногда… но всё реже.
А ведь я ещё и деньги зарабатываю…
— Переутомился, — поставил я сам себе диагноз, вернувшись в спальню и ложась на кровать как есть, только что туфли скинул.
Настроение никчемушное, но уже так… сносное. Действительно, переутомился. С октября месяца по восемнадцать, а то и двадцать часов в день работа, работа, работа… Притом такая, что по шаблонам действовать не получается, при всём моём желании. Всё время шевелить мозгой надо, соображать, крутиться, искать компромиссы.
Заниматься хозяйственной деятельность в период революционных перемен, это всегда непросто, а уж когда в эту деятельность вечно норовят влезть дилетанты со своим, единственно верным мнением… А ревизии со стороны всё тех же дилетантов, когда больше времени уходит на то, чтобы объяснить членам ревизионной комиссии — что же, собственно, они проверяют?! М-мать… до скрежета зубовного.
А совещания? Отстаивание интересов Университета от попыток влезть в деятельность Совета со стороны?
Притом лезут не только московские власти во всём гражданском и военном мутировавшем многообразии, но и всевозможная «общественность», эсеры, анархисты, деятели культуры, прожектёры со всех сторон, ежечасно возникающие группы студентов со своими интересами и благими пожеланиями, пресса и прочие, к которым как нельзя лучше подходит слово «твари», и нет… не Божии! Никак не Божии!
Нейтралитет Университета отстаиваю не я один, но и среди членов Совета есть коллаборационисты, желающие нагнуть Альма Матер в сторону Всеобщего Блага — так, как они это понимают. Ну и собственного, разумеется.
Сейчас карьеры и ломаются и создаются за считанные дни, и уйма примеров, как вчерашние рабочие, мещане или студенты совершают головокружительный взлёт, просто оказавшись в нужное время в нужном месте, и не постеснявшись пойти по головам. Поветрие это добралось и до армии, так что каким чудом фронт ещё не рухнул окончательно, я лично не могу понять. В принципе.
— Ах да… — я сел на кровати и нашарил туфли, — Глафира!
— Аюшки! — почти сразу отозвалась та, будто ждала. Хотя почему будто…
— Дойди до Пахома, пусть одного из своих сорванцов до Университета снарядит, аллюр три креста! Сейчас…
Достав записную книжку, быстро черкаю записку о том, что я приболел и не прибуду в Университет, и вырвав лист, передаю служанке.
— Дай ему пару гривенников, что ли… — и не дожидаясь ответа, вернулся к себе. Впрочем, долго лежать я не смог, и достав архивы, закопался в бумаги.
Неспешно… но надо же освежить знания! Кто, с кем, пути отхода… по ходу дела вношу правки.
Ушли в прошлое многие политики и чиновники, а иные, напротив, взлетели так высоко, что голова кругом! Да ладно бы высоко… карьеры нынче делаются странным образом, и никого уже не удивляет чиновник из Министерства Народного Просвещения, после нескольких перестановок возглавивший важный комитет в военном ведомстве. Хотя где образование, а где…
Но не будем о грустном. Да и некоторые перестановки, к слову, пошли на благо. Другое дело, что в стране бардак во всех сферах, идёт ломка общественных и государственных институтов, а некоторые политические партии и течения жаждут не Эволюции, а Революции! А ведь чёрт его знает, как могла бы пойти судьба страны…
— Хоть с недельку бы отдохнули, — ворчала Глафира на следующий день, помогая мне собираться, — а то скоро, прости Осподи, на упыря кладбищенского будете похожи!
Мельком гляжусь в зеркало, где отражается худая, не самая симпатичная физиономия, и хмыкаю, а Глафира развивает наступление:
— Темень-то какая за окном! Дворники ещё из своих конур не выползли, а вы уже на Совет свой! На кой вам такие хлопоты-то, Алексей Юрьевич?!
Продолжая ворчать, служанка сунула мне подмышку большой свёрток с ещё горячим рыбным пирогом, а потом ещё один — с капустой…
… и перекрестила в спину, закрывая дверь.
Пахом, вопреки словам Глафиры, уже выполз из своей конуры и широко зевал, опираясь на метлу. Завидев меня, он живо зашоркал ей, сметая передо мной свежий, пушащийся снежок в стороны. Сделав несколько движений и показав своё трудолюбие, он остановился.
— Доброво вам, значица, утречка, вашество, — радостно приветствовал он меня, улыбаясь широко и несколько щербато.
— Доброе утро, Пахом, — киваю ему с улыбкой и широкими шагами выхожу со двора. Наученный почти удавшимся покушением, иду сторожко, готовый к самым решительным действиям.
В былые времена мазурики к этому времени давно уже расползались по норам, но сейчас они перешли на круглосуточную работу. Средь бела дня грабят!
… обошлось.
До Университета добрался быстро, даже пироги, завёрнутые со всем тщанием, не успели как следует остыть. На часах ещё нет и полседьмого, но в кабинете уже… или еще? Словом, народ в кабинете имеется, и поздоровавшись со всеми присутствующими, я положил свёртки с пирогами на полку, подальше от всяких нахальных посетителей с экспроприаторскими наклонностями, и приступил к работе.
Дурацкий график, да… а куда деваться? Приходится подстраиваться под обстоятельства!
С самого утра разбираю бумаги, потом, ближе к восьми, приходят поетители. С девяти или десяти обычно лекции, которые я стараюсь не пропускать. Недоучившийся горный инженер и инженер-механик, это ни разу не одно и тоже, но всё ж таки фора в знаниях у меня есть, и я стараюсь произвести на профессуру должное впечатление.
После обеда когда как… иногда лекции, но чаще — встречи с поставщиками, поездки на склады и прочие хозяйственные хлопоты. Потом, раз уж я член дружины, занятия в составе оной, затем бокс или гимнастика, где пытаюсь одновременно тренировать и тренироваться…
Получается так себе, если честно. То бишь тренер из меня вышел не самый скверный, по крайней мере старательный, а вот собственная форма несколько просела. Ну да ничего, это не самое страшное! Благо, всё это физо — дело наживное, а тренерский опыт даст лучшее понимание техники и тактики. Ну и связи… надеюсь.
Вообще, многое из того, на что я делал ставку, не раскрылось в полной мере, а то и вовсе заиграло не теми красками. Хотелки мои, столкнувшись с действительностью, частенько не выдерживают столкновений.
Собственно, я ожидал чего-то подобного, с поправкой на две Революции и несколько иную психику людей в этом времени, но не настолько же! «Хвосты» подтягиваю отчаянной импровизацией, и последняя, как ни странно, удаётся много лучше, что вроде и неплохо, если судить по результатам. Но как человека упорядоченного и привыкшего к планированию, подобное скорее раздражает.
— … нет, нет и ещё раз нет, — нарочито монотонно парирую наскоки очередного представителя особо передовой молодёжи, решившего выбить из Совета помещение под…
… я откровенно говоря не понял, под что именно. Что-то футуристическо-дадаистическое… но могу и ошибаться! Не то клуб нудистов, жаждущих свободного развития духа и тела, не то свингеры за Революцию… но что-то из этой серии. Духовность в Российской Империи, она такая… всё больше на словах, да и то, для простонародья. Не удивляет[49]
— … Совету абсолютно всё равно, насколько революционно и высокодуховно ваше сообщество, — продолжаю я тоном патентованного зануды, — мы не можем ломать учебный процесс и отдавать вам аудиторию в единоличное пользование…
— … да, разумеется, я сатрап, самодур и держиморда! Всего хорошего… и вас туда же…
Дверь хлопнула так, что осыпалась штукатурка, и я невольно глянул на часы и вскочил. Ба-атюшки…. Опыздываю!
— Я к профессору Леонтьеву! — накидывая пальто, сообщаю коллегам, — Когда вернусь, не знаю! Скорее всего, надолго.
— Алексей, ты же…
Но я уже не слышал Валеева и бежал по лестнице. Собственно, в спешке нет острой необходимости, но вопрос, который решает профессор, настолько для меня важен…
… чёртова эмансипация! Папеньку признали-таки не вполне дееспособным, и как это оказалось не ко времени! Сослуживцы, будь они неладны, дамы-благотворительницы, общественность… Лавиной всё обрушилось, буквально за несколько дней решилось.
В итоге, я могу относительно нормально жить в Российской Империи, то бишь с недавних пор Республике. Могу работать и зарабатывать, состоять в Совете и право иметь, но… в ограниченных пределах и только в России!
Даже право финансовой подписи и дееспособности в глазах Закона неважно, поскольку я представляю Университет, а он — автономен и отчасти экстерриториален. А-а… да что там говорить! Сплошная юридическая казуистика, усложнённая декретами, постановлениями и Революционным законодательством.
Выехать за границу легально я могу только в сопровождении взрослого дееспособного родственника или опекуна (которого у меня нет) или на учёбу. Последнее — с разрешения опекуна или…
… переводом. А мне нужно именно законно! Фальшивый паспорт перечёркивает все мои усилия по обзаведению связями, а бытие нелегалом может спасти меня от революционных событий в Российской Республике, но с учёбой, да и с европейским гражданством впоследствии будут ба-альшие проблемы.
Поэтому, остановившись перед кабинетом, привожу себя в порядок, и…
… университет Сорбонна дал своё согласие!
Глава 15
Нелегитимная Дума и точка в дискуссии
— … вчерашние события в Петрограде показали… — надрывается с трибуны оратор, силясь перекричать собравшихся членов студенческого актива.
«Началось, — сердце бухает гулко, каким-то образом отдаваясь в голову, — Вот она, Социалистическая Революция! Вот она…»
— Социализм и только социализм! — возбуждённо вещает сосед слева, развернувшись на скамье полубоком и ведя оживлённую беседу с сидящими позади приятелями. Как-то так получается при этом, что разговаривает он мне прямо в ухо, щедро делясь информацией, энтузиазмом, децибелами и слюной, — Только социалистические методы хозяйствования способны…
— … не допустить радикализации московского общества! — продолжает оратор, перегнувшись вперёд и яростно выплёвывая слова, — Любой ценой!
— Па-азволте! — вскакивает с места молодой парень с короткой реденькой бородкой, вызывающе вздёргивая её вверх, — Любой ценой, это…
— Регламент! — председательствующий Мартов яростно колотит по столу деревянным молотком, лицо его побагровело от эмоций, — Соблюдайте регламент, граждане! Дайте оратору договорить! Граждане!
… но граждане, товарищи и господа не слушают его, пребывая в каком-то революционном угаре, схожем, наверное, с наркотическим. Ну или может быть, с религиозным фанатизмом… не эксперт, не могу сказать точно.
«И никаких печенек не надо… — мелькает странная мысль, — достаточно веры в то, что старый, несправедливый мир рушится, и на его руинах можно будет построить новое, несомненно более справедливое общество. Здесь и сейчас! Необыкновенно важно как можно громче высказать свою, единственно верную точку зрения, будь то самостоятельная или подхваченная от какого-то распространителя болезни идеи.
Заразить вирусом Идеи, как вирусом гриппа, как можно большее количество сторонников и проталкивать, проталкивать её в массы, пока те не опомнились! Сделать так, что они, массы, стали считать эту Идею своей, ну или как минимум, не сопротивлялись ей…»
— … да, именно любой ценой! — кричит с трибуны всё тот же оратор, раскрасневшись и возбудившись до крайности, — Любой! Да, наше общество, наше государство тяжело болеет, и наверное, хирургические методы в его лечении необходимы, но это не значит, что нужно размахивать топором, отсекая конечности из-за флегмоны на пальце! А вы…
— Бред! — решительно парирует редкобородый оппонент из зала, не утруждая себя аргументацией. Вот так просто — бред, и всё…
Машинально отмечаю, что он прав! Оратор с трибуны говорит правильно, образно и красиво… просто не к месту. Доводы такого рода уместны на газетных страницах или в спокойной, может быть, камерной дискуссии.
Когда слушатели, будь они хоть трижды, хоть десятижды представителями образованнейших слоёв населения, возбуждены до последних пределов, говорить нужно коротко, ясно, рублёными фразами. Не влезают слишком длинные и умные предложения в разгорячённые головы…
Возможно, потом некоторые и разберут речи, но много ли будет тех, кто вообще возьмёт на себя этот труд?! Эмоциональный накал запоминается намного лучше!
Мартов наконец навёл относительный порядок в шумной, насквозь прокуренной аудитории, пригрозив вывести излишне буйных из зала. Разговоры не прекратились, но стали чуть тише, а выкрики из зала, откровенно перебивающие оратора, стали совсем редкими.
— Регламент! — напомнил Мартов, стуча молотком, и оратор, призывающий не допустить радикализации московского общества, завершил речь, весьма неловко скомкав её.
— Слово предоставляется гражданину Ивашкевичу! — объявил председатель, и на трибуне утвердился представитель партии большевиков. Большеголовый, коренастый, одетый по моде заводских рабочих, он смотрел на нас с прищуром и молчал, пока не начался ропот.
— Товарищи! — поднял руку член большевистского ЦК Москвы, — Надо наконец признать, что Московская городская Дума нелегитимна! Да, да! Нелегитимна!
— … она не отражает в полной мере интересов трудящихся, — убеждённо говорилоратор, с трудом перебивая поднявшийся шум, — и не может…
— Долой! — засвистел кто-то в зале, — К чёрту Ивашкевича!
— Регламент! — застучал Мартов, выглядя, впрочем, не слишком убедительно, — Регламент, граждане!
— К чёрту регламент! — заорал возмутитель спокойствия, ничуточки не смущаясь председательского молотка, — К чёрту Ивашкевича! Московская Дума — абсолютно законна и легитимна, а её представители были выбраны на демократических выборах, и не вам, большевикам, говорить о законности!
— Дума Москвы нелегитимна! — резко парировал Ивашкевич, недобро глядя на оппонента, — В Советах Рабочих депутатов большинство мест у большевиков, а…
— Но рабочие Москвы не составляют большинство населения! — вскочил Левин, — Какого чёрта вы, большевики, отказываете остальным в праве думать и принимать решения, лобызаясь исключительно с пролетариатом!?
— В Советах Солдатских депутатов большая часть мандатов принадлежит левым эсерам, а никак не большевикам! — резко поддержал приятеля один из членов Студенческого Совета, — В Московской Думе большинство голосов у эсеров, в том числе и правых, и у кадетов, а не ваших однопартийцев!
— Существующая избирательная система не отражает должным образом интересы… — катая желваки на скуластом лице, огрызается большевик. Зло, умело, жёстко. Он хороший оратор, и риторика его отточена не в интеллектуальных дискуссиях гостиных, а на рабочих митингах, на конспиративных квартирах и сходках.
А на меня опять накатило. Какого чёрта я здесь делаю!? Перевод в Сорбонну уже утверждён, осталось только дождаться соответствующих документов. Мне бы сказаться больным, сдать дела и готовиться уезжать. Благо, мало-мальски ценные вещи я переправил в Данию, распродал или раздал подходящим людям с прицелом на хорошие отношения в будущем.
Спорили жарко, эмоционально, с переходом на личности. В Университете, да и вообще в студенческой среде большевики не пользуются особой популярностью, заметно уступая левым эсерам и социал-демократам из неопределившихся. Они лишь немного опережают кадетов и всевозможных анархистов, выезжая только за счёт сплочённости и партийной дисциплины.
— … у нас есть возможность разом, единым прыжком преодолеть отставание от наиболее развитых стран и построить передовое, социалистическое общество! — с фанатичным блеском доказывал Ивашкевич, — Сравнять с землёй старое, прогнившее общество и построить лучший, справедливый мир!
— Вот и идите в лучший мир сами! — яростно выкрикнул кто-то из членов студенческого актива, вскакивая с ногами на скамью, — Какого дьявола вы тащите туда тех, кто этого не хочет?! Кто вам мешает строить коммуны?! Стройте и живите, как хотите, но не надо затевать экспериментов над страной!
Ивашкевич парировал умело, и как-то так незаметно повернул, что отвечать на обвинение в желании сравнять с землёй прогнившее общество, начали не только большевики, но и вообще левые радикалы, которых среди студентов достаточно. Левые эсеры или те же анархо-коммунисты тоже любят риторику из серии «… до основания, а затем.»
«Да чёрт подери! Неужели они не видят!?» — и понимаю, что нет… Я-то уже в Париже, в Сорбонне… не говоря уж о том, что воспринимаю это время и этот мир не вполне реальными…
«Это скорее всего психическое отклонение» — механически отмечаю я.
— В районных думах большинство мандатов у большевиков! — отбив атаку, Ивашкевич переходит в наступление. К слову, это правда, но Советы, городская и районные Думы, всевозможные комиссии и общественные комитеты работают каждый по своим алгоритмам, не всегда прозрачным и поддающимся подсчётам. Откровенная фальсификация встречается редко, но недопуск «вражеских» кандидатов в контролируемые округа давно уже не новость.
Недопуск редко прямой. Обычно в дело идёт «общественность», юридическая казуистика и все те грязные приёмы политтехнологии, какие только можно вообразить. Распространяют слухи, ангажированные патрули задерживают под разными предлогами агитаторов и самих активистов, бьют сзади по затылку и подводят девок с «заряженной» водкой.
«Ну неужели не видят!?» — Ивашкевич тем временем умело манипулирует фактами, опираясь на эмоциональную составляющую и не отвечая на неудобные вопросы. Благо (для него!) студенты спорят с ним, перебивая друг друга, и большевик может выбирать, на чей вопрос отвечать.
Сознание у меня раздвоенное, и одна часть требует поддержать или хотя бы не мешать Ивашкевичу! Большевики построили великую страну…
… но здесь и сейчас я ясно вижу, что отчасти именно такие радикалы и привели страну к Гражданской войне! Не только большевики, разумеется! Среди левых эсеров предостаточно отмороженных маньяков, на фоне которых большевики смотрятся институтками.
Среди правых, к слову, радикалов ничуть не меньше! Правые эсеры, кадеты, и немногочисленные, но напрочь сдвинутые монархисты смешиваются в фашиствующее змеиное кубло, и если победят они, Российская Республика может пойти по пути Италии времён Муссолини, или Германии с её национал-социалистами! Только, как мне кажется, будет ещё хуже…
«Проблема в том, — вспоминаю я давний разговор с приятелем, увлекавшимся социологией, — что большинство инертно! Историю делает меньшинство, пассионарии по Гумилёву. Достаточно одного-двух процентов социально активных людей, что поднимать страну на дыбы. Кто перетянет большую часть пассионариев на свою сторону, тот и победил.»
— А пассионарии в большинстве своём радикальны, — бормочу негромко, слушая ссоры, — вот оно и вот…
Подмывает желание снова достать пистолеты и всадить пули в потолок… Вот только дальше что?!
Сейчас стрельбой во время выступлений никого не удивишь, да и ради чего?!
В ближайшую неделю-две должны прибыть документы из Франции. Насколько я помню историю, и насколько вообще понимаю логику Революции, первые несколько недель после неё будет относительно спокойно.
Будут, разумеется, где-то постреливать, но собственно Гражданская, за исключением отдельных эпизодов, развернётся в конце весны. Красный террор, белый… Я к тому времени в Европе буду.
… но подмывает! Встать, выстрелить… вот только всё это имеет смысл, если я хотел бы остаться в России и пытаться ловить удачу в мутных водах Политики. А ссориться напоследок с большевиками и левыми эсерами просто ради того, чтобы показать свою маскулинность и подтвердить репутацию отморозка, желания нет.
Я, начав готовиться к отъезду во Францию, отчасти невольно сдал свои позиции в Совете. Потом уже, по здравом размышлении, решил, что оно и к лучшему!
Показал себя человеком, болеющим за автономию Университета, за образование, демократические ценности, а заодно хорошим хозяйственником, и хватит! Первое должно прибавить мне очков в глазах европейской профессуры и студенчества, а второе уже дало некоторый опыт и связи, которые, по идее, выстрелят спустя полгода-год. А пока…
… выстрел в потолок!
«Плагиатор!» — мелькает неуместная мысль, а Валиев, стоя с дымящимся «Кольтом» в волосатой лапище, уже орёт, раздувая ноздри и выкатывая глаза:
— Вооружённые отряды большевиков захватили почтамт и захватывают типографии!
… шум…
Снова выстрелы! Валиев встряхивает помятый листок и зачитывает распоряжение московского ЦК большевиков о прекращение выхода всех буржуазных газет.
— Мы с вами! — вскакивает с места Мартов, бешеными глазами глядя на Ивашкевича, — Не договоримся! Никогда!
— На специальном заседании Московской городской Думы гласные рассмотрели вопрос захватной политики Советов рабочих и солдатских депутатов… — зачитывает Мартов перед студентами, собравшимися перед Университетом.
— … на заседании присутствовала и фракция большевиков, в полном составе покинувшая заседание Думы после выступления своего лидера, Скворцова-Степанова…
Слушают внимательно, нет обычных в таких случаях разговоров, выкриков из толпы и хаотичного перемещения. Тишина… лишь звонки трамвая да лошадиное ржание вдали нарушают её.
Торжественный голос председателя студенческого Совета разносится далеко в морозном воздухе.
— … по решению остальных фракций городской Думы для защиты Временного правительства при городском самоуправлении из представителей эсеров, части меньшевиков, кадетов, февралистов и других партий создан комитет общественной безопасности, который возглавил городской голова Москвы, правый эсер Вадим Руднев.
И командующий войсками Московского военного округа, полковник Константин Рябцев.
Короткая пауза, шуршание бумаги…
— Помимо представителей городского и земского самоуправления, к комитету присоединился Викжель[50], почтово-телеграфный союз, исполнительные комитеты Солдатских депутатов, исполнительные комитеты Крестьянских депутатов, штаб военного округа. Таким образом, — продолжает Аполлон, — городская Дума становится центром сопротивления большевикам, а сам Комитет выступает с позиции защиты Временного правительства.
— … в связи с этим, студенческий Совет выносит ситуацию на открытое голосование и предлагает решить, сохранять ли нам в текущих условиях нейтралитет, присоединиться к защитникам Временного правительства или… присоединиться к Военно-революционному Комитету, возглавляемому большевиками, — с усилием договорил Мартов после короткой паузы.
Поправив ремень мосинского карабина на плече, устало приваливаюсь к железному боку грузовичка, уже не слишком вслушиваясь в разговоры. Время, время, время… оно утекает, как песок…
Вчера, вернувшись домой, целый вечер палил свои архивы в печи. От греха… Со дня на день закончат оформлять бумаги, и тогда я, ни теряя ни часа, выеду из Москвы во Францию. Вещи собраны, сижу на чемоданах…
Жёг бумагу, слушал тихохонькие причитания Глафиры на кухне и прощался с очередным этапом своей жизни, разрывая многочисленные невидимые нитки и ниточки, которыми я пришит к Российской Империи. Крепко!
К стране, к друзьям, знакомым… ко всем тем мелочам, вроде проводов Масленицы и своеобразия Сухаревки. К трактирам, вывескам на русском языке и самому звучанию русской речи.
Вроде и не первый раз, но… ничуть не легче. Тогда, в двадцать первом веке, была глобализация и открытые границы, интернет и возможность прилететь в страну, просто купив билет. А теперь… кто знает? Возможно, я никогда больше не увижу Россию!
Не могу сказать, что это какой-то необыкновенный стресс и на меня разом навалилась депрессия, но и нормальным такое состояние не назовёшь. В эту же кучу — сёстры, Глафира и даже однокурсники, пока ещё не бывшие.
Чувствую себя не то чтобы предателем, но как-то… будто подташнивает. Вроде бы и правильно всё делаю, но поступки с некоторым душком.
— … во главе московской Думы правые эсеры! — с отчаянием восклицает кто-то из студентов неподалёку от меня, — Правые! Как можно…
Споры, споры… для некоторых важнее сложившаяся ситуация, и они, даже если сочувствуют большевикам, считают захват власти неправомочным. Другим важнее идеологическая девственность и они находят оправдания действиям левых, среди которых, к слову, не только большевики, но и часть меньшевиков, немалое количество левых эсеров и анархистов всех оттенков. Есть и третьи, четвёртые, десятые!
— Комитет Общественной Безопасности найдёт надёжную опору с Солдатских комитетах, в которых большинство мандатов принадлежит эсерам! — с апломбом вещает очередной оратор, влезший на грузовик.
«— Не эсерам, а левым эсерам! — проснулся во мне внутренний зануда, — Притом не просто левым, а из числа ближайших союзников большевикам!»
Эсеры хотя и многочисленны[51], но раздробленны до крайности — так, что говоря о левых или центристах, необходимо уточнять, потому что все эти группы, группки, течения и отряды, верные зачастую не идее, а конкретному вождю, придёрживаются порой кардинально отличных точек зрения!
Доходит до того, что среди левых эсеров (как и среди анархистов) политические дискуссии заканчиваются стрельбой. Но все — леваки!
— … гражданин совершенно не разбирается в вопросе! — перебивает его кто-то из толпы, начав по пунктам разбивать доводы оратора.
— Давай-ка… — тронув его за плечо, показываю на кузов грузовика, — лезь! Там поудобнее будет дискуссию вести!
— А действительно! — поддержали мне близ стоящие, и спорщика буквально закинули на грузовик. Ушибив руку о кабину, тот сморщился, но сходу продолжил разговор, ничуть не смущённый неожиданным воспарением.
— … на самом деле, большая часть армии московского гарнизона разагитирована большевиками или левыми эсерами из числа идейно близких большевикам!
— Двинцы за большевиков! — поддержал его чей-то хриплый, простуженный басок из толпы.
— Верно, — согласился вознесённый оратор, и выставил руку перед собой, будто затыкая предыдущего ритора, — Дайте мне сказать! Я, в отличие от вас, занимался политической работой с солдатами, и могу говорить о ситуации с позиции очевидца!
К некоторому моему удивлению, спорить с ним никто не стал…
«А, Матвеев! — с некоторым запозданием опознаю его, — Да, этот действительно в курсе! Не поспоришь!»
— Двинцы, — продолжил вознесённый, для наглядности сняв варежку и загибая пальцы, — самокатчики, 193-й и 56-й полки…
— … в то время как силы, сохранившие верность Временному правительству, могут уверенно опираться максимум на тысячу-полторы человек…
— Не согласен! — запальчиво возразил оппонент, воинственно выпятив подбородок, украшенный чеховской бородкой, и поблёскивая стёклышками запотевшего пенсне, — Значительные силы в Москве настроены резко антибольшевистски и…
— Обыватели! — парировал Матвеев, и разгладил короткие усы-щёточку, — Что толку от разговоров…
Точку в дискуссии поставили два броневика «путиловца», подъехавшие в сопровождении трёх грузовиков с солдатами, и легкового автомобиля, откуда сходу, не дожидаясь окончания движения, выпрыгнул невысокий лысоватый крепыш с жестяным рупором.
— Военно-революционный комитет… — прозвучали отдающие металлом слова, — предлагает вам сложить оружие…
Я не знаю, кто выстрелил первым! Но выстрел прозвучал, а потом башня броневика повернулась, и начал говорить пулемёт. Его свинцовые аргументы оказались неоспоримы, и большевики одержали убедительную победу в дискуссии.
Глава 16
История на баррикадах и сослагательное наклонение
Прищурив воспалённые глаза, я приник щекой к холодному, влажному прикладу, и задержав дыхание, поймал на мушку огромный красный бант на новенькой солдатской шинели. Выстрел, мягкий толчок приклада в плечо, и противник упал, а я, от греха подальше, пригнулся, и вытянув из бойницы ствол «Арисаки», уселся, привалившись спиной к баррикаде.
— Завалил! Ей-ей, завалил красного кабана! — восторженно завопил Володька Щуров, падая рядом со мной на сложенную в несколько раз мешковину, расстеленную на отсыревших досках, — Каков секач, а?!
Морщусь еле заметно, но не перебиваю приятеля, хотя и нахожу манеру расчеловечивать противника дурновкусием и пошлостью. Но…
… так легче. Представлять, что ты стреляешь не в людей, а в некие фигуры, всего лишь похожие на них. У меня вон тоже… НПС, а то и вовсе — мобы! Не вполне живые персонажи, а некие пиксели, ведомые искусственным интеллектом.
Не каждый сможет стрелять в живого человека, ох не каждый… А уж рукопашная, где глаза в глаза, пузырящаяся на губах кровь, хрипы, и жизнь, которая покидает убитого тобой человека, вот где ужас!
Володька, что-то оживлённо (и достаточно бессвязно) рассказывая, нашарил в кармане портсигар и прикурил, выдохнув в сырой мартовский воздух клуб дыма. Едкий запах частиц сгорающего табака, смешавшись со сгоревшим порохом, щекочет ноздри и странным образом проясняет сознание.
— Дай, что ли… — протянул я руку, и Володя, не прерывая разговора, снова щёлкнул портсигаром. Прикуриваю от его папиросы, и сделав неглубокую затяжку, снова приваливаюсь к баррикаде, облокотившись спиной о скрученную в тугой рулон перину.
Где-то там, в паре сотен метров от нас, рычат и кашляют моторы, и совершают перемещения массы людей, желающие нас убить. Говорят, в Москве чуть не двадцать тысяч юнкеров и офицеров, но это, разумеется, сильно вряд ли!
Впрочем, это неважно. Большая их часть не настроена воевать, сохраняя нейтралитет. По разным причинам и под разными предлогами, понять который подчас затруднительно, не примерив чужую шкуру.
Кто-то ждёт команду вышестоящего руководства, а оно, в свою очередь, тоже чего-то ждёт… Парадокс! В Москве не один десяток генералов, и вряд ли они так уж симпатизируют большевикам, но не спешат принимать командование.
Хотя к тому же Брусилову обращались юнкера, предлагая принять командование гарнизоном, это я точно знаю! Как знаю… а вернее помню, что прославленный генерал принял сторону большевиков. Позже.
Ранее мне казалось это чем-то естественным, а большевики виделись тяжёлым, но увы, необходимым этапом в развитии страны. Этакое лекарство, противное на вкус и с тяжёлыми побочными эффектами, которое пришлось принять за неимением аналогов. Может быть, полевая хирургия, когда фельдшер-ветеринар, сунув пациенту в зубы деревяшку и напоив до беспамятства спиртом, режет по живому, пытаясь достать пулю из живота, потому что больше — некому!
Сейчас… не знаю, вот честно — не знаю[52]! Политические программы и большевиков, меньшевиков и левых эсеров на мой обывательский взгляд отличаются не так уж радикально. Да, отличия есть, и немалые… но обывателю разницу вот так, сходу, втолковать удастся не вдруг.
Сейчас, находясь в гуще событий, я думаю, что кто бы ни пришёл к власти, ему или им всё равно придётся проводить страну через определённые вехи. Да та же индустриализация хотя бы!
Разница только в том, что позиция эсеров по этому вопросу будет прокрестьянская[53], с упором на товары народного потребления, через становление лёгкой промышленности. Словом, ситцевая индустриализация! Эволюционно, постепенно, без лишней крови…
Большевики же пошли по другому пути, создавая металлургические комбинаты и тяжёлую промышленность. Совершенно другой подход!
Кто прав? А чёрт его знает… Насколько я помню, красные историки толкуют это, как вынужденную меру. Дескать, страна могла не успеть подготовиться к войне… и в общем-то, это правда. Просто не вся.
Были ведь и двадцатые, когда большевики, живя мечтами о Мировой Революции, не чуяли под собой страну, занимаясь самыми фантастическими прожёктами. Один только Коминтерн чего стоит!
Даже самые фанатичные их последователи с некоторой неохотой, но всё ж таки признают, что ошибок в эти годы было сделано много. Отчасти, из-за этих экспериментов и пришлось потом принимать решение о форсировании индустриализации!
А если бы не было экспериментов со страной? Коминтерна? Людей, готовых бросить страну в топку Мировой Революции? Возможно, и окружающие страны не относились бы к Союзу с такой опаской? Всё могло пойти совершенно иначе!
… глухо застучал пулемёт, прерывая размышления, и как сквозь толщу воды донеслось:
— Броневик, броневик пустили!
Голос срывающийся, перепуганный, на грани паники и крика «нас предали», после которого — только бежать!
Осторожно выглядываю через бойницу, и вижу даже не один, а два броневика! Наученные прошлым опытом, большевики закрепили на них спереди металлические экраны, и «путиловцы», напрягая малосильные движки из последних сил, пошли вперёд. За ними, чуть отставая, потянулись гуськом бойцы Красной Гвардии, стреляя на ходу в белый свет.
— Чёрт, чёрт, чёрт… — бормочу я, — вот тебе и нейтралитет, вот тебе и…
Стараясь не думать о свистящих во множестве пулях, прижимаюсь щекой к прикладу японской винтовки, задерживаю дыхание и целюсь. Выстрел…
— Да что такое…
Промах, ещё один… это не полигон и не тепличные условия, когда ведётся редкая стрельба и можно потратить время, спокойно выцелив противника. Сейчас стреляют в ответ…
Один из рабочих, одетый за каким-то чёртом в кожаную куртку не по погоде и росту, падает. Жив, ранен… Не знаю, да и не важно! Не факт, что он упал после моего выстрела.
Громыхая железом, приближается броневик, и это только с позиции послезнания можно относиться к нынешним «коробочкам» скептически. Да и то… не очень-то оно и получается, скептически! Вот он, едет железный архаичный динозавр, водя перед собой дулом пушки.
Страшно… а меня ведь в армии танками обкатывали! А моих товарищей…
— Да что ты будешь делать! — болезненно скалюсь я, увидев нарастающую в наших рядах панику. Затягиваюсь несколько раз, и прижимаю горящую папиросу к заткнувшей горлышко тряпке. Вопреки ожиданиям, та не спешит вспыхивать, и приходится несколько раз смоктать папиросу, втягивая не в себя табачный дым со смесью горючих веществ, которыми пропитана тряпка.
Загорелось разом! Я, опасаясь уже больше не пули, а сгореть заживо, приподнявшись, бросаю бутылку в броневик, и попадаю! Как уж там попал, Бог весть! Но металлический монстр дымится, горит… а главное, мой пример разбудил других, и в сторону наступающих полетели бутылки со «Студенческим коктейлем».
Вспыхнули броневики, вспыхнули две или три фигуры среди наступающих, и атака захлебнулась. Несколько минут спустя Красная Гвардия откатилась на прежние позиции, оставив на поле боя догорающие броневики.
Володька, рискуя жизнью, добежал до одного и зацепил канатом, после чего вернулся, необыкновенно довольный собой, а мы ухитрились притянуть к себе «путиловец», и разобрав на время часть баррикады, втянули его к себе, где и занялись тушением.
Со стороны рабочей гвардии началась запоздалая, заполошная стрельба, горячечная и не слишком умелая. Оскалившись болезненно, выцеливаю излишне высунувшихся красногвардейцев и стреляю, стреляю…
Попадаю часто, и каждый выстрел ощущается не только мягкой отдачей в плечо, но и неким предательством идеалов. Я же левый, я же…
… а они просто хотят убить меня и моих товарищей. Просто потому, что мы — Белая Гвардия[54], а я — один из её основателей! Так получилось…
Читать бесплатно другие книги:
