Без Царя… Панфилов Василий

Есть, есть поклонники… вижу среди собравшихся студиозов тех, кто готов перевести дискуссию в горизонтальную плоскость.

Собственно, не удивлюсь, если потом проходит групповое, так сказать, обсуждение…

— … мы должны взять власть в свои руки, — вещает какой-то тщедушный бородач во влажной от пота косоворотке под распахнутым на узкой груди старым пальто явно с чужого плеча, но его никто не слушает, — Товарищи! Товарищи! Да послушайте же…

Но у бородача нет ни поставленного голоса, ни, очевидно, авторитета. Товарищи, если они вообще ему товарищи, галдят стаей ворон на мусорке.

«Праздник непослушания! Точно!» — вспоминаю детскую книгу, в которой взрослые на один день пропали из жизни детей, и по-новому гляжу на студентов. Аналогия, конечна, не совсем уместна…

… но действительно, есть много таких, как этот тщедушный бородач и иже с ним, как поэт со своей поклонницей и прочие, имя которым — легион! Они сейчас будто пьяные от навалившейся свободы, с которой не знают толком, что же делать!

А в голове только каша из политических лозунгов, требования свободы «вообще» и даже не идеалистические, а детские совершенно представления о ней. В общем, типичные «за всё хорошее, против всего плохого».

Справедливости ради, значительная часть студенчества настроена серьёзно и пытается что-то делать, самоорганизоваться и навести порядок в новом, навсегда изменившемся мире. Хотя бы вокруг себя, в Университете!

Но большая часть — восторженная масса, опьянённая свободой, спиртом и кокаином. Потом, несколько недель и месяцев спустя они протрезвеют и окажутся в большинстве своём дельными людьми, а пока…

— … полная, абсолютная отмена нравственности! — рыком рычит похожий на обросший мхом валун косматый бородач, встав наверху лестницы и мешая другим пройти, — Полное обобществление средств производства, женщин и детей! Требуем!

В глазах его плещется разбавленный кокаином спирт, энтузиазм фанатика и явственное сумасшествие.

— … встать на защиту истинных ценностей, — на пределе слышимости доносится из приоткрытой аудитории, — Обновлённое православие…

Прохожу дальше, проталкиваясь через чёртову уйму совершенно посторонних людей. Какие-то явные выходцы из низов, революционно настроенные солдаты и чёрт знает кто! Университет пахнет порохом, махоркой и спиртом, немытыми телами и какой-то дрянью. Один день!

Клубы табачного дыма, семечковая шелуха, сор под ногами, в углу под окном спит какой тип, прикрывшись простреленной, грязной шинелью не по размеру.

Ощущение, что собрались все студенты разом, в том числе и бывшие, и желающие стать таковыми. Очень много откровенно взрослых и откровенно посторонних людей, которые пытаются рулить всем этим хаосом, к вящему процветанию партии эсеров, анархистов или кадетов во главе с ними, такими хорошими и правильными.

Меня толкают, обтекают, демонстративно обходят, подходят и здороваются за руку. В Университете у меня не самая однозначная репутация. Я вроде как и социал-демократ, но не вполне… с душком!

Слова, сказанные тогда в шутку о «жидомасонах» были восприняты вполне серьёзно, и меня записали если не в черносотенцы, то как минимум в антисемиты! Не поняли современники сарказм из двадцать первого века. В общем, аукается шутка юмора, а объясняться людям, не понимающим контекста…

— … мы должны, — слышу из аудитории очередной поток сознания, и собираюсь уже пройти мимо, но узнаю голос, а протолкавшись внутрь, и людей.

В огромной аудитории не то чтобы все университетские лидеры мнений, но добрая треть их наличествует! И опять-таки, очень много каких-то посторонних мутных личностей, которые берут слово, произносят речи и подают реплики с места, явственно пытаясь продавить себя в Университет.

Некоторое время слушаю, привалившись к стене, но в груди начинает клокотать бешенство, и чем больше выступает посторонних, тем сильнее оно разгорается.

— … мы, эсеры, — режет с трибуны какой-то лысоватый восторженный господин, по-видимому, из тех оппозиционеров, недожёванных властью за полной незаметностью своей оппозиционности.

Вытаскиваю пистолеты и стреляю в потолок раз, другой… тишина. К такой аргументации в Москве ещё не привыкли! Через несколько дней и недель — да… а пока в новинку.

— Поскольку предыдущий оратор закончил, — дулом показываю на эсера, живо присевшего за кафедру, и на четвереньках порскнувшего прочь под сдавленные смешки, — беру слово. Обещаю говорить кратко и по существу.

— Сумасшедший… — слышу шипение в спину, пока иду к трибуне. Игнорируя ступеньки, прыгаю наверх, разворачиваюсь и скалюсь улыбкой спятившего медоеда.

— Меня все здесь знают… — снова улыбка, — хотя и не все любят. Я выслушал по дороге сюда многих ораторов и самые разные предложения, и хочу внести собственное.

Подаюсь вперёд, не выпуская пистолет, дуло которого смотрит с кафедры на собравшихся. Не специально, так получилось, но… пусть будет!

— Но для начала… какого чёрта все эти люди делают в Университете?! — взрываюсь, дулом показывая на группу очевидно возрастных «студентов», — Да, Революция! Но мы, студенчество, поддержали её в том числе и потому, что всегда… Слышите? Всегда боролись за автономию Университета! Какого чёрта всё эти граждане, товарищи и господа с благими намерениями лезут сюда? Есть студенты и есть профессура, которых выбирают сами студенты!

— Автономия! — снова стреляю в потолок и вижу как опасливые, так и восторженные взгляды тех, кто хотел бы и сам вот так… — Прочь посторонних! Выгнать негодных преподавателей! Выгнать всех, кто не является студентом, преподавателем или служителем Университета! И самим! Самим наводить порядок в доме! Если мы не можем справиться со студенческим самоуправлением, то нам ли замахиваться на управление Россией!?

— Иначе… — снова улыбаюсь, — не пройдёт и нескольких дней, как здесь появится люди от эсеров, кадетов, октябристов и бог знает кого! Они будут занимать кабинеты и аудитории, командовать в Университете! Вы хотите этого?

— Нет! — срывающимся голосом заорал какой-то парнишка, по виду не старше меня, и засвистел, как голубятник.

— Даёшь! — послышалось многоголосое, но что именно… чёрт его знает!

А потом и вовсе неожиданное…

— Не позволям!

— Революция… — вскочив с места, начал перекрикивать меня, выплёвывая слюну и слова, один из студентов, состоящий в партии эсеров, — требует от нас…

— Никто из нас не против Революции! — перебиваю его, надрывая голос, — Мы против посторонних в Университете! Мы! Мы сами разберёмся между собой, кто из нас кто! Но людей посторонних — прочь!

— Прочь посторонних! — заорал кто-то дурниной, и посторонних стали выталкивать из аудитории…

… а потом отворилось окно и свершилось то, что впоследствии назвали Первой Московской Дефенестрацией[41]. Ну или хулиганством…

— … мы и только мы, студенты Университета, — надрывается один из лидеров на простреленном пулями грузовичке, который используют как трибуну, — должные решать его судьбу! Выступление гражданина Пыжова было несколько спорным, но безусловно громким…

— Даёшь! — заорал тот самый парнишка, и в толпе засвистели, заулюлюкали, засмеялись, снова и снова пересказывая как стрельбу в аудитории, так и последующую дефенистрацию, свидетелями, а то и непосредственными участниками которой были сотни студентов.

— Да, громким! — смеясь вместе с собравшимися, повторил оратор, — Я бы даже сказал — несколько хулиганским!

— … ну это же Пыжов! — прозвучало неожиданно громко и все как-то… приняли это?

«Ничего себе, репутация!» — удивился я, а потом пожал плечами. Бывает… Дело случая по сути. Студенты и до меня творили иногда несусветную дичь, о которой и рассказывать-то совестно!

Но так уж совпало, что моя выходка оказалась самой… хм, громкой после длительного замирения студенчества, когда гайки затянули так, что и дышали-то через раз. В общем, случай!

— Студенты! Граждане! Товарищи! — поднял руку оратор, — Выходка Пыжова из ряда вон, и мы безусловно осуждаем такие методы ведения дискуссий!

— … но, — продолжил он, перебивая весёлый гомон толпы, — в чём-то он безусловно прав! Мы, прогрессивное студенчество, всегда боролись за автономию Университетов!

— Пусть Пыжов сам скажет! — перебил оратора выкрик из толпы, — Даёшь!

— Ну что? — студент на грузовике замер, очень картинно склонив набок голову красивой лепки, — Слово гражданину Пыжову?

«К такому повороту событий я не был готов» — успел подумать я, пока многорукая толпа не всегда удобно пропихивала меня к грузовику, где сверху уже подавал руку… хм, спикер.

«Мартов, — вспомнилась наконец фамилия оратора, — Аполлон Ильич»

… оп, и я уже стою на грузовике, глядя сверху на толпу, в которой ни много, ни мало, а несколько тысяч человек. На мгновение накатила паника, но…

— Квириты[42]! — поднимаю руку, — Сограждане! Я ни о чём не жалею! Да, не дело затевать в Университете стрельбу, но в данном случае я выступил скорее как хирург, вскрывший флегмону, не дожидаясь, пока нагноение охватит весь организм!

Наклоняюсь вперёд, и…

— Университет автономен! — ору изо всех сил, — Это аксиома! Догма! Не праздник непослушания перед людьми взрослыми, которые знают лучше! Нет!

— Вспомните, сколько дурного принесли нам инициативы сверху, — тыкаю пальцем вверх, — от людей, которые в силу должности обязаны не просто знать, но и понимать досконально все механизмы системы образования! Но нет…

Голос мой падает…

— … мы все видели, как выхолащивали научную мысль. Как убирали из Университетов неугодных профессоров, которые посмели иметь собственное мнение, отличающееся от официального. Которые, о ужас, не всегда были согласны с точкой зрения Власти!

Пауза…

— Вы скажете мне, что это другое? — голос мой полон сарказма и яда, — Но нет! Это звенья одной цепи! Цепи, которая призвана сковать автономию Университета по рукам и ногам, приковать к скале законов, ссылок и постановлений, как Прометея, и разница только в том, что Зевесовы орлы будут клевать не печень, а саму душу студенчества!

— Софистика! — хорошо поставленным голосом заорал кто-то из толпы и началась замятня. Впрочем, до драки дело не дошло, и человека из толпы взгромоздили на плечи его товарищи.

— Это софистика! — повторил он ещё раз, с вызовом глядя на меня и одновременно пытаясь удержать равновесие, — Сравнивать чиновников царизма с лучшими представителями народа…

— Да! — перебиваю его, совершенно не планируя устраивать здесь полноценную академическую дискуссию, — Лучшими! Пусть! Оставим в стороне то, что лучшими их никто не признавал, и как по мне, это всё больше политический планктон, попытавшийся отъесться за счёт студенчества! Но пусть! Пусть лучшие! Но…

Голос у меня поставлен немногим хуже, да позиция намного удобней. Грузовик угловат, красив и очень синематографичен, а его простреленные пулями борта придают брутальности не только технике, но и людям, в нём находящимся. Создаётся ощущение сопричастности к чему-то яростному, современному, пахнущему железом и кровью.

— … царские чиновники, вмешивающиеся в дела нашего Университета, да и всех Университетов Российской Империи, тоже ведь были лучшими! А?! Тоже ведь кто-то говорил, что это — лучшие представители!

Смех, свист, споры, выкрики из толпы… Молчу, давая возможность оппоненту высказаться. Ну как даю… толпу он всё равно не переорёт, а мне, сверху, дирижировать ей намного удобней. Да просто видно…

— Хватит это терпеть! — взмахиваю кулаком, разрубая воздух, — Пора взять власть в свои руки! Мы, студенчество, самая передовая часть страны, так неужели мы не в состоянии распоряжаться собственной жизнью?

Пауза… и снова реплики оппонентов, которые призывают не обращать внимания на мои речи, называют софистом и уговаривают не слушать. Мартов стоит рядом со мной, чуть отстранившись, но так, что всякому видно, кто здесь главный. Пусть его…

— Не согласны?! — напоказ удивляюсь я, — Не готовы брать власть в собственные руки и распоряжаться собственной жизнью? Так может, и Революцию стоит отменить, отдав власть тем, кто знает лучше?!

… какой поднялся шум! Кое-где дискуссии перешли в рукопашные схватки, но впрочем, дискутирующих быстро растащили товарищи. Да, софистика… и да, передёргиваю факты! И что?!

— Не хотите? — спрашиваю у толпы и замечаю карем глаза задумчивый взгляд Мартова, — Не хотите отдавать власть назад, в руки царских чиновников? Не хотите отдавать им право распоряжаться ВАШЕЙ жизнью?

— Нет!

— … не отдадим!

… и наконец скандирование:

— Нет! Нет! Нет!

— Никаких посторонних на территории Университета! — рублю я воздух уже заученным жестом, но сам себе кажусь марионеткой на ниточках, которые сам же и дёргаю, будто раздвоившись и частично вылетев из тела, — Только студенты, профессура и служители!

— А как же возможность политических дискуссий? — надрывно, выскакивая на поверхность из толпы, орёт долговязый угреватый парень с жидкими усами, глядя на меня бешеными глазами.

… как я ждал этот вопрос! Ждал, демонстративно не слыша другие, менее удобные.

— Дискуссиям — быть! — энергично постановляю я и вижу ревнивый взгляд Мартова, — Но в рамках студенчества! Я предлагаю дать возможность всем политическим партиям заниматься на территории Университета политической работой! Но! Ни в коем случае не во вред учебному процессу!

— Не стихийно, а организованно, — чуть понижаю голос (пока не сорвал!), — спокойно и без лишнего шума. Составить расписание выступлений и дискуссий, пустующих аудитории и свободных площадей, и разумеется — исключительно силами студенчества! Неужели среди студенчества нет людей, достойных представлять свои партии в Университете?!

Снова шум… Сторонники всевозможных Вождей, Вождят и прочих Лидеров с пеной у рта требуют допуска своих кумиров на территорию Университета, но большинство студентов стоит за самоуправление и автономию в самом широком смысле.

— Но разумеется, — спохватываюсь я, — никаких штабов, никаких самозахватов помещений под нужды какой-либо партии! Нужны помещения? Так будьте добры, договаривайтесь с руководством университета…

— Это со Свешниковым-то?! — перебили меня и в толпе снова загалдели, а кто-то радикальный предложил вздёрнуть ректора на фонаре, оставив так, пока не сгниёт шея и тело не упадёт под собственной тяжестью, а потом — в нужник его!

— С новым руководством! — не даю сбить себя с толка, — Мы, студенчество, можем приглашать профессоров или признавать их неугодными, ну а деканов и ректора профессура пускай выбирает из своей среды!

— А пока… — я снова вынужден повышать голос, — предлагаю отдать власть Студенческому Совету!

— … мы, социал-демократы, — надрывается очередной оратор из крохотной ячейки, обещая светлое будущее под своим руководством, но его освистывают и стаскивают с грузовика. Один оратор сменяет другого, и почти все они представляют какие-то политические партии, или по крайней мере, симпатизируют оным.

Шум, шум… дело уже движется к вечеру, а дело так и не сделано! Решительно продвигаюсь к грузовику, а там меня подпихивают в спину и под зад, водружая на этот дизельпанковый постамент, пахнущий всей нефтехимией разом.

— Квириты! — кричу, привлекая внимание, и для верности вскидываю вверх руки, стараясь стать объёмней и заметней, — Сограждане! Да, Революция неотъемлема от политики, но не стоит приплетать политику повсюду! Предлагаю наделить Совет полномочиями, ЗАПРЕТИВ им лоббирование интересов политических партий! Пускай Студенческий Совет решает технические вопросы, касающиеся непосредственно учебного процесса, быта студентов и тому подобных вещей!

— Бюрократия! — орёт кто-то из толпы и начинается шум.

— Да! — энергично соглашаюсь с ним, — Но бюрократия необходимая и к тому же выборная! С правом отозвать любого представителя Совета, если он не справляется с работой или манкирует обязанностями!

Затем проталкиваю вопрос личной, а не коллективной ответственности за порученное дело, и фигуру председателя, являющегося чем-то средним между техническим директором и бухгалтером. А потом…

— … да, разумеется, — голос уже почти сорван, — предлагаю себя в Совет! Я хороший боксёр и гимнаст, и даже если вы не выберете меня, я буду проводить занятия для всех желающих. Если…

Демонстративно, несколько даже театрально пожимаю плечами.

— … Совет найдёт для этого подходящие помещения. Но будучи членом Совета, мне будет проще решать организационные вопросы такого рода.

Слышу споры, шум… вижу хватание за грудки и раззявленные рты. Не слезая с постамента, достаю фляжку, и отвинтив крышку, делаю крохотный глоток, целительным бальзамом прокатившийся по натруженному горлу.

— Также… — уже сиплю я, пряча фляжку, — могу взять на себя вопросы по снабжению студентов учебной литературой! Многие знают, что я зарабатываю как переводчик и букинист, и хорошо знаком с книжным рынком. Но это я в одиночку не потяну, и нужно будет ещё несколько человек, разбирающихся в этом вопросе и готовых работать.

— Да! — поднимаю руки, прося тишины, и о чудо… — Прошу сразу учесть, что снабжение, притом любое, в столь непростые времена столкнётся с неизбежными проблемами! Финансовыми, временными, и чёрт знает какими! Поэтому здесь во многом вопрос доверия, как ко мне, так и к другим студентам, которые впрягутся в эту лямку.

— Я не против ревизий, — голос у меня уже почти сорван, — но ревизоры должны понимать, что революционная ситуация требует революционных решений. Понимать, что будут неизбежные проблемы с деньгами, поставщиками и самыми пошлыми сплетнями! Если же нет, впрягаться в эту лямку я не стану!

— Любого интенданта через год службы можно вешать без суда и следствия[43]! — фальцетом орёт кто-то из толпы.

— Вот! — тычу в его сторону рукой, — Вот об этом я говорю! Всегда будут такие крикуны, требующие вешать без суда и следствия! Сами не черта не умеющие, ни за что не берущие и умеющие только драть глотку, но готовые судить без суда и следствия!

Разгорелась яростная полемика, и через несколько минут студенты постановили, что Ревизионной Комиссии — быть! А меня выбрали-таки в Совет, обязав перво-наперво выйти на книготорговцев и букинистов, и начать снабжать Университет книгами…

… и конечно же — бокс! Собственно, эта моя обязанность едва не стала основной…

В сгущающихся сумерках студенты начали расходиться, разбившись на компании и шумно обсуждая сегодняшний день. Впрочем, не все. Многие решили остаться — не то ради защиты Университета Бог весть от кого, не то (что скорее) ради ощущения причастности к чему-то Высокому.

— Ну что, граждане Совет, — пытаясь держаться солидно начал было Мартов, выбранный председателем. Выбрали его, кажется, просто как самую примелькавшуюся фигуру… он как залез на самоходную дизельпанковскую трибуну, так и не слазил с неё! — для начала…

— … к оружию, граждане! — перебил я его, и по короткому, злому взгляду понял, что нажил себе врага.

— Прошу прощения, Аполлон Ильич, — попытался реабилитироваться я, но кажется — тщетно, — высокий Совет…

Склоняю голову перед остальными, в «польском» духе, когда голова сперва вздергивается вверх и назад, а потом резко опускается на место.

— … но дело не терпит отлагательств! — в голове всплывают чужие слова, — Всякая Революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться[44]! Нам необходимо… жизненно необходимо! Сформировать для защиты Университета и его автономии дружину и разумеется, нам нужно оружие!

— Алексей Юрьевич, — обманчиво мягко начал Мартов, щуря глаза, как хищник перед прыжком, — вы хотите…

— Нет! — резко перебиваю его, — Не я! Среди студентов есть люди с боевым опытом! Бывшие студенты, ушедшие на фронт, демобилизованные по ранению и заново восстановившиеся в Университете были бы идеальным вариантом!

— А пожалуй… — задумчиво сказал один из членов Совета и всех как прорвало. Разом загомонили… и так вышло, что с моим предложением все оказались в общем-то согласны, но есть, как говорится, нюансы…

— Если позволите! — поддавливаю голосом, перехватывая внимание.

— Я очень далёк от того, чтобы рекомендовать конкретную кандидатуру или даже кандидатуры! Но я бы настаивал на непременной аполитичности кандидата в главу дружины!

— Позвольте… — снимая очки, как перед дракой, начал анархист Коровин, — какая, к чёрту, аполитичность?! Вы понимаете…

— Владимир! — резко обрываю его, — Дайте договорить!

Оппонент повёл плечами, но смолчал, глядя на меня с близоруким прищуром и даже не думая одевать очки. Он выглядит безобидным интеллигентом, но я знаю, что он причастен как минимум к парочке «эксов» и организации не менее одного теракта. Очень жёсткий, упёртый и не боящийся ни чужой, ни своей крови.

— Очень важно, — с напором продолжил я, — чтобы командование дружины было аполитичным в том смысле, что никто не смог бы сказать, поддерживают ли они эсеров или октябристов! Полно хороших товарищей, которые всецело поддержали Революцию, но при этом не принадлежат к какой-то конкретной политической партии!

— В противном случае… — развожу руками, — мы получим боевое отделение какой-то из политических партий, но вот будет ли от этого польза для Университета, я решительно сомневаюсь!

— Резонно, — пробормотал кто-то в сгущающейся темноте, и началось обсуждение, пока Мартов, не вспомнив свои обязанности председателя, не увлёк нас в здание Университета.

Заняв одну из аудиторий, собрались было проводить Совет как есть, но один из товарищей организовал нам для начала чай и еду из близлежащего трактира. Впрочем, спорили и за едой…

… и говорили обо всё разом, перебивая друг друга. Я, по горячим следам, продавливаю важнейшее для меня, заодно производя то самое первое впечатление. С Мартовым, кажется, отношения испорчены напрочь, но я такую породу знаю.

До поры он будет демонстративно вежлив и корректен, а потом, в нужный момент, нанесёт столько же корректный и выверенный удар. Будет ли у него такой момент, Бог весть, но несколько недель атак с этого направления скорее всего не будет.

— … нет, нет и ещё раз нет! — я горячусь, держась на остатках сил и выгорающих нервах, — Я не смогу учить всех желающих и потому настаиваю, что прежде уроки бокса будут для членов дружины и активистов! Не можно, да и не должно стрелять по любому поводу, а хорошо поставленный свинг может поставить точку в большинстве конфликтов!

… а в голове колокольным набатом бьётся мысль, что тогда за мной при любом конфликте встанет студенческая дружина и немалая часть актива, а это дорогого стоит!

А ещё, как ни крути, я стал заметной фигурой в Университете, и значит, мой план пусть и не идеально, но выполняется.

… пусть даже через «не могу» и «не хочу!», но я сделаю всё, чтобы не стать той самой статистической щепкой при рубке леса. Всё!

Глава 12

Товарищ Сухарь, он же Галет (замок с виноградниками прилагаются)

Едва я выскочил вон из переполненного трамвая, как ветер бросил в моё лицо добрую горсть склизкого ледяного дождя вперемешку с мокрым снегом. Сзади толкнули невзначай, и так неудачно, что я размаху наступил на покрывающуюся тонким ледком грязноватую лужицу, щедро забрызгав низ штанин.

Чертыхнувшись и не слушая извинений, запоздало и не очень искренне несущихся в спину, я поднял воротник и быстрым шагом, переходя то и дело на бег, заспешил в Университет, пряча лицо от вездесущего секущего ветра со снегом и дождём. Несмотря на раннее воскресное утро и не слишком благостную погоду, на улицах достаточно много прохожих, идущих по своим делам.

Но это не прежняя московская публика, шествующая по своим делам с ленцой и хлынцой, с полным пониманием своего, не всегда завидного, положения и места. Народ стал всё больше нервный, злой, готовый в самой мелкой стычке выпалить в оппонента весь набор яда, который ранее приберегался на особые случаи. А бывает, ерундовая стычка на улице заканчивается стрельбой и трупами!

Всё больше на улицах военных и каких-то невнятных военизированных патрулей, с полномочиями Бог весть от кого и размазанными печатями на удостоверении. Много людей с оружием, да не с револьверами и пистолетами, как прежде, а с винтовками и ружьями! Открыто носят, и я бы даже сказал, с некоторым вызовом.

Достаточно иметь подписанный мандат, и вот уже идёт не вооружённый обыватель, а представитель не то власти, не то общественности… Ясно лишь одно — право имеет! На что, обыватель и сам толком не знает, но на всякий случай трактует свои полномочия весьма широко, с запасом.

Стрелять стали много чаще, а полицейское разбирательство во многих случаях не проводится даже формально. Мандат от городской Думы есть? Ах, не от Думы… но хоть какой-то, от законных властей? Вот и замечательно…

Боится полиция. Старается не связываться, не высовываться лишний раз. Мно-ого народа выпустили из тюрем и каторги после Октября, а ещё больше — разрешили вернуться из ссылок. Для многих из них полиция — первый враг! Часто — личный…

Едва ли не четверть личного состава полиции поспешила уволиться, сказаться больными и хоть как-то самоустраниться от работы на улицах, исчезнуть с глаз долой. С соответствующими последствиями.

Правда, злые языки говорят, что толку от них в любом случае было немного, потому что профессионалы как раз остались, а кануть в нети поспешили гнусно прославленные уличные «дантисты» и палачи, на которых у революционеров заготовлены пули и верёвки. Как там на самом деле, не знаю, и возможно — действительно правы те, кто считает возросшую преступность естественной, а основной силой, способной противодействовать расплодившимся мазурикам и дезертирам — те самые уличные и соседские патрули. Да, перегибы есть, но…

… я не знаю. Но ходить по улицам приходиться с оглядкой, потому что — бывает всякое! Вот так вот запросто в спину стреляют редко, но толкнуть изо всех сил, а то и шарахнуть по голове среди бела дня, чтобы быстро сорвать шапку и пальто, да вытащить всё из карманов — это частенько происходит. Да, ловят мазуриков и да, стреляют…

Но народ пошёл злой, решительный и без тормозов! Хоть бывших фронтовиков взять, отвыкших бояться крови и смерти, хоть тех же переселенцев, особенно подростков. За портсигар медный убивают!

«Грязи после Революции побольше стало» — отсканировав окрестности взглядом, машинально отметил я, но тут же засомневался, — «А не раньше ли это началось? Не с пятнадцатого ли года, когда пошли на фронте первые неудачи, а экономика Российской Империи, переведённая на военные рельсы, начала давать первые сбои? Пожалуй…»

Глянув ещё раз по сторонам, мельком цепляю глазами низкое, свинцово-сизое небо, давящее на настроение и пространство, и зашёл наконец в Университет. Перепрыгивая через ступеньки, здороваясь на ходу, добежал до кабинета, распахивая приоткрытую дверь.

— А, Сухарь! — заорал беспардонный Левин, оторвавшись от шумного спора с незнакомым мне всклокоченным чернявым студентом, каланчой возвышающимся в середине большого кабинета, заставленного столами и стеллажами с книгами, — Читал «Ведомости» с речью Керенского?! А?! Каково?!

— Да погоди ты со статьями, — отмахиваюсь от него в раздражении, не заходя покуда в жарко натопленное помещение, пропахшее табачным дымом, — Дай лучше щётку, что ли… Видишь, как изгваздался? Не погода, а чёрт те что! Со всех сторон ветер всякую дрянь норовит в лицо и за пазуху сунуть! Как ни кутался, как ни уворачивался, но покуда добежал, промок и околел нещадно, как собака бездомная.

Пока чистился в коридоре, вышедший вслед Левин, держа руку с погасшей папироской на отлёте, взахлёб пересказывал мне статью Керенского, большим поклонником которого он является. Отмалчиваюсь, отделываясь междометиями и хмыканьем, но Илью это не останавливает, и он, к моему раздражению, весьма живо вовлекает с беседу того всклокоченного студента.

— Всё, Илья, хорош! — решительно прерываю его, заходя наконец в кабинет и кладя щётку на место, а потом вешая сырое пальто ближе к печке, — Я знаю, что ты большой его поклонник, но и моё отношение к Керенскому ты тоже знаешь! Да и вообще, Совет должен быть подчёркнуто аполитичен, а ты свою позицию где надо и не надо выпячиваешь.

— Ничего ты… — начал было в запале Левин, но махнул рукой, в кои-то веки не став донимать меня трескучей болтовнёй. При всех своих достоинствах, Илья типичный, я бы даже сказал — эталонный представитель русской интеллигенцией в том виде, как её очень выпукло показывает Чехов.

Керенский, с его краснобайством, склонностью к психологическим этюдам и театральщине, у этой части граждан в почёте и уважении, прекрасно вписываясь в парадигму их реальности и мироощущения. Но по моему наблюдению, полноценный контакт с другой Россией, менее интеллектуальной и интеллигентной, Александр Фёдорович наладить так и не смог, и держит его через «прокладки» в виде той же интеллигенции.

Пока получается, но даже послезнания не нужно, чтобы понимать — власть он не удержит. Собственно, это понимает и большая часть интеллигенции, потому и правительство у нас Временное. Интеллигенция же, надеясь преимущественно на некий священный жупел демократии и грядущего Учредительного Собрания, искренне верит, что всё будет хорошо, ведь они провели все необходимые ритуалы! Н-да…

— А я, собственно, к вам… — замялся всклокоченный, — товарищ… э-э, Сухарь.

Левин опустил голову, и только плечи его подозрительно подрагивают. Ш-шутники… Прозвище «Сухарь» прикрепилось ко мне намертво, едва студенты убедились, что я не намереваюсь идти никому навстречу, «входить в положение» и делать все те вещи, что мне, собственно, и не положено делать по Уставу, который они сами же и утверждали.

Собственно, и не обидно… почти. Но чувство юмора у некоторых членов Студенческого Совета своеобразное, и (хотя они клялись потом, что всё это вышло случайно!), в некоторых официальных документах я фигурирую как «товарищ Сухарь» или даже «Галет», то бишь сухарь морской, особо чёрствый и неугрызимый.

А документы, это серьёзно! Да и вообще, мало ли на свете чудных фамилий? А ещё кто-то удачно запустил байку, что «Галет» или «Галета» это девичья фамилия моей матери, и она, дескать, французского происхождения, так что и нечему удивляться! Поэтому и «товарищ Сухарь» — р-революционный псевдоним, переведённая с французского фамилия, на которую я якобы имею право. Полуразрушенный замок, титул и виноградники тоже прилагаются.

— Пыжов, — вздыхаю я, протягивая руку посетителю, — Алексей Юрьевич.

— А… Устрялов Иван Евграфович, — запунцовел тот, излишне крепко вцепившись в мою ладонь, — п-простите…

— Так что за дело, Иван Евграфович? — обхожу неловкий момент стороной.

— А? Да! Я делегат Императорского Московского… то есть, извините, — сбился Устрялов, — бывшего Императорского! Конечно, бывшего! Московского Технического Училища[45] то есть.

— Ф-фу… — выдохнув, он с силой провёл руками по лицу, будто снимая паутину.

— Простите, Алексей Юрьевич, — уже нормальным голосом сказал он, — обычно я более… хм, вменяем.

— Бывает, — дружелюбно киваю я, — просто сегодня не ваш день.

— Да, — кивнул Иван Евграфович, — вы очень верно сказали.

— Усаживайтесь, — подбородком показываю на стул, — Я ведь правильно понимаю, что обсуждать нам придётся достаточно серьёзные вопросы?

— Пожалуй, — медленно кивает Иван и осторожно опускается на предложенный стул, неловко складывая длинные, худые конечности и как нельзя сильно напоминая очеловеченного богомола.

— Тогда я распоряжусь подать чай, — улыбаюсь ему, — а то и сам чёрт те как озяб!

Выйдя в коридор, кликнул служителя, отдал ему приказания и вернулся назад, приготовившись слушать. Дело оказалось в общем-то банальным — обмен опытом, налаживание взаимодействия и тому подобные вещи.

Под кабинет мы заняли одну из «неудобных» и от того вечно пустующих аудиторий, заставив её письменными столами и стеллажами, с книгами и папками с документами. Я со своими учебниками и прочими образцами печатной продукции, за эти недели несколько раз мигрировал, обустроившись в итоге в углу и заняв чуть не четверть общего кабинета. Опыт переездов и кочевого жилья у меня богатый, так что обустроился не без некоторого комфорта, отгородившись стеллажами и ширмами.

С Иваном…

«Просто Иван, пожалуйста! Отчество — это пережиток старого мира!»

… и Ильёй мы обсудили перспективы сотрудничества и решили, что помимо сухой теории Московское Техническое Училище просто делегирует несколько членов Совета к нам, ну а мы, соответственно — к ним.

— Чай, господа хорошие… — прервал немолодой служитель наш разговор, с деловитым достоинством ставя на стол здоровенный медный чайник, заварочник и всё необходимое, включая увесистую низку баранок из ближайшего трактира.

— Кстати, нужно будет договориться с Филипповым о централизованных поставках, — машинально отмечаю я, делая соответствующую запись в блокноте.

— Вот всегда так… — закатил Левин глаза, и припечатал:

— Интендант! Вечно всякой мелочёвкой занимаешься…

Он осуждающе скривил губы, осуждая мещанское копошение в мелочах и считая себя человеком, стоящим выше всего земного, парящего где-то в заоблачных высях и решающего не иначе как судьбы Мира. А это всё ерунда на фоне Революции!

Я же, с позиции жизненного опыта, отношусь к таким «дельтапланеристам» спокойно, а опыт снабжения и налаживания связей в столь непростое время считаю бесценным! Тяжеловато, это да… но умные поймут, а мнение дураков мне неинтересно.

Нет, дело тут не в оседающей в карманах прибыли, хотя вовсе уж бессребреником меня считать не стоит. Это именно связи, опыт и понимание логистики в условиях военного времени и разваливающейся страны. Если (на что очень надеюсь!) я сумею не утонуть в этом водовороте и зарекомендовать себя хоть сколько-нибудь положительно, в эмиграции у меня будет намного… намного больше возможностей!

Обговорив декларацию о намерениях, перешли к частностям.

— Начерно, Иван, — предупреждаю я, — широкими мазками оформляйте!

— Да? — склонил голову тот, обдумывая мои слова, — А ведь и верно! Правки, поправки, предложения, уточнения… Самое общее, говорите?

— Точно так, — соглашаюсь с ним, — сейчас наши товарищи ещё подтянутся, и неизбежно выплывут некоторые нюансы, которые мы пока не видим.

— Да, точно… вы уж простите, Алексей, — завиноватился тот, — что мы вот так, наспех, сыро свои предложения подали.

— Ничего-ничего, — успокаивающе улыбаюсь ему, — вы всё правильно сделали! Намерения и суть вы прописали, а остальное надо обсуждать вживую. А то знаете, все эти пункты с подпунктами, оформленные с юридической скрупулёзностью, но не выдерживающие никакого столкновения с реальностью, много хуже.

Левин, устроившись за столом напротив, то и дело перегибается, читая ложащиеся на бумагу строки, и комментируя их. Не всегда по делу, но толк от его комментариев есть. Он, как я уже говорил, типичный русский интеллигент, так что можно уверенно предсказать реакцию остальных членов Совета из той же когорты, и внести правки заранее.

В кабинет ввалились Солдатенков с Валиевым, обсуждая неутешительные сводки с фронта, прочитанные в утренних газетах, и на некоторое время наша работа прервалась. Новости скверные, от которых сжимается сердце, даже если и знаешь, что это всё исторически неизбежно и воспринимаешь реальность как настоящее прошлое.

Потом, ближе к девяти, пришёл наконец Мартов, и мы живо согласовали вопросы сотрудничества. Позднее нужно будет согласовать ряд нюансов и собрать кворум[46] Совета, но основное дело сделано, и я облегчённо выдохнул.

Краем уха слышу довольно едкое обсуждение моего желания наладить поставки от Филиппова, но только усмехаюсь. Дурачьё! Мамкины революционеры! Это вы, ребятки, из очень небедных семей, и просто не понимаете, что такое выгаданная копейка, а тем более — в нынешних реалиях. Всё норовите планетарные проблемы решать…

Студенты, которые по пятеро-шестеро снимают комнату (и это считается не самым худшим вариантом!), вполне оценят хоть маленькую, но экономию! И доставку непосредственно в Университет, да… А бывшие фронтовики? Эти-то точно поймут. Да и остальные оценят, но чуть попозже, ближе к Февралю, когда начнутся вовсе уж серьёзные проблемы с поставкой продовольствия.

«Надо будет надавить на помощь передовому отряду молодёжи» — мелькает мысль, и я спешу записать её в блокнот. Потом долго обдумываю, стоит ли предлагать пекарям «крышу» от Университета, и как её, собственно, оформить? Прихожу к выводу, что вбросить идею стоит как пекарям, так и студенчеству, а дальше будет видно!

Валиев с Солдатенковым тем временем разложили в своём углу карты военных действий, какие-то документы и вырезанные из газет статьи, пытаясь составить реалистичное положение дела на фронте, а пуще того — предугадать дальнейшее развитие событий. Это отчасти хобби, а отчасти — служебная необходимость для людей, возглавляющих Дружину Университета.

Оба они фронтовики и прапорщики военного времени, демобилизованные по ранению. Войной они ушиблены крепко, и по моему мнению, можно было найти и лучшие кандидатуры, но парни они харизматичные, и наверное, это-то и сыграло решающую роль. Ну и так… стараются.

Они оба имеют опыт городских боёв, и хотя и не без огрехов, но стараются натаскивать ребят именно на бои в городе, а не на «сено-солома» и штыковой бой, как принято в запасных батальонах. У меня иногда вылезает армейское прошлое, и я подкидываю им какой-то совет — благо, и сам занимаю должность инструктора по рукопашному бою на правах фельдфебеля-вольноопределяющегося. Прислушиваются… иногда.

Только и слышу…

— … киевское направление…

— … Корнилов не позволит!

— … маршал Фош…

— Нет, ты послушай! — напор Валиева к оппоненту был так яростен, что невольно прислушался и я, обогатившись знаниями о настроении войск в Петрограде, личности Корнилова (лев с головой барана[47]!) и состоянии дел на Западном Фронте.

… а потом один за другим потянулись члены Совета, а за ними и посетители, и в кабинете воцарился привычный бедлам и хаос! Какие-то малознакомые люди, споры, вплоть до перехода на личности и хватания за грудки, табачный дым, тонкой струйкой тянущийся в приоткрытую форточку. Разговоры, разговоры, а потом…

— Стоп! — останавливаю Солдатёнкова, — Кого, ты говоришь, военным комендантом Москвы назначили?

Он, не понимая ни черта, повторяет и с удивлением смотрит, как я быстро одеваюсь, накидывая пальто.

— Мартов! Аполлон! — кричу я, — Давай, одевайся, поехали!

— Вы тоже, парни, — приказным тоном говорю Солдатенкову с Валиевым, — Быстро!

Начинающуюся свару быстро затыкаю коротким ответом:

— Есть возможность получить винтовки! Да не капельно, поштучно, а хотя бы несколько сотен!

Страницы: «« « 4567891011 » »»