Разбудить бога Янковский Дмитрий

– Ага, вот смотри, – сказал я, вытащив на экран с десяток фотографий кинжала.

– И тебя этой саблей по спине? – ужаснулась Катька. – Кошмар!

– Забей на это. Посмотри лучше на рукоять. Вот крупный план.

– Вижу. – Она некоторое время рассматривала фотографии, затем сказала: – Спящий бог. Где-то я уже слышала об этом.

– Думаешь, это бог? В те времена еще любили героев изображать.

– Спящий герой тоже неплохо. Но если ты на себя намекаешь, то этот толстожопенький идол на тебя ничуточки не похож.

– Ни на что я не намекаю. Или мне нельзя версию высказать?

– Можно, – позволила Катька. – Но я вот думаю, что для нас хуже – спящий бог или спящий герой?

В последнее время я эту фразу от нее слышал все чаще. «Что для нас хуже? – недавно спрашивала она. – Поехать на фестиваль к Барику или на день рождения к Фанерке?» Или так: «Что для нас хуже, поужинать в ресторане или заказать еду домой?»

Сначала эти слова воспринимались как новая шуточка, но чем дальше, тем отчетливей проявлялась ее истинная суть. Какой уж тут юмор! Нам действительно постоянно приходилось выбирать не лучший из нескольких вариантов, а одно из нескольких зол. Но если глянуть шире, то ведь не только нам. Плохо стало везде. Раньше еще на Европу поглядывали, некоторые в Америку метили, но сейчас черная липкая безысходность навалилась на весь мир, от нее не видно было уже никакого спасения. Иногда натурально хотелось выть, но я сдерживался. А Катькин вой принял форму такой вот присказки.

– На мой взгляд, хуже был бы спящий герой, – ответил я, немного подумав.

– Почему?

– Что ждать от спящего бога, мы еще не знаем, а со спящими героями сталкиваться приходилось. Хорошо еще все закончилось не так плохо.

Катька косо глянула на меня.

– По-твоему, все закончилось хорошо? – невесело ухмыльнулась она.

– Могло быть хуже, – пожал я плечами. – Меня могли убить во сне, во время одной из вылазок, и тогда бы я умер на самом деле. Мы с тобой могли не найти способа проникнуть в сферу взаимодействия без ведома Кирилла, и тогда не получилось бы взорвать Базу. В конце концов, я мог проиграть дуэль Кириллу.

– А я вот все время думаю: что изменилось после взрыва Базы?

– Для нас?

– Нет, Саш. Для нас понятно – все изменилось. Непонятно, кстати, почему Кирилл перед смертью так поступил. А вот для других, для всего мира?

– Перестал нарушаться баланс, – пожал я плечами.

Она задумалась. Конечно, ведь насчет баланса это была ее собственная догадка, лишь позже подтвержденная Северным Оленем и Дьяконом. Именно от них мы узнали, что Кирилл нанимал в сфере взаимодействия не только спящих солдат, но и других – погибших в бою. Поначалу Катька этого не знала, но чувствовала подвох, не верила, что Кирилл со всеми расплачивается честно. А ведь и правда, такие, как он, просто не могут быть честными, от них тогда вообще ничего не останется.

Со спящими воинами в сфере взаимодействия был полный порядок. Победил – получил деньги. Тебя победили – потерял жизнь или здоровье. Все честно, как на войне. Но с нанятыми мертвецами дело обстояло иначе. Кирилл не мог заплатить им денег – платил-то он в реальности, а не во сне. Но в реальности все они лежали в могилах. К тому же они не могли погибнуть второй раз, а значит, гибель в сфере взаимодействия оставалась для них безнаказанной. В этом и было самое страшное. Потому что их поражение ложилось на плечи живых, отнимая у каждого маленькую каплю удачи. Потихоньку у всего человечества.

Когда Катька узнала от Дьякона правду, она ужаснулась. И было чему! Ведь война в сфере взаимодействия продолжалась многие тысячи лет, еще со времен древних шумеров, которые в наркотических грибных странствиях открыли для человечества сферу взаимодействия. И всегда, еще задолго до Кирилла, находился хозяин пути в параллельный мир, желавший сэкономить немножечко денег. Мертвецам ведь не надо платить! Значит, нанимать их куда выгоднее, чем спящих. И нанимали. Они, как и живые, погибали в боях, каплю за каплей отнимая у человечества отпущенную ему удачу. Сколько ее ушло за тысячи лет? Сколько осталось?

Мы с Катькой всерьез считали, что участившиеся на планете катастрофы были следствием такого снижения общей удачливости человечества. Везучий человек не погибнет ведь от цунами или землетрясения, не сядет в самолет, который должен взорваться. Он попросту не окажется в нехорошем месте. А раз людей в катастрофах гибнет все больше и больше, значит, удачи у человечества осталось совсем немного. Вот-вот вообще кончится. И что тогда делать нам на планете, окруженной ледяным мраком космоса? Только одно – трястись от ужаса и выть на холодные звезды.

– Может, баланс и перестал нарушаться, – вздохнула Катька, рассматривая оставшиеся фотографии, – но я что-то не заметила улучшения в окружающем мире.

Я понимал, о чем она. На самом деле люди – на редкость удачливый вид. Фактически это единственная причина, почему нас еще не стерло с лица земли. Все крупные метеориты шарахнули в планету еще во времена динозавров, сведя их, кстати, под корень. Мало кто знает, что если бы Тунгусский метеорит вонзился в атмосферу всего на четыре часа позже, он взорвался бы на окраине Петербурга. Удача? Несомненно. И таких случаев полно. Я их специально отыскивал во всех доступных источниках. Если бы не удивительное везение, человеческого рода уже не существовало бы.

Но удачливость действительно истощилась, теперь катастрофы сыпались на головы людей одна за другой. Даже после взрыва Базы. Правда, не такие грозные, надо признать.

– Бедствия стали помельче калибром, – пожал я плечами. – И вроде пореже. Ну а что ты хотела? После взрыва Базы удачи не прибавилось. Она только перестала убывать, вот и все. Может, если бы не это…

– Я не о катастрофах, – покачала головой Катька.

– А о чем?

– О том, что мир хреново устроен.

– А разве это от нас зависит? – пожал я плечами.

– От кого-то зависит, – уверенно заявила она. – Или от чего-то. Может, не от одного человека, а от всех. Не знаю. Я много об этом думаю, но ни к какому выводу пока не пришла. Ладно, хочу узнать, как все случилось.

– Ты имеешь в виду нападение?

– Да.

Я рассказал ей все в подробностях, не забыв упомянуть острое ощущение опасности, охватившее меня после выхода из машины. Труднее всего было описать чувство, возникшее при виде вросшего в стену нинзя. Я тогда перепугался до судорог, но признавать это очень не хотелось.

– Гипноз, – не очень уверенно предположила Катька. – Хотя о таком сильном воздействии я не слышала.

– Да. Никаких следов от вонзившегося лезвия я в кабинете не нашел. Зато после драки обнаружилось нечто совершенно из ряда вон.

Открыв на экране компьютера еще одну папку, я показал Катьке фотографии трупа. Она глаза вытаращила от удивления.

– Что это?

– По всей видимости, грибница.

– Прямо из тела?

– Да.

– Так-так… – Катька задумчиво сощурилась. – А ведь здесь проглядывается кое-какая связь!

– В смысле? – не понял я.

– Среди грибов полно галлюциногенов. Начиная со спорыньи и заканчивая псилоцибиновыми грибами. А тут тебе, как на заказ – и галлюцинация, и грибница. Не странно? Погоди-ка! А ведь древние индусы, наверное, тоже грибочками баловались! Иначе откуда у них такие страшные боги? Тогда и рукоять кинжала с индийским божком к общей куче можно приплюсовать.

– При чем здесь боги? – Ей удалось меня окончательно сбить с толку.

– Понимаешь, Саш, все культуры можно систематизировать по наркотику, который в этих культурах легализован и не осуждается. Кстати, одной из функций любой религии как раз и является легализация того или иного наркотика. Ну волхвы там всякие, священники, муллы рассказывают людям байки о пророках, которые закидывались тем или иным дурманом. Типа, раз ему можно, то нам-то уж сам бог велел. У христиан таким наркотиком является вино, типа кровь господня. Кстати, это сильно способствовало становлению христианства в винодельческих регионах. У мусульман это конопля или мак. Но есть и другие культуры – грибные. Как правило, они самые древние, поскольку грибы можно было употреблять практически без обработки, они и без нее действовали великолепно. Закинешься мухоморчиками, запьешь молочком, и вот тебе уже прямая дорога за мыслимые и немыслимые пределы. Иногда в один конец, иногда в оба.

– А боги при чем тут?

– Грибные религии отличаются некоторыми особенностями. Дело в том, что галлюцинации от грибов всегда перемежаются ужасами и острыми приступами паранойи. Чудища всякие мерещатся, мир становится черно-красным. Представляются перемещения в какие-то зловещие миры…

– Иногда не только представляются, – невесело вздохнул я.

Не знаю, нарочно Катька об этом напомнила или нечаянно сорвалось с языка, но одним из способов перемещения в сферу взаимодействия был прием наркотического препарата как раз на основе гриба. Она это знала.

– Да уж… – она осеклась. – Короче, в грибных культурах боги всегда очень страшные и жестокие. Почему-то грибоедов всегда проглючивает, что боги непременно хотят человеческих жертв. Ну и начинается. В Южной Америке такая резня до Колумба была, что конкиста стала натуральным спасением для индейцев, несмотря на свою жестокость. Сердца живьем вырезали. В Индии тоже, кстати, баловались такими делами. Только вместо ножа использовали тонкий шнур-удавку. И древние славяне-язычники мухоморчиков не гнушались, так что таскали время от времени рабов на жертвенный камень.

– И что?

– А то, что в эту ночь в твоем кабинете воедино соединились три вещи. Грибы, галлюцинации и спящий бог.

– Значит, все-таки бог?

– Думаю, да. А может, это спящий герой и спящий бог в одном лице. Могу допустить, что это изображение является чем-то вроде древнего символа сферы взаимодействия. Туда ведь попадали через сон! Одни через наркотический, другие через обычный, но все именно через сон. И если форму рукояти кинжала еще можно объяснить рациональными причинами, то грибницу – никак. Это, Саш, сильно за гранью реальности. Не может из человека ничего подобного расти. Сфера взаимодействия тоже далеко за пределами привычной реальности, так что, по всей видимости, это действительно привет оттуда.

– Недобрый привет.

– Боишься? – напрямую спросила она.

– Ну… Не очень-то хотелось бы столкнуться в доме с человеком, имеющим такие способности к внушению. Я больше про Макса думаю, если честно.

– Ах вот ты о чем! – Катька расслабилась. – Не думаю, что в мире так уж много людей, способных вытворять подобные фокусы. Может, он один-то и был, кого ты грохнул. К тому же это не совсем внушение, Саш.

– А что тогда?

– Внушение подавляет волю человека. А у тебя сохранилась способность защищаться. Если бы ты был под гипнозом, тебя проще было бы усадить в кресло и тихо прирезать. Но, поскольку ты продолжал драться, гипноз исключается. Скорее здесь можно говорить о сложной наведенной галлюцинации. Учитывая грибницу, можно даже предположить, что ты был одурманен какими-то спорами, вызывающими синдром избирательности зрения или нечто вроде того.

– Ни фига себе. – Я помотал головой. – Но если так, то это от способностей человека не зависит. Споры может использовать любой.

– Это если годятся споры из коробочки, – возразила Катя. – Но, скорее всего, тут иной вариант. Боюсь, что гриб, выделяющий галлюциноген, должен расти прямо в человеческом организме. Иначе действовать он не будет. Много ли людей согласятся на такое?

– Идиотов в мире полно, – хмуро заметил я.

Но все же Катьке удалось меня успокоить. Как бы там ни было, но все сводилось к более или менее рациональным вещам. Гриб, пусть даже растущий внутри человеческого организма, был вполне материальным и давал носителю вполне конкретные способности. С ним не пройдешь через стены, не сможешь летать. Можешь только представляться невидимым и наводить галлюцинацию о присутствии некоего противника. Это то, что я испытал на себе. Может, можно наводить любую галлюцинацию, но даже это не давало сверхъестественного преимущества. Галлюцинации могут обмануть живого охранника, но когда большая часть охранной системы дома находится под управлением компьютера, можно спать спокойно. Для того чтобы проникнуть через двери или окна, надо уже обладать не невидимостью, а незаурядными способностями хакера. Да и то… Многоуровневую защиту и хакеру не пройти.

– Ты права, – улыбнулся я. – Компьютер им не загипнотизировать.

– Вот и я о том. Надо только на всякий случай принять меры к тому, чтобы невидимка не проник в дом, когда мы сами открываем двери.

– Вряд ли это получится, – пожал я плечами. – В кабинете, перед самым нападением, я ощутил его дыхание. Похоже, прекрасно наводя зрительные галлюцинации, эти таинственные незнакомцы не способны обманывать осязание и слух.

– Тогда вообще нет проблем. Забей. Давай лучше выясним, что это за кинжал. Я видела лезвие похожей формы в музее народов Востока на Никитском бульваре.

Я набрал в Интернете поисковый запрос «кинжал волнистое лезвие» и вскоре получил довольно обширный список статей на эту тему. Оказалось, что клинок, которым меня полоснули, был не индийским, а малайским. Назывался крис. Одна из статей гласила:

«Крис – малайский кинжал с волнистым змеевидным или пламевидным обоюдоострым клинком. Широко использовался туземными колдунами в различных магических обрядах. По поверьям, обладал волшебной разрушительной силой и мог убивать врага в одно касание. Некоторые исследователи считают, что подобный эффект действительно мог иметь место в силу того, что при ковке некоторых крисов в качестве присадки использовался мышьяк, выделявшийся на лезвии в чистом виде.

Рукоять криса костяная или бронзовая, загнутая в нижней трети. Почти всегда имела вид скульптуры, изображавшей божество или священное животное. Известны рукояти в виде демонов, морской черепахи, свернувшейся в кольцо змеи.

Из-за формы клинка крис обладает серьезным поражающим действием, оставляет долго незаживающие раны. В странах Юго-Восточной Азии считается грозным оружием. Среди европейцев имеет дурную славу. Так, считается, что кузнец белой расы, взявшийся за изготовление криса, непременно погибнет до завершения работы или сойдет с ума. Также с крисом связывают особую форму безумия, когда человек, обладающий этим оружием, внезапно выскакивает на улицу в приступе неконтролируемой ярости, начиная убивать всех, кто попадается на пути. Единственным способом остановить такого безумца является его убийство. Как бы там ни было, подобная форма безумия встречается только в тех регионах, где широко распространен крис».

– Не очень веселая штука, – нахмурилась Катька. – У тебя на яд брали анализы?

– Нет, – забеспокоился я.

– Тогда с утра в первую очередь в больницу к Анечке. А пока, наверное, надо все же поспать. Хоть пару часов. Только проверь систему безопасности на компьютере.

Когда мы улеглись в постель, Катька уснула сразу, очевидно, ее поборола усталость и нервотрепка, пережитые за ночь. Я же еще некоторое время ворочался, никак не мог найти положение, в котором бы не болела рана. Наконец, устроившись на боку, я соскользнул в спасительную черноту сна.

Во сне с неба сыпал мелкий грибной дождь. Я замер на широкой поляне и глядел как падают листья. Золотые, багряные, коричневые, они кружили в воздухе разноцветными корабликами, а затем с пугающей неизбежностью влипали в жирную разбухшую грязь. Меня одолела печаль, но не та, которая обычно ходит рука об руку с осенью, а гораздо более глубокая. Мне показалось, что это не какая-то абстрактная осень, а осень мира – он умирает, и не воскреснет уже никогда. Пахло грибами. У меня слезы на глаза навернулись, мир подернулся рябью, и я вдруг понял, что никакой осени больше нет.

Вокруг меня простиралась обширная ковыльная степь, по которой ветер гнал серебристые волны. Обернувшись, я обнаружил, что за спиной степь превращается в пологий песчаный пляж, а дальше простиралось спокойное чуть подернутое рябью море – тоже до самого горизонта. Ярко светило высокое солнце, на выцветшем куполе голубого неба белел затейливый узор тонких перистых облаков. Пахло пересохшими водорослями, солью и горячим песком. Еще пахло пряными ароматами степных трав, но ветер дул с моря, делая их едва уловимыми.

Во мне зародилось знакомое чувство тревоги. Дело в том, что работа обоняния во сне лично мне не предвещала ничего хорошего. Она означала, что это не просто сон. В обычных снах я никогда не ощущал запахов, все органы чувств работали, лишь когда сон уносил меня в сферу взаимодействия. Мне очень не хотелось бы вернуться туда, поэтому я и встревожился.

Однако здешний ландшафт ничем не напоминал сферу взаимодействия, в которой все заросло дремучим лесом и где сверху хлестал непрекращающийся поток ливня. К тому же цвет неба и солнца там значительно отличался от земных, а тут был напротив – абсолютно привычным. Нет, это определенно не сфера взаимодействия. С пониманием этого факта тревога значительно отступила, но все равно я понимал, что нахожусь в одной из плотных сфер сна, что по опыту сулило мало хорошего. Утешало только то, что чем дальше сфера сна от плотной реальности, тем меньшее между ними взаимодействие и тем меньше скажутся события сна после пробуждения.

Вдоль песчаной полосы плескались языки морской пены, слышался мерный, как дыхание, шепот волн. За спиной в упругих стеблях полыни посвистывал ветер. В этом мире определенно не ощущалось присутствия разумных существ – слишком было чисто, слишком спокойно. Спокойствием и безопасностью было пронизано все: воздух, теплый струящийся свет солнца, манящая синева воды.

Мне в щеку стукнулась пролетавшая мимо муха, я смахнул ее и соскочил с невысокого земляного обрывчика в горячий песок. Трудно было бороться с желанием сбросить обувь, и я решил ему не противиться, стянул ботинки, закатал до колен брюки.

«Надо же, – невольно подумалось мне. – Никогда бы не подумал, что в мире существует такое спокойное место. На рай не похоже, ангелов нет, но, если после смерти моя энергетическая оболочка попадет именно сюда, я буду доволен».

Ощущение блаженства было таким острым, что я невольно зажмурился, впуская в себя золотистый поток счастья. Вот если бы каждую ночь во сне попадать в это место! Лучшего отдыха не придумать. Я бы охотно поменял такую возможность на любую путевку в самые райские места для туристов.

Я уселся возле воды и зачерпнул горсть горячего сухого песка. Тонкая струйка посыпалась в щели между пальцами, приятно щекоча кожу. Ветер подхватил ее, и она зазмеилась, словно живая. Море казалось очень теплым и неглубоким. Таким, наверное, сотни миллионов лет назад был древний океан Тетсис, в котором зародилась жизнь. Однако полынь и ковыль за спиной были вполне современными, кое-где виднелись свечки фиолетовых и розоватых соцветий, то и дело мимо с гудением проносились тяжелые шмели и деловитые пчелы. Я сощурился от яркого солнца и повалился на спину, раскинув руки.

«Вот куда бы сбежать… – Я никак не мог отвертеться от навязчивой мысли. – Катьку бы сюда, Макса, и забить на все. Бросить тесную, душную, засранную реальность, в которой все так помешались на деньгах, что ничего им больше не нужно. Словно за деньги можно купить такое…»

Я вдруг понял, что единственной ценностью для человека является радость. Чистая радость – все остальное вторично. Большинство людей думают, что радость можно купить за деньги. Вот, думают они, было бы у меня денег миллион до неба, я бы купил себе остров в океане и жил бы на нем совершенно счастливо, испытывая ни с чем не сравнимую радость.

Те, кто так думают, не учитывают одного важного обстоятельства. Деньги человека порабощают, вытягивают душу и заставляют служить себе. И чем их больше, тем сильнее их влияние. Взять нас с Катькой. С такими средствами, как сейчас мы, казалось, могли бы забить на все, но не выйдет. С деньгами появляются долги и обязательства, от которых не отвертеться никак. И ты уже вынужден крутиться, делать из денег деньги, иначе они в течение кратчайшего срока превратятся в ничто. Полгода не пройдет – окажешься на помойке. Но самое страшное даже не в этом. Самое страшное состоит в том, что к той начальной точке, когда денег было с гулькин нос, ты уже не вернешься. Если деньгами не заниматься, если не крутить их и не крутиться вместе с ними, они не просто растают, как тает обретенная во сне вещь после пробуждения. Нет! Они пропадут, оставив вместо себя равные по весу долги и обязательства, выполнить которые будет уже невозможно. И за тобой будут гоняться, и в тебя будут стрелять, и защиты ни от кого не дождешься, поскольку обязательства будут не только перед людьми, но и перед корпорациями, перед государством и даже, как это ни смешно, перед совестью. Чем больше денег, тем больше ты должен. Деньги – это ведь не те распиаренные бумажки, которые в качестве платы всовывают лохам на заводе, имея возможность их в любой момент отменить. Настоящие деньги – это чистая энергия, адекватная количеству произведенной людьми работы. То есть деньги тебе принадлежать в принципе не могут, они принадлежат тем, кто работает. А ты можешь их только отнять – правдами и неправдами. Причем неправдами проще.

Отнять, украсть, поиметь прибавочную стоимость – можно называть как угодно. Важно лишь то, что каждый человек может заработать весьма ограниченное количество денег. Чтобы сконцентрировать значительные суммы в одних руках, надо просто отнять у каждого из людей какую-то часть его заработка. Именно украсть, иначе никак не получится. Ты ведь не можешь сам выделить тепла на миллион долларов! Поэтому фраза «заработать миллион долларов» абсурдна в принципе. Такие деньги можно только заиметь. Заставить, вынудить, уговорить очень многих людей отдать тебе часть своего, заработанного. При этом важно самому не затратить никакого труда. Поскольку если сам затратишь, значит, у тебя тоже кто-то отнимет часть. При больших суммах эта процентная доля может оказаться чудовищной. Важно просто брать деньги – у одних за право работать на тебя, у других за право пользоваться их рабочей силой.

При такой системе ничего не получится с островом в океане и радостью от него. То есть остров, конечно, купить будет можно, но радость от него испытать ты уже не сможешь. Сколько удивления и разочарования я видел по этому поводу! Хотел вот Влад новый спортивный «Мерседес». А когда украл на него, тот уже показался ему вполне обычным, не стоящим особого внимания. Теперь ему хочется шестисотый «Е-класс», но я знаю, что когда Влад украдет на него, то и тогда радости он не испытает. Захочется «Майбах».

Ценность мира, в который я неожиданно попал во сне, состояла именно в том, что здесь было не только море, солнце и горячий песок, но и радость от них. Острая, щемящая, как оргазм. Только оргазм не может длиться так долго. За деньги можно купить любую вещь – это правда. Можно купить здоровье, дружбу, любовь. Тоже факт. Вот только радость за них не купишь. При каждой покупке ты ощутишь не радость, а разочарование от факта потраченных впустую денег. Потому что без радости – все впустую. И ничего с этим сделать нельзя, и отказаться от денег уже нельзя, поскольку с отказом от них ты ввергнешься в такую мрачную пропасть, которая, по всей видимости, и является проекцией ада на нашу реальность.

Я лежал на горячем песке, лениво философствовал и наслаждался чуть ощутимыми касаниями ветра. Было тихо – птиц в этом мире, очевидно, не было, иначе в небе то и дело вскрикивали бы чайки.

«Жаль, что проснусь», – подумал я.

Открыв глаза, я заметил чуть поодаль скалистый выступ, метров на десять вдававшийся в море. Его можно было принять за древний, разъеденный морем причал, но я знал, что это не так. Строить его здесь было некому.

Я встал и направился к скалам. Приблизившись, заметил несколько темных гротов – невысоких, в полный рост не войти. И тут же снова меня как из ведра окатило острым чувством тревоги. Ощущение настолько не вязалось со спокойствием и безопасностью здешнего мира, что напугало меня больше, чем следовало. Я остановился и попытался понять, что могло вызвать такую волну недоброго предчувствия, но она тут же откатилась, снова оставив после себя ровное счастливое спокойствие.

«Ну и дела!» – подумал я, решив действовать более осторожно и не расслабляться.

Гроты, кажется, располагались не только выше уровня моря, но и ниже, поскольку время от времени от скал доносились мощные выдохи, словно огромный морской зверь отфыркивался, вынырнув из пучины. Такой звук создают волны, выбивая воздух из полостей в скалах.

Песок кончился, под ногами сначала захрустела мелкая галька, затем начали попадаться камни покрупнее. Я пожалел, что скинул ботинки – голыми ступнями не очень-то приятно было прикасаться к твердым колким поверхностям. Уже хотел возвращаться назад, но тут до слуха донесся приглушенный женский стон. Достаточно, впрочем, явственный.

Воображение тут же нарисовало умирающую от жажды девушку со связанными позади руками и спутанными ногами. У меня сердце кольнуло – почему-то сразу подумалось о Кате. Тут уж не до острых камней! Чуть ли не бегом я кинулся к скале, в которой виднелись три пещеры. Одна совсем маленькая, в такую только на четвереньках можно протиснуться, да и то с трудом, другая хоть и высокая, но совсем не глубокая. А вот третья была заполнена тьмой. И только я принял решение в нее заглянуть, изнутри снова донесся женский стон, чуть громче первого.

Оружия у меня не было, пришлось снять рубашку и завернуть в нее камень, получив нечто вроде увесистого кистеня. Так я ощутил себя гораздо увереннее, выдохнул и заглянул в пещеру.

Внутри было темно, поэтому мне понадобилось около секунды, чтобы зрение хоть чуть-чуть адаптировалось. Однако я сразу успел заметить, что пол пещеры засыпан толстым слоем песка, нанесенного волнами во время штормов. Глаза быстро привыкали к полумраку, и наконец я разглядел в глубине пещеры молодую рыжеволосую женщину в золотистом открытом купальнике, лежащую на зеленой махровой подстилке. Ни руки, ни ноги у нее не были связаны. Ничего не замечая вокруг, она мастурбировала, широко разведя согнутые в коленях ноги и запустив пальцы под плавки. Глаза ее были плотно зажмурены, грудь высоко вздымалась, а пальцы свободной руки то сжимались в кулак, то расслаблялись. Мне стало так неловко, что покраснели щеки.

Я поспешил убраться подальше от пещеры, но, стоило мне обернуться, как я нос к носу столкнулся с Северным Оленем. Хотя «нос к носу» было не совсем точным выражением – чуткие оленьи уши не поднимались выше моей груди. Я опешил не меньше, чем когда увидел незнакомку в пещере, – уж очень плохо вписывался Северный Олень в жаркий приморский пейзаж. Но его хоть стесняться не надо было.

– Это Алиса, – негромко сказал Олень. – Там, в пещере.

Я не знал, что на это ответить, но в голосе сказочного персонажа мне послышалась невыразимая грусть. Мало того, за всю свою жизнь я не знал ни одной женщины по имени Алиса.

– Давай отойдем, – предложил я, снова услышав из пещеры приглушенный стон.

– Да. Если хочешь, можешь на меня опереться. А то камни колкие.

Надо же! Раньше я от него такой заботы не слыхивал. Что-то кардинально изменилось в сказочном королевстве. Один раз пришлось босыми ногами по льду топать без всякой помощи, а тут на тебе – обопрись. Однако разрешением я воспользовался. Шкура Оленя была не просто теплой – горячей.

Мы отошли метров на тридцать от пещеры, почти до брошенных мною ботинок. Я заметил, что Олень почти не проваливается в песок – его копыта были не хуже верблюжьих приспособлены для ходьбы по рыхлому грунту.

– Что это за мир? – напрямую спросил я.

– Одна из сфер, – ответил Олень не менее грустным голосом, чем до этого. – Мир сна Алисы.

– Не понял. Ты хочешь сказать, что эта женщина, засыпая, всегда попадает в один и тот же мир?

– Конечно. Я же говорю, это Алиса.

Как будто это что-то могло объяснить! Но я по опыту знал, что уточнениями от Оленя ничего не добиться. Хоть убейся. Любые его разъяснения будут еще туманнее, чем первоначальная фраза. Факт.

– Это одна из ее привилегий, – продолжил Олень. – У нее их несколько.

– А я, получается, пребываю здесь незаконно?

– Да нет, что ты… – Олень потрусил головой, отгоняя быстро слетевшихся мух. – Это я открыл тебе путь сюда. Имею право. Надо ведь было как-то познакомить тебя с Алисой.

Я кашлянул. Создалось ощущение, что Олень не понимает щекотливости ситуации, в которой состоялось знакомство.

– Она-то меня не видела, – пожал я плечами.

– Это хорошо, – невозмутимо ответил Олень. – Я так и хотел. Поэтому выбрал именно это место и время.

Со стороны скал донесся звонкий женский вскрик. Я сделал вид, что ничего особенного не слышал. Далось мне это с некоторым трудом. Краем глаза я заметил, что Олень тоже вздрогнул.

– Давай отойдем в степь, – предложил он. – Только забери ботинки. Поскорее, если можно.

Нежелание оказаться в дурацкой ситуации значительно способствовало моей расторопности – я схватил ботинки и рывком вспрыгнул на невысокий обрыв. Олень ловко, как горная коза, повторил мой трюк.

– Чуть дальше, – подсказал он. – Все, достаточно.

Здесь, в десятке шагов от песка, мух было больше. Я не удержался и несколькими взмахами отогнал их от Оленя. Хвост у него был слишком короткий, чтобы самостоятельно справиться с этой задачей.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Краем глаза я заметил на скалах какое-то движение. Обернулся и увидел Алису в золотистом купальнике. Она вышла на созданный природой пирс, высоко подняла руки и потянулась, как кошка, сощурившись в небо. Упругая гладкая ткань купальника сияла на солнце, оттеняя смуглую кожу девушки, а ярко-рыжие волосы факелом полыхали на голове. Стрижка была короткой и очень индивидуальной – выдавала значительный труд стилиста. Артистка? Модель? Да нет, модели все деревянные, словно им швабру до предела загнали в задницу, а эта подвижная, как язык огня. Спортсменка? Но разве они так ухаживают за волосами?

Она была так красива, что сердце кольнуло болью – острой, как пламевидный клинок криса. В горле застрял ком, пришлось сглотнуть. Алиса разбежалась в три длинных шага и нырнула с пирса, выставив руки вперед. Было видно, как ее змеистое тело скользнуло вдоль песчаного дна, оставляя след из вихрящихся голубых пузырьков. На коже девушки и на золотистом купальнике переливалась сетка водяных бликов.

Вынырнув метрах в десяти от берега, Алиса поплыла вразмашку с удивительной скоростью. Еще пара десятков гребков, и она удалилась совсем, только ярко-рыжий сполох качался теперь среди волн.

– Присядь, – посоветовал мне Олень.

Я сел в траву, стараясь остаться незамеченным для Алисы.

– Она знает одну очень важную вещь, – сказал Олень, принюхиваясь к кустику голубоватой махровой полыни. – Кроме нее, никто. Так что тебе придется войти с ней в контакт.

– В реальности?

– Да, когда проснешься.

– Ты подскажешь, где ее искать?

– Нет. Я не знаю. Но будь спокоен, она сама изо всех сил постарается найти тебя. У нее это должно получиться. У нее есть средства. Только будь осторожен.

– В смысле? Она попытается меня убить?

– Вряд ли. У нее другие задачи. Но если у нее сразу не получится достичь цели, она может пойти на крайности. Даже на убийство. И поверь мне, она хорошо умеет справляться с этой задачей. По крайней мере, у нее есть некоторый опыт, так что не вздумай ее недооценить. Будет плохо, если она тебя убьет.

Он сорвал губами несколько горьких травинок, задумчиво пожевал. А у меня испортилось настроение. Что-то много врагов завелось у меня в последнее время. Сначала невидимка, теперь эта таинственная Алиса с непонятными целями… Эта хоть привлекательная. Но радости от этого мало, поскольку привлекательный противник сразу имеет над тобой преимущество. У меня возникла мысль спросить насчет невидимки и причин, по которым он на меня напал, но не было ни малейшей уверенности, что Олень ответит. Считал бы нужным, сам бы об этом заговорил.

– И еще я хотел сказать тебе спасибо, – неожиданно добавил он уже не таким замогильным тоном, как прежде.

– За что? – удивился я.

– В своей сказке ты назвал меня добрым волшебником. Это приятно.

– Вот как? – Я не смог сдержать улыбку. – Никогда не думал, что мифическое существо, снящееся мне иногда, может испытывать такие сентиментальные чувства.

– Почему?

– Не знаю, – развел я руками. – Честно. Но я рад, что тебе понравилось.

Я посидел немного, глядя, как в море мелькает яркий факел волос Алисы. Оленю полынь, очевидно, понравилась, и он решил слегка подкрепиться.

– Я хотел встретиться с тобой раньше, – сказал он, шевеля губами. – Там, в осеннем лесу. Помнишь, где падали листья?

– Мне не понравился тот мир, – признался я.

– Почему?

– Ну не знаю. Вообще-то осень я люблю. Но за ней приходит зима и лето, это дает надежду. А тот мир пронизан оглушающей безысходностью.

– Да. Это особый мир.

– Особый? – насторожился я.

– Без сомнений. Тот мир – проекция всех слоев реальности на одну плоскость.

– Как это?

– Очень просто. Вот в этом мире всегда лето, везде степь или море. И нет людей. В сфере взаимодействия всегда ливень и лес. Кроме того, есть множество других миров. Часть из них – сферы сна, часть так, просто. Все они разные, в каждом свои законы. Но все они проецируются на одну плоскость, создавая некий усредненный мир. Для наглядности: свет, проникая через желтое стекло, оставит на белой плоскости желтое пятно. Если стекло будет синим, то и пятно будет синим. А если сложить стекла вместе, какого цвета будет пятно?

– Зеленого, – ответил я. – Цвета смешаются.

– Верно. Мир, в который ты попал в ту ночь, является белой плоскостью, на которую проецируются свойства всех слоев реальности. Изменения в любом из миров вызывают изменения и в том мире. Когда-то там было лето. А еще раньше весна.

– Ты хочешь сказать, что в настоящий момент усредненное состояние всех реальностей выглядит как беспросветная осенняя тоска?

– Вне всяких сомнений, – Олень снова помотал головой, отгоняя мух. – Вселенная умирает.

– Это естественно, – пожал я плечами. – Всему на свете рано или поздно приходит конец.

– Я не о том, – ответил Олень. – Агония уже началась. Когда-то мир становился с каждым днем все лучше, но теперь лучше уже не будет, поскольку пройдена точка наивысшей энергии. У любого процесса есть расцвет, кульминация и закат. Кульминация этого мира в прошлом. Все. Наступает поздняя осень. И люди сыграли в этом не последнюю роль.

И действительно вдруг наступила осень. Мы с Оленем оказались в том самом пожелтевшем лесу, на краю той самой поляны. Моросил дождь. Медленно падали листья. Я поежился и опустил закатанные штанины.

– Погоди! – Я испугался, что Олень пропадет или я проснусь и не узнаю чего-то очень важного. – Ты сказал о роли людей.

– Тебя это волнует? – Олень поднял морду. – Как странно… Беда как раз в том, что люди стали никому не нужны. В том числе и самим людям. В том числе и сами себе. Никому ничего не нужно. Кроме денег.

– Разве что-то изменилось? – удивился я. – Разве раньше было не так?

– Конечно. Раньше мир был пестрым, как лоскутное одеяло. В каждом месте, а их было много, люди ценили разные вещи. В Римской Империи тоже деньги ценились превыше всего, но варваров в лесах было куда больше. Для них деньги не значили ничего. Они ценили то, что называли доблестью. Были и другие. Для кого-то что-то значила любовь, для кого-то что-то значил талант. Для кого-то бог не был пустым словом.

– Постой! – помотал я головой. – Сейчас тоже есть люди, которые ценят талант и любовь.

– Нет, – грустно заметил Олень. – Мир уже не такой пестрый. Осталось всего три или четыре лоскута, в которых ценятся разные вещи – красота, сила, страсть. Но большую часть вашей реальности заполонило желание денег. Ими измеряется все. Даже талант – за сколько можно продать творение или сколько на него было затрачено. Даже красота. Даже жизнь.

– Но далеко не все люди измеряют окружающее таким мерилом!

– Ну и что? – Олень посмотрел на меня тем же взглядом, каким иногда смотрела Зинаида Исаевна. – Сколько бы ни было, осталось их слишком мало. Порог перейден. Баланс нарушен. Все. Видишь, как падают листья? Надо уметь наслаждаться и такой красотой.

– Думаешь? – зло спросил я.

– Ничего другого не остается. И чем дальше, тем будет хуже. Агония человечества будет очень тяжелой. Болезненной. Люди никому не нужны. Даже себе. Они выкашивают друг друга в войнах, взрывают себя в толпе, выкидывают друг друга из окон, чтобы завладеть квартирой, а потом продать ее. Накачивают себя наркотиками, чтобы упасть красиво, как эти листья. Даже дети уже никому не нужны. Их попросту перестали рожать. Люди подсознательно чувствуют, что миру приходит конец.

– И ничего исправить нельзя? – с напором спросил я.

– Когда тебе снится кошмар, ты что-нибудь можешь исправить? – Олень посмотрел мне в глаза так, что я испугался до ледяных мурашек. Это не было взглядом травоядного. Это не было взглядом хищника. Нет! На меня через черные глаза Оленя смотрел какой-то древний демон, я ощутил это совершенно явственно.

«Ни хрена себе добрый волшебник!» – ужаснулся я, вываливаясь из сна.

Наверное, я вскрикнул, потому что, когда открыл глаза, Катя встревоженно приподнялась на кровати.

– Что с тобой, Саша? – спросила она.

– Ничего. Кошмар.

– Опять? – напряглась она. – Сфера взаимодействия?

– Нет, – ответил я. – Просто кошмар.

– Честно?

– Да.

За окном светало. Я уткнулся в подушку и снова заснул.