Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой Беляков Сергей

2

В универсале находили даже больше, чем там было написано. Украинский народ впервые со времен Хмельницкого выразил свою волю и впервые в истории объявил себя хозяином своей собственной земли.

11 (24) июня универсал был оглашен еще раз – уже перед народом, собравшимся на Софийской площади в Киеве. Затем прошел парад украинизированных войск: четыре батальона 1-го казацкого полка имени гетмана Богдана Хмельницкого прошли торжественным маршем. А Михаила Грушевского подняли и на руках под колокольный звон понесли к зданию Педагогического музея, где размещалась Центральная рада[526].

После этого в Раду и Генеральный секретариат стали прибывать делегации со всей Украины. Выражали поддержку, приносили деньги на строительство новой Украины: «Где только билось украинское сердце, где только была жива украинская душа, повсюду готовились помогать Центральной Раде в строительстве новой жизни»[527], – вспоминал Юрий Тютюнник.

Украинские юристы собрались в Киеве на свой съезд и постановили вести на Украине судопроизводство только на украинском языке, на работу принимать только знающих украинский язык[528].

Народ, со времен гетмана Мазепы не интересовавшийся политикой, теперь ради нее забросил даже полевые работы. Уже к 16 июня около 70 сельских сходов прислали в Раду свои решения: они поддерживают универсал и будут исполнять все решения Центральной рады[529].

В Киеве, в украинских городах – Полтаве, Виннице, Умани – и даже в Москве и Петербурге служили благодарственные молебны, выходили на демонстрации в украинских нарядах, несли впереди иконы, хоругви и, конечно, портреты Шевченко. Украинцы-фронтовики присылали Раде телеграммы о своей поддержке и верности Украине, украинскому делу.

Жители села Броварцы, что в Гадяцком повете (уезде), собрали по 10 копеек с десятины и отправили собранные деньги для Центральной рады; так же поступили и жители села Бузирки (под Бердичевом) и еще многие. Крестьяне обычно скупы, их трудовая копейка обильно полита потом, – тем ценнее были эти пожертвования. Однажды с какого-то далекого хутора пришла «старенька-старенька бабуся», которая принесла в котомке серебряные рубли, что она и ее соседи долгие годы копили и хранили[530].

Еще поразительнее другой пример. Солдат-украинец пожертвовал на нужды Рады свои боевые ордена и медали: «Эти медали и кресты, доставшиеся кровью, пролитой за Россию… теперь они принесены в жертву для борьбы против России». И при одном упоминании о России глаза этого солдата «светились от ненависти»[531].

Русофобия на Украине станет привычной и распространится так широко, как Михновский с Тютюнником и тем более Петлюра с Грушевским не могли и представить. А вот такой массовой поддержки, как весной-летом 1917-го, у Центральной рады уже не будет никогда.

Русские против украинцев

Русское контрнаступление

Первая реакция нормального правительства на сепаратизм – ввести войска, арестовать зачинщиков, навести порядок. Но в Петрограде порядка было еще меньше, чем в Киеве.

Есть такой штамп: жить как на вулкане. Жизнь Временного правительства в июне 1917-го такой и была. В Петрограде третью неделю заседал I Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов, где Ленин заявил, что большевики готовы взять власть в свои руки и немедленно заключить мир с немцами. Большинство съезда, правда, поддержало правительство, но уже 18 июня полмиллиона демонстрантов выйдут на Марсово поле под большевистскими и анархистскими лозунгами «Пора кончать войну!», «Долой десять министров-капиталистов!», хотя в правительстве единственным капиталистом был министр иностранных дел Терещенко.

А тут еще новый удар – универсал Рады, украинский сепаратизм, на который надо как-то отвечать. А как? Надежных войск у Временного правительства почти не было, а украинские солдатские комитеты повсюду выражали поддержку Раде. Временное правительство всерьез боялось солдат-украинцев. Поэтому пришлось прибегнуть к испытанным паллиативным средствам: пропаганде, обещаниям, переговорам.

Рада сформировала украинское правительство 15 июня, а уже 16-го Временное правительство обратилось с воззванием «к украинскому народу». Оно было пафосным и торжественным. А смысл сводился вот к чему: новая революционная Россия – общее Отечество, она ведет войну. «Революция в опасности!» Мы все вместе должны защищать «достижения революции», это общее дело всех народов, населяющих Россию. А ваш «украинский вопрос» мы решим, надо только дождаться Учредительного собрания. Князь Львов, подписавший это воззвание, искренне не понимал, что украинцы уже не считали Россию общим Отечеством, а многие не хотели дожидаться и Учредительного собрания. Мало ли что оно там решит? Почему сибиряки, москвичи, архангелогородцы, оренбургские и донские казаки могут решать судьбу Украины и украинцев?

Но лидеры Рады и сами не хотели вовсе разрывать отношения с Россией, тем более разрывать сейчас, в разгар мировой войны. После универсала они были несколько напуганы собственной смелостью. Поэтому Винниченко, Грушевский и Петлюра очень обрадовались, когда в Киев на переговоры прибыла делегация Временного правительства: Керенский, Церетели и Терещенко. Ираклий Церетели представлял не только правительство, но и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

Переговоры окончились компромиссом. Временное правительство признало Раду и Генеральный секретариат. Как тогда говорили, «Рада стала владой» («Совет стал правительством, властью»). Бунтовщики и сепаратисты возвращались под сень общероссийской власти. Рада издала II универсал, где подтвердила, что украинские земли остаются в составе России. Вопрос об автономии Украины откладывался до Учредительного собрания.

Изначально Рада была чисто украинской, но под давлением Временного правительства в нее вошли представители от этнических меньшинств: русских, евреев, поляков, молдаван, белорусов, немцев, чехов, татар. Почти три четверти составляли украинцы (590 мест из 798), четверть – меньшинства. Решение было и разумным, и справедливым, что признавал сам Винниченко: «Мы хотели взаимопонимания с неукраинской демократией. Для создания нашей государственности прежде всего требовались мир и спокойствие. Кроме того, государственность охватывает не только украинскую нацию, а все национальности, населяющие территорию Украины. Без участия неукраинских элементов было бы чрезвычайно тяжело вести дело организации государства»[548]. Винниченко и Грушевский – националисты, но националисты разумные, не шовинисты; они понимали, что Украина – страна многонациональная. В правительстве учредили особую должность – генеральный секретарь по национальным делам, им стал Сергей Ефремов.

Из всех национальных меньшинств самыми лояльными Раде оказались евреи. Русские и поляки, по словам Винниченко, «не могли примириться с победою украинства». Евреи же рассудили, что за украинцами теперь сила, что украинцы, а не русские, будут теперь играть первую роль. Значит, надо с этим считаться: «Они уже приняли Центральную Раду как свою и выступали там как равные, с равными правами, политическими и национальными: представитель сионистов выступал на древнееврейском, выражая этим отношение сионистов к украинской государственности и равноправие евреев в этом государстве»[549]. До петлюровских погромов оставалось года полтора.

Но русско-украинский компромисс вызвал возмущение и в Петрограде, и в Киеве. Министры-кадеты в знак протеста подали в отставку, вызвав новый правительственный кризис, которым попытались воспользоваться большевики. В июле они едва не захватили власть, но правительство удержалось – власть в свои руки взял Керенский, великолепный оратор и демагог, находившийся на пике популярности.

В июле 1917-го в Киев вернулся из Петрограда Василий Шульгин, стойкий и бескомпромиссный борец с «украинствующими». В очередной номер «Киевлянина» он вложил листовку со своей статьей «Против насильственной украинизации Южной Руси». Шульгин обвинял в этой «насильственной украинизации» не Центральную раду, не Грушевского, Винниченко или Петлюру, а… Временное правительство: «Люди, которые еще вчера считали себя русскими, которые всеми силами боролись за существование Руси, которые проливали кровь за русскую землю, решением Временного правительства перечислены из русских в украинцы. <…> Временное правительство <…> взяло на себя смелость самому решить <…> вопрос самоопределения народа, населяющего Южную Россию»[550].

Шульгин повторял свои давние мысли: никаких украинцев нет, есть русские, которых некие темные силы хотят превратить в украинцев. В темные силы он, получается, записал Керенского и Терещенко с Церетели, не заметив ни многотысячных украинских митингов, ни украинских съездов и конгрессов, ни просто множества людей, которые открыто говорили на улицах по-украински: «Не подлежит также никакому сомнению, что значительная часть сознательного южнорусского населения определенно называет себя малороссами, т. е. русскими малой Руси[551], горячо привязана к этому русскому имени…»[552]

Только одну уступку, одну оговорку допустил Шульгин: «Что касается несознательного населения, крестьянских масс, то отношение их к вопросам национального самоопределения не выяснено. Последнее время среди крестьян как будто стал проявляться интерес к украинству, но насколько это движение серьезно, а не является следствием обещаний и запугиваний…»[553]

Кто запугивал бедных украинских крестьян и велел им петь украинские народные песни? Неужели они так профессора Грушевского испугались, что запели на вечорницах «Несе Галя воду» или «Ой, чий-то кiнь стоит» вместо «Не одна во поле дороженька пролегала» или «Как за речкою, да за Дарьею»? Вместо литературного русского заговорили на языке Шевченко и Котляревского?

Однако Василий Витальевич знал своего читателя – русского горожанина, которому все эти «хохлы» казались в лучшем случае комическими персонажами из инсценировок «Миргорода» или «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Шульгин предложил всем, кто разделяет его мнение, присоединиться к протесту против украинизации Южной Руси. Внизу листовки стояло слово «Присоединяемся» и было оставлено место для подписей. Можно было отправить лист с подписями в редакцию «Киевлянина», как и поступили около 15 000 подписчиков этой газеты.

«В качестве старого идейного борца за национальное, культурное и политическое единство всех ветвей русского народа, спешу присоединиться к искреннему, горячему и вполне справедливому протесту В.В.Шульгина», – писал на страницах «Киевлянина» профессор университета Св. Владимира Тимофей Флоринский. «Обязанность каждого возвысить свой голос против нападения на целость и независимость родины!» – восклицал коллега Флоринского Петр Богаевский.

Разгром второго украинского полка

Как только Рада издала свой II универсал, самостийники в Киеве решили произвести переворот и объявить Украину независимой.

Еще в марте 1917-го поручик Михновский вместе со своими сторонниками создали Украинский войсковой клуб имени гетмана Павла Полуботка. Название выбрали со смыслом. Полуботок, конечно, не Мазепа, но все же национальный герой, пострадавший от «москалей» в далеком XVIII веке. Старшина Гетманщины тогда хотела поставить его гетманом, но возразил царь Петр: мол, Полуботок очень хитрый, он может стать новым Мазепой. После смерти гетмана Скоропадского царь вообще выборы гетмана не разрешил. Тогда старшина выбрала Полуботка наказным (временным) гетманом, то есть исполняющим обязанности. Вскоре Полуботку пришлось отправиться в Петербург, где царь Петр посадил его в Петропавловскую крепость. Гетман умер, не выдержав заточения в сырой и холодной тюрьме. А вскоре не стало и царя Петра. В украинской исторической памяти этот гетман остался героем-мучеником, что отдал жизнь за свой народ. И, конечно, стал символом сопротивления «москалям».

Еще в середине мая 1917-го в Чернигов приехали несколько агитаторов из клуба имени Полуботка и довольно быстро распропагандировали около 700 украинских новобранцев, которых не успели распределить по запасным полкам. Новобранцы самочинно сформировали воинскую часть, которую назвали 2-м казацким полком имени гетмана Полуботка. Командиром полка выбрали прапорщика Романенко, хотя реальной властью н не обладал. В двадцатых числах мая несколько эшелонов с полуботковцами прибыли под Киев и разместились в поселке Грушки, где был распределительный пункт для новобранцев. Численность полуботковцев выросла до 5000 (по другим источникам – до 4600) человек. На фронт полуботковцы идти отказались, заявив, что их фронт в Киеве, они будут тут «защищать свободу Украины». С этой задачей, впрочем, вполне успешно справлялся 1-й казацкий полк имени Богдана Хмельницкого. Богдановцев тоже никак не могли отправить на фронт. «Защищать» Украину в Киеве было, конечно, легче и приятнее, чем гнить в окопах под обстрелами германской артиллерии.

Но богдановский полк все-таки был вооружен и обучен, а полуботковцы не имели ни оружия, ни боеприпасов, ни возможности и желания заниматься военной подготовкой. Не только русские, но даже многие украинцы, сторонники Рады, считали их просто дезертирами, что нашли легкий и удобный способ уклониться от фронта. Поэтому и снабжали полуботковцев так, что те едва с голоду не умирали.

Появились слухи, будто среди них много бывших каторжников и жандармов. В сознании человека той эпохи жандармы и городовые были хуже грабителей и бандитов. Им приписывали всё – от пулеметной стрельбы по революционерам в феврале 1917-го до организации еврейских погромов. Между тем с этими делами прекрасно справлялись сами рабочие и крестьяне.

К полуботковцам приезжали агитировать Петлюра и Винниченко, но успеха не имели. Полуботковцев и самих вызывали на переговоры в Раду и Украинский генеральный военный комитет. Солдаты самопровозглашенного полка отвечали, что они-де настоящие патриоты-украинцы, от фронта не отказываются, но хотят для начала украинизировать сам Киев, а потом уже воевать с немцами. Вскоре им пришлось смягчить свои требования. Теперь они хотели, чтобы Рада и военные власти признали и полк, и выборных командиров. И пусть хорошенько снабжают оружием, одеждой, едой и украинской литературой.

Переговоры зашли в тупик, и тогда украинские власти Киева решили взять полуботковцев измором: их вообще перестали кормить. Решение было рискованным и только обозлило солдат.

3 июля Рада подписала II универсал, который украинцы-самостийники восприняли если не предательством, то шагом назад, недопустимой уступкой москалям из Временного правительства.

О подготовке украинскими самостийниками военного переворота до сих пор спорят ученые. Идейным вдохновителем считали Миколу Михновского. Позднее его даже арестовали, но настоящих улик против него не нашли. Михновский в самом деле хотел захватить власть и объявить о независимости Украины. Но он рассчитывал больше не на полуботковцев, а на более дисциплинированных и хорошо вооруженных богдановцев. Полк имени Хмельницкого собирались привезти на могилу Шевченко и там в торжественной обстановке побудить присягнуть на верность независимой Украине. Будто бы командир богдановцев, подполковник Юрий Капкан уже присягнул перед Михновским на верность самостийной Украине. Мятеж полуботковцев, очевидно, был спонтанным, самостийники его и сами, видимо, не ожидали.

Накануне мятежа полуботковцы установили связь с богдановцами и поначалу видели в них союзников. Цели и задачи повстанцев нам известны по документу, который еще в начале 1920-х был опубликован в книге П.Н.Милюкова «История второй русской революции». В сущности, это был манифест повстанцев.

Вот перевод этого документа, сделанный Милюковым: «…украинский народ не имеет тех прав, которых домогается каждая особая нация и которые должны принадлежать каждому особому народу. Выставленный российской революцией лозунг самоопределения народов остается только на бумаге. Мы, украинцы-козаки, которые собрались в Киеве, не хотим иметь свободы только на бумаге или полусвободы. После провозглашения первого универсала (второго мы не признаём) мы приступаем к заведению порядка на Украине. Для этого всех россиян и ренегатов, которые мешают (“гольмуют”) работе украинцев, мы смещаем с их постов силою, не считаясь с российским правительством. Признавая украинскую Центральную раду за свое высшее правительство, мы пока что выгоняем изменников Украины без ее ведома. Когда мы всё займем силой, тогда целиком подчинимся украинской Центральной раде. Тогда она должна будет распоряжаться как в Киеве, так и на всей Украине, как в своей хате»[554].

Известны имена вождей этого восстания: командир полка прапорщик Романенко, прапорщик Майстренко, прапорщик Стриленко, а также некие Осадчий, Сподаренко и Квашенко. Явная спешка, наивность восставших, отсутствие профессиональных военных в подготовке мятежа предопредели его ход.

В ночь с 4 на 5 июля полуботковцы пришли в расположение полка Богдана Хмельницкого – «побалакать о наших украинских делах». Там они взяли оружие и патроны. Вооружившись, двинулись на Киев. Либеральная газета «Киевская мысль» писала, будто бы полуботковцы ворвались в город с криком «Хліба дайте, ми голодні!».

Националист Тютюнник описывал мятеж совсем иначе: «Огромная колонна, которой не было конца, двигалась по улице. Волнами колыхались штыки над головами серых людей[555]. Над штыками колыхались желто-синие знамена. Движение молчаливой колонны производило грозное впечатление.

– Куда и зачем идут эти люди? Какая сила погнала их на улицу в такую раннюю пору? – промелькнуло в моей голове.

Как ошпаренный, я выскочил на улицу, едва успев накинуть на себя одежду. Пошел рядом с колонной, спрашивая, куда идут козаки. На мои вопросы или совсем не отвечали, или отвечали коротко и решительно:

– Идем бить кацапов… Идем помогать Центральной Раде строить нашу жизнь»[556].

Полуботковцы захватили комендатуру и штаб киевской милиции, арестовали ее начальника. Пытались арестовать командующего Киевским военным округом Константина Оберучева, но не застали его на месте. Зачем-то пришли и в дом Грушевского, но и «батька» украинской революции на месте не оказалось.

Мятежники захватили небольшой оружейный склад, сказав охранявшим его русским юнкерам, будто уже произведен переворот, власть переменилась, комендант и начальник милиции арестованы, на их места назначены украинцы, и скоро будет опубликован новый универсал Центральной рады. Юнкера оставили склад без боя, а полуботковцы получили еще 1200 винтовок и 10 пулеметов. Так же без сопротивления заняли и Печерскую крепость.

Этим успехи повстанцев и закончились. Полуботковцы пришли к Педагогическому музею, где размещалась Центральная рада. В Раду пригласили прапорщика Романенко и взяли с него обещание, что тот вернется со своими солдатами в казармы. Повстанцев распропагандировали: заверили их, что Рада и так возьмет власть. А защищать ее не надо, потому что по первому зову Рады с фронта на ее защиту придет полтора миллиона украинских солдат. Солдаты кричали: «Вiримо!»

Еще в первые часы восстания командир полка богдановцев полковник Капкан, один из немногих профессиональных военных, поддержавших Раду, объявил, что берет власть в городе в свои руки. Вскоре караулы полуботковцев, выставленные ими у захваченных зданий, повсюду были заменены верными Раде богдановцами. Полуботковцы вернулись в Грушки, где заняли оборону. Но теперь инициатива была уже на стороне Рады и российских военных властей. Богдановцы начали обстрел, русские войска подвезли артиллерию. Эскадрон гвардейского кирасирского полка спешился и пошел в атаку. К этому времени боевой дух полуботковцев вовсе испарился. Одного русского офицера отправили в стан самостийников парламентером. Он увидел в Грушках такую картину: «Застал я совершенно деморализованную массу сброда, не солдат, а оборванцев, вокруг батареи из 14 пулеметов. Войдя в барак, я потребовал их начальника. Чувствовалось, что полуботковцы сами не рады своей затее. Они заверили, что стрелять не будут»[557].

Полуботковцы согласились сдаться на таком условии: они, так и быть, отправятся воевать, но только как особый украинский полк. Петлюра, который вел переговоры от имени Рады, такое обещание дал. Вскоре почти всех полуботковцев послали на фронт, а несколько человек были арестованы и просидели в тюрьме до самой Октябрьской революции.

Разгром первого украинского полка

Вслед за полуботковцами отправили на фронт и полк имени Богдана Хмельницкого. Богдановцев провожали торжественно, как будущих героев. Ехали весело – с цветами и женщинами, с оружием и денатуратом[558], который во времена сухого закона заменял солдатам нормальный алкоголь. Хотели скрасить расставание с Киевом, с привольной и сравнительно легкой жизнью в тылу, где только и дел было, что охранять Раду и маршировать под желто-голубыми знаменами.

Многие отправлялись нетрезвыми и решили отметить исторический день салютом – начали пальбу вверх. Эшелон с салютовавшими солдатами проехал станцию Киев. Впечатление было не из приятных: «До 16 ч. все проходило спокойно, – вспоминал П.А. фон Вик, поручик 3-го эскадрона гвардейского кирасирского полка. – В этот час послышалась все приближающаяся ружейная стрельба. Мимо пассажирской станции пронесся эшелон, обстреливавший здание вокзала. Поднялась страшная паника. Публика кинулась бежать кто куда, бросая свой багаж. Многое было сразу расхищено»[559]. Это был первый эшелон богдановцев. Когда же к станции подъехал второй эшелон, тоже «салютовавший», их встретили во всеоружии: гвардейский полуэскадрон дал три залпа прямо по вагонам.

Однако злоключения богдановцев только начинались. Первый украинский полк ждал первый бой с русской гвардией.

Киевский железнодорожный узел с апреля 1917 года охранял гвардейский кирасирский полк. Василий Шульгин писал, будто полк состоял из малороссов, верных России. Так ли это? Мне известен списочный состав только офицерского корпуса. Но именно офицерский корпус определяет боевой дух полка, еще не ослабевшего под влиянием солдатских комитетов и большевистских агитаторов.

На первый взгляд, перед нами российский имперский интернационал. Командир полка – кабардинский князь Бекович-Черкасский, его помощники – полковник Абамелик (армянский князь) и полковник Леонид Сахновский, представитель давно обрусевшего малороссийского дворянского рода. Среди офицеров встречались и поляки (Страженецкий, Доленго-Ковалевский), и крымские татары (Девлет-Кильдеев), и, конечно же, немцы (фон Вик, фон Менар). Но большая часть офицерского состава – люди с явно великорусскими фамилиями: Кобылин, Максимов, Сафонов, Ломакин, Толмачев, Рябинин, Кучин, Каменский и еще многие[560]. В сочетании с еще не утраченными традициями русской императорской армии, с влиянием русской культуры господство русских было бесспорным. Гвардейский кирасирский был настоящим русским полком, что откажется от украинизации даже поздней осенью 1917-го, когда придется выбирать между украинцами и большевиками.

Дальнейшие события 22 июля 1917 года известны нам из русских и украинских источников, которые совершенно противоречат друг другу. Украинцы (Винниченко, Тютюнник) пишут, что славный 1-й казацкий полк отправился на фронт, чтобы защищать Россию. Но по дороге его подло атаковали «темные донские казаки» и «дикие кирасиры». Богдановцы оказались не готовы к этой «провокации» и под перекрестным пулеметным огнем вынуждены были сложить оружие.

Русские описывают эти события гораздо подробнее. Генерал Цытович, начальник киевского гарнизона, узнав о стрельбе на вокзале, распорядился задержать оба эшелона с богдановцами. Первый эшелон был остановлен эскадроном кирасир, которым командовал ротмистр Толмачев: «…при виде окружившей их воинской части, находящейся в порядке и наведшей винтовки, богдановцы выбросили белый флаг и сдали оружие…»[561] Но этого мало. Русские кирасиры били разоруженных богдановцев прикладами, приговаривая: «Мы вам покажем Украину!»[562]

Второй эшелон богдановцев, задержанный совсем недалеко от Киева, на станции Пост-Волынский (сейчас эта территория входит в городскую черту), оказал некоторое сопротивление. Штаб-ротмистр Н.В.Молоствов распорядился отправить состав на запасной путь, где подготовил засаду: замаскировал два пулемета и несколько спешенных кирасир с карабинами. Всего в засаде было 17 гвардейцев против половины богдановского полка (не менее 1600 человек): «Взяв одного унт. офицера, я прошел вдоль эшелона. Мы громко выкрикивали против каждого вагона: “Выходи строиться! Оружия не брать! Даем 15 минут времени. Вся местность оцеплена, пулеметы на позиции. Сопротивление бесполезно. Кто выйдет, не будет наказан”. В ответ последовали ругательства и пьяные выкрики. Все же человек 60–70 исполнили приказание и вышли из вагонов безоружными»[563], – вспоминал русский офицер. Однако большинство украинцев остались в вагонах и открыли по кирасирам огонь. Тогда заговорили русские пулеметы: «Началась невообразимая паника… Люди выскакивали из вагонов, бросались в разные стороны… Здесь подоспел № 2 эскадрон, а затем подошел отряд юнкеров, присланный спешно из Киева»[564]. На этом бой завершился. Первое настоящее русско-украинское столкновение окончилось полнейшей победой русских. Причем в операции участвовал не весь кирасирский полк, а только два с половиной эскадрона и пулеметная команда, на долю которой, очевидно, и достался главный успех.

Интересно, что и русские, и украинские газеты упоминали о донских казаках, которые будто бы тоже разоружали богдановцев. Но участники этого конфликта о казаках ничего не говорят. Есть только сведения о юнкерах, которые, правда, не принимали участие в перестрелках, а лишь конвоировали арестованных украинцев в Киев.

Русские офицеры в своих воспоминаниях вдвое завышают потери украинцев: 30–40 убитых и «довольно много» раненых[565], хотя на самом деле украинцы потеряли 16 человек убитыми и 30 ранеными[566]. Так обычно поступают, когда сообщают о победах над врагом. Впрочем, потери понесли и гвардейцы: четверо убитых и 10–15 раненых[567].

Рада была возмущена этими событиями. Один из молодых украинских эсеров потребовал убрать «русские войска» с Украины![568] Петлюра незамедлительно хотел допросить фон Вика, но гвардейский офицер с презрением отказался даже говорить с ним[569]. Украинские власти были совершенно бессильны. Расследование, конечно же, ничего не дало. Напротив, под следствием оказался командир богдановцев Юрий Капкан. Разоруженный полк все же отправили на фронт, назначив другого командира – полковника Василевского. Главнокомандующий Лавр Корнилов, прежде одобрявший украинизацию армии, теперь грозился ее прекратить и все украинские части расформировать[570].

Таким образом, около трехсот русских гвардейцев совер-шенно разбили полк имени Богдана Хмельницкого (не менее 3 200 бойцов), который был, как показали события недавнего мятежа, значительно боеспособнее полуботковцев.

Это был первый звоночек для Центральной рады. Украинские националисты еще были в эйфории от украинизации армии. Они не замечали, что украинизированные части деградируют и разваливаются так же быстро, как и все остальные. Не хотели видеть, что одного революционного энтузиазма и пламенных речей о славном козацком прошлом недостаточно для создания регулярного и боеспособного украинского войска.

Рада без влады

После подавления мятежа полуботковцев российские власти, и военные, и гражданские, стали заметно смелее. В Петрограде как раз разгромили большевистское восстание. Троцкого посадили в тюрьму. Ленин и Зиновьев скрылись в шалаше под Сестрорецком. Временное правительство ненадолго обрело силу. Теперь уже не Керенский поехал в Киев, а представителей Рады вызвали в Петроград.

Договор, подписанный Керенским, Терещенко и Церетели с Центральной радой, украинские самостийники считали недопустимой, трусливой, позорной уступкой. Кадеты в Петрограде были возмущены еще больше. Они считали договор началом расчленения России.

Известный юрист, профессор права барон Александр Нольде писал в кадетской газете «Речь»: «Ни Украины, ни ея рады в русском праве до поездки трех министров не существовало. Говорят, что и фактическое бытие их представлялось весьма сомнительным»[571]. Поразительные слова, которые впору не кадету, а крайне правому или националисту. Однако истинные убеждения барона Нольде были еще более интересны. Александр Эмильевич сам был уроженцем Екатеринослава, в реальности Украины и украинцев он не раз имел случай убедиться. Однако на украинцев и украинский вопрос он смотрел глазами социал-дарвиниста: «В России национальный вопрос решится тем, что или инородцы нам перережут горло, или мы им. Федерация – утопия. Когда революционная волна спадет, Россия снова станет единым государством, если не распадется на составные части и не перестанет быть Россией. Всё, на что могут рассчитывать национальности, – это на достойное положение их в будущей России: уважение их языка, религии, исторических воспоминаний и пр. Политической автономией внутри России по примеру Финляндии эти национальности пользоваться не могут, потому что это приведет к расчленению России. <…> Или Украина съест Великую Россию, или мы должны вырвать с корнем украинскую самостийность»[572].

И такому человеку правительство поручило разработку «Временной инструкции Генеральному секретариату Временного правительства на Украине» (фактически и Раде) – документа, по которому должна была жить Украина до самого Учредительного собрания. Вместе с Нольде работал над «Инструкцией» известный правовед Федор Федорович Кокошкин. В отличие от Нольде, который стал кадетом только в 1917-м, Кокошкин был одним из основоположников Партии народной свободы. Он выступал за федерацию, но федерацию не национальную, а территориальную, наподобие Швейцарии или Северо-Американских Соединенных Штатов.

В годы революции каждая сторона, отстаивая собственную свободу, вольно или невольно ущемляла свободу других. Нольде верно писал в своей программной статье «Договор с Радой»: «Неопределенному множеству русских граждан, живущих на неопределенной территории, предписано подчиняться государственной организации, которую они не выбирали и во власть которой их теперь отдали, без всяких, сколько-нибудь серьезных оговорок. <…> Над этими миллионами русских граждан и над этими богатейшими областями русской государственной территории <…> поставлена власть, которой внутреннее устройство и компетенция внушают полное недоумение»[573]. В самом деле, даже украинцы избирали Раду не всеобщим голосованием, а только делегировали в нее представителей от своих громад. Русских, поляков, евреев лишь недавно включили в состав Рады, да и то под давлением Петрограда.

Еще больше возмущал русских вопрос о границах Украины. Рада претендовала на власть над всем Юго-Западным краем, Холмщиной (в то время оккупированной немцами), Малороссией, Новороссией, Слобожанщиной и даже над Кубанью, где жили потомки запорожцев – черноморские казаки.

В Петроград из Киева приехали украинцы Винниченко, Туган-Барановский и еврей Рафес, представлявший Бунд – самую левую из еврейских партий, близкую к русским меньшевикам. Привезли проект своего Статута – так они по старой памяти хотели назвать свою новую Конституцию. Но кадеты их Статут только что в мусорную корзину не выкинули.

Русские согласились признать власть Рады лишь над губерниями Киевской, Волынской, Подольской, Полтавской и частью Черниговской (без четырех уездов, населенных русскими). Обширные и богатые земли Слобожанщины и Новороссии украинцам не отдали. Для России безумием было бы добровольно отказаться от заводов и шахт Донбасса, от военной верфи Николаева, от богатого одесского порта.

Ограничили и компетенцию новых украинских властей. Раду и Генеральный секретариат низвели на уровень местного самоуправления. Разумеется, запретили украинцам иметь Военное министерство (так Петлюра лишился своей должности); секретариаты (министерства) продовольствия, путей сообщения, почт и телеграфов были также ликвидированы.

После долгих переговоров русские все-таки заставили представителей Рады принять «Временную инструкцию Генеральному секретариату». В Киеве с «Инструкцией» не согласились, собирались даже объявить бойкот Временному правительству и начать кампанию гражданского неповиновения: не поставлять на фронт ни солдат, ни продовольствия, не исполнять решений Петрограда и т. д. Но и здесь украинцам, поразмыслив, пришлось уступить. В конце концов, еще год назад они и думать не смели о Раде и универсалах, о настоящих переговорах с правительством и о создании собственного войска. Разумнее было сохранить хотя бы часть своих достижений.

В довершение ко всем неудачам украинские партии потерпели поражение на первых всеобщих, равных, прямых и тайных выборах в Киевскую городскую думу. Украинские социал-демократы и эсеры получили только 21 мандат, еще один мандат взяли украинские социалисты-федералисты. Зато блок меньшевиков, русских эсеров и еврейского Бунда получил 41 мандат, 18 мест завоевал созданный Екатериной Шульгиной, Василием Шульгиным и Анатолием Савенко Внепартийный блок русских избирателей, 10 получили кадеты. Правые Шульгина и кадеты вместе получили больше голосов, чем все украинские партии[574].

Выборы в городские думы других «южнорусских» (украинских) городов тоже были для украинских партий неудачными. В Харьковской думе украинские партии получили 4 места из 116. Даже кадеты их далеко обошли (16 мест), а русские эсеры получили 54 места, уверенно выиграв выборы. В Екатеринославе первое и второе места поделили русские эсеры (24 места) и большевики (22 места), еврейские партии получили 19 мест, русские меньшевики – 14, кадеты и украинские партии – по 9 мест. Всего в думе Екатеринослава было 113 мест, так что девять украинских депутатов просто затерялись среди русских и евреев. В Полтаве украинцы заняли лишь третье место, уступив большевикам и кадетам[575].

Винниченко и несколько лет спустя не мог скрыть своей досады: «Город давно перешел на сторону “старшего брата”. Это место пребывания в первую очередь гулящих людей, это резиденция господствующих, паразитических классов. Господствующие украинские классы давно русифицировались, приняли русский язык, русскую культуру, русскую нагайку и русскую награду за предательство своей нации…»[576]

За несколько месяцев существования Центральная рада приобрела международную известность, авторитет в глазах украинского народа и заставила считаться с собой Временное правительство, но так и не обрела реальной власти. Ей не хватало ни полномочий, ни опыта. Украинские министры – писатели, литературоведы, преподаватели, профессора – никогда не руководили министерствами или департаментами.

Чрезмерно разросшаяся Центральная рада превратилась в дискуссионный клуб, где активное меньшинство (а его составляли русские и еврейские партийные функционеры) вполне могло «“заговорить” косное большинство»[577]. Пожертвования многих тысяч украинцев не могли заменить нормальную налоговую систему, вертикаль власти отсутствовала. Показательно скромное, даже убогое материальное положение украинской власти. Рада занимала всего несколько комнат Педагогического музея. Кроме нее, в том же здании размещалась так называемая школа летчиков: «Небольшая группа русских офицеров, которые ничего не делали в этой школе, однако упорно, намеренно занимали под личные помещения все залы, чтобы только не отдать их украинцам»[578]. Генеральный секретариат, первое правительство обновленной Украины, размещался в двух закутках, где, судя по каменному полу и раковинам в стенах, еще недавно находились туалеты. Министры сами перепечатывали на машинках собственные же приказы, потому что в их распоряжении не было «ни чиновников, ни делопроизводителей, ни даже сторожа»[579].

Осенью 1917-го отношения Киева и Петрограда снова расстроились. Генеральный секретариат и Рада настаивали на украинизации армии. На пост командира 1-го украинского корпуса предложили генерала Павла Скоропадского, но Временное правительство его не утвердило: слишком правый и слишком украинец. В Киеве очень хотели восстановить военный секретариат, что было для Временного правительства просто недопустимым. Последней каплей стала декларация Генерального секретариата о выборах в Украинское учредительное собрание. В этом шаге Петроград справедливо увидел новую угрозу украинского сепаратизма. Винниченко и еще несколько генеральных секретарей вызвали в столицу, и они покорно поехали. Позднее Винниченко писал, будто сразу по приезде в Петроград получил сведения, что «в петроградской тюрьме уже были готовы камеры для генеральных секретарей»[580].

Путешествия из Киева в Петроград для пассажиров вагона первого класса были еще сравнительно безопасны. Однако поезд тащился по железным дорогам больной революцией страны очень медленно. Винниченко с товарищами прибыли в Петроград только утром 25 октября 1917 года. На перроне их не встречали ни правительственная делегация, ни тюремный конвой. Идти было некуда. Вокзал уже патрулировали красногвардейцы. Временному правительству оставалось лишь несколько часов, а сам Керенский выезжал из Петрограда на автомобиле американского посольства: «…“грозная” власть разлетелась на все стороны, как стайка вороватых воробьев»[581].