Тени черного волка Корецкий Данил

Глава 3. Предатель Иуда

Попытки сближения с Иудой предпринимались неоднократно. Надо сказать, все, к сожалению, без положительного результата. И, я думаю, совсем не звериное чутьё и недюжинный ум клиента стали тому порукой. Как, собственно, и по всей предыдущей жизни, ему просто тупо везло! Если, конечно, можно назвать «везунчиком» человека, имеющего наследственные либо благоприобретённые черты характера, именуемые цинизмом, наглостью, хамством, лицемерием и другими столь же официально осуждаемыми, сколь и необходимыми для существования подобных индивидуумов качествами.

Несколько лет назад я участвовал в одной из таких операций. После долгих обсуждений и споров из нескольких типовых сценариев была выбрана сцена спасения. Образ жизни объекта позволял разыграть именно этот вариант: когда он после трудов праведных на благо страны и народа восстанавливал силы, то есть тусовался с элитными дамами полусвета в престижных злачных местах Москвы, то охранника оставлял в машине с водителем – иное считалось дурным тоном в его кругах. А поскольку хамское поведение оставить в машине он не мог, хотя бы уже потому, что хамом себя не считал, то нередко давал повод для конфликтов, которые обычно сглаживала его широко известная благодаря телевизионному ящику харя и депутатский значок – символ безнаказанности и вседозволенности.

Сценарий был прост и ясен: трое-четверо отморозков находят повод придраться к Иуде (или делают это без повода), начинают жесткий прессинг, пытаясь увести его в машину и «вывезти в лес» для разговора… Но тут неожиданно вмешивается благородный защитник в моем лице, который обращает агрессоров в бегство и на волне благодарности спасенной жертвы становится его другом, а потом, может быть, и доверенным лицом! Препятствием к развитию событий именно таким образом могло стать полное отсутствие у Иуды чувства благодарности, тогда он мог ограничиться купюрой в сто долларов или просто небрежным взмахом руки: мол, иди, халдей, свободен! Это, конечно, учитывалось, но привить ему чувство благодарности возможности не было, так же как и более подходящих вариантов, оставалось надеяться, что благодарность все же проявится сама по себе, если спасение принесет большое и наглядное облегчение. Я предположил, что наглядность могла бы быть достигнута несколькими предварительными, но достаточно сильными ударами по толстой роже и хорошо осознаваемой реальной перспективой продолжения этого процесса, так удачно оборванного спасителем.

Начальники-организаторы акции были только довольны некоторым усложнением задачи. Исполнители получили соответствующие инструкции, а со мной были проработаны варианты развития диалога после избавления объекта от «злодеев». Но судьба внесла свои коррективы, добавив совершенно неожиданное препятствие.

Действие развивалось в ресторане пятизвездочного отеля «Арарат». Иуда поил двух моделей-эскортниц шампанским «Кристалл», когда вдруг, за полчаса до начала операции, к нему подошли три наглых парня с явно бандитскими физиономиями и соответствующими манерами и потребовали освободить излюбленное место своего хозяина, который стоял в двух шагах и смотрел на Иуду с таким выражением, с каким смотрит курица на зернышко, которое собралась склевать. Ни физиономия, ни значок не произвели на них ни малейшего впечатления, так и должно было быть, я даже удивился великолепному подбору участников. Правда, непонятно было, почему они начали раньше времени.

Тут я бы хотел внести небольшую ясность: участники операции с нашей стороны не были представлены друг другу, то есть я не знал в лицо «отморозков», они, естественно, никогда не видели меня. Кроме того, я изменил внешность – наклеил бороду, усы и вставил контактные линзы, изменив цвет глаз. И ещё два обстоятельства – было бы странно нашим сотрудникам предположить, что кто-то другой, кроме меня, в добром здравии и рассудке полезет спасать Иуду, а мне бы и в голову никогда не пришло, что нападение на Иуду станет трендом вечера.

Дальше все закрутилось по сценарию, только он оказался слишком натуралистичным, или актеры переигрывали: Иуде бутылкой разбили голову, а вдруг вскочившего гражданина с огнем справедливого негодования в глазах, то есть меня, тяжело осмотрели, будто прикидывая величину гроба, а потом достали ножи и бросились со всех сторон, пытаясь заглянуть мне даже не в бессмертную душу, что стремились сделать достаточно часто, а прямо в бренное тело – что, надо признаться, случалось гораздо реже. И тут я понял, что это не спектакль, а реальное нападение! И мне пришлось вести очень жесткую схватку по теме № 12 курса рукопашного боя: «один против четверых с использованием подручных предметов»… Двоих я уложил рядом с Иудой, третий не без моей помощи напоролся на собственный нож, а их главный успел вытащить пистолет, но тут же был отправлен мной в глубокий нокаут. Мне удалось уйти через заднюю дверь, так как Иуда слабо осознавал действительность и ему вызвали «скорую помощь». Нападавших – группу разбойников из Грузии во главе с известным вором в законе, задержали подоспевшие в установленное время мнимые нападающие и передали милиции. Все «залётные» получили длительные сроки за особо дерзкое хулиганство, ношение оружия и наркотиков, а также за целый ряд ранее нераскрытых, а теперь раскрученных преступлений. Ни Иуда, ни тем более я – в деле не фигурировали. Так мы с Иудой и не познакомились, он даже не знал, что должен быть мне благодарен.

Ну, и как тут опять не вспомнить Воннегута?

«Все настоящие солдаты погибли, – сказала она. И это была правда. Такие дела».

Как я проводил инструктаж и собирал свою напарницу в ресторанный вояж с Иудой – это отдельная горькая и душераздирающая песня с обильными мужскими слезами. Наивно было бы с моей стороны предполагать, что у этого подонка возникло желание бескорыстно накормить Эльвиру ужином в дорогом ресторане: Бульдозер если за что и платил, то всегда добивался возмещения расходов. Своими соображениями я откровенно поделился с Эльвирой, она обречённо покивала и развела руками: мол, что поделаешь – работа есть работа! Потом нервно закурила, несколько раз чиркнув колёсиком «Zippo», которую по-свойски вытащила из моего кармана.

Этого делать не следовало: «Zippo» была не обычной зажигалкой, а специзделием, найденным у убитого американского разведчика, работавшего под легендой офицера сил специальных операций в Сирии… Мне ее вручил Иван – соученик по разведшколе, а ныне генерал и мой начальник. Точнее, не вручил, а всучил: на прощанье широким жестом с размаху хлопнул по ладони, а когда убрал руку, то зажигалка осталась у меня в машинально сжатом кулаке.

«Вот, на всякий случай – может, пригодится», – туманно сказал он. Как «Zippo» может мне пригодиться: для прикуривания или по своему специальному назначению, Иван не уточнил. Правда, перед этим мы обговаривали задание: я должен был задокументировать измену Иуды и привезти его обратно для предания суду. Как человек догадливый, я понял, что «пригодится» мне она, если Иуда заупрямится и возвращаться не захочет. Но слова к делу не пришьешь, а непроизнесенные слова – тем более! Официально я задания на крайнюю меру не получал, значит, все можно списать на эксцесс исполнителя… Такие дела!

Я деликатно отобрал зажигалку и вернул на место, а потом внимательно заглянул в глаза той, которая, вопреки инструкциям, была не только моим партнером и спутницей. Она действительно выглядела расстроенной. Истинный профессионализм плюс высокое актёрское мастерство всегда отличало сотрудников нашей конторы… Эльвира, конечно же, не дура и прекрасно понимала, куда и зачем идёт, но её временами зависающий, мечтательно затуманенный взгляд и чрезмерное употребление сигарет «Данхил» говорили о многом. Я слишком хорошо знал свою партнёршу, чтобы не заметить этот тщательно скрываемый предстартовый энтузиазм, который, без оглядки на мои чувства, всё-таки слегка смущал старого разведчика. Да, конечно, это наша работа, мы профессионалы… ну, лимон бы, что ли, съела!

Ресторан был расположен в двух минутах ходьбы от площади Сан-Марко. Эльвира с удовольствием прогулялась по свежему воздуху, заодно и лёгкий мандраж пригасила, непонятно откуда взявшийся. Она много раз бывала с Полянским в ресторанах и покруче этого, так что шикарность заведения с мишленовской звездой не могла быть причиной волнения, да и сама акция внедрения в близкий круг Иуды для такого профессионала, как капитан Горина, была делом несложным, по крайней мере не объясняющим внезапные приливы и потливость. А вот замутить интимный хоровод на четверых с Кулебякиным и модельками – это кровь может разогнать неслабо. И в своих будоражащих видениях Эльвира почему-то чаще представляла себе ласки моделек, в своей безгрудости больше напоминающих мальчиков, чем свиноподобного Иуды. Странно, конечно, но, вполне возможно, это бессознательное желание объяснялось годами работы в мужских коллективах, где между делом о женщинах говорили гораздо чаще, чем о разрабатываемых мужчинах.

Эльвира шла по кварталу Риальто, цокая каблучками купленных утром специально для сегодняшнего выхода лодочках от Valentino Garavani. Увидев их в магазине на точёных ножках моей напарницы, я тут же плюнул на несчастные восемьсот евро, только бы она их не снимала! А ей вслед с тротуаров тоже звучало цоканье, только восхищённое, мужчин разных возрастов, провожающих взглядами эффектную красотку.

Как сказала в викторианскую эпоху английская поэтесса Элизабет Браунинг: «Душа Риальто – это торговля…» Эльвира проходила мимо многочисленных магазинчиков овощей, фруктов, ароматических трав, заполненных туристами барчиков, тратторий, остерий и прочего средиземноморского общепита, мимо закрытого уже рыбного рынка, своим амбре не дающего ни малейшего шанса воображению даже представить себе нечто другое на этом месте.

Порывшись вчерашним вечером в Интернете в поисках места нахождения нужного ресторана, капитан Горина между делом узнала, что во времена Венецианской республики Риальто был кварталом оживлённой торговли золотом, пряностями, шелками, здесь размещались розничные и оптовые рынки, магазины, торгующие предметами роскоши, конторы банков и страховых агентств, а также налоговая служба Венеции. Скотобойня города также располагалась в Риальто.

«Потому-то Иуда и выбрал ресторан в этом районе», – подумала Эльвира, но тут же справедливо одёрнула себя, заметив, что до таких тонкостей этот мордатый кабан вряд ли дошёл бы своим умом.

Веранда ресторана звёздного отеля с видом на мост Риальто будто медленно дрейфовала по Гранд каналу. Практически незаметный сетчатый купол накрывал её, защищая от надоедливых и опасных «попрошаек» – речных и морских чаек. После того как в Венеции убрали с улиц и площадей мусорные баки, тем самым лишив местный птичий бомонд пропитания, пернатые стали всё чаще атаковать людей и отбирать у них пищу. И если речные чайки немногим крупнее местных раскормленных голубей, то морские – настоящие монстры, с клювами, напоминающими средневековые кинжалы. Они способны вмиг опустошить тарелку с изысканным блюдом, либо, клюнув не туда, отправить человека на лечение. Кружа над верандой и не имея возможности хоть что-то стибрить с тарелок, птицы время от времени истошно орали, видимо, проклиная идиотов, натянувших сетку над шикарным харчем.

Покой респектабельной публики, наслаждающейся изысканной кухней от известного повара со звездой Мишлен, казалось, ничто не может нарушить, тем более крики каких-то птичек. Однако…

Хмельной Кулебякин со своими «вешалками» был уже на месте. Эльвиру проводил к столику пожилой представительный метрдотель с тщательно уложенной седой шевелюрой, очень напоминающий актёров старой русской театральной школы. Придвинув стул и положив перед ней меню в кожаном переплёте с оттиснутым логотипом отеля, «небожитель» с достоинством унёс свою импозантность.

– Опаздываешь, – не вставая, с дурашливой улыбкой попенял Иуда.

Эльвира, сморщив носик, кротко улыбнулась, будто извиняясь. Видимо, борову понравилась такая покорность, и он потрепал девушку по коленке.

Пренебрежительно кивнув на папку с меню, что Эльвира поняла как позволение выбрать то, что захочет, Кулебякин, тем не менее, сказал:

– Но я рекомендую присоединиться к нам. Там внутри, на красной страничке. Я здесь не впервые – плохого не посоветую!

Она открыла папку и прочитала текст, отпечатанный золотыми буквами на пурпурном глянцевом листе вкладыша:

МЕНЮ от ШЕФ-ПОВАРА

– Комплимент от шефа – вафля с перцем чили, устрица.

– Луковый бисквит со свекольной меренгой, анчоусом и пудрой из цветной капусты.

– Копчёная креветка, консоме с крабом, песто из морских водорослей и бельгийский салатный цикорий.

– Баулетти с треской, оливками, щавелем и горьким миндалём.

– Рыба «Джон Дори», подаётся с кремом из артишоков, картофельными чипсами, лобстером и кофейной пеной.

– Кокосовый мусс, красная шоколадная глазурь, малиновое печенье и мороженое из розы.

– А что из себя представляют эти «баулетти»? – спросила Эльвира, будто бы по другим названиям вопросов у неё не было.

– Да это такие конвертики из теста для лазаньи с разной начинкой. Так себе, – с готовностью продемонстрировала осведомлённость то ли Мика, то ли Лика. Кто есть кто, Эльвира так и не запомнила, хотя девиц теперь можно было различать по цвету волос: одна стала блондинкой, другая осталась брюнеткой. Не исключено, что у Кулебякина на них так «замылился» глаз, что он, дабы не путаться, повелел произвести покраску одного из объектов. Или берёзки вспомнились, или зебры. С него станется!

Запивали эти фантастические блюда шампанским и какой-то коллекционной граппой, без которой, по словам Кулебякина, вкус в полной мере не откроется и деньги будут пущены на ветер.

Под десерт Эльвира подняла восхищённый взгляд на Иуду:

– Потрясающе! Я бы такое никогда в жизни не выбрала. А как вы во всём этом разбираетесь? Ну и ну!

– По цене, – снисходительно ответил он, – самое дорогое плохим быть не может! Я всегда придерживаюсь этого принципа.

– Самый дорогой бриллиантовый ошейник всё равно останется ошейником!

Эльвира, в соответствии с моим инструктажем, не очень должна была сдерживать свой острый язычок, чтобы ещё контрастней выделиться на фоне вечно поддакивающих или молчащих моделек. Но это касалось только вербального общения, хотя тщетность такого ограничения я хорошо понимал.

Эскортницы с недоумением переглянулись: «При чем здесь какие-то ошейники? Ну, бриллианты – понятно, хотя сразу требовать их – это наглость!»

А Кулебякин, как всегда и везде, слышал только то, что хотел услышать:

– Будет и ошейник, будет и свисток! – похотливо осклабившись, он уже по-хозяйски двинул влажную липкую ладонь вверх по ноге Эльвиры, даже не подозревая, что она может этой ногой сделать с его мошонкой. – Ты со мной, киска, если подружишься, жалеть не будешь. Весь шоубиз – и артисточки наши козырные, и телеведущие, и всякие львицы светские, и балеринки из Большого – у меня с руки слизывают. И не только с руки. А уж про певичек и говорить нечего, добрая половина «Золотого граммофона» через меня прошла… Пока никто не жаловался!

Эльвира попыталась мягко убрать его руку, но Иуда, громко засмеявшись, попытался продвинуть пальцы по линии бедра под юбку дальше, к самому вожделенному. Он уже завёлся, а останавливать свои прихоти на полпути было не в его правилах, он и не замечал, как на него удивлённо оглядываются не только клиенты ресторана, но и его эскортное сопровождение. Длинная белая скатерть не давала рассмотреть в деталях происходящее ниже линии стола действо, но наряду с возмущёнными взглядами были и явно одобрительные – этот жирный русский кобель явно не промах: три барышни на любой цвет (блондинка, брюнетка и рыженькая) и вкус (модельки и классика) – по большому счёту есть чему позавидовать как не слишком разборчивым женщинам, так и многим разбирающимся мужчинам. Традиционной, естественно, ориентации.

Вдруг Эльвира, слегка наклонившись к Кулебякину, схватила его за руку, сдавила, как положено по инструкции в районе пульса, и положила обездвиженную кисть на стол, приводя непристойное положение в состояние приличия.

– Ой, кажется, я перебрал, рука затекла, – пожаловался Иуда и, растерев кисть, хрипло скомандовал:

– Всё, мочалки! «Пилотки» в ручки и быстренько в номер!

Зал проводил их взглядами разной степени зависти и брезгливости. Только «мхатовский» метрдотель, глядя поверх голов клиентов куда-то в венецианскую вечность, казалось, ничего не замечал, ничего не слышал, никем не интересовался и никого не осуждал. Только вздохнул с облегчением. Видимо, предыдущие посещения пьяных кобелей заканчивались не так мирно.

В интернете всё было описано красочно, честно и картинки впечатляющие, но «живьём» у Эльвиры всё равно дух захватило: антикварная мебель, обивка, обои и шторы фирмы Rubelli, бесшовный мозаичный пол – венецианский терраццо, резные лепные потолки и люстры из муранского стекла. Она и представить себе не могла, что эти качественные и поразительно красивые вещи способны, даже на короткое время, отвлечь её от любимой работы, но, войдя в номер, на мгновение забыла и о задании, и об Иуде, и даже обо мне, полковнике Дмитрии Артёмовиче Полянском, что понять, конечно, можно, но всё равно – довольно обидно!

То, что Кулебякин мало в чём себе родному отказывал, Эльвира уже знала, теперь она понимала, что и про женщин он вряд ли врал: импотент сразу трёх «мочалок» в постель не потащит. А постель в этом шикарном номере была по-венециански дожеской. Громадный квадрат, судя по всему, предназначался или для «шведской» семьи, или для супругов, которые не горят желанием соприкасаться друг с другом во время сна.

Тут-то и наступил второй за такой короткий промежуток времени момент, когда Эльвира забыла и о задании, и обо мне. Пока она приходила в себя от потрясения, Мика с Ликой привычно, на ходу сбросив с себя коктейльные платьица и лабутены, принялись за неё и Кулебякина. Ласковые, ухоженные руки профессионалок быстро раздели уже «поплывшую» Эльвиру и сопящего, с покрасневшими глазами, как у быка на корриде, Бульдозера. Перед тем как безоглядно сигануть в омут вынужденного разврата, Эльвира, наверное, успела подумать: «Как же я люблю свою работу!»

– Бр-р-р-р! – меня эти мысли привели в ярость, и я их безжалостно прогнал. – Нет, конечно нет, все-таки этот кабан не Ален Делон!

Хотя какая разница! На смену первой отвратительной мыслишке пришла другая, мстительная, подсказанная Воннегутом: «В телефонной будке рядом с номером написано: “Шейла Тэйлор дает всем!” Думаю, так оно и есть. Такие дела!»

И я не стал прогонять эту мысль писателя.

Все-таки правильно говорит начальство, правильно твердят приказы и инструкции: нельзя путать личное и служебное! Потому что, пока Эльвира выполняла задание, я думал о ее душе, чувствах, мыслях, – то есть категориях, совершенно чуждых нашей работе… Ревновал? Завидовал? Но кому?! Хотел бы я быть в это время на месте Эльвиры? Бред какой-то! А на месте Иуды? Категорически нет! Я русский офицер, а не похотливый разложившийся самец! Но тогда почему я думаю о том, о чем думать не должен?! Да потому, что я нарушил железное правило, что нередко приводит не только к провалу задания, но и к более печальным результатам…

Все эти мысли кипели у меня в голове, когда ножки напарницы ещё только цокали каблучками дорогих туфелек по мощёной многовековой мостовой квартала Риальто, а я уже как пару часов прочёсывал места возможного пребывания Рыбака. Согласно далекому от чертежного совершенства, но информативному рисунку синьора Луки Манфреди, мой друг Джузеппе плавал сейчас в венецианском треугольнике винопития, между улицами Гондольерной, Морской и Корабельной. А из досье Рыбака я знал, что он особо выделяет два типа питейных заведений, в зависимости от состояния кошелька на данный момент: бакари и траттории. В бакари, например, исключительно венецианском заведении, есть и пить, как правило, предполагается стоя, и кроме вина и легких закусок в этих маленьких барах ничего нет. Зато это чуть ли не единственное место в городе, где можно очень недорого выпить и перекусить. Траттория же для Брандолини, да и вообще для итальянцев, – это ресторан домашней кухни, то есть там подают то, что готовили мама и бабушка, а это значит, что в меню должен быть полный перечень национальных яств с обязательными закусками и, естественно, домашнее вино с не менее домашней граппой. Конечно, по сравнению с бакари траттория удовольствие более дорогостоящее, но классом несравненно выше, как, например, в ещё советской Москве уличная пивная и бар «Жигули» на Калининском.

В досье Брандолини регулярные недолгие запои и чистоплотность отмечались отдельно. За прошедшее время изменений тут не произошло: по словам синьора Манфреди, Рыбак не спал у себя уже несколько дней, но регулярно заходил переодеться и, насколько возможно, привести себя в порядок. Я включил логику и предположил, что он зависает не просто в треугольнике своего обычного плавания, а где-то в пешей доступности от дома. Поэтому поиски я начал с обхода дешёвых питейных точек, которые в районе адреса Рыбака были понатыканы, как кусочки свиного сала в местной мортаделле, и какое-то время мне казалось, что вот-вот, в следующей бакари или крохотной кафешке я его встречу.

Иногда приходилось пропускать по стаканчику, чтобы разговорить персонал, выдавая себя за его старинного приятеля, а непьющего приятеля у Рыбака быть не могло. Ведь показывать его фотографию – путь в никуда: ментов нигде не любят. Да, его видели то тут, то там, да, вот недавно был здесь, выпейте стаканчик, подождите, может, скоро заглянет, куда ему деваться… Но выйти на чистоплотного алкоголика никак не удавалось.

Ноги гудели, желудок требовал еды, а вино наоборот – просило выхода, но воля римского императора Веспессиана и любопытная деталь местного коммунального хозяйства исключали обычную в таких случаях процедуру, которую можно исполнить где угодно…

«При чем тут Веспессиан?» – спросит меня пытливый читатель. Да при том, что именно он насаждал во всех владениях Рима платные общественные туалеты (ему и принадлежит знаменитая фраза «деньги не пахнут»), а неизвестный изобретатель придумал наклонные доски, закрывающие углы на уровне коленей: чтобы не справляли нужду где ни попадя – теперь не примостишься, да еще обязательно забрызгаешься… Называли эту придумку не очень изящно, но точно: «антиссыкун»! Вдобавок к основному назначению она играет и антикриминальную роль: злоумышленники не спрячутся в углу темным вечером, поджидая припозднившуюся жертву. Может, поэтому я и не слышал про ограбления в Венеции?

Я зашёл в очередную симпатичную уютную тратторию и, посетив чистенький санузел, устроился в углу небольшого зала. Миловидная пожилая хозяйка с улыбкой выслушала просьбу принести пиццу, пасту, какую-нибудь закуску, вино и рюмку граппы. И неспешно сообщила:

– Есть вино домашнее деревенское, граппа тоже из нашей деревни, антипасти, то есть закуски остренькие. А вот по основным блюдам позвольте дать совет: отведайте мою баклажанную пармеджану и наше простое венецианское блюдо – баккаламантекато – кремовые шарики из протёртой трески с гренками из поленты с пармезаном. Гарантирую, останетесь довольны!

– Согласен сразу, но вы действительно считаете, что ваша баккала такое простое блюдо? Я даже не слышал о нём никогда…

– Покажите мне человека, у которого нет возможности купить кусок высушенной трески и пару кукурузин с щепоткой сыра. Настоящая домашняя и, главное, недорогая еда. И, в отличие от пиццы, готовится заранее, что ей совсем не вредит, наоборот, только лучше пропитается, так что вы ещё не успеете закусить граппу, как всё будет разогрето и появится перед вами на столе в лучшем виде.

Я действительно ещё не успел прожевать острый перчик, нафаршированный овечьим сыром, после рюмки ароматной крепчайшей граппы, а пармеджана уже появилась на столе. Заметив блаженство на моём лице, когда я глубоко вдохнул умопомрачительный букет баклажана, томата и пармезана, хозяйка сказала:

– Пицца самое популярное и разрекламированное блюдо нашей кухни, но держать раскалённую печь в ожидании случайного туриста мы не можем себе позволить, к сожалению. В туристическом центре многие заведения предложат вам большой выбор, зато у нас вы полакомитесь настоящей домашней кухней. Все в нашем квартале знают мою тратторию.

Я, при всей своей сдержанности и интеллигентности, так набил с голодухи рот, что только и мог согласно, как китайский болванчик, благодарно кивать головой. Довольная хозяйка улыбнулась и, отвернувшись от меня на звякнувший колокольчик, с кем-то поздоровалась:

– Салют, Джузи! Как всегда?

Когда она отошла, перестав перекрывать мне обзор, у меня в голове, как у человека эрудированного и читавшего не только Воннегута, всплыли слова нашего классика Некрасова: «…Поглядел из-за портьеры: Зала публикой кишит – Все тузы-акционеры! На ловца и зверь бежит…». За соседний столик, а в маленьком зальчике все столики располагались по соседству, присаживался Джузеппе Брандолини – Рыбак. Такие дела.

Пьян ли он был? Трудно сказать, я его видел впервые в жизни. Скажем так – со стороны он казался глубоко задумчивым. Молодость миновала, а пройденная жизнь отметила его лицо клеймом разочарования и бессмысленности бытия. Тем не менее физиономия поразительно контрастировала со здоровой дородностью статного тела, будто пить-то он пил, но тренажёрный зал посещал регулярно. Объяснение, скорее всего, крылось в генах семьи потомственных ремесленников Брандолини.

Добрая хозяюшка поставила перед ним графинчик с вином и тарелку с уже знакомыми мне перчиками и зелёными оливками. Рыбак закурил, медленно выпил стакан вина и, не закусив, погрузился в самосозерцание, а может, просто задремал, не выпуская сигарету из руки. Вот уж действительно – спящий агент.

Я продолжил трапезу, внимательно наблюдая за ним и залом. Народу было совсем мало – у противоположной стены сидела молодая пара, которая под кофе с печеньками-макаронками пыталась накормить своего малыша мороженым с наименьшими потерями. Часть холодного десерта была на столе, часть на родителях, часть на маленьком разбойнике. Попало ли что-нибудь непосредственно в него, определить не представлялось возможным. Короче, им было не до нас.

К тому времени, как я закончил ужин, сигарета дотлела до пальцев Рыбака, он выплыл из глубин своего духовного мира и успел пропустить ещё стаканчик. Потом медленно обвёл зал то ли пьяным, то ли усталым взглядом и неожиданно остановил его на мне. Как вежливые европейцы, мы улыбнулись друг другу. Брандолини открыл пачку сигарет и, перед тем как вытащить себе, взглядом и жестом предложил мне отведать его табачку. Я с удовольствием согласился и тут же выразил ответное желание пропустить с ним по чашечке эспрессо, что было тут же принято, и мы объединились за моим столиком.

Рыбак если и был пьян, то не настолько, чтобы я не смог достучаться до его сознания, скорее, состояние итальянца я бы охарактеризовал как подшофе среднего уровня. Мы довольно долго вели светскую беседу ни о чём, выпив за это время по три-четыре чашки кофе, так как спиртное я решительно отвергал, ссылаясь на запрет врачей превышать дневную дозу, которую я сегодня уже принял. Брандолини, получив от меня подтверждение своего умозаключения, что я турист из северной Европы, с увлечением и знанием дела вещал о своём городе, всё больше и больше приходя в себя. И увидев, наконец, блеск в его глазах, я между делом задал вопрос пароля.

– Как долго я буду добираться отсюда до Дворца Дожей?

Агент должен был ответить:

– Минут одиннадцать.

Рыбак не сразу понял, при чём здесь великий памятник итальянской готической архитектуры, но, тем не менее, стал объяснять мне, избыточно жестикулируя, как лучше добраться до площади Святого Марка. Я жестом остановил его и, многозначительно глядя прямо в глубоко посаженные синие глаза, медленно задал вопрос ещё раз.

– Как долго я буду добираться отсюда до Дворца Дожей?

– Послушай, друг, выгляни в окно, там темно, нафиг сейчас тебе приспичило спешить во Дворец Дожей?!

Это была совершенно здравая и, безусловно, трезвая мысль. За долгие годы в «спящем» состоянии агент отвык и от конспиративных встреч, и от секретных занятий, и, конечно, забыл пароль. Наверное, и отзыв тоже. К тому же Рыбак имел дело с совершенно другим куратором, и когда в его голове сложится пазл, в котором «Дворец Дожей» займет не свое привычное место мировой достопримечательности, а условного знака для оперативного контакта, он вполне может ударить меня кулаком в челюсть как провокатора, который пытается поймать его на крючок старых грехов! Причем кулаком – в лучшем случае: многие итальянцы носят автоматические ножи с обоюдоострым клинком…

Сложилась глупая ситуация, когда из двух картежников только один знает правила, а второй даже не может вспомнить, в какую игру они играют! Я попробовал зайти с козырей.

– Мне рекомендовал это сделать Центурион. Вы ведь помните Центуриона?

Но и псевдоним прежнего куратора не пробился сквозь склеротические наслоения уже немолодого, к тому же изрядно проспиртованного мозга.

– Подожди, подожди, – он наморщил лоб. – Это кто-то из тех ребят, которые фотографируются у Колизея за пять евро? Но я никогда с ними не фотографировался! Даже не разговаривал! Почему я должен помнить какого-то мошенника?

Джузеппе все больше трезвел и все больше раздражался.

– И вообще, кто ты такой? Выходит, ты меня здесь поджидал?!

В голосе отчетливо звякнул металл. Грубый тон и жесткие складки у рта показывали, что дело принимает рискованный оборот, но поскольку голова у меня работает гораздо лучше и быстрее, чем у Джеймса Бонда, то в моей игровой колоде появился козырь, который Брандолини наверняка не забыл.

– Центурион познакомил вас с Коко. Это вы, надеюсь, помните? Кончитина Конте!

Моему собеседнику будто плеснули в лицо холодной водой. И не какой-то «Эвиан» или «Перье», а настоящей живой водой, привезенной из сказочного «пойди туда, не знаю куда»… Черты лица разгладились, раздражение мгновенно сменилось мечтательным умиротворением, а жесткие губы тронула улыбка. Брандолини, подняв брови, замолчал на полуслове и удивлённо уставился на меня. Я продолжал прожигать его взглядом. Через несколько секунд он опустил голову и медленно, негромко ответил:

– Коко разве забудешь? Значит, ты из этих?

– Да. Я вместо Центуриона.

– Что же случилось, что вы про меня вспомнили? Ты видишь, в каком пиджаке я хожу? – он оттопырил большими пальцами потертые лацканы.

– Это все будет исправлено! – заверил я с таким жаром и убедительностью, будто прибыл в Венецию специально с целью поднять благосостояние Джузеппе Брандолини. – Только вначале ответьте: «Как долго я буду добираться отсюда до Дворца Дожей?»

– Ах, вон ты о чем! – он махнул рукой. – Думаешь, я помню, что должен сказать в ответ? Тут идти минут двадцать… Но тебе же нужен точный ответ?

– Да. Подумайте. Мы могли встретиться гораздо ближе, и путь был бы вдвое короче…

– Десять минут? – с надеждой спросил Рыбак.

– Ну, почти. Напрягитесь, старина, вы обязательно вспомните!

Со скрипом запустив свои мозги, заржавевшие за годы нервного ожидания и не очень тягостного безделья, старый итальянский парнишка прямо у меня на глазах стал приходить в себя.

– Минут одиннадцать! – наконец, выпалил он.

Ну, слава Богу! Талант, говорят, не пропьёшь, а ведь Брандолини, судя по лицу, долго старался. Ну что ж, не он один на этом свете пытался алкогольным анабиозом приостановить жизнедеятельность организма для последующего восстановления ее при наступлении благоприятных условий. А уж условия я умею обеспечивать!

– А что от меня требуется?

Из моих осторожных слов Рыбак довольно быстро смог уразуметь, что ничего чрезвычайного я ему не предлагаю, обычные поручения информационного характера, ну, вроде, как у гида, которому надо провести очередную экскурсию. Он сразу воспрял духом и начал рассказывать о годах томительного ничегонеделанья и почти нищенской жизни, на которую мы его обрекли. Но когда я аккуратно спросил: разве он давал подписку нигде и никогда не марать руки обычной работой, если нет задания от нас? – Рыбак быстро стал выдыхаться, съехав на экономические трудности, безработицу и невозможность потомку графского рода заниматься трудом, для которого предназначены низшие слои населения и мигранты.

Говорить о конкретном задании я не торопился, решив оставить это на завтра в надежде, что его организм сам снизит уровень алкогольной интоксикации благодаря сну и предчувствию заработка. Но совершенно неожиданно, на обыденный вопрос: «Почему так много яхт в лагуне, ведь время карнавала прошло», который я задал без особого интереса, просто чтобы не дать погаснуть маленькому костерку с трудом разбуженного энтузиазма агента, он стал выдавать такую информацию, от которой мой расслабившийся от прекрасного ужина брюшной пресс стал опять собираться в чёткие кубики.

Теперь Рыбак полностью соответствовал характеристике из досье: он знал о Венеции не только исторические факты и легенды, но и плавал в местных новостях и слухах, как крупный окунь в Венецианской лагуне. Правда в той ее части, куда сбрасывается канализация.

Новая сигарета, ещё чашка кофе: и вот уже голос стал тверже, мысли последовательнее, даже появились, пока кратковременные, проблески разума в глазах – Брандолини явно садился на своего конька. И сразу погнал галопом!

Он сообщил, что в городе появилось много специфических гостей: высокопоставленные чиновники со всей Италии и европейских стран, банкиры, крупные политики и военачальники, а также короли преступного мира, имеющие приличное прикрытие. Причём, по его мнению, ничего странного в этом не было:

– Это, в конце концов, Венеция, а не какой-то там Милан, – с презрением произнёс Рыбак, явно не считая столицу европейской моды достойным городом. Очевидно, тут имело место что-то давнее родовое: в пятнадцатом веке Светлейшая Республика Венеция воевала с Миланским герцогством за власть в Северной Италии, а принцип вендетты в Италии отменить невозможно…

Конечно, очень странное скопление влиятельных гостей не могло быть простым совпадением, оно, несомненно, должно иметь какую-то причину, но подробностей Брандолини не знал. По крайней мере никаких официальных мероприятий, которыми можно было бы объяснить слёт легальных и нелегальных селебрити, в Венеции не проводилось.

Моя легендарная интуиция подсказывала, что эта информация ещё как может понадобиться.

– Вы можете выяснить, в чем тут дело? – этим деликатным вопросом я дал «пробужденному» агенту первое задание, на которое он, к удивлению, охотно откликнулся.

– Завтра в мэрии закрытый прием, на который зовут только очень влиятельных людей, – важно сообщил он, выпячивая грудь. – И я там, конечно, буду. Думаю, ситуация прояснится сама собой!

Я дал Рыбаку тысячу евро – не столько для повышения жизненного уровня, сколько для поднятия морального духа, потом расплатился с хозяйкой и, пообещав в скором времени заглянуть снова, вышел в прохладную венецианскую ночь очень довольный прошедшим вечером, ужином и собой.

Жаль только, что Эльвира, скорее всего, не ждёт меня в номере, как подобает верной… Тут плавно текущий поток моих мыслей запнулся, будто узкий, но громко журчащий ручей безнадежно уперся в лежащий на пути огромный валун. Подобает «верной кому»? Она мне не жена, чтобы оправдать окончание фразы. Верной коллеге? Но на работе верность проверяется вовсе не в постели. Во всяком случае, в постели не в первую очередь… Поэтому я просто и даже с некоторым изяществом обошел логическое препятствие: Эльвира работает, и есть надежда, что она тоже соберет неожиданную и ценную информацию. Кто знает? Ручей нашел лазейку под камнем и снова бойко зажурчал. И я умиротворённо направился в сторону отеля.

Глава 4. Диспут в темном переулке

Никогда нельзя спешить с выводами: в сложном, пронизанном противоречиями мире, где переплетаются причины, условия, поводы и следствия, нельзя абсолютизировать какой-либо один фактор, пусть даже такой хитроумно-изощренный, как «антиссыкун». Наклонная доска в укромном углу, на которую я возлагал такие надежды, не может исправить все диспропорции капиталистического общества! И мне пришлось в этом убедиться…

Жизнь в Европе очень дорогая, с работой большие проблемы, поэтому численность венецианцев сокращается, а свято место пусто не бывает, особенно когда пресловутая западная толерантность расцветает махровым цветом. Венеция – не исключение: на пустынной улочке с заброшенными домами, которые изредка встречаются за пределами туристического центра, дорогу мне преграждают… Если прибегать к заискивающе-приспособленческой терминологии европейцев, – четыре афроамериканца или темнокожих гражданина – местная идеология признает наличие негроидной расы, но напрочь отрицает существование негров как таковых и даже само слово, их обозначающее, признает оскорбительным! Если же не выпендриваться в изысках терпимости, а говорить понятно, прямо и по-простому, «рубить сплеча», как это у нас принято, то навстречу мне вышли и стали поперек дороги четыре самых обыкновенных негра с прекрасно развитой мускулатурой, причём ещё двое с непринужденным видом обошли меня со спины – тактики хреновы!

Естественно, они не хотят, как их не такие уж далёкие предки, стеклянных бус, разноцветных ленточек или металлических колечек в нос, они хотят настоящих денег, смартфонов, кредитных карточек, драгоценностей, дорогих часов и других достижений цивилизации, которых были незаконно лишены за многовековое угнетение белыми богачами. Но я не считаю, что именно Дмитрий Артёмович Полянский, то есть я, должен отвечать за мировую расовую политику и восстанавливать попранную справедливость за счёт личных средств, имущества и моральных, а то и физических издержек, с этими хлопотами связанными. Тем более что в СССР, откуда я родом, чернокожих не угнетали, а напротив – любили больше, чем своих советских коренных граждан, и считали братьями – если не родными, то двоюродными точно.

Я попытался было вступить в полемику с этими достойными людьми, которые, хотя и придерживаются противоположных взглядов, но, несомненно, как все мыслящие существа, открыты к диалогу, и я искренне надеялся достучаться в хрустальные чертоги их сложных разумов, разъяснить свою позицию и сгладить возникшее противоречие, во многом обусловленное конфликтом культур и полным провалом глупых теорий мультикультурности.

Но темнокожие граждане почему-то сразу отмели поведенческие догмы цивилизованного общества и, вместо перехода к высоконаучному диспуту, бросились на меня с такой яростью, как в племени мумбо-юмбо голодные дикари набрасываются на приговорённого жрецом к смерти нарушителя каннибальских законов, когда непонятно, что ими движет в большей степени: голод или стремление к справедливости…

Прислонившись спиной к стене дома с выбитыми стёклами, я был вынужден принять навязанный мне племенной стиль общения. Используя навыки политических дискуссий, а особенно очень эффективные приёмы риторики из специального курса ораторского искусства, я быстро убедил троих оппонентов в своей правоте, и те, успокоив свои рвущиеся к справедливости натуры, отрешенно легли на разбитую мостовую, погрузившись в самосозерцание, которое, как известно, является верным путём к совершенствованию мятущейся души.

Но остальные оказались убеждёнными сторонниками отстаиваемых воззрений и, столкнувшись с непробиваемой аргументацией белого угнетателя, прибегли к более весомым аргументам в виде валяющихся у обшарпанных фасадов палок, досок и камней. Надо сказать, что мировая философская мысль еще не придумала доводов, опровергающих столь прямолинейно-грубые методы убеждения, наглядно демонстрирующие подтверждение марксистского тезиса о преимуществе твердой материи над зыбким сознанием. Нет, придумала, конечно, но у меня с собой не имелось ни пистолета, ни раскладной стальной дубинки, ни, на худой конец, даже кастета! Правда, в кармане лежала зажигалка «Zippo», но она не могла сравниться с огнеметом «РПО-42[8]» ни по поражающей способности, ни по психологическому воздействию. Конечно, и ею я мог дать хорошенько прикурить троим, но делать этого не имел права, тем более что при отсутствии внешних эффектов оставшиеся ничего бы не поняли, никаких выводов не сделали и продолжили бы молотить меня твердыми предметами, превращая в заготовку для замечательного армянского блюда кюфта, которое я всегда любил, но никогда не давал согласия в него превращаться…

Итак, я исчерпал весь свой запас неотразимых суждений, это было самой большой несправедливостью, ибо полемика развивалась, и чаша весов победы стала склоняться уже не в мою сторону. Один темнокожий гражданин с силой толкателя ядра швырнул камень мне в голову, я едва успел присесть, чем сохранил себе жизнь и способность иногда давать консультации парням из аналитического отдела. Другой беспорядочно размахивал доской и, хотя я изворачивался, как тот самый уж под теми самыми вилами, один раз со всей дури попал мне в предплечье. Отправленные во временную медитацию оппоненты постепенно возвращались к своему обычному состоянию, ибо усовершенствовать душу удаётся не всем и не всегда; и поднимались на ноги, явно собираясь прежними грубыми методами продолжить вечный философский спор, не имеющий ясного и однозначного ответа.

Моя позиция находящегося в очевидном меньшинстве дискутанта пошатнулась. Цепкие чёрные руки вцепились в ворот новой рубашки, и даже когда я своей несокрушимой логикой отбросил их обладателя назад, не выпустили тонкой ткани, а поскольку это было всего-навсего хлопчатобумажное полотно, а не кевлар, то оно с треском лопнуло, обнажив в меру могучую и, к счастью, не очень волосатую грудь.

И тут произошло чудо, подтверждающее истину: глубина и логика аргументации гораздо сильней грубой силы, а чистая правда способна достучаться даже в самые заскорузлые и немилосердные сердца. Первым пал на колени тот, кто разорвал дорогую рубашку – очевидно, этот акт беспардонного вандализма поразил интеллигентную душу настолько, что он мгновенно перевоспитался, пришел в крайнее возбуждение и с явным испугом закричал что-то на своем, неожиданно слегка знакомом мне языке. Его единомышленники на миг замерли, рассматривая изрядно потрепанного противника, и вдруг тоже, с воплями страха и сожаления, бросили палки и камни, приняли коленопреклонённые позы и уткнулись лицами в брусчатку мостовой, невзирая на то, что ее санитарное состояние явно не располагало к столь искреннему, идущему от самой души раскаянию.

Похоже, они изменили первоначальные непродуманные намерения и теперь молились на меня, своего недавнего врага, а разорвавший рубашку привстал и, указывая на, повторюсь, к счастью, мою не очень волосатую грудь черным пальцем, горячечно говорил что-то невнятной скороговоркой, в которой я смог различить только повторяющееся знакомое слово «Макумба»… Его лицо, которое я только теперь разглядел в свете качающегося фонаря, было шрамировано знакомыми символами: по три рубца, идущие под углом вниз справа и слева от плоского, с большими ноздрями носа…

И тут до меня дошло, что неожиданная реакция недавних противников вызвана не моей железной логикой и даже не навыками рукопашного боя: дело в Его Величестве Случае, который вдруг вывалился из сотен закономерностей окружающего мира в нужное время и в нужном месте! Как будто я, выстрелив в воздух, попал в монету, брошенную «на счастье» пассажиром пролетающего в высоте воздушного шара, что убедило малокомпетентных зрителей в моем умении сверхметко стрелять!

Дело в том, что эти шрамы наносились обитателям борсханского племени нгвама, которые поклонялись своему верховному божеству Макумбе. А я, когда-то выполняя задание в Борсхане, попал в плен к этому племени, заработал там определенный авторитет и был в добровольно-принудительном порядке удостоен чести нанесения на грудь татуировки с изображением их Великого Духа! А теперь, темной ночью в Венеции, среди напавших на меня грабителей оказались набожные дети этого замечательного и цивилизованного племени! И я искренне возрадовался довольно банальной формуле «Как тесен мир!»

Бывший белый угнетатель, а теперь объект поклонения всех нгвама, исповедующих культ Макумбы, глубоко вздохнул, его голос набрал силу, загремев над пустынной улицей.

– Я Большой Бобон! – заговорил я на ломаном языке нгвама. – Я убил жреца Анана! Я друг вождя Твала!

– Его съел крокодил! – быстро вставил поклонник Макумбы. – Я тогда был совсем маленький, но потом много слышал про Большой Бобон!

Знакомые имена и человек, реально воплотившийся из известной с детства легенды, окончательно размягчили его сердце. Так и стоя на коленях, он стал, кивая на меня, показывать своим приятелям широко расставленные ладони, как рыбаки хвастают размерами выловленной рыбы. Сколько раз этот жест я видел, находясь в племени: все особи женского пола повторяли его при моем появлении. И рыбаки, и женщины всегда преувеличивают, поклонник Макумбы преувеличивал еще больше, поскольку пользовался слухами и легендами, которые всегда выходят за пределы реальности. Но его соплеменники сомнений не выказывали, а наоборот – смотрели на меня с большим уважением.

– Как тебя зовут? – спросил я, испытывая гордость, хоть и не очень заслуженную.

– Бокари! – с готовностью отозвался шрамированный.

– Встань. А этих?

– Ты хочешь их убить? – деловито спросил Бокари. – Я принесу нож…

Пятерка темнокожих граждан стояла на коленях, покорно понурив головы. Они жили по законам Борсханы, знали, что совершили страшное преступление, напав на легендарного, приближенного к Макумбе Большого Бобона, и были готовы к тому, что теперь их убьют. Это решение неоспоримо вытекало из ситуации, оно было не только правильным, но заслуженным и справедливым. И то, что дети природы находились в центре Европы, дела не меняло: законы Борсханы не знают границ и действуют по всему миру, причем неукоснительно, в отличие от местных бессильных закончиков.

И я прекрасно понимал, что творится в их душах, простых и естественных, как брошенный мне в голову камень.

– Нет! – великодушно сказал Большой Бобон. – Их пока не за что убивать. Как их зовут?

– Это Адисо, это Дуна, это Кашил, это Мунаш, а это Лузала…

– Встаньте все!

Темнокожие граждане вскочили на ноги. Они были здорово избиты, но радовались тому, что остались живы: Большой Бобон их пощадил, а друг Бокари, который мог принести нож и перерезать им глотки – одному за другим, этого не сделал. Значит, надо радоваться!

– Чем вы тут занимаетесь, и где вас можно найти? – строго поинтересовался Большой Бобон. Сейчас самым главным было не создать преувеличенного впечатления о своем великодушии и гуманизме. Иначе пропадет авторитет, и рисунок Макумбы не поможет: его сожрут вместе с моей шкурой, хотя я сам запретил каннибализм в племени.

Нгвамы замялись.

– Продаем сувениры у моста Вздохов, – наконец сказал Бокари. – А Дуна и Мунаш катают туристов на катерах по лагуне…

– Так вы хотели продать мне сувенир? – догадался Большой Бобон и подул на ободранные кулаки. – Или приглашали покатать на катере?

Темнокожие граждане, понурившись, переминались с ноги на ногу.

– Сувениры дешевые… И на катерах много не заработаешь, – глядя под ноги, пояснил Бокари и тяжело вздохнул. Казалось, они всё еще ждали наказания. Однако, Большой Бобон хотя суров и страшен в гневе, но справедлив – он вошел в их положение!

– А, ну тогда другое дело! – я махнул рукой, как бы снимая все претензии. Нгвамы переглянулись, на лицах появились радостные улыбки. Похоже, они расценили этот жест как официальное разрешение грабить туристов в случае плохих заработков.

Но я строго покачал пальцем и так же строго спросил:

– Где сейчас Бегиме, дочь Твалы?

– У нас дома. Она жена вождя Иму, – сообщил Бокари, и я ничуть не удивился. Действительно, кем может быть дочь предыдущего вождя после его естественной замены – а смерть в челюстях крокодила, несомненно, является природным явлением, таким, например, как перевыборы. Если бы он был отравлен жрецом или зарезан подосланными им убийцами, то последствия для продолжателей рода были бы, однозначно, печальными. Но натуральный процесс замены предполагает процветание наследников, и если бы Бегиме не была женщиной, то она сама и заняла бы высокое, в прямом и переносном смысле, кресло вождя, выполненное из черного вулканического камня. Впрочем, быть женой вождя Иму ничуть не хуже, чем дочерью вождя Твалы – даже лучше, потому что командовать собственным мужем гораздо проще, чем строгим отцом, не только в цивилизованном мире, но и в каменном веке африканских джунглей!

– И как поживает Бегиме? – спросил я, мечтательно вспоминая стройную фигурку и миловидное личико девушки.

– Очень хорошо, у нее двенадцать детей! – Бокари расставил вокруг туловища полусогнутые руки, показывая нынешние габариты бывшей красавицы.

Впрочем, почему «бывшей»? По меркам нгвама, набранный вес только усиливает красоту! Но я почувствовал себя так, как будто вместо налитого в широкий стакан янтарного «Макаллана» поднес ко рту маленькую тыквочку с мутной вхавхой, которую пережевывает и сплевывает в чан все племя… И тут же выплеснул эту гадость вместе с приятными воспоминаниями! Ладно, это было давно!

– Вождь Твала, я и Великий Юджин запрещают каннибализм и воровство! – торжественно провозглашает Большой Бобон. – Бегиме тоже требует честной работы вместо краж! И она спросит меня: как вы соблюдали здесь эти запреты! Так что больше работайте и меньше воруйте! А если кто-то нарушит закон племени, того я убью, съем и накормлю свою женщину!

Все шестеро согнулись в поклоне. Самое смешное, если это, конечно, смешно, что они верили каждому моему слову. Они жили в Европе, где люди не ели друг друга, утоляя голод в фаст-фуде или даже шикарных ресторанах с хрусталем на крахмальных скатертях, но никто не усомнился в том, что я действительно убью и съем отступника, угостив заодно Эльвиру!

– Чем вы занимались в племени? – грозно спросил Большой Бобон.

– Охотились, ловили рыбу, – сказал Бокари. – Как все. Вот Адисо был заклинателем.

Атлетически сложенный африканец, будто в знак подтверждения, наклонил голову.

– У вас же Додо заклинал зверей! – показал знание обстановки Большой Бобон.

Бокари кивнул.

– Да, так и было. Адисо у него долго учился. А потом леопард не послушал заклинаний и разорвал Додо на куски… А Адисо стал на его место…

– Так почему же вы бросили родные края и приехали сюда, в эту не знающую Макумбы страну? – недовольно спросил Большой Бобон. – Там вы все имели работу, жили среди своих родных, а тут вы чужие, вынуждены воровать и в любой момент можете попасть в тюрьму!

Нгвама переглянулись.

– Здесь даже в тюрьме кормят сытней, чем дома, – сказал Бокари. – И здесь не подстерегают тебя крокодилы или питоны. И никто не разорвет на куски и не сожрет. Здесь лучше, Большой Бобон!

Его товарищи усиленно кивали головами, соглашаясь. Они не изучали политэкономию и наверняка не читали Маркса, но на своих шкурах почувствовали, что экономический фундамент важней идеологической надстройки. И Большому Бобону нечего было им возразить!

Наступила пора прощаться. Если бы не моя скромность, парни нгвама отнесли бы меня в отель на руках. Но я приказал им остаться в своём квартале и, помолившись, отойти ко сну. Правда, кому надо вознести молитву, я не сказал. Может, оттого, что сам точно не знал.

Через час я уже был в отеле, прикладывал лед к ушибам, коих мне до обожествления накидали достаточно, и ждал Эльвиру. Точнее успокоения, которое она принесет. К сожалению, не судьба…

Она пришла только утром, от нее разило спиртным и развратом.

– Где была? – зачем-то спросил я довольно грубо, запоздало осознавая, что и вопрос не тот, и ответ по форме и по содержанию мне известен.

– Куда ты послал, там и была! – устало, но с явным раздражением бросила напарница. Язык у нее заплетался.

Мы, конечно, профессионалы, но у нас, против правил, сложились и какие-никакие личные отношения. Многолетняя привычка жизни одинокого волка не предполагала различных романтических бредней, однако и хамить ей я не имел никакого права. Она всегда была со мной откровенной, да и сейчас ответила чистую правду, которая не перестала быть таковой только от того, что мне не понравилась. И я всегда считал ее интересной, непредсказуемой, милой, ласковой, будто созданной для любви, и стремительной, предприимчивой, серьёзной и очень надёжной, когда этого требовала работа. А она вернулась с выполнения задания, которое я ей поручил!

«Ну, я и скотина!» – укорил себя я. Кстати, так охарактеризовал меня когда-то Роберт Смит, тогда рядовой офицер, а впоследствии резидент ЦРУ во Франции, правда, в его варианте я был «хитрой скотиной». Впрочем, большой разницы между этими определениями нет. Как, впрочем, и маленькой…