Пока едет «Скорая». Рассказы, которые могут спасти вашу жизнь Звонков Андрей

Интро

Прежде чем приступить к описанию и разбору случаев, я обязан немного познакомить читателей с героями книги.

Итак, Татьяна Александровна Савина, старшая дочь в семье инженера-нефтяника А.В. Савина. У Тани есть мама (ее мы так и будем называть) и младшая сестра Вика, которой 12 лет в начале книги и 13 – в конце.

Татьяна – студентка фельдшерского отделения медицинского училища. Ей повезло попасть в фельдшера, потому как со следующего года фельдшерское отделение закрывали за ненадобностью, так что Танин выпуск оказывался последним. После сдачи весенней сессии на третьем курсе всех студентов отправляли на месячную практику. Больницам и поликлиникам фельдшера не требовались, а вот скорая для них была в самый раз. Так что шестьдесят парней и девушек примерно 19–25 лет распределяли по подстанциям мегаполиса.

Татьяна в медицину попала случайно. После окончания ею средней школы родные, посовещавшись и оценив ее математические способности, предложили выбор: педагогика, филология или медицина. Если первые две специальности интереса в семье особенно не вызывали, то насчет третьей мама сказала:

– Я за то, чтобы в семье был свой медик. Нефтяник есть, бездельница тоже, я бухгалтер, пусть Танька идет в медицину.

И Танька пошла.

Училась она всегда старательно, как и все, за что бралась, – выполняла на хорошо и отлично, но вот в душе страсти к медицине за три года не пробудилось. Несмотря на то что учиться оставалось полтора семестра, Татьяна себя настоящим медиком и тем более фельдшером никак не видела.

И все чаще спрашивала себя, а нужно ли ей это? Может быть, бросить, пока не появился диплом и моральная обязанность быть готовой всегда прийти на помощь? Она и на практику поехала, только потому что надо, иначе курс не будет считаться оконченным. А она привыкла всегда доводить начатое дело до конца. Поэтому в душе было неспокойно. С одной стороны – надо, а с другой – а надо ли?

В ответ на обвинение мамы в бездельности Вика стукнула себя кулаком в грудь и заявила, что хочет стать настоящим этологом[9], но раз никто ее не понимает и даже не знает, что это за профессия, то она и объяснять никому этого не станет. Но этология у нее в крови!

Папа не поленился, влез в большой энциклопедический словарь, который стоял на полке в его кабинете, и сказал:

– Тогда понятно, почему ты обожала с детства спать на собачьем коврике или под кроватью, даже носила какое-то время ошейник нашей Синди после ее смерти. Продолжай в том же духе.

В собаку Вика «преобразилась» в пять лет, и ей очень нравилось быть собакой. Пока однажды папа не сказал: «Ну тогда и есть будешь из ее миски, и пить, и гулять с тобой будем утром и вечером в любую погоду. Но никаких мультиков и планшета с играми. У собак свои игры и игрушки. Вот тебе косточка и мячик!» Вика продержалась один день и на ужин пришла уже без ошейника, объявив, что собакой быть, конечно, хорошо, но человеком все-таки интереснее.

Староста группы Татьяны на собрании сообщила, что, если найти общий язык с руководством подстанции и занести кому надо что надо – конфет там, духов или коньяка, – то можно получить подпись в дневнике практики уже через неделю и нет нужны мотаться целый месяц.

Принципиальная и патологически честная Татьяна на это пойти не могла, потому решила ответственно отходить весь месяц – и будь как будет. Она вот такая. И таких, как она, принципиальных студентов, набралось около десятка. Остальные побежали за духами и коньяком.

Александр Ерофеев – фельдшер скорой помощи, работающий на подстанции пятый год. После окончания медучилища он два года отслужил на корабле погранслужбы в Балтийске, потом – еще год по контракту на берегу, а затем, поселившись в мегаполисе, устроился работать на скорую. Лет ему было около двадцати восьми. Натуральный блондин среднего роста с серыми глазами и небольшим шрамом на верхней губе, оставшимся после операции по пластике врожденного расщепления верхней челюсти, в народе называемого «волчьей пастью». Шрам прикрыт усами. Красавцем Александр себя не считал. С женщинами вел себя ровно и был весьма разборчив в отношениях.

В нем чувствовалось воспитание прошлого века. Он обладал прекрасной памятью и был весьма эрудирован, порой выказывая неожиданные знания в разных областях науки.

На подстанции его знали как фаната подводной охоты, ибо в свободное время он периодически уезжал «на рыбалку» и привозил превосходную рыбу, которую дарил друзьям. Те, кому доводилось бывать у него дома, обнаруживали несколько гидрокостюмов для разных сезонов, ласты, акваланги, ружья, гарпуны, трофеи виде засушенных рыбьих голов и фотографий Саши с добычей.

Впрочем, страсть свою Ерофеев никому не навязывал и разговорами о рыбалке в свободные моменты не утомлял. Только если его просили рассказать что-нибудь.

Друзей он не заводил, но любой человек на подстанции мог уверенно сказать, что Саша – его друг. Он охотно обсуждал с коллегами больных после вызова, порой давая объяснения, достойные любого врача-специалиста. На вопрос, откуда он все это знает, отвечал: «Читать люблю, книги – лучшие учителя»!

Вот наступил июль. Первый день практики на скорой.

Когда доктор сыт[10]…

История первая, в которой фельдшер Ерофеев знакомится с практиканткой Савиной, хочет есть и дает маху, а стажерка самостоятельно пытается спасти тяжелого больного.

Июль. Жара. На втором этаже подстанции все окна нараспашку, так что на улице хорошо слышны звонкие объявления бригад, которым пришел вызов. В большом холле на втором этаже все кресла заняты студентками медицинского училища. Они, как цыплята на птичьем дворе, рассыпались небольшими группками по просторному залу, ожидая, пока их распределят по бригадам, и негромко щебетали.

Начиналась летняя месячная практика перед последним курсом на фельдшерском отделении медицинского училища.

Обычно студентов отправляют в больницы. Но тех, кто готовится пойти на скорую, стажируют после третьего курса именно на скорой.

Месяц летом и еще два месяца госпрактики перед выпускными экзаменами. Студенты впервые пришли на подстанцию, и все, что они видят, все, что ждет их, – это новый мир, новый опыт, новые правила.

Страшно? Не то слово. Это не больница, где полно людей, врачей, опытных сестер. Где можно ни за что не отвечать и почти всегда есть кто-то, кто не даст совершить ошибку. А тут… все – сплошная неизвестность.

Девушки старательно прятали этот страх за щебетанием, шутками, напускной бравадой или обсуждали совсем отвлеченные темы.

Кто-то из старых сотрудников, опытных фельдшеров и врачей, не смущаясь, разглядывал стажерок, а кто-то делал вид, что ему вовсе нет дела до них, занимаясь своими обязанностями.

Все мы когда-то были стажерами. Девчонки уже прошли инструктаж у старшего фельдшера и ждали распределения по бригадам.

Фельдшеру Саше Ерофееву в диспетчерской сунули в руки карту вызова и, не дожидаясь вопроса, долго ли ему кататься в компании с водителем, когда тут вон сколько рабочих рук, сказали:

– Стажерок видишь?

– Ну, вижу…

– Вот бери любую, только одну, и проваливай на вызов.

– Можно выбирать или уже распределили?

– Выбирай, как вернетесь на подстанцию, сам впишешь ее в журнал бригад, а сейчас не задерживай выезд!

Врач реанимационной бригады вставил:

– Только хватай, не выбирая, а то глаза сломаешь. Там все такие симпатяжки…

Ерофеев на это ответил:

– Знаешь, когда, по мнению Александра Дюма-отца, наступает старость?

– Нет, – опешил реаниматолог. – Когда же?

– Когда все девушки кажутся красивыми[11].

Диспетчера хохотнули, а доктор смутился – старым ему выглядеть не хотелось.

Саша был не уверен, что афоризм придумал именно Дюма, но в беседе это не главное, важнее уверенно сказать и сослаться на авторитетную личность. Кто будет проверять?

Он вышел в холл и, не особенно надеясь на свою «неотразимую» внешность, громко спросил:

– Так! Кто со мной едет? Три секунды на принятие решения!

Девочки переглянулись, хихикнули, пожали плечами и зашептались.

Ерофеев не дождался ответа, поэтому подошел к ближайшей практикантке, лица которой не видел, и, наклонившись, спросил:

– Привет, ты колоть умеешь?

Та обернулась, распахнув глазищи и почему-то краснея, ответила тихо, но уверенно:

– Да, умею. В попу.

– В ягодицу, в попу клизму ставят, – поправил Ерофеев, – а писать красиво можешь?

– Да. – Она даже показала авторучку.

– Тогда поехали. У нас вызов.

Девушка поднялась и, оправив халат, пошла следом, не говоря больше ни слова.

В машине, перегнувшись через переборку в салон, Ерофеев сказал:

– Знакомимся. Меня зовут Саша, водителя – Сергей Иванович[12].

Стажерка ответила все так же тихо, словно стесняясь:

– Татьяна. Таня.

Для Ерофеева стажеры, в общем-то, что есть, что нет. Все одно – работаешь сам. Просто следишь не только за собой и пациентом, но и за неопытным студентом. И все-таки еще одна пара рук, пусть и неумелых, трусливых, не лишняя. Он понимал, что учить-то надо. Понимал и еще одно: научить можно только того, кто сам хочет научиться. «А эта малявка вроде ничего, – думал он. – Внимательная, послушная, не кобенится и не тупит. Не пытается строить из себя красивую дурочку, вся радость которой – уложить к своим ногам побольше мужиков и вертеть ими. Встречались мне подобные экземпляры, только не на того напали, а эту Таню что попросишь – делает, вопросы задает правильные, по существу дела. Ее и учить приятно. Хорошо, что не прикидывается глупой куклой, не хлопает глазками, не кокетничает, – такие Сашу раздражали. – Вроде нормальная девчонка».

И ведь он не выбирал, ткнул пальцем в ту, что первая на глаза попалась. И, как стало ясно, не ошибся.

На первом же вызове он шепотом сказал, наклонившись к ее уху:

– Вози свой фонендоскоп, а если пользуешься общим, из ящика, всегда протирай спиртом «уши» – наконечники.

Таня кивнула. Но фельдшер этим не удовлетворился:

– Грибок в ушах или фурункул может быть и у медиков. Это элементарная гигиена.

– Я поняла. У меня есть, – она опять покраснела, – остался в сумке на подстанции.

С девяти утра они хорошо поработали. Время летело незаметно. Что значит «хорошо»? Катались с вызова на вызов, лечили, спасали. И хотя большинство обращений были непрофильные – «неотложечные»[13], это не раздражало «старого скоропомощника». Может, из-за погоды, а может, из-за знакомства. Выяснилось, что Таня колоть-то умеет, но вот опыта маловато, медленно набирает лекарство в шприц, долго ищет место для укола. Осторожничает.

Больных побаивается. А ведь они очень хорошо чувствуют неуверенность медика. Вот и внутривенно еще ни разу не делала. Ерофеев внушал ей, что вся сила фельдшера – в руках. То есть в умении работать руками и точном знании инструкции. И без тренировки ее не прибудет. Показывал ей, как, зажав между пальцами левой руки, сразу нести к больному три, а то и четыре набранных шприца.

После полудня они отвезли женщину в больницу. Выехав оттуда, Ерофеев не стал звонить диспетчеру и решил:

– Я есть хочу. Тут рядом есть шаурмячная, ты будешь?

Татьяна помотала головой.

– Нет, я с собой взяла.

Ерофеев повернулся к водителю:

– Тебе взять?

– Я такое не ем, – решительно отказался и водитель, – мне жена готовит. Я как домашняя собака, принимаю пищу только из ее рук.

Таня хихикнула. Водитель крупной головой, отвисшими щеками и нижними веками действительно был похож на старого сенбернара.

Ерофеев запрыгнул в кабину с шаурмой и горячим кофе.

– Ну, как хотите, а я сейчас поем и, пока вы на подстанции будете греть свои лотки, полежу минут …дцать…

Тане было интересно решительно все. Машина, ящик, вызовы, новые люди, постоянное движение, смена впечатлений. И то, как Саша разговаривает с пациентами и родственниками. Глядя на него, она бы не подумала, что он не врач. Спокойствие и уверенность. Осматривает, ставит диагноз. Назначает лечение. Он помнит наизусть все стандарты. А ей нравится учиться. А тут уже и настоящая работа.

Движение. Скорость. Люди. Она не замечала усталости, не понимала раздражения, которое иногда испытывал фельдшер, если давали вызов, который он называл «бестолковым», то есть непрофильный для скорой.

Разобравшись с шаурмой и позвонив диспетчеру, Ерофеев озвучил распоряжение бригаде:

– На подстанцию. «Обедать»!

Таня в кухне делилась с подругами событиями первого рабочего дня. Они все уже успели покататься, поработать на вызовах и наперебой рассказывали, кто что видел и чему сумел научиться.

Водитель разогревал свои лотки, а Таня съела творожок и выпила чашку чая.

Все это время Ерофеев лежал на кушетке, прикрыв глаза, и переваривал шаурму.

Ровно через двадцать минут диспетчер объявила их бригаде вызов. Ерофеев разглядывал карточку: «Мужчина, восемьдесят восемь лет, плохо с сердцем». Свободных врачебных бригад не было, поэтому диспетчеры дали ему «врачебный повод» с непременной присказкой: «Если что – вызовешь на себя».

В машине Ерофеев пощупал живот. Там начиналась революция. Кишечник не согласился принимать шаурму – «революция, о которой предупреждали большевики, – свершилась!»[14]. Он отравился!

Саша обернулся через окошко в салон. По кишечнику пролетали «электрические разряды», вызывая весьма болезненные ощущения. Поздно было корить себя, но и признавать свою дурость было стыдно.

Нужно принимать меры.

Боль в животе в очередной раз прихватила Ерофеева уже на лестнице. Он скорчился и присел у перил. Таня, видя его муки, тревожно спросила:

– Что случилось?!

Пришлось признаться:

– Шаурма, будь она неладна. Не повезло. Всегда брал, не было проблем, а сегодня вот – отравился. – Он скрипел зубами от боли в кишках, тошноты кружилась голова и выступал пот на лбу.

– Что же делать? – заметалась Таня по лестничной площадке, пока Ерофеев сидел на корточках, не находя сил разогнуться, и держался за поручень.

– Ни-че-го, – простонал Саша. – Идем на вызов. Сейчас я встану.

Он действительно преодолел муки и спазмы, на дрожащих ногах направился к квартире, но чем ближе подходил, тем сильнее его тошнило и тянуло «на горшок».

Дверь им открыла пожилая женщина. Ерофеев поставил ящик в прихожей и рванул к туалету, на ходу только и успев сказать Тане:

– Больного осмотри, давление померь – в общем, занимайся! Я сейчас приду и помогу.

Он упал на колени перед унитазом, его вырвало, потом он кое-как устроился верхом и, привалившись плечом к стенке туалета, прикрыл глаза, в ушах шумело. И через этот шум он услышал робкий стук и Танин громкий шепот:

– Саша, там у больного давление двести пятьдесят на сто тридцать. Он хрипит и весь синий-синий… Одышка у него!

Ответом сначала был стон, затем слабое:

– В легких что?

– Хрипы, кажется, влажные. – Голос у Тани дрожал. – Это отек легких, да?

– Видимо, да. Купируй!

– Как? Я не умею!

Пауза. Потом Ерофеев, собравшись, стал инструктировать через дверь туалета:

– Значит, так. Посади его. Открой окно, дай граммов десять водки. Но не больше. Есть у них водка? И сделай внутривенно три ампулы лазикса, можешь не разводить.

– Я же не умею еще внутривенно.

Слезы у Тани готовы были вырваться наружу, так стало ей страшно.

– Ладно, я сейчас выйду, сам сделаю. Ноги его в таз с горячей водой опусти и наложи венозные жгуты на бедра. Только не очень туго.

Судя по голосу, Ерофееву было нелегко все это проговорить. Он надеялся, что практикантка выполнит все, как он сказал, не задумываясь.

Таня убежала. Через пять минут она прибежала обратно.

Ерофеев все еще сидел, скорчившись, и его опять сильно тошнило.

– Водки у них нет. Все остальное я сделала. А жгуты из чего? У нас только один для внутривенных, он на ногу не налезает.

– Проклятие!

В это короткое слово Ерофеев вложил и отношение к словам стажерки, и то, что туалетная бумага рвалась не по дырочкам, а тонкой ленточкой по краю. Он сложил оторванную полоску бумаги в пачку и в отчаянии крепко приложился лбом о дверь.

– Значит, так! Слушай внимательно. Возьми из флакона со спиртом два миллилитра, разведи обычной водой в два раза и выплесни деду в рот, а жгут сделай из колготок или чулок. Если у них нет, сними свои, разрежь пополам и перетяни ему бедра, только не слишком сильно, просто крепко.

Чуть помолчал.

– И все-таки набери мочегонное – лазикс, три ампулы. Я уже иду.

Новый спазм, взрыв и бурчание сообщили, что он поторопился с этим заявлением.

Таня покраснела. Вот еще, свои! Колготки она, конечно, покупала не суперкрутые, но и не дешевенькие! Жалко.

Жена больного нашла капроновые чулки.

Спирт Таня налила в рот страждущего из ложки, после чего, как их учили на терапии, прослушала легкие со спины: булькающих хрипов стало намного меньше. Сине-фиолетовые губы деда начали розоветь. От тазика с горячей водой поднимался пар.

Больной, дыша ртом, исторгал спиртовой перегар.

Таня подумала и решила снова посоветоваться с Сашей, но идти никуда не понадобилось. В дверном проеме, прижавшись к косяку, стоял бледно-зеленый Ерофеев.

– Ну, как он? – спросил фельдшер, увидев, что Таня снова измеряет давление.